Текст книги "Череп Шерлока Холмса"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Инна Кублицкая,Сергей Лифанов,Александр Рыбалка,Леонид Костюков,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Леонид Костюков
Дело о пяти предметах

Эта история произошла через четыре года после смерти собаки Баскервилей. У нас родился малыш, и я был вынужден искать дополнительный заработок. Очень кстати Издательство Британской Энциклопедии заказало мне статью про аппендикс. К сожалению, планировка нашей квартиры не позволяла оборудовать два рабочих кабинета: один для врачебной практики, а другой для библиотечных занятий, – писать же серьезную статью среди скальпелей и стетоскопов, да еще под приглушенные крики ребенка, к несчастью, очень беспокойного, вовсе не представлялось возможным. Меня – в который уже раз – выручила наша любезнейшая миссис Хадсон, предоставив – в любое время суток и на любой срок – хорошо знакомую комнату на Бейкер-стрит.

Здесь ничего не изменилось. Холмс, по-прежнему перемежая скрипку и трубку, истреблял лондонскую преступность, но скорее машинально, нежели от души. Мне показалось, что какая-то часть этого замечательного человека умерла вместе с ужасным профессором Мориарти – так, к примеру, пуля, пробив уготованную ей грудь и пройдя навылет через лопатку, может еще лететь по инерции и даже ужалить очередного храбреца, но уже лишена смертельной силы. Впрочем, мое впечатление могло быть поверхностным.

Наша дружба с Холмсом легко восстановилась, а по сути, и не прерывалась, но отношения теперь не выходили за рамки так называемой «сердечности», то есть, говоря яснее, изысканной вежливости. Видимо, в глубине души Холмс так и не сумел простить мне мою женитьбу, трактуя ее как «малое предательство», хотя я не могу об этом судить с уверенностью профессионального психолога.

В то утро я достаточно бодро и успешно продвигал вперед свою статью, обильно уснащая ее латынью, Холмс же просматривал свежую газету. Вдруг он резко поднялся, подошел ко мне и положил газету поверх моих записей. Я без труда обнаружил заметку, которая привлекла внимание моего друга: ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО В СОХО. Автор, по всей вероятности, начинающий журналист, поспешил воспользоваться плодами своей шустрости, отчего заметка получилась едва ли не более загадочной, чем само убийство. Из эмоциональных, но сбивчивых откровений можно было твердо судить об одном: обилии абсурдных улик, оставленных преступником.

– Что вы собираетесь предпринимать, Холмс? – спросил я его.

Холмс пожал плечами.

– Дело, без сомнения, поручено Лестрейду, а он после часового раздумья всегда находит верный дебютный ход.

– Приходит сюда?

– Именно, Ватсон. Учитывая молниеносность нашего Скотланд-Ярда и то, что убийство совершено вчера вечером, я жду его сегодня, с часу на час.

Не успел я посвятить аппендиксу еще пару страниц, как действительно явился Лестрейд. Годы никого не щадят – но из каждого правила бывают исключения. Виски инспектора тронула благородная седина, новый котелок сиял чернотой, даже собака была крупнее и породистее прежней. Впрочем, минут через двадцать, когда солнце поднялось выше и в комнате стало светлее, обозначились жесткие морщинки вокруг глаз, да и сами глаза стали умнее и грустней, чем прежде.

Лестрейд неподдельно обрадовался встрече со мной, да и мне было приятно. Как будто вернулись старые добрые времена. Инспектор ознакомил Холмса с протоколами, составленными каким-то тугодумом-сержантом. Насколько я помнил, Холмс любил такие протоколы – безыскусные, фактографически точные, не испорченные «собственным видением» ситуации, характерным для средних чинов. Из вежливости Холмс протянул протокол и мне – я просмотрел его, признаюсь, весьма бегло. Убийство в Сохо беспокоило меня так же мало, как аппендикс, но за аппендикс хотя бы причитался гонорар. Однако набор предметов, перечисленных сержантом, буквально врезался в мою память.

