Текст книги "Беспокойные сердца"
Автор книги: Нина Карцин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Глава XXV
Снова начались опытные плавки в мартеновском цехе. По просьбе Виноградова представители технического отдела и лаборатории записывали все ступени технологического процесса. Вместе с тем, чтобы проверить еще неясные подозрения, Виноградов попросил произвести засыпку новой термитной смесью «экзомикс» контрольных слитков номерных сталей, выплавленных по старой технологии.
Валентин был обижен этим донельзя. Он так привык уже к курившемуся вокруг него фимиаму лести, что просьба Виноградова показалась ему чуть ли не покушением на его авторитет.
– Если бы дело было в моей смеси, то и на других сталях появились бы различные пороки, – заносчиво объявил он. – Однако я работаю над ними с марта месяца, и никогда ничего не было замечено.
Но раз вы уверены в своей смеси, зачем вам волноваться? – резонно возразил Виноградов. – Вы лучше скажите ее точный состав и вообще, как вы ее применяете.
Но, как и сказал Терновой, в составе не было ничего особенного, смущал только высокий процент окалины.
Первые же две плавки – по старой технологии и по новой – оказались совершенно хорошими в готовом прокате. Только опытная плавка отличалась полным отсутствием флокенов, что и отметила себе Марина. Остальных это не интересовало – искали только «белые пятна», одни «белые пятна».
Марина на это время забыла о мартеновском цехе. Ее полем битвы стали лаборатории – металловедческая, механическая, микролаборатория… Она сама просматривала шлифы в микроскопе, изучала микрофотографии, серные отпечатки, результаты испытаний на сопротивление удару, разрыву, сгибанию… Рабочий день был уплотнен до предела и не кончался с гудком.
Но Марина не испытывала усталости. Все ее существо было исполнено радости и подъема, любовь утраивала силы и желание работать.
В эти дни пришло грозное письмо из министерства, в котором Савельеву предлагалось дать объяснение по поводу срыва «Волгосталью» ответственных заданий. Савельев по телефону долго убеждал дать заводу возможность и время самому во всем разобраться.
Следующие плавки проведи с засыпкой в изложницы «экзомикса». Против всяких ожиданий Виноградова плавки снова оказались хорошими. Ни в одной пробе не было «белых пятен». И снова опытные плавки не имели флокенов.
– Вы что-нибудь понимаете? – опросила Марина Виноградова. – Я – нет. Остается только предположить, что кто-то творил что-то незаконное со сталью в наше отсутствие.
– Постойте, постойте, Марина. Вы слишком скоры на заключения…
Однако такое мнение складывалось не только у Марины. На совещании по обсуждению результатов Савельев сказал:
– Вам не кажется странным, что с приездом ученых все пороки исчезли, как по волшебству?
– Видимо, мы недостаточно контролировали деятельность комплексной бригады, – проворчал Рассветов, который не мог не испытывать некоторого беспокойства.
И на следующий же день, когда выплавлялась номерная сталь, он лично проследил за всем процессом, не уходя с рабочей площадки. Давно уже он не проводил в цехе столько времени. Ему было очень тяжело. Пот лил с лица, синяя спецовка, которой он заменил привычный белый китель, противно липла к спине и плечам, сердце колотилось до того, что ему не раз и не два приходилось стоять у вентилятора. Хорошо еще, что захватил свой стакан – из него он мог пить, не опасаясь микробов.
Так прошли пять часов. Наконец, в ковш забросили раскислитель, бурлящая, кипящая, в снопах искр ринулась из печи ослепительная река. Казалось, можно было бы и отдохнуть, но Виталий Павлович не щадил себя. В сопровождении Виноградова он спустился в литейный пролет. Валентина они нашли не сразу: он наблюдал, как рабочие перелопачивают серый сухой порошок.
– Что это вы делаете? – спросил Рассветов.
– Перелопачиваем «экзомикс». Вчера истратили все, что было мной приготовлено. Составлял снова.
– Почему? У вас же старого сколько угодно?
