Текст книги "Голубой уголь
(сборник)"

Автор книги: Николай Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

V. «Лифт имени Комлинского»

Вопрос о выборе места для постройки лестницы оказался сложнее, чем сначала предполагали. Намеченное Ковровым место против лагеря несомненно имело значительные удобства. Ледяные уступы давали возможность взобраться без предварительных приготовлений на двадцать метров. Кроме того, не надо было тратить времени на ходьбу – вышел из жилища и работай.

Но конструкторы «лифта имени Комлинского» энергично запротестовали. Алфеев первый указал, что разумнее всего сооружить лестницу на стене айсберга.

– Здесь мы выгадаем двадцать метров, там – целую сотню. У айсберга самые низкие стены, какие только можно найти во всем ущелье. Кроме того, поверхность его неровная, и, пользуясь естественными ступеньками, мы, пожалуй, сэкономим не один десяток метров.

– Ну, а как же тогда с тюленями? – напомнил Деревяшкин.

– А что тюлени? Мы заготовили уже без малого четыреста штук. Много ли еще надо? Не жадничайте! Теперь-то смело можно применить мой старый план охоты.

– Вот упорный оппозиционер! – засмеялся Ковров. – Но вы забываете, что внизу вода. Как вы начнете работу?

– Пустяки! – уверенно заявил Комлинский. – Шкур много – сделаем лодку или плот. А потом, если уж падать, то лучше в воду, чем на лед. По крайней мере не разобьешься.

Ковров нашел этот довод мало убедительным.

– Ну, это дело вкуса… Кому что нравится… Я предпочитаю вообще не падать, – сказал он.

В конце концов творцы гарпуна победили. Тут же сообща решили немедленно заняться постройкой плота, продолжая тем временем охоту обычным способом. Плот строили два дня. Сшили несколько тюленьих шкур, сделав из них плотные, не пропускающие воздуха мешки. Затем мешки туго надули и, зашнуровав отверстие, получили нечто похожее на поплавки, применяемые в войсках для устройства временных понтонных мостов. Связанные поплавки покрыли обледенелыми, твердыми как камень тюленьими шкурами.

Последняя большая охота задала «консервной фабрике» спешную работу на несколько дней. «Закончив производство», плот спустили на воду и привязали его канатами из тюленьих шкур к обоим берегам тюленьего водоема.

С особой торжественностью прошли приготовления к «закладке лифта». Все население ледяного ущелья собралось на ледяном берегу бассейна. Комлинский и Алфеев, установив на плоту аккумулятор и проверив провода и канаты, отплыли к намеченному месту у подножья противоположной стены.

Честь первого гарпуна была предоставлена Коврову, обладавшему по общему признанию наиболее сильными мускулами. Прочно утвердившись на краю плота, Ковров размахнулся и изо всех сил запустил гарпун.

Ковров размахнулся и изо всех сил запустил гарпун.

Одновременно Комлинский включил ток. Гарпун взметнулся вверх, увлекая за собой хвост из провода и бечёвки, и, коснувшись льда айсберга, исчез в облачке водяных паров. Снова щелкнул выключатель. Пар рассеялся – гарпун, на высоте двенадцати метров глубоко вонзившийся в лед. покачивал хвостом…

Следующим выступил Деревяшкин. Гарпун его вонзился очень удачно: хоть и немного ниже первого, но зато левее его примерно на полметра. Расстояние оказалось, как нельзя более удобным для устройства лестницы. Тотчас втянули наверх сделанные из тюленьей кожи канаты и испытали крепость конструкции, взобравшись по канатам до половины их длины. Потом Деревяшкин стал привязывать заранее заготовленные перекладины к обоим канатам. Ступенька за ступенькой он довел лестницу до самых гарпунов. Затем Комлинский, заткнув за пояс две толстых алюминиевых трубка и взяв и руку запасной гарпун с волочившимся за ним шнуром, полез по лестнице, чтобы заменить гарпуны кольями и устроить площадку – основание для второго звена лестницы.

Добравшись до верха лестницы, он повернул выключатель в ручке запасного гарпуна и вонзил его в стену. Разворочав гнездо достаточной глубины во льду, податливом под накаленным наконечником гарпуна как трухлявое дерево, Комлинский выключил ток, извлек свой чудесный гарпун и вогнал в образовавшееся гнездо алюминиевую трубку. Через несколько минут она вмерзла в лед. Укрепив таким же способом вторую трубку, Комлинский крикнул товарищам:

– А ведь дело-то оказывается проще чем мы думали! Никаких площадок вырубать не нужно! Лестницу можно вести «без пересадки» доверху! Гарпун вмерзает прочно, как впаянный: вот, смотрите!

