Текст книги "Череп Шерлока Холмса"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Инна Кублицкая,Сергей Лифанов,Александр Рыбалка,Леонид Костюков,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

3. Дворец

Наконец, после долгого ожидания, доктор Джекилл с гордостью сообщает о начале массового производства всемирно известного «Порошка Джекилла». «Порошок» больше не принадлежит горстке избранных. Освободите свое Внутреннее «Я»! для Внутренней и Внешней Чистоты! МНОГИЕ ЛЮДИ, как мужчины, так и женщины, страдают от ЗАПОРА ДУШИ! «Порошок Джекилла» – облегчение мгновенно и дешево! С ванильным и оригинальным ментоловым вкусом. Спрашивайте в аптеках!

Консорт Ее Величества Королевы, Принц Альберт, был крепким мужчиной с пышными завивающимися кверху усами и высокими залысинами. Несомненно, он был человеком. Он встретил нас в коридоре и кивнул мне и моему другу, не спрашивая наших имен и не протягивая руки.

– Королева сильно расстроена, – сказал он. Он говорил с акцентом, произнося «ж» вместо «с»: жильно, ражжтроена. – Франц был одним из ее любимцев. У нее столько племянников. Но он так ее веселил. Вы найдете тех, кто сделал с ним это.

– Я сделаю все, что от меня зависит, – сказал мой друг.

– Я читал ваши труды, – заметил Принц Альберт. – Это я посоветовал им обратиться к вам. Надеюсь, я не ошибся.

– И я на это уповаю, – сказал мой друг.

Затем огромные двери распахнулись, и нас ввели в темноту покоев Королевы.

Ее называли Виктория, потому что она одолела нас в битве семь сотен лет тому назад, ее именовали Глориана, ибо ее слава облетела мир, и ее звали Королева, поскольку человеческая гортань не способна воспроизвести звуки ее истинного имени. Она была огромна, невообразимо огромна. Она неподвижно восседала в тенях и смотрела вниз, на нас.

– Его жжжмерть нужжжно ражжжледовать, – принеслись из тени слова.

– Воистину, миледи, – сказал мой друг.

Одна из ее конечностей изогнулась и указала на меня.

– Поджжойди…

Я хотел подойти, но мои ноги отказывались слушаться.

Тогда на помощь пришел мой друг. Он взял меня под локоть и подвел к Ее Величеству.

– Не бойжжжжся. Дожжтойный. Будежжжшь ему товарижжжщем.

Вот что она сказала мне. Ее голос напоминал высокое контральто с жужжащим призвуком. Затем ее «рука» развернулась, вытянулась вперед и коснулась моего плеча. На мгновение (но лишь на мгновение) я испытал столь глубокую и сильную боль, какой не знал никогда, но она сменилась всеохватным чувством счастья и радости. Я почувствовал, как мускулы в моем плече расслабились, и – впервые со времени моего ранения в Афганистане – я больше не чувствовал боли.

Потом мой друг вышел вперед. Виктория говорила с ним, но я не слышал ее слов; и подумал, что они, наверное, как-то отправляются напрямую из ее сознания в его, если это был тот самый Совет Королевы, о котором я читал в исторических хрониках.

Он отвечал вслух.

– Разумеется, миледи. Я могу с уверенностью заключить, что той ночью в Шордитче с вашим племянником были еще два человека. Хотя следы неясны, но спутать их ни с чем нельзя. – На некоторое время он замолк. – Да. Я понимаю… Я полагаю, да… Да.

Он молчал, когда мы покидали Дворец, и ничего мне не сказал, пока мы ехали назад на Бейкер-стрит.

Уже стемнело. Я подивился тому, сколько времени мы провели во Дворце.

Пальцы темного тумана протянулись вдоль дороги к небу.

Вернувшись в свою спальню на Бейкер-стрит, я взглянул в зеркало и увидел, что мертвенно-белая кожа на моем плече порозовела. Я отчаянно надеялся, что мне не показалось, что это не была просто игра лунного света, лившегося через окно.