– Я решил, что для контрольных плавок надо сделать все заново. Чтобы уж, знаете, никаких подозрений, – с нотой обиды сказал Валентин.
– А в наше отсутствие старой смесью пользовались? – спросил Виноградов.
– Конечно. У меня не было никаких оснований отказываться от нее.
– Я вас попрошу засыпать сегодня слитки старой смесью, – оказал Виноградов.
Валентин подчинился с оскорбленным и недовольным видом.
* * *
На предметном стекле микроскопа лежала отшлифованная пластинка пробы.
– Марина Сергеевна, загляните, – почему-то полушепотом сказал инженер-металловед, поднимая голову от окуляра.
Марина приложила глаз и увидела необычную структуру – такой она еще не видела в образцах этой стали.
– Вот, пожалуйста: чистое железо. Типичное «белое пятно».
– Поймали-таки… – откинулась Марина на спинку стула. – Но интересно, почему его не было вчера?
То, что озадачило Марину, для Рассветова стало сразу ясно. Так вот как понял его Валентин! Мальчишка, щенок! Виталия Павловича душил гнев – гнев человека, едва избежавшего опасности.
И когда на заседании были продемонстрированы результаты испытаний, Рассветов поспешил воспользоваться возможностью и отмежеваться от происшедшего. Особенный упор он сделал на то, что и прежде слитки засыпались смесью непроверенного состава, следовательно, виновником брака был не кто иной, как Валентин Миронов.
Валентин, дежуривший ночью на плавке, еще не ложился спать, и до его несколько отупевшего мозга не сразу дошел смысл сказанного. Широко открыв красивые большие глаза, он недоуменно спросил:
– В чем дело, Виталий Павлович? Ничего не понимаю!
Но Рассветов не удостоил его и взглядом. Обращаясь к Савельеву, он продолжал металлическим тоном:
– Инженер Миронов напрасно старается ввести нас в заблуждение. Если бы мне вчера не пришла мысль в голову спуститься в литейный пролет, мы бы до сих пор не знали, что под видом «экзомикса», вполне невинной термической смеси, Миронов употреблял нечто другое. И сорвал, таким образом, выполнение ответственнейших заказов.
– Но до сих пор вы предоставляли Миронову широкое поле для опытов, – напомнил Савельев.
– Я никак не думал, что его ненависть к Виноградову и его новому методу зайдет так далеко. Миронов употребил во зло полученные знания, из личной неприязни встал на путь прямого преступления…
– Неправда! – прервал его выкрик Валентин.
Савельев сделал ему знак молчать, и Марина с невольной жалостью поглядела на смертельно бледное лицо молодого инженера. Неверными движениями пальцев он расстегнул верхнюю пуговицу воротничка, губы его полуоткрылись, словно ему не хватало воздуха. Марина налила ему стакан воды, но он рассеянно отодвинул его в сторону.
– Продолжайте, – кивнул Савельев Рассветову.
– Собственно, этим все сказано. Я никак не мог сделать выводов из отдельных высказываний инженера Миронова о том, что работа Виноградова мешает его собственной работе. Видимо, таким простым путем он хотел скомпрометировать чужое дело.
Потрясенный Валентин не верил своим ушам. Такие вещи он меньше всего ожидал услышать именно от Рассветова, своего руководителя, от человека, бывшего до самого последнего времени образцом настоящего инженера, непререкаемым авторитетом во всех областях и – что скрывать! – доброжелателем.
– Взяли пробы смеси на анализ? – спросил Савельев.
– Да, недавно.
– Ну, и..?
– Анализ тот же самый. Но это ничего не значит. Кто докажет, что смесь бралась именно оттуда? – пожал плечами Рассветов.
– Какой смесью вы пользовались до сих пор? – обратился директор к Миронову.
– Той же, что и вчера, – сдавленным голосом ответил он.
– Кто может подтвердить?
– Рабочие литейного пролета.
Валентин ничего хорошего не ожидал, когда заговорил начальник лаборатории, и низко опустил голову. Но он-то как раз и подверг сомнению категорическое утверждение Рассветова.