С этими словами он вонзил гарпун в лед над своей головой.

– Сейчас он вмерзнет. А вы, чтобы не терять времени, вяжите второе звено лестницы – подвешу готовую.

Комлинский поспешно спустился на плот, обвязал себя канатом подмышками, оставив два свободных конца спереди и петлю за спиной.

– Вместо скамейки, – пояснил он тщательно примеряя петлю в качестве сиденья.

Смотав свободные концы и сунув их за пояс, Комлинский снова полез наверх.

– Видали? – крикнул он, закинув один из свободных концов веревки на древко третьего гарпуна. Потом подтянулся немного на веревке, подвязал ее наглухо к поясу, подладил под себя веревочную скамью и повис в сидячем положении, как это делают маляры, раскрашивающие фасады зданий. Затем с большим усилием снял поочередно оба конца лестницы с гарпунов, переместив ее на заготовленные постоянные колья. Освободив изо льда оба гарпуна, на которых еще минуту назад висела лестница, один из них заткнул за пояс, а другой вонзил в лед у себя над головой.

Потом на древко этого гарпуна закинул второй конец веревки, опять немного подтянулся, закрепил веревку и отцепил свободно повисшую петлю предыдущего гарпуна. Этот гарпун он тоже извлек и тотчас же опять всадил в лед еще выше.

В результате этих манипуляций Комлинский поднялся вверх больше, чем на высоту своего роста, а минут через двадцать – еще на такое же расстояние.

– Вот это действительно лифт! – крикнул в восхищении Алфеев. – Сидит и подымается! Знай лишь покалывай лед да успевай перебрасывать веревку.

Комлинского сменил Деревяшкин. Меняясь, они через три часа поднялись вверх почти на пятнадцать метров выше того места, где была укреплена первая лестница. Впаяв в лед колья, Комлинский подтянул изготовленное внизу второе звено лестницы и укрепил его.

В это время на берегу тюленьего водоема появилось два новых зрителя. Рюмин медленно вел под руку пилота Марина, которому «доктор» Бураков впервые разрешил прогулку. Они шли медленно. Марин, тяжело опираясь на руку спутника, вяло передвигал ноги. Фигура его казалась нежизненной перед группой работающих людей. Он походил на стилизованную игрушку, несколько жуткую, олицетворявшую угрюмую слабость. Дрожащий зигзагообразный шаг, косо застегнутая шуба, уродливо вздутый поверх бинтов на голове башлык, неживая белизна небритого лица – все это напоминало скорее автомат с обессилевшей пружиной, нежели живого человека.

Марин остановился у берега водоема, медленно поднял руку, наставил ее козырьком над глазами. Блеск по верхнему краю стен и многократное отражение этого блеска в выступах айсберга показались больному слишком яркими. Он вглядывался в повисшую у ледяной стены лестницу с цеплявшимся на ней Комлинским, шевеля губами, смотрел на возившихся внизу на плоту остальных товарищей – и постепенно «оживал». Поворачивая во все стороны голову, он даже сделал самостоятельно несколько шагов вперед. Движения Марина становились все тверже, но – странное дело – еще более усилилось сходство с автоматом, у которого нарастает быстрота движений по мере возобновления завода.

По-видимому, Марин намеревался принять какое-то участие в общей работе, но не мог понять, что здесь происходит и что ему надо делать. Он указал Рюмину на айсберг и спросил:

– На нем и уедем?

– На ком?

– Разве не видишь? Лезут на борт. Его надо оттаять, то-есть оттопить… ну… растопить… Развести лары!..

Марин все более волновался, и голос его звучал все громче.

– Не понимаешь? Ты что – ослеп? Ведь они чинят корабль! Это ледяной пароход! Пусти! Я…

Он рванулся, застонал, смолк, схватился рукой за голову и замер на мгновение в такой позе.

Марин схватился за голову и замер на мгновение в такой позе.

Потом издал короткий пронзительный крик и упал. Все бросилась к больному. Он молча бился на льду в судорогах, на темную щетину подбородка пузырились изо рта клочья пены – сперва белой, потом розоватой. Скоро Марин затих и как-то сразу забылся. Его осторожно переложили на шкуры.

В молчании наскоро пообедали и продолжали работу. До вечера подняли на стену еще один пролет лестницы. Марин продолжал спать и проснулся лишь в лагере, когда его перекладывали с носилок на постель.

Комлинский с Алфеевым замешкались, тщательно просматривая и убирая гарпуны после работы. Постепенно замирая, голоса удалявшихся товарищей смолкли совсем.

– Тихо как стало, – сказал Алфеев. – Даже странно… Ну, Гриша, пошли?