1. Сувенирная шкатулка в форме небольшого гроба с ручкой на верхней крышке.

2. Золотой перстень с украшением в виде косого креста; само кольцо разрезано и разогнуто.

3. Веревочная петля.

4. Железный тазик с пробитыми по бокам двумя неровными отверстиями.

5. Ключ с припаянным к нему лезвием ножа – или нож с рукоятью в форме ключа.

Мне показалось, что Холмс намеревался спросить меня о чем-то, но Лестрейд отвлек его каким-то брюзжанием по поводу лондонских мостовых, а его собака принялась ни с того ни с сего гавкать; на том мы и расстались. Я продолжил свою статью, Холмс взялся за скрипку. Так прошло двое суток.

Через двое суток Лестрейд явился к утреннему бекону с сияющим лицом. Его буквально распирало изнутри.

– Не томите нас, инспектор, – сказал Холмс, наливая ему кофе. – Я же вижу, вам есть что сказать.

– Как вы думаете, Холмс, нашел я преступника?

– Я думаю, что да, но откуда у вас такие еврейские интонации?

– Неважно, – махнул рукой Лестрейд, – не сейчас. А вы, Холмс, вы нашли его?

– Нет, Лестрейд, – равнодушно отозвался мой друг. – Я, признаться, начинаю терять хватку – сказывается непрофессионализм. Например, в этом деле от меня совершенно ускользнули две подробности: личность убитого и точно ли он был убит.

Лестрейд посмотрел на меня так, словно только что увидел дьявола во плоти или понял, что ошибся квартирой. Я, думая исключительно об аппендиксе, да к тому же по-латыни, ответил ему взглядом, пустоте которого позавидовала бы слепая кишка.

Мало-помалу хорошее настроение вернулось к инспектору.

– Ну, вы даете… – пробормотал он. – Извольте, личность убитого так и не установлена. Он появился в дешевой гостинице в Сохо, из числа тех, где не принято спрашивать имя, документы, ну, вы меня понимаете, и прожил там три дня. Каждую ночь кричал, соседи слышали одну фразу, повторявшуюся много раз.

– Какую? – спросил я машинально.

– Я не хочу умирать! – торжествующе выкрикнул Лестрейд.

– Подумать только, – произнес Холмс, – покойник, вероятно, был оригиналом.

– Э… эта ваша ирония, – уважение Лестрейда к Холмсу таяло на глазах. – Ну, а что касается факта убийства, то извините, милейший господин Холмс. Покойник был найден в своей комнате наутро, разрезанный сверху донизу, как пара страниц в новенькой книге. Но я вижу, вы всецело ушли в музыку и медицину, и вам вовсе не интересно…

– Что вы, дорогой Лестрейд, – мягко прервал его Холмс, – мы с Ватсоном действительно превратились в обывателей, но обыватели любят детективы. Изложите нам, пожалуйста, ход ваших рассуждений, по возможности, ничего не упуская.

Положительно, Лестрейду немного было нужно, чтобы утешиться.

– Что вы думаете, господа, о наборе предметов, найденных вокруг трупа?

– Теряемся в догадках, – кратко ответил Холмс за двоих.

– Именно! – вскричал Лестрейд. – Это и стало для меня отправной точкой. Сыщик, даже самый высоколобый, типа вас, теряется в догадках по крайней мере неделю, а преступник тем временем оказывается вне досягаемости Скотланд-Ярда.

– То есть на небесах? – невинно уточнил Холмс.

– Почти! – нервно воскликнул Лестрейд. – В океане. Не правда ли, неплохая задумка преступления – разрезать жертву, словно утку, вокруг накидать всякого барахла, а через пару дней преспокойно отплыть ко всем чертям!

– Дальше все было просто, – подтолкнул его Холмс.