– Миронов не мог не знать, что рано или поздно махинации открываются. Он не может считать нас всех дурачками. Следовательно, тут что-то другое. Возможно, состав смеси…
– Составленная точно по рецепту, она не дает пороков. Это могут подтвердить и присутствующие здесь ученые.
– Виталий Павлович, уверяю вас, тут какое-то недоразумение, – заговорил Валентин хриплым голосом. Он нервно откашлялся и продолжал: – Мне и в голову никогда не приходило активно мешать проводимой работе. Правда, я не верил в нее. Но не вы ли говорили сами…
Рассветов не дал ему закончить. Мальчишка и в самом деле мог высказать лишнее. И он, в упор глядя на Миронова, резко, как удар, бросил:
– А махинации с пробами первой опытной плавки?
Валентин беспомощно вскинул глаза. Губы его побелели.
– Что еще случилось? – строго спросил директор. – У вас тут, смотрю, настоящая уголовщина разыгрывается…
– Это целая история, которая, может быть, прольет свет и на остальное.
И Валентин услыхал от Рассветова рассказ – не то, чтобы искаженный, но настолько искусно переданный, что факты прозвучали очень подозрительно. Лица всех присутствующих омрачились.
– Это правда? – спросил Савельев.
– Нет! To-есть… я…
– Вы скажите коротко и ясно: имел место этот факт? – Валентин опустил голову.
* * *
– Ну, что вы думаете обо всем этом деле? – обратился Савельев к Виноградову, когда совещание кончилось и все ушли.
– Пока я еще ничего не думаю. Я столько слышал драматических историй в исполнении Виталия Павловича, что уже не верю им. Легче всего создать видимость вины.
– Ну, теперь ваша роль здесь окончена. Никто вас больше не будет обвинять. Вы своего достигли: блестяще защитили от нападок свой метод, доказали, что он вполне может быть внедрен на заводе. Именно в этом смысле я и буду писать в министерство. Вы довольны?
– В методе я и не сомневался. Но вы неправы: моя задача еще не окончена. Как я могу уехать, так и не выяснив причины «белых пятен»? В объяснения Рассветова я мало верю. Судя по виду Миронова, это открытие для него было такой же неожиданностью, как для остальных. А я уже по опыту знаю, куда может довести расследование, когда за него возьмется Рассветов. Зачем это?
– Ну, хорошо, а вы слышали, что сделал Миронов с пробами? Это ли не доказывает, что он враждебно относится к новому делу? Признаюсь, именно это произвело на меня отрицательное впечатление.
– А на меня отрицательное впечатление произвела позиция Виталия Павловича. Видимо, Миронов в чем-то переборщил. Но это не мое дело. В истории с пробами завод пусть сам разбирается. А «белых пятен» я вам не уступлю. Мне крайне любопытно узнать, какова же истинная причина. Ведь знать – это обезопасить себя в будущем. Вы согласны?
– Конечно, Дмитрий Алексеевич! Я просто думал, что вам уже некогда этим заниматься.
– Вам нужно связаться с моим институтом. У нас все тоже заинтересованы в том, чтобы защитить наш метод ото всех нападок. Теперь это вопрос принципа, если хотите. А что на этом дело не кончится – готов спорить, на что угодно.
– Конечно, не кончится, голубчик. Я сегодня же я напишу в Инчермет о том, чтобы вас пока оставили на заводе для выяснения истинных причин возникшего порока. Но, боюсь, дело с внедрением теперь сильно затянется – эта история кое-кого здорово испугала.
– И вас? – в упор спросил Виноградов.
Савельев засмеялся:
– Это значит – ставить вопрос ребром. Нет, меня-то не запугала, но все дело в том, что и директор – не всесильная личность. Он тоже кому-то подчиняется, вам это ведомо? Но бороться я за вас буду. Должны же там, наверху, некоторые товарищи внять, наконец, гласу разума!
