Текст книги "Белль и Себастьян"

Автор книги: Николя Ванье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

2

Сен-Мартен в рождественский вечер выглядел очень нарядно. Во всех домах за окнами горели свечи и лампы, а у некоторых – цветные фонарики. В ночной темноте, в сердце дикой долины, поселок казался кусочком звездного неба, упавшим на землю.

Много раз за вечер Сезар подходил к окну, поджидая возвращения Себастьяна. Может, Лина взяла его с собой на ночную мессу? Раньше она этого не делала, но ведь и Рождество она никогда не праздновала без него, Сезара! Перед тем как уйти в булочную, она сказала, что сегодня будет ужинать не дома, не уточнив, где именно. Может, у Гийома? Старый пастух подозревал нечто иное, но ему не хотелось даже думать об этом. Было бы странно, если бы она не отослала мальчика домой… Или, может, им так весело, что они все про него забыли?

Под елкой лежала деревянная фигурка, перевязанная красной лентой, – овчарка-пату с поднятой вверх мордой, размером с ладонь. Вылитая Белль… Ее шелковистая шерсть угадывалась в тонких бороздках резьбы – старик тщательно и терпеливо прорезал каждую. Этой работе Сезар посвящал все свое свободное время. Конечно, приходилось ходить к отаре в горы, чтобы убедиться, что поблизости нет волков. На всякий случай он переместил свои капканы. В итоге фигурка получилась великолепной. Это был его способ попросить у внука прощения. Вот только мальчика дома не было, и он выглядел глупо – с подарком и в полном одиночестве!

Сезар подошел к окну и подумал, что сейчас не меньше десяти вечера. Анжелина нашла еще время сварить ему куриный бульон, прежде чем убежать бог знает куда! Ни за что он к нему не прикоснется! Интересно, началась ли уже месса? Но в церковь он не пойдет. Только не туда! Святоши-кюре и ханжи-прихожане собрались там и молятся Богу, который оставляет людей гнить в грязных траншеях и убивает матерей, не заботясь о том, что станет с сиротами!

Пока Сезар бушевал, Себастьян прошел мимо шале и, следуя за Белль, направился вглубь деревни. Они миновали освещенные переулки, пересекли кладбище и пробежали мимо церкви, где отец Муазан занимался последними приготовлениями к приходу своей паствы. Один мальчик из хора не явился, и кюре распекал другого, чтобы успокоить нервы.

Они шли молча в тени домов по неровной, укрытой снегом мощеной дороге. С крыш и сливных труб свисали гроздья сосулек, и в свете свечей казалось, будто они колышутся. Дверь одного дома открылась, послышался смех, и кого-то позвали по имени. Чтобы остаться незамеченным, Себастьян ускорил шаг. Он не видел ни огней, ни рождественских венков на входных дверях. Он думал только о буквах, написанных Эстер, и пытался запомнить слово целиком, хотя память уже начала затуманиваться.

Школа – одно из немногочисленных зданий деревни, где было темно. Семья учителя жила в долине, и он уехал туда на праздники.

Себастьян вошел в коридор и только тогда зажег масляную лампу, которую принес с собой. На стенах он увидел прикрепленные кнопками бумажные звезды и детские рисунки. В конце коридора была двустворчатая застекленная дверь. Он подбежал, повернул дверную ручку и вошел в класс. На стене позади учительского стола висела огромная черная доска. Чья-то рука написала на ней красивым округлым почерком фразу, которая показалась Себастьяну похожей на праздничную гирлянду. Эстер рассказывала, что бывают буквы прописные и печатные, заглавные и обычные, а еще – знаки пунктуации. Благодаря ей он сейчас чувствовал себя увереннее, чем мог бы. Мальчик прошел между партами, радуясь, что Белль рядом. В комнате пахло чернилами. Луч света от лампы упал на большой рисунок, растянутый между двумя деревянными планками, соединенными за концы веревкой. Вся эта конструкция висела на гвоздике. Эстер объяснила ему, как выглядит карта, но он бы и сам догадался. Это была она, карта мира!

Сердце билось так сильно, что у Себастьяна перехватило дыхание, но он все равно взял учительский стул, подтащил к стене и, не задумываясь, что совершает акт святотатства, сорвал карту.