– Дальше все было просто, – подтвердил Лестрейд, отхлебывая кофе и успокаиваясь. – Единственное судно в лондонском порту, отходившее вчера в непогоду, было из Бразилии – «Ювента». Если бы вы видели, господа, если бы вы видели, как всполошился их капитан (вы бы, Ватсон, назвали его жгучим брюнетом), как он заквохтал, затараторил!..

– И что же он сказал? – оживился Холмс.

– Неужели вы думаете, – гордо отозвался Лестрейд, – что я понимаю по-испански?

– По-португальски.

– Тем более.

– Действительно. Продолжайте, извините, пожалуйста.

– Да… эта обезьяна даже пыталась не пустить нас на судно. Но мы прорвались и за пять минут нашли запертую каюту, а в ней нашего клиента.

– Он сопротивлялся? – снова спросил Холмс.

– Нет. Он не такой болван, чтобы сопротивляться моей бригаде.

– Но, собственно, Лестрейд, – я с усилием вспомнил ключевые слова, – каковы мотивы, улики?

Лестрейд, как я уже упоминал, с самого начала сиял, а тут он засиял сильнее, словно в лампочке Эдисона увеличили накал.

– Вы упадете со стула, господа, – произнес он так веско, что я непроизвольно схватился за стул, – ОН САМ ПРИЗНАЛСЯ.

– Личное признание как царица улик, – пробормотал Холмс. – Ново, неплохо для начала. Открывается простор для творчества.

– Что вы там бормочете, Холмс? – произнес Лестрейд спокойно и почти брезгливо. – Слава Богу, в отделении нашелся переводчик с испанского.

– С португальского.

– Все равно. Вот так-то, господин Холмс, действовать надо, а не думать, понимаете ли. – Он покрутил рукой около котелка, видимо, обозначая процесс мышления.

– Да, – безмятежно отозвался Холмс, – исторический опыт подтверждает ваши слова.

Лестрейд посидел еще немного, допил кофе, доел бекон и ушел.

До вечера мы с Холмсом занимались своими делами и не перемолвились и дюжиной слов. Несколько раз он принимался за игру на скрипке, и даже я, при всем своем невежестве в музыке, не мог не отметить, как возрос его уровень. Моцарт в преломлении Холмса струился и дышал, Паганини же как бы восставал из могилы во всей своей ярости, тяжести, нежности, не покоренный ни временем, ни физической смертью. Это было так превосходно, что почти немыслимо.

Миссис Хадсон куда-то подевалась, а мы с Холмсом, оба прошедшие военную службу, были равнодушны к бытовым неудобствам. Таким образом, на следующее утро пустая чашка из-под кофе напомнила нам об инспекторе Лестрейде, и мы переглянулись и улыбнулись.

– Молодец все-таки Лестрейд, – сказал я, – всегда бодр, всегда оптимистичен. И смотрите, добился-таки своего: раскрыл, наконец, уголовное дело.

– Молодец, – отозвался Холмс. – Ну, насчет дела вы, положим, загнули; на этот раз все обошлось, но до пенсии ему еще далеко, так что бодрость и оптимизм, я думаю…

– Минуточку, минуточку, – намек моего друга настолько заинтересовал меня, что я оторвался от аппендикса. – То есть вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, дорогой Ватсон, что матрос с «Ювенты» так же чист в этом деле, как папа римский.

– Говорите, Холмс. Вы знаете, как я это люблю.

– Лестрейд – оперативник. Он превосходно чует преступника, нанюхавшись их в следственном изоляторе, но никогда не понимает, что к чему. Подумайте сами, Ватсон, экипаж держит матроса взаперти, пытается не выдать его, сам же матрос легко и охотно идет за полицейскими, еще не зная, в чем его обвиняют, – вспомните: переводчик нашелся только в участке…

– Постойте, постойте, Холмс, кажется, я начинаю что-то понимать. Этот матрос – действительно преступник, но преступление совершено в Бразилии или на борту. Экипаж арестовал его, а Лестрейд освободил. Признавшись в убийстве, матрос обеспечил себе пансион в лондонской тюрьме, по крайней мере, до отхода судна. Но все же признание в убийстве – чересчур рискованная игра.