* * *
Валентин не помнил, как добрался домой. Отяжелевшую от бессонной ночи голову упорно сверлила мысль: «Кто же виноват в случившемся?» Он теперь готов был даже самого Рассветова заподозрить в злом умысле. Теперь он от крайнего доверия разом перешел к сомнениям во всем. Ненависть, презрение, жгучее сожаление о своих заблуждениях не давали Валентину покоя. Он метался по дивану, не в силах уснуть. Кроме всех чувств, он испытывал страх – самый обыкновенный страх за свою личную судьбу, за свое благополучие, свое положение.
С детства Валентин рос в убеждении, что ему предстоит судьба необыкновенная. Мальчик красивый и умный, он сначала восхищал и умилял своих близких, потом пользовался таким же восхищением в школе и привычно нес славу первого ученика вплоть до выпуска. Мать не жалела средств на образование и воспитание своих детей и добывала их самыми разными, порой не очень чистыми средствами. В семье Мироновых понятия о морали были самые расплывчатые – можно делать все, но не зарываться, помнить о приличиях, о «людях».
Валентин любил себя и стремился продвинуться.
Рассветов показался ему именно Тем человеком, который способен подтолкнуть его к желаемому, пригнуть для него пониже золотой плод успеха. Его авторитет крупного теоретика, знания, манера держаться, повелевать – все производило на Валентина неотразимое впечатление. О, Виталий Павлович умел быть обаятельным, когда хотел. И даже, как ни смешно, его кошачья чистоплотность и брезгливость казались Валентину проявлением натуры высшего порядка. И снова он заскрипел зубами, вцепившись в подушку: предатель, предатель…
Он вспомнил, какие лица были у присутствующих на заседании: недоверие, осуждение, брезгливость…
Валентин настолько растерялся от полученного удара, что не мог придумать никакого выхода. Совершенно не к кому было обратиться, пойти посоветоваться, Не у кого просить совета, найти поддержки и сочувствия Вера, Вера – как она была нужна ему сейчас!
Потом он все-таки забылся. Спал тяжело, во сне стонал и скрипел зубами, вздыхал, ворочался.
Вера в это время, ни о чем не подозревая, работала одна в библиотеке. В раскрытое окно влетел пожелтевший листочек вяза и сразу напомнил о том, что приближается осень. Осень, осень – унылая, скучная пора… Но вряд ли она могла быть более унылой, чем сейчас. Все это тянулось с тех пор, как Вера убедилась в измене Валентина. Внешне жизнь как будто и налаживается. Повседневные заботы, необходимость разговаривать то о том, то о другом, наконец, само течение времени – все это притупляло первоначальную остроту оскорбления. И любовь не прошла, воспоминания о прошлых счастливых днях все сильнее мучали ее. Но сердце, упрямое, чистое сердце не хотело еще прощать. Вера видела: Валентину живется неплохо. Он весел, преуспевает на службе, развлекается с приятелями, к Аленке холоден… Нет, не могла она так легко примириться с тем, что станет снова одним из повседневных удобств для мужа.
У невысокого барьера, отделяющего стол от общего зала, все время сменяя друг друга, стояли люди. Книги, журналы, названия, листочки требований, читательские формуляры, полки стеллажей и шкафов – это был тот мир, которому Вера отдала несколько лет жизни.
Стукнула дверь, знакомый голос окликнул ее.
– Мариночка! Как хорошо, что ты зашла, – обрадовалась Вера. – А ты что такая серьезная? Не заболела? Или с Олесем поссорилась?
– Как это можно с Олесем поссориться? – возразила Марина со смехом, и черные глаза ее нежно засветились. – Ах, Верочка, я, наверно, кажусь тебе дурочкой со своим счастьем? Мне порой страшно делается: а вдруг все неправда? Смотрю, смотрю я на него и все-таки убеждаюсь, что мало еще знаю его.
– Не боишься? – Вера поддразнила: – Ты научный работник, а он простой мастер?..
– А он как раз и не простой мастер! Мой Олесь умный, душевный и беспокойный. Какой же он простой?
Вера невольно улыбнулась.
– А что? – смутилась Марина и покраснела. – Поглупела я? Только честно!