Когда он расстелил ее на полу, очертания мира уже не казались ему такими уж впечатляющими. Мальчику пришлось походить по карте, чтобы найти искомые буквы. Листок, что дала ему Эстер, немного помялся, но слово «АМЕРИКА» все еще было отлично видно. Под этим словом она написала «ФРАНЦИЯ». Его Себастьян знал и раньше, слово показал мальчику Сезар. Найти его на карте оказалось просто, потому что школьный учитель отметил его маленьким синим флажком. Если Сезар сказал правду, это должно быть где-то рядом…

Себастьян увидел сразу несколько слов, которые начинались с буквы «А». «АЛБАНИЯ». Чуть дальше – «АЛЖИР», еще дальше – крупный рисунок и надпись «АВСТРАЛИЯ». Страх комком подкатил к горлу. Что, если он не найдет? Лампа освещала разноцветные пятнышки стран, голубые озера океанов. Он вспомнил, что говорил Гийом о воде и планете. Еще один большой рисунок в форме рожка, раскрашенный зеленым, коричневым и желтым. И наконец буквы «А», «М», «Е»… АМЕРИКА!

Нашел!

Но энтузиазм тут же исчез. Это было хуже, чем упасть в ледяную реку. Учить буквы, чтобы потом увидеть это? Эстер оказалась права. Америка его мамы была совсем не там, где показывал Сезар, не за горами. Америка – это страна на другой стороне огромного синего моря!

Разочарование было велико, и Себастьян заплакал так горько, что заболело в груди. Он оплакивал смутные воспоминания о лице матери, свои обманутые надежды ощутить ее запах, оказаться в ее объятиях. Плакал потому, что всегда чувствовал себя непохожим на других, маленьким дикарем и, как они еще его называли, – цыганом. И потому, что все рассказанное Сезаром о маме оказалось враньем. Что же получается? Его дедушка всегда только и делал, что врал ему? Зачем он обещал, будто мама вернется? Он ждал ее годы, много лет! И верил в Америку!

Плач мальчика встревожил Белль, и она тоже заскулила. Потом подошла и несколько раз глухо тявкнула. Себастьян не шевельнулся, и тогда она попыталась оттолкнуть его руки от лица своим мокрым носом. Когда и это не вышло, стала лизать ему лицо. Через время рыдания утихли, и она легла перед мальчиком, словно бы приглашая последовать ее примеру. Себастьян лег рядом и прижался к ней всем телом. В классе было очень холодно. Он долго вздыхал, но потом погрузился в дрему, а Белль охраняла его сон.

3

Настенные часы показывали три часа ночи, однако нужно было иметь орлиное зрение, чтобы рассмотреть часовую стрелку в клубах дыма. Хауптман раздобыл на черном рынке упаковку сигар и только что раздал их под пьяные приветственные крики товарищей.

Подавляя тошноту, Петер Браун пытался выглядеть оживленным. Его сотрапезники шумели, блюда на праздничном столе пахли отвратительно. На них уже начал застывать жир, и ему пришлось отвернуться, чтобы его не вырвало. Единственное, чего ему хотелось, – выйти на улицу, подышать горным воздухом, чтобы просветлело в голове, вернуться к себе в комнату и лечь спать.

Лейтенант Эберхард затянул «Лили Марлен», остальные охотно подхватили. Фельдфебель Эрих Краусс посмотрел на Брауна и поднял бокал в знак приветствия. Петер кивнул. Настойчивость подчиненного его раздражала: Эрих весь вечер не спускал с него глаз. На последнем куплете Эберхард встал. Он хотел сказать тост, но в итоге просто опустошил бокал и поперхнулся, однако настроение у него не испортилось.

– Что-что, а вино французы делать умеют!

Унтер-офицер Фукс поморщился. Он был из тех, кто охотно участвует во всех «особых операциях», и Браун боялся его как чумы.

– Зато вояки из них неважные!

– Рано радоваться! Поговорим, когда в стране не останется ни одного их проклятого маки!

– Давайте хоть на сегодняшний вечер забудем о войне, правда, герр обер-лейтенант? Фукс, ты проштрафился!

– Только этого не хватало!