– Да, личное признание – что-то вроде козырного короля. Но в колоде есть еще козырной туз.

– Алиби?

– Чрезвычайно веское алиби. Ну-ну, Ватсон, учтите, что Лестрейд всякое дело делает наполовину.

– Неужели в день убийства «Ювента» еще была в океане?

– Именно, мой друг. Боюсь, правда, что это обстоятельство откроется только на суде.

– Может быть, предупредить инспектора?

– Зачем, Ватсон? Стоит ли расстраивать раньше времени хорошего человека?

Холмс затянулся со вкусом несколько раз, а я вернулся было к статье, но он вдруг резко выдохнул дым и спросил меня:

– А вы, Ватсон, как бы вы начали расследование?

– Я?.. Для начала, пожалуй, осмотрел бы пальцы убитого, чтобы понять, не с него ли срезали золотое кольцо.

– Понятно, понятно. Мой Бог! Конечно, Ватсон, пальцы совершенно целы – откуда у бродяги золотое кольцо? Более того, друг мой, если палец поцарапан, это значит только то, что преступник имитирует ложную улику.

– Тогда, – годы, проведенные с Холмсом, не пропали даром, странное вдохновение овладело мной, – тогда… Тогда, Холмс, это похоже на ритуальное убийство. Сама техника… напоминает харакири у японцев, то есть убийство со смыслом. И посмотрите, как складываются детали: гроб, нож, петля, то есть символы разных родов смерти.

– Отлично, Ватсон! А золотой перстень?

– Но ведь он разрезан. Идея насилия…

– Ах да. А тазик?

– Тазик сам по себе, Холмс, связывается с мореплаванием. А продырявленный тазик…

– С утоплением?

– Ну да.

– Что ж, Ватсон, – печально и устало сказал Холмс, – вот это и произошло.

– Что произошло, Холмс?

– Вы впитали мои уроки и нашли логику там, где Скотланд-Ярд увидел только кучу хлама и судно «Ювента».

– Но ведь это только начало. Там дальше, насколько я помню, мотивы, наконец, сам преступник.

Холмс поморщился и отмахнулся как-то совершенно по-стариковски.

– Пустое, пустое, мой друг. Поверьте мне, это дело техники.

Мы допили кофе, обменявшись еще парой незначительных фраз, и вернулись каждый к своему занятию. Незаметно, сквозь дождь и туман, подступил долгий вечер, а за ним – ночь, какая-то неполная, мерцающая, что ли. Последнее, о чем я успел подумать перед сном, был все тот же аппендикс, может быть, аппендикс того самого несчастного, убитого в Сохо, аппендикс, каким-то образом ощетинившийся во все стороны латынью. Потом мелькнули трубка и скрипка, потом я погрузился в сон.

Следующее утро выдалось солнечным; свет падал из окна каким-то косым кубом. Холмс выглядел старым и больным.

– А что, Холмс, – спросил я, думая его расшевелить, – что, если нам с вами раскрутить наше вчерашнее начало? Найдем убийцу…

– …посадим пожизненно, – без энтузиазма подхватил Холмс. – Может быть, это удастся, может быть, нет.

– А от чего это зависит, если не секрет?

– Не секрет. Найти можно всегда. А припереть к стенке в суде – в зависимости от адвоката. Если будет Томкинс или Джильберт, вы сумеете настоять на своем, а вот если Митчел или, не приведи Бог, Голдуайт, вашего клиента вынесут из зала суда на руках, а вас проводят с черного хода.

Не скрою, меня огорчило настроение Холмса и его несколько циничный ответ.

– А истина, Холмс?

– Истина? – он взглянул на меня коротко и почему-то недоверчиво. – Вас действительно интересует истина, Ватсон?