– Кто ж не глупеет от счастья? – вздохнула Вера. – Я ведь когда-то так же верила и любила…
– А теперь разлюбила? Из-за одного проступка?
– Нет, Марина. Это самое ужасное. Люблю я его, люблю, а простить не могу. Я его уважать перестала, понимаешь? Мой король оказался голеньким. Если бы он изменил оттого, что полюбил безумно, страстно, если бы тут было истинное чувство – что ж, мне было бы очень больно. Но я уважала бы его. В большой страсти есть такая сила, перед которой поневоле склонишь голову. А тут – прихоть. Мелкая гадость… Не могу. Зинку – и ту жалко, хоть я ее и презираю. Нет, не могу… – Вера зажмурилась от отвращения и спрятала лицо в сгиб локтя, лежащего на столе. Потом подняла мрачное лицо и продолжала: – И ему безразлично мое отношение. Ходит, посвистывает – все о славе мечтает. Знаю я его. В киножурнале показывали!.. Фу!
– Вера… – нерешительно сказала Марина. – А ведь не все у него хорошо.
– А что такое? – сразу встревожилась Вера. – Что-нибудь случилось? Несчастный случай? Он ранен? Убит? Да говори же скорее! – и Вера крепко схватила подругу за руку.
– Да успокойся, Верочка, ничего такого страшного не произошло. Тут другое. Крупная неприятность…
– Говори. Говори, я хочу все знать, – сказала Вера строго, не отрывая от Марины требовательных, широко открытых глаз.
Марина рассказала Вере все, ничего не скрывая: и о том, что делал Валентин в цехе, и о подлоге с пробами, и о новом дефекте в стали, и о том, что произошло на совещании сегодня утром.
– Дмитрий Алексеевич уверен, что тут просто случайное совпадение. Обвинение Рассветова не имеет под собой почвы. Но это нужно еще доказать. А пока найдут истинную причину, Валентину придется всего хлебнуть.
– Валя, бедный… Я же чувствовала, что не доведет его до добра эта дружба с Рассветовым. Как ему тяжело, наверно! Он ведь, как ребенок беспомощный. Не может бороться в одиночку. А ведь он сейчас один, совсем один, я знаю – в таких случаях люди сразу отшатываются. Да у него и друзей-то настоящих нет, одни собутыльники. А что он виноват – ни капельки не верю! Нет, я не могу, я должна увидеть его. Сколько времени?
Вера заметалась по библиотеке, хватаясь то за одну вещь, то за другую, что-то начинала говорить и тут же забывала. Наконец, она решила:
– Сейчас пойду отпрошусь, сбегаю домой…
Валентин уже не спал, а мрачно курил на балконе, не видя перед собой ничего. Волноваться он устал, предпринять еще было ничего нельзя, оставалось только стоически ждать.
В передней хлопнула дверь, через всю комнату быстро простучали легкие каблучки, и Вера почти вбежала на балкон.
– Валя! – слегка задыхаясь, крикнула она. – Я все знаю. Но я не верю, не верю!.. Этого не может быть. Все еще будет хорошо, вот увидишь!
Он вскочил, роняя стул, папиросу, нераскрытую книгу. На шее его порывисто сомкнулись руки, он опустил голову на такое родное, теплое плечо жены, и в горячей ее жалости и любви потонули, растаяли мелкие недостойные чувства, дрогнуло сердце и тяжелые мужские слезы заплатили за многое.
Глава XXVI
Дождливый сентябрьский день – один из провозвестников длинной череды таких же других – заглядывал в окна лаборатории. Медленные скучные капли шлепались о стекло и длинными дорожками сползали вниз. Снаружи мотались по ветру тощие деревца и роняли не успевшие еще пожелтеть листья. А клумбы под окнами были пышные, яркие, обильно пестреющие астрами, бархатцами и неприхотливой, неистребимой петуньей. В мокром асфальте главной заводской магистрали отражались разноцветные плащи женщин, делавшие их удивительно похожими на леденцы в цветной обертке.