Несмотря на всю браваду, участники застолья испытывали своего рода ностальгию. Все, кроме Фукса, который жил войной, мечтали об увольнительной. Ходили слухи, будто союзники активнее бомбят их родную землю, и в сердцах солдат, занимавших оккупированные территории, поселился страх. В настоящее время их семьи уже не были в безопасности. И самое худшее, что могло с ними произойти, – это, бесспорно, утрата уверенности в победе. Победные коммюнике звучали все более лживо. О том, что в Советском Союзе ситуация сложилась катастрофическая, уже знал самый последний ефрейтор. Войска рейха потерпели поражение под Сталинградом, не говоря уже о битве под Курском летом 1943 года, когда наступление немецких войск было полностью остановлено. Вопреки пропаганде, сомнение начало свою подрывную работу. В то время как генералитет хвалился победами на восточном фронте, в рядах офицеров и младшего состава распространялась информация совсем иного толка. Даже речи фюрера, когда-то вдохновлявшие всю страну, уже не могли побороть всеобщий скепсис, и только немногие упрямцы продолжали провозглашать неотвратимую победу Третьего рейха.

Брауну донесли, что ряд офицеров, близких к штабу, осмелились озвучить «свои тревоги». Стало известно, будто и некоторые высшие армейские чины начинают критиковать слишком безрассудную политику фюрера. Петера Брауна эти новости радовали, однако он опасался хаоса, который мог вспыхнуть в любой момент.

В области надбровных дуг начало покалывать, словно иголочками. То был верный признак близкой мигрени. Браун встал и подошел к окну. Сквозь туман можно было различить очертания горного хребта. Самая высокая вершина возвышалась над остальными словно указующий перст. Очень скоро Гийом проснется и через несколько часов будет со своими подопечными там, высоко в горах…

– Обер-лейтенант!

– Слушаю вас, Шульц.

– Если бы вы были жидом и хотели пробраться в Швейцарию, когда бы вы это сделали?

Вопрос застал Петера врасплох. Кровь застыла у него в жилах. Он тряхнул головой, выигрывая несколько секунд. У него появилось ощущение, будто страх лучится из каждой поры его тела, и он спросил себя, не чувствуют ли этого остальные. Но уже в следующую секунду им овладел гнев, возобладав над приступом паники. Что задумал этот болван Шульц? Только опьянение могло подвигнуть его так фамильярно обращаться к старшему по званию! Браун попытался придумать угрозу, которая оказала бы действие, но Шульц доверительным тоном продолжал:

– Если бы я был жидом, я бы сделал это рано утром на Рождество, когда все заняты своими делами. Потому что, если бы я был одной из этих крыс, мне было бы плевать на рождение Иисуса, разве нет?

Краусс в знак согласия стукнул кулаком по столу, лицо его сияло.

– Ханс прав! Ночь сегодня ясная – лучшее время для рейда! Что скажете, обер-лейтенант? Съездим, посмотрим?

– Куда, фельдфебель?

– На перевал Гран-Дефиле!

Поддержка товарища по оружию приободрила Ханса. Он встал, покачиваясь, и трясущейся рукой вскинул воображаемую винтовку.

– Проклятые крысы! Я сам всех перестреляю! На этот раз никто не перейдет границу!

– Обер-лейтенант? – Фельдфебель Краусс ожидал ответа. В отличие от Шульца, он был совершенно трезвым и смотрел на вышестоящего офицера с едва заметной усмешкой. Казалось бы, он ждал, что Браун начнет возражать. То был дерзкий, молчаливый вызов.

Петер попал в ловушку. Он готов был поклясться, что Хансу эта идея пришла в голову спонтанно, в момент пьяной экзальтации, но Краусс прекрасно понимал, чем это может закончиться лично для него. Должно быть, во время их последней вылазки на Гран-Дефиле гнев начальника его напугал, и теперь он хотел либо отыграться, либо продемонстрировать свое усердие и тем самым избежать наказания. Петер подумал, что нужно было отправить этих двоих на дежурство. Фельдфебель был дисциплинированным подчиненным, но отнюдь не идиотом. Наверное, он заметил что-то подозрительное в его действиях и теперь хотел вывести начальника на чистую воду. Но не ясно, руководствовался ли он подозрениями или же хотел выслужиться, однако в любом случае положение сложилось крайне непростое. И выбора у него не оставалось. С тяжелым сердцем Браун дал свое согласие.

– Поезжайте! Устройте засаду на перевале. Рапортуйте ежечасно. Я останусь здесь и буду руководить операцией. Если потребуется, присоединюсь к вам.

– Будет сделано, герр обер-лейтенант!

Браун смотрел им вслед. Краусс почти тащил на себе своего пьяного товарища. Это он, а не ефрейтор Шульц, представлял собой опасность.