– Да, отчего же нет?

– Что ж, милейший Ватсон, должен вас немного расстроить. Ваша версия много изящнее, чем собачьи ходки нашего друга Лестрейда, но к истине она имеет такое же отдаленное отношение, как матрос с «Ювенты».

– А если я не поверю вам на слово, Холмс? – спросил я, уже предвкушая то интеллектуальное наслаждение особого рода, которое испытывал каждый раз, слушая моего друга. – У вас есть доказательства?

– Есть наблюдения, – точно и немного сухо ответил Холмс, – доказательства – в Скотланд-Ярде.

Он затянулся пару раз и начал говорить. Его надтреснутый негромкий голос оказывал на меня почти наркотическое воздействие – да еще постоянно падающая световая масса от окна наискось через всю комнату… Я снова был счастлив.

– Вы, Ватсон, ухватываете главное, но откидываете мелочи. Например, почему гроб с ручкой?

– Другого не было в магазине сувениров.

– Это изделие штучное. Но допустим даже, вы этого не знали. Но если сувенир призван, по-вашему, просто «передать идею гроба», чего проще – оторвать ручку?

Я пожал плечами. Аргумент показался мне спорным.

– Неужели, Ватсон, туманную и размытую «идею насилия» надо передавать, коверкая и оставляя на месте преступления дорогой золотой перстень? Если тазик должен тонуть, отчего не сделать одну дыру в середине дна вместо двух дырочек по бокам? Зачем рукоять в форме ключа?

– Зачем, Холмс, зачем?

Холмс встал и прошелся по комнате.

– Начнем все-таки с убийства. Если бы вы внимательно прочитали протокол, вы бы поняли, что разрез представляет собой не харакири, а вскрытие. Ну а если так, то почему не допустить такую картину: вскрытие есть действительно вскрытие, смерть была естественной, страх смерти связан со знанием убитого о какой-то страшной болезни, да и сам приезд в Лондон можно связать с надеждой на лечение. Возникает несколько инфернальная фигура врача на заднем плане, нарушающего некоторые пункты медицинской этики. Но ничего криминального.

– А как вы докажете эту гипотезу?

– Дорогой мой Ватсон, ее не надо доказывать. Она есть допущение невиновности, и согласно презумпции ее надо опровергать. А опровергнуть ее нельзя.

– Значит, прокол репортера? Нет никакого ЗАГАДОЧНОГО УБИЙСТВА В СОХО?

– Не совсем, Ватсон, – сказал Холмс так, что у меня по спине поползли мурашки. – Убийства нет, но загадка осталась.

Он стоял против солнечного света, и я не видел его лица.

– Начнем с гроба, Ватсон? Давайте возьмемся за ручку. Ящик с крышкой и ручкой – сундук. Гроб-сундук – сундук мертвеца. Вам что-нибудь говорит это словосочетание?

– Признаться…

– Вы читали Стивенсона?

– «Айвенго»?

– Помилуйте, Ватсон. «Айвенго» написал Майн Рид [5]5
  «Айвенго» написал Дюма-отец. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Стивенсон написал «Остров сокровищ». Там есть такая песня «Пятнадцать человек на сундук мертвеца»…

Раньше, когда Холмс излагал свои версии, у меня как бы прояснялся мозг, теперь же, честно говоря, я подумал о раннем маразме моего бедного друга, настолько отдаленной ассоциацией он воспользовался. Он, однако, продолжал:

– У Стивенсона персонифицировано зло. Перейдем к перстню. Сколько ног у насекомых?

– Шесть.

– Косой крест – четыре ноги. Да еще – разогнутое кольцо.

– Золотое насекомое?

– Золотой жук.

– Эдгар По?

– Да, Ватсон. Первый детектив.

Кажется, я начинал ему верить.

– Ну, а петля?

– Как вы относитесь к России, Ватсон?

– Это где-то в Сибири?