4. Представление

ПОБАЛИВАЕТ ПЕЧЕНЬ?! ПРИЛИВАЕТ ЖЕЛЧЬ?! НЕВРАСТЕНИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА?! ТОНЗИЛЛИТ?! АРТРИТ?! Это лишь малая часть недугов, от которых вас может избавить профессиональное КРОВОПУСКАНИЕ. В нашей конторе лежат пачки БЛАГОДАРСТВЕННЫХ ОТЗЫВОВ, с которыми можно ознакомиться в любое время. Не доверяйте свое здоровье недоучкам-любителям! Положитесь на специалистов с многолетним опытом: ВЛ. ЦЕПЕШ – ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ КРОВОПУСКАНИЕ. Румыния, Париж, Лондон, Уитби. Не впадай в отчаяние – попробуй КРОВОПУСКАНИЕ!!!

То, что мой друг оказался мастером маскировки и переодевания, не должно было меня удивить, но все же я удивился, и сильно. В течение следующих десяти дней через наши двери на Бейкер-стрит прошли десятки различных колоритных личностей – пожилой китаец, молодой повеса, толстая рыжая женщина вполне очевидной профессии и почтенный старик с ногами, опухшими от подагры. Каждый из них входил в комнату моего друга, и со скоростью, которая бы сделала честь любому актеру варьете, оттуда выходил мой друг.

Он ничего не говорил о том, чем занимался в это время, предпочитая отдыхать, устремив невидящий взгляд в пространство и делая иногда заметки на первых попавшихся под руку клочках бумаги, заметки, которые я нашел, откровенно говоря, совершенно невразумительными. Он казался настолько поглощенным своими мыслями, что я даже начал волноваться за его здоровье. А затем однажды вечером он вернулся домой, одетый в свой обычный костюм, с легкой улыбкой на лице, и спросил, как я отношусь к театру.

– Не лучше и не хуже, чем любой другой, – ответил я.

– В таком случае берите бинокль, – заявил он. – Мы отправляемся на Друри-лейн.

Я ожидал, что мы пойдем в оперетты или что-то в этом духе, но вместо этого мы оказались в, наверное, худшем театре на Друри-лейн. Мало того, что этот театрик присвоил себе название «Королевский», так он еще и находился, прямо скажем, не совсем на Друри-лейн, а в конце Шефтсбери-авеню, там, где дорога подходит к трущобам Сент-Джайлса. По совету моего друга я спрятал бумажник и, следуя его примеру, захватил увесистую трость.

Как только мы уселись в партере (я купил трехгрошовый апельсин у милой девушки, которая продавала их зрителям, и посасывал дольки, пока мы ждали третьего звонка), мой друг тихонько сказал мне:

– Считайте себя счастливчиком, что вам не пришлось сопровождать меня в игорные притоны и подпольные бордели. Или в сумасшедшие дома – еще одно место, которое Принц Франц часто одаривал своим вниманием, как мне удалось выяснить. Но он никуда не ходил больше, чем один раз. Никуда, кроме…

Вступил оркестр, и занавес поднялся. Мой друг замолк.

По-своему это было неплохое представление: давали три одноактные пьесы. Между актами публику развлекали комическими куплетами. Главный актер был высок, бледен и отличался прекрасным голосом; прима была элегантна, и ее пение разносилось по всему театру; а комик знал толк в частушках на грубом языке лондонского дна.

Первая пьеса была забавной комедией переодеваний: главный актер играл пару близнецов, которые никогда не встречались, но умудрились благодаря нескольким забавным неурядицам оказаться помолвленными с одной и той же девушкой, которая была наивно уверена, что имеет дело с одним-единственным человеком. Двери распахивались и со стуком закрывались, когда актер менял роли.

Вторая пьеса представляла собой трогательную историю о девочке-сироте, которая умирает от голода в снегу, продавая оранжерейные фиалки, – ее бабушка в конце концов узнала ее и рассказала, что ребенка десять лет тому назад похитили бандиты, но было уже поздно, и маленький замерзший ангел испустил последний вздох. Должен признаться, я не раз утирал глаза своим льняным платком.