После разговора Браун окончательно протрезвел, но мигрень только усилилась. Среди бутылок с вином и перевернутых – из-под коньяка он нашел графин с водой и выпил немного в надежде, что обруч, сжавший ему виски, ослабнет. В ведре с растаявшим льдом плавали полуторалитровые бутыли из-под шампанского. В голове теснились разрозненные мысли, немилосердные к его боли. Он понимал – нужно спешить, но сначала ему предстояло обеспечить себе алиби. И только потом он отправится к пещере. Надо предупредить Гийома прежде, чем группа двинется к перевалу. Рассвет наступит через два часа. Если ему повезет, он успеет к пещере вовремя.

Чернильно-черное небо на востоке начало потихоньку бледнеть. Сезар встряхнулся. Тело занемело, ведь он всю ночь просидел в кресле возле очага. Все кости болели, в комнате было холодно. Из суеверия он дал огню догореть и не стал разжигать новый.

Напившись воды из кувшина, старик надел парку, взял посох и вышел. От волнения во рту чувствовался привкус железа. Сезар, выругавшись, подумал, какую выбрать дорогу, и в конце концов пошел привычным путем – тем, что вел в горы. Может, Себастьян остался на ночь в овчарне? Не пройдя и двадцати метров, он увидел в темноте следы, покрытые тонкой пеленой снега, – собаки и Себастьяна. От облегчения голова пошла кругом даже скорее, чем от хорошего глотка полынной водки. Малыш прошел тут! Старик наклонился, чтобы лучше рассмотреть отпечатки ног и определить, как давно их здесь оставили, и только потом пошел дальше.

До самой школы ему никто не встретился. Следы обрывались возле застекленной двери, на последней ступеньке лестницы. Сезар попытался понять, что могло заставить Себастьяна искать здесь прибежища. Нет, он и вправду стареет! Столько ошибок он наделал за последнее время! Лина права. Мальчику нужно получить настоящие знания, а не слушать бредни старого сумасшедшего!

Учитель не ленился смазывать дверные петли – дверь открылась без скрипа. В коридоре пахло воском. Сезар прошел мимо пустого помещения и в классной комнате увидел то, что искал. Мальчик спал, прижавшись к Белль. Собака проснулась в ту секунду, когда старый пастух прильнул лбом к дверному стеклу. Она не шевельнулась, просто лежала и спокойно смотрела на него. Себастьян расположился на полу, на каком-то чудном коврике. Присмотревшись, Сезар узнал карту мира, а потом разглядел и клочок бумаги, на котором было написано «АМЕРИКА». Вместе со слюной он сглотнул тошноту, порожденную чувством стыда. И медленно попятился, чтобы не разбудить ребенка.

На этот раз он точно знал, что ему делать.

Сначала Сезар окликнул жильцов дома, чтобы не пугать их понапрасну, и только потом постучал. С этими бошами можно запросто окочуриться от страха или схлопотать апоплексический удар! Ставень приоткрылся, и из окна высунулась взъерошенная голова Марселя. Он жестами дал понять, что спустится через минуту.

Вид у господина мэра был такой, что сразу становилось ясно – накануне он неплохо отпраздновал. Странно, замечать такие вещи начинаешь, когда у тебя самого голова ясная, как вода в ручье! Сезар подумал, что раньше он бы не заметил разницы. Он сразу перешел в наступление, чем окончательно сбил растерянного Комбаза с толку:

– Я пришел купить у тебя твои часы.

– Мои часы?

– Те, что с компасом. Золотые.

– Сезар, ты соображаешь, что говоришь?

– Твои часы. Знаю, они стоят целое состояние. Я не вчера родился, Марсель, и видел кое-что, кроме моей овчарни. Я знаю, что и сколько стоит. И у меня есть, чем…

– Да подожди ты! Зачем тебе часы? Компас – да, полезная вещь, но золотые часы! Зачем тебе часы? Бесполезная роскошь. Что ты с ними будешь делать?

– Я знаю, что с ними сделаю. Твое дело – сказать цену. Мы поторгуемся и ударим по рукам.

– Входи! Но только не думай, что сможешь меня разжалобить. Мол, сегодня Рождество и все такое…

– Я ни во что не верю, Комбаз, и меньше всего – в чудеса!

Оба, рассмеявшись, отправились в кухню варить кофе из цикория. Одно было ясно: этот Сезар, может, и сумасшедший отшельник, но вести деловой разговор умеет!

Когда Сезар вернулся в школу, уже рассвело. На сей раз он толкнул дверь и вошел. Мальчик открыл заспанные глаза, которые тут же расширились, стоило ему узнать деда.

– Де!