– Да. Там был такой Достоевский. «Преступление и наказание» – очень полезная вещь.

– Я не знал, Холмс, что вы так много читаете.

– Честно говоря, из Достоевского я почерпнул только конструкцию петли, в которой убийца нес топор под курткой.

– А таз?

– А дырки для ремня?

– Шлем? Дон-Кихот?

– Вы уже начали схватывать с лету, Ватсон.

– Но ключ с лезвием…

– Смотрите, – Холмс схватил со стола клочок бумаги и быстро нарисовал ключ рукояткой кверху, а бороздкой влево, и, перечеркивая рукоятку, «припаял» вверх лезвие.

– Скрипичный ключ!

– Именно, Ватсон. Демон зла, расследование, преступление, рыцарь, наконец, скрипка – явный намек на меня. Этакий ребус – что-то вроде рождественского подарка старику Холмсу.

– Странный подарок.

– Более чем странный. Добавим к этому принципиальную неопознанность этого субъекта. Догадайтесь, как обзовут его наши газетчики.

– Учитывая их экстравагантность, – «Мистер Икс»?

– Естественно, Ватсон. А уж если мы с вами поневоле оказались в мире литературы, почему не воспользоваться аллитерацией и символом: «мистер» [6]6
  Mystery (англ.) – тайна.


[Закрыть]– «тайна», а вскрытие мистера – открытие тайны?

– Само по себе не слишком убедительно, но в русле остального…

– Добавьте к этому судно «Ювента». Это латинский корень – юность, молодость. Последний – или предпоследний – печальный символ во всей этой истории: молодость, которая вернулась на несколько дней и уплыла безвозвратно.

Возможно, это прозвучит смешно и нелепо, но из моих глаз полились слезы. Холмс схватил скрипку, неловко и не сразу уместил ее около лица. Слезы текли легко и свободно, принося мне странное облегчение.

– Но позвольте, – неожиданно сообразил я, – как же мог убийца, м-м… злоумышленник включить в свою систему судно «Ювента»?

– Ничего невозможного здесь нет. Вся цепочка: газета – Скотланд-Ярд – Лестрейд – его тупая гипотеза – матрос с «Ювенты» – просчитывается с самого начала. Здесь можно было бы уцепиться за то, что реальный преступник знал о существовании мнимого, но, Ватсон, Бог свидетель, я не хочу этим заниматься!

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Два кэба столкнулись на углу, и кэбмены переругивались неохотно и громко. Ласточка прошила небо наискось.

– Что же это за человек, Холмс?! – спросил я, не выдержав. – Эту цепочку могли бы рассчитать вы, ну, еще, может быть, Мориарти…

– Мориарти?!! – вскричал он с такой силой и яростью, что я выронил из рук яйцо всмятку. – Да неужели вы поверили в эту туфту?! Итальянец, написавший трактат о биноме Ньютона. Профессор математики, владеющий восточными единоборствами. Добропорядочный горожанин, заказывающий личный экспресс. Эта фигура, Ватсон, так хорошо легла на бумагу только потому, что была бумажной с самого начала.

– Признаться, – сказал я, – у меня вызвал сомнение тот случай, когда он лично явился к вам. Это театральщина, недостойная гения преступного мира. Кроме того, чистое зло и чистое добро не должны приближаться друг к другу – чтобы не истребить себя окончательно.

– Интересный довод, – пробормотал Холмс, отодвинулся от окна и посмотрел мне в глаза долгим изучающим взглядом. – Вы, я вижу, становитесь философом. А как же Армагеддон?

– Мне никогда не нравился Армагеддон, – ответил я, прямо глядя ему в глаза, – плоха та битва, итог которой предрешен.

– Возможно… Но я далек от того, чтобы воплощать чистое добро. Однако, так или иначе, я с самого начала догадывался об истинном кукольнике, для которого и Мориарти был всего лишь марионеткой. Он не совсем преступник, Ватсон. Он – организатор преступности, связывающий ее кровеносной системой с государственной машиной и полицией…

– Кровь – это кровь, Холмс?