Представление завершилось воодушевляющей исторической постановкой: действие происходило семьсот лет тому назад, вся труппа изображала жителей деревни на берегу океана. Они увидели, как вдалеке из океана поднимаются величественные фигуры. Герой радостно провозгласил крестьянам, что это Великие Древние, чей приход был некогда предречен, возвращаются к нам из Р'лайха, и из Туманной Каркозы, и с равнин Ленга, где они спали, или ждали, или коротали время своей смерти. Комик предположил, что селяне съели слишком много пирогов и выпили слишком много эля, раз им чудятся какие-то фигуры в море. Дородный мужчина, играющий жреца Римского Бога, объявил, что эти фигуры – чудовища и демоны, которых необходимо уничтожить.

В кульминационной сцене герой забил жреца до смерти его собственным распятием и приготовился приветствовать Их по Их возвращении. Героиня пела щемящую арию, а за ее спиной на заднике сцены при помощи какого-то хитрого устройства вроде волшебного фонаря пролетали по нарисованному небу Их тени: сама Королева Альбиона, и Черный из Египта (почти похожий на человека), а за ними Древнейший Козел, Отец Тысяч, Император всего Китая, и Царь Безответный, и Властитель Нового Света, и Белая Госпожа Антарктической Твердыни, и все остальные. И как только новая тень пробегала по сцене, изо всех глоток на галерке вырывался одобрительный крик, и, казалось, дрожал самый воздух. Луна поднялась в раскрашенном небе, а когда достигла высшей точки, последним актом театрального волшебства сменила цвет с бледно-желтого, как в старых преданиях, на родной и привычный багровый, каковым она светит нам и ныне.

Актеров несколько раз вызывали на поклон криками и смехом, но вскоре занавес опустился в последний раз и представление завершилось.

– Итак, – спросил мой друг, – как вам это понравилось?

– Превосходно! Просто отлично, – ответил я, потирая зудящие от аплодисментов руки.

– Ах вы, чистая душа, – сказал он с улыбкой. – Давайте пройдем за кулисы.

Мы вышли на улицу, обошли здание театра и оказались у служебного входа, где тощая женщина с большой бородавкой на щеке деловито вязала что-то на спицах. Мой друг показал ей визитную карточку, и она провела нас внутрь здания, по короткой лестнице в маленькую общую гримерную.

Масляные лампы и свечи медленно оплывали перед мутными зеркалами, а мужчины и женщины смывали грим и снимали костюмы, ничуть не беспокоясь о благопристойности. Я отвел глаза. Мой друг выглядел невозмутимым.

– Не могу ли я поговорить с мистером Верне? – громко спросил он.

Молодая женщина, которая играла наперсницу героини в первой пьесе и развязную дочь трактирщика – в последней, указала куда-то в глубину комнаты.

– Шерри! Шерри Верне! – позвала она.

Молодой человек, который поднялся на ее зов, был весьма худощав; на самом деле он не был столь привлекателен, каким казался по другую сторону рампы. Он окинул нас насмешливым взглядом.

– Неужели я имею честь лицезреть?..

– Меня зовут Генри Кэмберли, – произнес мой друг, слегка растягивая слова. – Вы могли обо мне слышать.

– Должен признаться, что такого счастья мне не выпало, – ответил Верне.

Мой друг преподнес актеру тисненую визитную карточку. Тот посмотрел на карточку с неподдельным интересом.

– Антрепренер? Из Нового Света? Бог мой. А это?.. – Он посмотрел на меня.

– Это мой друг, мистер Себастиан. Он не из нашего цеха.

Я пробормотал что-то по поводу того, как мне понравилась постановка, и пожал актеру руку.

Мой друг сказал:

– Вы когда-нибудь бывали в Новом Свете?

– Мне еще не выпадала такая честь, – признался Верне, – хотя это всегда оставалось моей заветной мечтой.

– Ну-с, дорогой вы мой, – сказал мой друг с непосредственностью выходца из Нового Света, – может быть, вам и повезет воплотить вашу мечту в жизнь. Вот эта последняя пьеса. Никогда не видел ничего подобного. Это вы написали?

– Увы, нет. Автор пьесы – мой добрый друг. Впрочем, это я изобрел механизм, который создает движущиеся тени. Лучшего вы на современной сцене не найдете.

– Вы не скажете, как зовут драматурга? Возможно, мне стоит поговорить с этим вашим другом лично.