Может быть, впервые в жизни хмурый, угрюмый день не повлиял на настроение Марины. Она вошла в комнату мартеновской группы оживленная, смеющаяся, роняя на пол капли дождя с чужого голубого плаща. Когда ей помогли освободиться от его складок, оказалось, что она прятала на груди несколько георгин такой же яркой расцветки, как ее губы и щеки.
– Смотрите, Дмитрий Алексеевич, какая прелесть! – подошла она к столу, за которым уже работал Виноградов. – Хотите, я вам поставлю?
– Спасибо, поставьте лучше себе. Мне они будут мешать, – сдержанно ответил он и снова опустил глаза к бумагам, чтобы не видеть, как ее быстрые, ловкие пальцы втискивают толстые стебли в неширокое горлышко колбы. Из вежливости спросил: – Где это вы их раздобыли?
– Стащила! Да нет, не глядите так укоризненно, мне их подарили.
Виноградову показалось, что он узнал их, эти георгины. С тех пор, как в саду Терновых он провел в их обществе самые горькие четверть часа, какие только знал, он навсегда невзлюбил георгины. И сейчас, словно уколотый ревностью, сухо спросил:
– Готовы материалы по вчерашней плавке?
Ему хотелось, чтобы они не были готовы, хотелось иметь предлог рассердиться на Марину, упрекнуть в рассеянности, но не пришлось. Уму непостижимо, когда она успевала все приготовить.
– Опять то же, – вполголоса сказал он, перебирая материалы и покусывая губы. – Видимо, в лабораторных условиях реакции протекают иначе. Посмотрите, как там идет дело у Миронова, и скажите, чтобы вторую плавку не шихтовал. Потом пойдем в цех, надо кое-что проверить. У меня возникло еще одно предположение. Заодно узнайте, когда будет очередная плавка номерной стали.
– Сегодня в ночь, на четвертой печи.
– Обычная?
– Да, конечно. Об опытной не договаривались.
– Так… Ну, хорошо. Придется сегодня проверить на промышленных слитках еще один вариант.
– Во сколько приходить?
– Справимся без вас. Я сам проведу плавку.
– Дмитрий Алексеевич! – обиженно запротестовала Марина.
– Проверьте, как идет плавка у Миронова.
Марина подчинилась. Оспаривать право начальника на приказания она не собиралась. Но все же было досадно – Дмитрий Алексеевич не хочет, а придирается…
С третьего этажа она сбежала на первый. Там, в громадном зале механической лаборатории, стояло столько машин, приборов и станков, что он больше походил на цех.
Красный сигнал светился над гудящей индукционной печью – набольшим огнеупорным тиглем, окруженным толстой спиралью. За ходом плавки наблюдал Валентин в темном комбинезоне и широкополой фетровой шляпе, из тех, что носят доменщики и сталевары, в темных очках-консервах, надежно прикрывающих глаза. В печи выплавлялась номерная сталь для отливки маленьких лабораторных слитков – на них исследователи пробовали различные варианты засыпки смесью «экзомикс».
– Скоро выпуск? – спросила Марина и, поднеся к глазам рамку с синим стеклом, заглянула в раскаленное жерло печи.
– Через десять минут, – хмуро сказал осунувшийся за последнее-время Валентин. – Будете присутствовать?
– Конечно. Там наверху мне пока делать нечего.
Валентин с горечью, но еле приметно, улыбнулся. Он теперь не верил никому, никаким словам о том, что ему хотят помочь. Постоянные неудачи, холодность товарищей по работе, тяжесть нависшего обвинения совершенно изменили его. Сдавали нервы, хотелось махнуть на все рукой и положиться на волю обстоятельств. Однажды он в таком смысле и высказался.
– Довольно, Дмитрий Алексеевич. Все равно мы ничего не добьемся. Будь, что будет, я ко всему готов.