– Кровь – это деньги, Ватсон. И немного крови. Этот незаурядный человек нашел мощный рычаг, с помощью которого сумел устранить конкурентов сперва вне своей организации, а потом и внутри ее, того же Мориарти, например.

– Какой рычаг, Холмс?

– Меня, Ватсон.

– Кто же это?

– А вы еще не догадываетесь? Тогда я сделаю вам еще одну подсказку: этот человек поселился в моей квартире и восемь лет жил со мной бок о бок, помогая мне делать то, что я делал, и добровольно взял на себя миссию летописца моих приключений, зная, что страшная истина в будущем придаст этим записям притягательный двойной смысл и обессмертит их автора… и меня.

Свой ответ я обдумывал добрых две минуты, и он прозвучал, как мне хотелось:

– Вы знаете, Холмс, что можете убедить меня в чем вам угодно.

Он стоял у окна спиной ко мне, скрадываемый светом; маленькое облачко дыма из его трубки время от времени поднималось над его левым плечом и растворялось в свете и тумане моего любимого города. Слезы застилали мне глаза. Сквозь слезы я увидел на столе большой пистолет, видимо, заряженный, – это почти рассмешило меня. Мне нечего было ему сказать; в конце концов, я сам этого хотел.

– Колитесь, Ватсон, – произнес Холмс почти безразлично, – я ведь не такой дурак, как вам кажется, и сумел навести справки. Мне известно, КЕМ вы были до Индии… – Ему, слава Богу, не могло быть известно, КЕМ я был в Индии. – … оттого и беспокоен ваш малыш, Ватсон, что он отвечает за грехи отца. Покайтесь, пока не поздно.

Это желание уколоть меня отразило, как в зеркале, застарелую обиду Холмса, и я не смог дальше молчать.

– Шерлок… что я могу вам сказать… все так и не так. Это было истиной десять лет назад, а потом истина вытекла, осталась только так называемая правда, факты, лишенные внутреннего смысла. Вы разгадали мой замысел, но воплощение всегда богаче замысла. Я клянусь вам в том, что моя симпатия и восхищение вами искренни и всегда были такими. Люди меняются, не меняются только персонажи… Ну, а сын за отца не отвечает, я буду давать ему магнезию, и он придет в норму.

Он стоял у окна и молчал – так долго, что дневной свет начал тускнеть.

– Скажите, Ватсон, – спросил он, наконец, ворчливо, но с нотками примирения в голосе, – чем болел этот оборванец из Сохо?

– Очень редкая болезнь, – ответил я с готовностью, – разрушение иммунитета. Мне кажется, эта болезнь разовьется к концу столетия. И чтобы расставить точки над «i», Холмс, вы говорили о «Ювенте» как о последнем или предпоследнем символе в этой истории. Я как малый демиург могу поручиться, что ничего больше не имел в виду. А о чем говорили вы?

– Вы не учитываете работу подсознания, Ватсон. Вы ведь знатный автор в Британской Энциклопедии и сами выбираете темы для своих статей. Так что и аппендикс в этой истории совсем не случаен. Загляните внутрь себя, Ватсон, и вы увидите, что преступник и сыщик никому, кроме друг друга, не нужны, и их можно удалять из нормального организма, как…

Я махнул рукой в знак понимания и подумал немного.

– Всё – часть Божьего замысла, Холмс, – сказал я ему наконец, – я почти уверен, что и в аппендиксе есть какой-то смысл, и если бы можно было, например, несколько лет подряд вырезать аппендикс у всех новорожденных младенцев, то статистика дала бы некоторые отрицательные сдвиги.

– Возможно, – отозвался Холмс.

Вечером я окончил свою статью, но идти домой было уже поздно, а утром явился Лестрейд со свежей газетой.