Верне покачал головой:

– Боюсь, что это невозможно. Он человек с высокой профессиональной репутацией и не хочет делать свою причастность к театру достоянием общественности.

– Вот как, – мой друг вытащил из кармана трубку и сжал зубами мундштук. Затем он похлопал себя по карманам. – Простите великодушно, – начал он, – я, кажется, где-то забыл кисет с табаком.

– Я курю крепкий черный «шэг», – сказал актер, – но если вы не возражаете…

– Отнюдь! – искренне воскликнул мой друг. – Я и сам курю крепкий «шэг».

И он наполнил трубку табаком актера. Оба закурили, а мой друг расписывал перед Верне блистательные перспективы, которые ожидают труппу, когда она поедет с новой пьесой в турне по городам Нового Света, от острова Манхэттен до самой южной оконечности континента. Первым актом станет последняя из виденных нами сегодня пьес. Затем можно поведать, скажем, о власти Древних над человечеством и его богами или показать мир варварства и тьмы, которые неизбежно воцарились бы, если бы не присмотр и забота со стороны Правящих семей.

– Тем не менее автором всей пьесы должен быть этот ваш таинственный друг, и что в ней произойдет – решать только ему, – заметил мой друг. – Наша драма будет создана им. Зато я могу гарантировать вам многочисленную публику и значительную часть прибыли от спектаклей. Скажем, пятьдесят процентов!

– Это просто невообразимо, – откликнулся Верне. – Надеюсь, все эти перспективы не рассеются, как табачный дым!

– О нет, сэр! Ни в коей мере! – сказал мой друг, попыхивая трубкой и усмехаясь шутке актера. – Приходите ко мне в контору на Бейкер-стрит завтра утром, после завтрака, скажем, в десять, и приводите с собой вашего друга-драматурга, а я приготовлю контракты по всей форме.

После этого актер вскарабкался на кресло и захлопал в ладоши, призывая остальных к тишине.

– Дамы и господа! Я должен сделать объявление, – сказал он звучным голосом. – Этот джентльмен – Генри Кэмберли – антрепренер, и он предлагает нам отправиться с ним через Атлантический океан к славе и успеху.

Раздалось несколько радостных возгласов, а комик проворчал:

– Ну что ж, хоть придет конец селедке и квашеной капусте!

Все захохотали.

Провожаемые улыбками актеров, мы вышли из здания театра на окутанные туманом улицы.

– Дорогой друг, – начал я, – что бы вы там ни…

– Ни слова! – сказал он. – В этом городе много ушей.

И ни слова не было произнесено, покуда мы не наняли кэб. Забравшись внутрь, мы потряслись по Чари-Кросс-роуд.

И даже тогда, прежде чем сказать хоть что-нибудь, мой друг вынул трубку изо рта и вытряхнул пепел и остатки табака в небольшую жестянку. Он закрыл ее крышкой и спрятал в карман.

– Итак, – сказал он, – высокий найден, или я голландец! Теперь нам остается только надеяться, что жадность и любопытство Хромого Доктора приведут его к нам завтра утром.

– Хромого Доктора?

Мой друг фыркнул.

– Я его так зову. По следам и другим уликам было очевидно, что той ночью в комнату с Принцем вошли два человека: высокий, с которым, если только я не ошибаюсь, мы сегодня познакомились, и хромой, который распотрошил Принца как профессиональный хирург.

– Доктор?

– Именно. Мне неприятно это говорить, но мой опыт свидетельствует, что, когда врач идет по кривой дорожке, он становится более злобным и ужасным существом, чем даже худшие из обычных головорезов. Был ведь Хьюстон с его кислотными ваннами и Кэмпбелл, который привез в Илинг «прокрустово ложе»… – и в таком духе мой друг продолжал распространяться до самого конца пути.

Кэб остановился у обочины.

– С вас шиллинг десять пенсов, – сказал кучер. Мой друг бросил ему флорин – кучер поймал монету и прикоснулся к своей драной высокой шляпе.

– Премного вам обоим благодарен! – выкрикнул он, когда лошадь уже уносила кэб в туман.