– Я принес тебе подарок. Сказать по правде, у меня их даже два, но один я забыл дома под елкой. Он подождет, пока ты вернешься. Вот, разворачивай!

И он протянул внуку что-то, завернутое в папиросную бумагу красивого кремового цвета (то была обертка от чулок мадам Комбаз). Себастьян посмотрел на деда с удивлением, однако подарок взял, еще не понимая, чего от него ждет.

– Разверни! Это тебе.

Бумага разорвалась в руках мальчика, и показались натертые до блеска часы. Все еще не осознавая, что происходит, Себастьян машинально открыл крышку – он видел, как это проделывал мэр. Появился циферблат с длинной заостренной минутной стрелкой и короткой часовой. На втором, сером, стрелка указывала на север.

– Кто тебе их дал? – Себастьян сердито посмотрел на старика. – Это не мама дала, и она не в Америке! Почему ты мне врал?

– Часы от меня, так мне будет легче с тобой поговорить. – Он помолчал немного, словно не знал, с чего начать, потом, понурив голову, заговорил тихо, но решительно: – Твоя мама умерла, Себастьян. Очень-очень давно. Она была цыганкой. Я подобрал ее восемь лет назад в горах, на снегу. Роды уже были близко, и я отнес ее в ту хижину, в убежище. У меня бы не хватило сил донести ее до овчарни, да и времени уже не было – ее чрево уже не могло тебя удерживать. Я помог ей произвести тебя на свет. Она была так слаба, что смерть стала для нее облегчением, но как только ты вышел из ее чрева, она взяла с меня клятву, что я о тебе позабочусь. А потом закрыла глаза, и… Я похоронил ее рядом с домом. Я тебе покажу.

Себастьян словно окаменел, глаза его были закрыты. Сезар добавил ласково, почти шепотом:

– Как только я взял тебя на руки, то полюбил, как любят своего родного ребенка. Как та овца и дикий козленок, помнишь?

– Почему ты врал? – Голос был пустым, лицо мальчика – бледным как смерть.

То был удар в самое сердце, но Сезар ответил:

– Потому что мне было слишком тяжело рассказать тебе все это. Но надо было, теперь я это понимаю. Однако ты рос, и все становилось хуже и хуже. Однажды ты у меня спросил, я запутался в словах и в итоге соврал. Потом уже не мог забрать свои слова обратно. Прошлой ночью я многое понял, я много думал, Себастьян. Все эти недели думал, пока ты со мной не разговаривал. И я ни в чем тебя не упрекаю. Правда на твоей стороне.

– Почему ты сказал, что она уехала в Америку?

– Потому что это первая страна, которая пришла мне в голову! Это было глупо, а еще глупее – показывать тебе на горы и врать, будто Америка прямо за ними. Мне казалось, ты забудешь…

– А почему ты говорил, что она думает обо мне, когда она была уже мертвой?

– Потому что это, малыш, правда. Так я пытался объяснить тебе то, что выше нас всех – мужчин, женщин и даже кюре. Твоя мать всегда рядом с тобой, она везде, Себастьян. Она в горах и в этом клочке земли. Твоя мать – ветер, который касается твоей щеки, снежинки у тебя на кончиках пальцев, трава, что щекочет тебе ноги… Пускай твоя мама и умерла, но ее любовь к тебе, она продолжает жить. Она с тобой, куда бы ты ни шел. Всегда.

Понурив голову, мальчик тихонько плакал. Его плечи больше не дрожали от рыданий. Это было похоже на волну, которая приходит, чтобы напоить ссохшуюся землю. Страх успокаивался – этот неописуемый ужас, мешавший дышать, стоило ему подумать о матери либо попытаться вспомнить ее лицо. Страх отступал. Первое женское лицо, которое он увидел в жизни, – лицо его приемной сестры, Лины. И вдруг, как ни велико было его горе, что-то сломалось в груди и дышать стало легче.

Когда слезы иссякли, он протянул руку Сезару, давая понять, что простил его за все. Старый пастух ждал, сколько было нужно, – молча, не пытаясь утешить мальчика. Теперь, когда правда была открыта, к нему вернулось самоуважение.

– Давай вместе пойдем в овчарню!

– Сейчас?

– Да. Я очень скучал по тебе все это время, и мне будет так приятно. И овцы наверняка тебе обрадуются. Тем более скоро наступит время, когда ты не сможешь ходить со мной так часто.

– Почему?

– Пора записать тебя в школу. Ты хочешь?

– Не знаю… Наверное, да.