Виноградов ответил с неожиданной резкостью:
– Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я делаю все это исключительно ради вас. Конечно, вопрос о вашей реабилитации играет некоторую роль, но не самую важную. Вы готовы ко всему… А готовы вы к тому, что эта история еще на неизвестное время задержит внедрение новой технологии? И если мы, вроде вас, сложим руки и пойдем на дно, то пострадаем не только мы – пострадает развитие науки, отечественной металлургии? Имеем мы на это право? Вот об этом-то и нужно помнить. В конце концов, сесть невинной жертвой за решетку – еще не самое трудное.
И дьявольское упорство ученого, его фанатизм заставляли Валентина барахтаться на поверхности, хотя более трудной задачи у молодого инженера не было за всю сознательную жизнь. В прошлом он видел одни ошибки, будущее казалось темным и страшным, а в настоящем, если бы не Вера – была бы оплошная пустота; оказалось, что настоящих друзей у него нет.
Плавка была готова к выпуску. Валентин в последний раз замерил пирометром температуру стали в печи, прибавил кусочек плавикового шпата, чтобы сделать шлак более жидким, и дал знак помогавшему ему лаборанту. Вдвоем они подвесили на опоры небольшой ковш, лаборант завертел ручку ворота, и печь наклонилась. Ослепительная даже через синее стекло струя полилась в ковш.
Когда сталь из ковша была вылита в маленькие изложницы, Валентин бросил сверху заготовленные порции термитной смеси. Взвился клубами дым, на поверхности слитков заплясали снопом брызги и ярко-голубыми, быстро гаснущими шариками, подпрыгивая, раскатились по полу.
Когда реакция прекратилась и поверхность стала медленно остывать, Валентин снял очки. Больше он был здесь не нужен.
Марина с Виноградовым отправились в мартеновский цех. Дождь уже прошел, из-за быстро несущихся облаков то и дело выглядывало солнце. По дороге Марина весело болтала о разных разностях, не обращая внимания на молчаливость Виноградова. Ее болтовня не мешала ему думать о своем.
В литейном пролете с помощью прибора, устроенного по принципу сейсмографа, Виноградов стал определять сотрясения почвы в местах, окружающих короб с «экзомиксом». Марина записывала показания прибора, сначала недоумевала – зачем это, а потом ее осенила догадка.
– Дмитрий Алексеевич! Вы думаете, что под влиянием сотрясений почвы смесь могла разложиться на компоненты?
– А вы как считаете? Может это быть?
– Если принять во внимание, что смесь находилась в коробе долгое время и учесть условия, преобладающие в пролете… Да, конечно, это так! Как только раньше в голову не пришло!
Она оживилась и, как всегда, когда являлась удачная догадка, начала дальше развивать свои предположения и соображения:
– Видимо, может быть так: под влиянием целого ряда причин смесь понемногу разлагалась, в известных местах ее химический состав менялся. Если при засыпке слитков в них попадала смесь такого измененного состава, то могли возникнуть вредные реакции, скажем, восстановление чистого железа или обезуглероживание стали. Но… – Она запнулась и поглядела на Виноградова: – Хоть это и просто, но есть вопросы: почему это касается только номерных сталей? Не играет ли здесь роль ее химический состав? И каким образом разлагается смесь? Какие именно реакции возникают?
– Вот это-то все нам и нужно выяснить, – сказал спокойно Виноградов, довольный в душе, что Марина не разучилась мыслить.
* * *
Виталий Павлович заболел и лег в больницу. Врачи лечили его от гипертонии, но они не догадывались, что не так болезнь терзает его тело, сколько снедает душу сознание допущенного промаха и опасение последствий.
С того самого момента, как Виноградов настойчиво взялся за изучение причин появления «белых пятен», Рассветов почувствовал: приближается решительная схватка. Но уже не было сил встретиться с противником лицом к лицу. Оставалось одно: уклониться, выиграть время, выждать, пока отбушуют страсти.
Он сам себе не мог простить поспешности в попытке сбросить груз ответственности на Валентина. Построенное на порыве вдохновения, обвинение рассыплется в прах, если будут найдены истинные причины брака.