Мы подошли к дверям нашего дома. Пока я отпирал замок, мой друг заметил:

– Странно. Наш кучер не обратил внимания вон на того господина на углу.

– Они иногда не берут пассажиров в конце смены, – сказал я.

– Бывает и так, – согласился мой друг.

Этой ночью мне снились тени, густые тени, которые заслоняли солнце, в отчаянии я взывал к ним, но они не слышали меня.

5. Косточка и кожура

Надоело есть жесткие отбивные? Свинину проще выбросить, чем разделать? Тогда вам пора в МЯСНУЮ ЛАВКУ ДЖЕКА! Работаем в присутствии клиента. Неизменно превосходный результат. Ни единой жалобы за три года! Спешите в МЯСНУЮ ЛАВКУ ДЖЕКА! Забьем, освежуем, распотрошим и разделаем за пятнадцать минут. Для дам – особая скидка в МЯСНОЙ ЛАВКЕ ДЖЕКА В УАЙТЧЕПЛЕ! Скидки действуют с 31 августа по 8 ноября.

Первым прибыл инспектор Лестрейд.

– Вы расставили своих людей на улице? – спросил мой друг.

– Конечно, – ответил Лестрейд. – И дал им строгий приказ пропускать всех, кто входит, но арестовывать всех, кто будет пытаться покинуть дом.

– Наручники при вас?

Вместо ответа Лестрейд сунул руку в карман и мрачно зазвенел парой наручников.

– Ну, сэр, – сказал он, – пока мы тут ждем, может, пришло время рассказать – чего именно мы тут ждем?

Мой друг вынул из кармана трубку и, вместо того, чтобы раскурить ее, положил на стол перед собой. Затем он вытащил давешнюю жестянку и стеклянный сосуд, в котором я узнал тот, что он привез из Шордитча.

– Взгляните, – произнес он, – вот, как я надеюсь, последний гвоздь в гроб нашего мастера Верне.

Мой друг замолчал. Затем достал из кармана часы и осторожно положил их на стол.

– До их прибытия у нас есть еще несколько минут. – Он обернулся ко мне. – Что вы знаете о Реставрационистах?

– Абсолютно ничего, – ответил я.

Лестрейд кашлянул.

– Если вы говорите о том, о чем мне думается, – проворчал он, – то стоит этот разговор прекратить. Хватит об этом.

– Слишком поздно, – сказал мой друг. – Видите ли, не все согласны с тем, что возвращение Великих Древних было столь благоприятно для людей. Эти анархисты хотели бы восстановить старинные порядки, чтобы, так сказать, человечество само выбирало свою судьбу.

– Это уже похоже на подстрекательство к мятежу, – возмутился Лестрейд. – Я вас предупреждаю…

– Я вас предупреждаю – хватит выставлять себя дураком! – отрезал мой друг. – Это Реставрационисты убили Принца Франца Драго. Они убивают в тщетной надежде, что смогут вынудить наших властителей оставить нас одних во тьме. Убийца Принца – Rache. Это старинное немецкое обозначение охотничьего пса, инспектор, о чем вы бы знали, если бы заглянули в словарь. Это слово также значит «месть». И охотник оставил свою подпись на месте убийства, как художник на краю холста. Но разделал Принца не он.

– Хромой Доктор! – воскликнул я.

– Именно. Той ночью в комнате был высокий человек – я могу определить его рост, так как слово написано на уровне глаз. Он курил трубку – об этом говорит пепел и остатки табака в камине. Кстати, он легко выбил трубку о каминную полку, что было бы сложно проделать низкорослому человеку. Табак – довольно необычный сорт «шэга». Следы в комнате были большей частью затоптаны вашими людьми, но несколько четких отпечатков осталось под окном и около двери. Там кто-то ждал: человек меньшего роста, судя по длине шагов, припадавший на правую ногу. На тропинке я нашел несколько отчетливых следов, а разные виды глины на скребнице возле парадного входа дали мне дополнительные сведения: высокий человек проводил Принца в комнату, а затем вышел обратно. Их прибытия ждал человек, который так впечатляюще распотрошил Принца…

Лестрейд издал недовольное ворчание, которое так и не оформилось в слова.

– Я потратил много дней на то, чтобы проследить перемещения Его Высочества. Я был в притонах, борделях и сумасшедших домах, я искал там высокого человека с трубкой и его друга. Искал и не мог напасть на его след, пока не догадался просмотреть богемские газеты в поисках указаний на последние увлечения Принца на родине. Из газет я узнал, что английская театральная труппа побывала в Праге в прошлом месяце и давала представление для Принца Франца Драго…

– Боже мой, – воскликнул я, – так, значит, этот самый Шерри Верне…

– Реставрационист. Именно.

Я качал головой, не уставая поражаться острому уму моего друга и его потрясающей наблюдательности, когда раздался стук в дверь.

– А вот и наша добыча! – вскричал мой друг. – Будьте настороже!

Лестрейд глубоко засунул руку в карман, где, не сомневаюсь, держал пистолет. Он нервно сглотнул.

Мой друг крикнул:

– Входите, пожалуйста!

Дверь открылась.

За дверью был не Верне и не Хромой Доктор. Это был один из уличных беспризорников, которые зарабатывают себе на корку хлеба, бегая с поручениями – «рассыльный в конторе мистера Подай-Принэсси», так их называли в годы моей юности.

– Господа, – спросил он, – кто из вас мистер Генри Кэмберли? Один джентльмен попросил меня доставить ему записку.

– Я здесь, – ответил мой друг. – Получишь шесть пенсов, если сможешь подробно описать того джентльмена, который дал тебе записку.

Паренек сказал, что его зовут Уиггинс. Он попробовал монету на зуб, затем спрятал ее и поведал нам, что тот весельчак, который передал ему записку, был очень высок, темноволос и – добавил он – курил трубку.

Записка лежит сейчас передо мной, и я позволю себе вольность привести здесь ее содержание.

Дорогой сэр!

Не могу обратиться к Вам, как к «Генри Кэмберли», поскольку у Вас нет никаких прав на это имя.

Я был немного удивлен, что Вы не представились Вашим подлинным именем, ибо это имя славное и оно делает Вам честь. Я читал несколько Ваших работ, за которыми я стараюсь следить. Мы даже весьма плодотворно переписывались с Вами два года назад в связи с некоторыми теоретическими противоречиями Вашего труда по динамике движения астероидов.

Вчера вечером я был очень рад, наконец, познакомиться с Вами лично. Позвольте дать несколько небольших советов, которые помогут Вам сэкономить усилия и время, если Вы и дальше будете заниматься той профессией, которую избрали. Во-первых, курильщик может, конечно, носить в кармане абсолютно новую, ни разу не опробованную трубку, да еще и без табака, но выглядит он при этом крайне подозрительно – по крайней мере, столь же подозрительно, как и антрепренер, не имеющий ни малейшего представления об обычных расценках на оплату заграничных турне и которого сопровождает молчаливый военный офицер в отставке (Афганистан, насколько я могу судить). К тому же, поскольку Вы совершенно верно заметили, что у улиц Лондона есть уши, Вам может пригодиться в дальнейшем привычка не садиться в первый же кэб, который проезжает мимо. Кучер в кэбе тоже не лишен ушей, особенно если он решает использовать их по назначению.

Тем не менее Вы, безусловно, правы в одном из Ваших предположений: я действительно заманил мерзкого полукровку в ту комнату в Шордитче.

Если Вас это заинтересует после того, как Вы получили некоторое представление о его вкусах и привычках, я сказал ему, что приготовил для него девушку, похищенную из монастыря в Корнуолле. Она раньше никогда не видела мужчины, так что одно лишь касание и вид его лица повергнут ее в совершенное безумие.

Если бы она существовала на самом деле, он наслаждался бы ее безумием, овладевая ею, как человек, который высасывает мякоть спелого персика, оставляя только сморщенную кожуру и косточку. Я видел, как они это делают. Я видел, как они совершают и куда более ужасные вещи. Мы не должны платить такую цену за мир и процветание. Она слишком высока.

Добрый доктор (он разделяет мои взгляды и действительно написал ту небольшую пьесу, поскольку у него есть некоторый литературный талант) ждал нас со своими ножами.