Поначалу складывалось все как нельзя лучше. Заявление его произвело желаемый эффект, а пока стали бы производить расследование своими силами, новую технологию удалось бы под шумок похоронить. А раз уже дело скомпрометировано, потом сколько ни восстанавливай истину, труды мало помогут. Впечатление, что с этим делом не все благополучно, всегда сильнее, чем все доказательства обратного. Разумеется, Виталий Павлович держал про себя столь ценное наблюдение.
Ему в голову не приходило, что Виноградов проникнет в тайный смысл интриги. А оказалось, противник вырос, стал серьезным и беспокойным. Оставалось попробовать последнее средство.
Рассветов пристально следил за ходом опытных плавок и догадался о причине брака раньше, чем она была неопровержимо и добросовестно доказана. Тут он счел нужным лечь в больницу, благо с давлением у него и в самом деле неблагополучно, и сделал еще один шахматный ход.
…Поздно ночью в квартире Савельева прозвонил телефонный звонок. Слабый, болезненный голос спросил Григория Михайловича.
– Рассветов говорит… Из больницы… Вот, заболел я, Григорий Михайлович. Как бы не оказалось, что песенка спета…
– Ну, ну, бросьте вы, – с грубоватой бодростью громко сказал Савельев. – Поставят на ноги, не беспокойтесь.
Он не любил своего заместителя, хотя и уважал его, и испытывал неловкость оттого, что не знал, о чем с ним говорить в подобном случае. Рассветов никак не отозвался на попытку Савельева подбодрить его и продолжал прежним тоном:
– Григорий Михайлович, я попрошу вас об услуге…
– Пожалуйста, пожалуйста! – то же чувство неловкости заставляло Савельева быть особенно предупредительным.
– Мне очень неприятно, что так получилось с Валентином Игнатьевичем. Поспешили мы… Не разобрались. Судили по первому впечатлению. Я думал-думал над этим делом и чувствую: здесь что-то иное. Если поставят на ноги – займусь лично. А пока передайте ему мои искренние извинения…
Савельеву как-то не пришел в голову вопрос, почему Рассветов, если его так уж беспокоит совесть, не может позвонить на другой день в лабораторию и поговорить с Мироновым лично. Виталий Павлович продолжал говорить, и у Савельева невольно сложилось впечатление, что именно переживания, связанные с «делом Миронова», и привели главного инженера чуть ли не на край могилы. Он пообещал Рассветову и, положив трубку, вздохнул с облегчением. Похоже было, что кляузное дело начинает распутываться, коль скоро Виталий Павлович заговорил в таком тоне; этот человек отличался тонкий интуицией.
Но самая блестящая интуиция не может заменить неопровержимых доказательств, и в таком именно смысле высказался в частной беседе с директором работавший на заводе следователь. Савельев и сам понимал, что нужно найти истинную причину появления «белых пятен», а потому не спешил выполнить просьбу Рассветова. Потом же стало просто не до этого. Бывает, выпадают такие дни, когда неприятности сыплются одна за другой, словно их вытряхнули из мешка. С самого раннего утра позвонили из отдела техники безопасности: в транспортном цехе столкнулись два паровоза, сильно помят машинист; позже, к полудню, сообщили: в прокатном цехе лопнул редуктор, который никак не могли собраться заменить, ибо требовалась остановка стана на сутки. Не способствовал улучшению настроения и звонок из министерства; Савельев даже подумал с досадой: насколько там иные люди далеки от практической жизни; им легко иметь дело с одними бумажками. Бывало же так, что дипломатично составленная бумага давала отпущение самых серьезных грехов. Виталий Павлович – вот мастер писать; под его пером и тяжкая провинность может предстать детской шалостью. А может случиться и наоборот… И дойдя в своих размышлениях до этого «наоборот», директор приказал соединить его с Вустиным.
– Что-то вы долго возитесь с расследованием, друзья дорогие, – язвительно сказал он, услышав добродушный мягкий басок Вустина. – Можно подумать, тайну вечного движения открываете.
– Григорий Михайлович, все готово, только вот машинистка печатанием задержала. К вечеру будет доложено.