Эту записку я посылаю не в знак издевки, мол, «поймай меня, если сможешь», – мы с достопочтенным доктором уже отбыли, и Вам нас не найти, – но лишь для того, чтобы сказать: мне было очень приятно хотя бы на мгновение почувствовать, что у меня есть достойный противник. Несравненно более достойный, чем все твари из Бездны.

Боюсь, «Актерам Стрэнда» придется искать себе нового предводителя.

Не могу подписаться Верне, и до тех пор, пока охота не завершена и мир не вернется на пути своя, прошу Вас думать обо мне просто как о

Rache.

Инспектор Лестрейд выбежал из комнаты, громко отдавая приказы своим людям. Они заставили Уиггинса привести их на то место, где странный человек отдал ему записку – будто Верне стал бы их дожидаться, покуривая трубку. Мы с моим другом наблюдали из окна за суетой и качали головами.

– Они остановят и обыщут все поезда, которые отправляются из Лондона, все корабли, которые отбывают из Альбиона в Европу или в Новый Свет, – проговорил мой друг. – Они будут искать высокого человека и его спутника, низкорослого дородного врача, который слегка прихрамывает. Они закроют порты. Все пути из страны будут перекрыты.

– Думаете, они смогут его поймать?

Мой друг покачал головой.

– Возможно, я ошибаюсь, – сказал он, – но я готов биться об заклад, что он с другом находится сейчас примерно в миле отсюда, в трущобах Сент-Джайлса, там, куда полиция не ходит иначе, нежели отрядами в дюжину человек. И они будут прятаться там до тех пор, пока шум и гам не стихнут. А затем отправятся дальше по своим делам.

– Почему вы так думаете?

– Потому что, – ответил мой друг, – на его месте я поступил бы именно так. Кстати, советую вам сжечь записку.

Я нахмурился.

– Но это же улика! – воскликнул я.

– Это опасный бунтарский бред, – отрезал мой друг.

Я должен был сжечь ее. Когда Лестрейд вернулся, я сказал, что сжег ее, и он похвалил меня за здравый смысл. Лестрейд остался в полиции, а Принц Альберт написал моему другу записку, поздравляя с успешным применением его метода, но выражая сожаление о том, что преступник все еще разгуливает на воле.

Они до сих пор не поймали Шерри Верне, или как там его зовут на самом деле. Не удалось напасть и на след его соучастника, который, как выяснилось, оказался отставным военным хирургом по имени Джон (или, возможно, Джеймс) Уотсон. К моему удивлению выяснилось, что он тоже был в Афганистане. Любопытно, встречались ли мы?

Мое плечо, которого коснулась Королева, продолжает оживать, плоть крепнет и рана исцеляется. Скоро я вновь стану смертельно опасным стрелком.

Однажды ночью, несколько месяцев назад, когда мы были одни, я спросил моего друга, помнит ли он переписку, о которой упоминал человек, называвший себя Rache. Мой друг сказал, что отлично ее помнит и что «Сигерсон» (ибо так актер назвал себя в тот раз, притворяясь исландцем), заинтересовавшись одним из уравнений моего друга, выдвинул какую-то дикую теорию о взаимосвязи массы, энергии и гипотетической скорости света.

– Бред, разумеется, – без улыбки заметил мой друг. – Но, тем не менее, бред вдохновенный и опасный.

В конце концов из дворца пришло сообщение, что Королева довольна успехами моего друга в расследовании этого убийства и что дело закрыто.

Впрочем, сомневаюсь, что мой друг оставит его просто так; дело не будет закрыто до тех пор, пока один из них не убьет другого.

Я сохранил записку. В моем повествовании есть слова, которые не следует произносить. Будь я благоразумным человеком, я бы сжег эти страницы, но, как сказал мой друг, даже пепел может открыть свои секреты пытливому оку. Вместо этого я помещаю эти бумаги в сейф в моем банке с указанием не открывать его до времени, когда все ныне живущие уже давно будут мертвы. Хотя в свете последних событий в России я опасаюсь, что этот день может прийти раньше, чем многие из нас того ожидали.

С******** М****, майор в отставке

Бейкер-стрит,

Лондон, Новый Альбион, 1881.