Комлинский уходил медленно, неохотно, несколько раз оглядывался на лестницу, присосавшуюся к ледяной горе.

«А ведь и правда – похоже на трап, спущенный с борта», – подумал он.

На том месте, где с Мариным случился припадок, Комлинский остановился и так же, как Марин, поставил руку козырьком над глазами.

– Поразительно! – сказал он. – Немудрено, что Марин впал в заблуждение… Как будто нарочно кто-то, усердный и неумелый, обтесывал лед, чтобы изобразить корабль. Посмотри, Алфеев! И что-то вроде палубы есть, и даже лед скошен так, как полагается на изгибе бортов и килевой части…

Он оглянулся. Алфеев уже скрылся за поворотом. Но Комлинский не спешил его догонять. Он продолжал смотреть – и чем дольше смотрел, тем более странным казался ему суровый ледяной горельеф[2]2
  Горельеф – буквально «высокий рельеф», – скульптурные изображения, выступающие более чем на половину из фона, в противоположность барельефу (низкому рельефу); пример барельефа – чеканка большинства изображений на монетах.


[Закрыть] высеченный в массиве айсберга. Комлинскому показалось даже, что он видит темнеющие кое-где подо льдом борта корабля. Потом он разглядел неопределенные очертания трубы, капитанской рубки.

Причудливая, тусклая, но тем не менее утомляющая глаз игра света, многократно отраженного в гранях льда, еще более усиливала иллюзию. Слева от второго звена лестницы Комлинский увидел теплый желтоватый блеск, – казалось, там просвечивала медная пластинка, еле прикрытая корочкой льда. И чем пристальнее всматривался механик, тем более этот непонятный зеленовато-желтый блеск напоминал о меди. А вот другое цветное пятно – красноватое. Оно походило на круглое стекло иллюминатора, освещенного изнутри…

Комлинский забыл, что ему надо идти, забыл даже где он находится. Не отрывая глаз от ледяной стены, он представлял себе большой пароход, полный людей и машин. Он видел его очертания, различал детали вооружения, представляя себе машиниста и кочегаров, подбрасывающих уголь в пылающие зноем топки…

Комлинский зажмурился: перед глазами замелькали разноцветные круги.

– Так не годится, – сказал он решительно. – Ковров прав, здесь опасно поддаваться фантазии…

Усилием воли механик заставил себя сдвинуться с места и зашагал в лагерь! Всю ночь ему снился корабль.

На следующее утро одно ничтожное обстоятельство изменило все дальнейшие планы и даже судьбу пленников ледяного фиорда.

У Комлинского не выходил из головы горельеф парохода на айсберге. Придя на место постройки лифта, механик снова засмотрелся на очертания нижней части ледяной горы. Выпуклости, вылепленные во льду капризным случаем, показались ему теперь гораздо грубее и хаотичнее, чем накануне вечером. Все же он не мог отделаться от впечатления, что эти расплывчатые контуры с значительным правдоподобием повторяют очертания парохода.

Приступили к работе. Комлинский полез наверх, но, вспомнив про желтый отблеск во льду слева от второй лестницы, заставивший его накануне дать волю фантазии, не утерпел, чтобы не посмотреть на это место поближе. Крепко схватившись правой рукой за перекладину лестницы, механик сильно перегнулся влево. Неожиданно, ступенька, на которой он стоял, выскользнула из-под ног и Комлинский, чуть не сорвавшись, повис на руках. Обругав предательскую ступеньку, механик принялся торопливо ее укреплять. Гарпуны, засунутые за пояс, запутались в лестнице.

Комлинский высвободил их и, чтобы они не мешали, решил воткнуть их в лед.

Первый гарпун вошел как обычно, второй застрял на полпути. Комлинский извлек его и воткнул с большей силой. Наконечник сломался.

– Сработался что ли? – пробормотал Комлинский и попытался вогнать в том же месте третий гарпун. Его постигла еще худшая участь конец расплющился в лепешку и гарпун выпал обратно, как гвоздь, наткнувшийся в оштукатуренной стене на кирпич.

– Вот оказия!.. – удивился Комлинский. – Что-то здесь не так… – И, забыв о поврежденной ступеньке, он стал последним оставшимся в его распоряжении гарпуном осторожно зондировать лед.

– Эй! Чего застрял? – крикну ли снизу.

– Давай кирку! Скорей! Здесь что-то есть во льду!

Подхватив поданную ему кирку, Комлинский усердно стал сбивать лед. Из-под кирки вылетали искры. Несколько раз что-то прозвенело. Комлинский посмотрел на острие кирки – оно заметно притупилось.

– Товарищи! – крикнул Комлинский дрожащим от волнения голосом. – Долби стену! Здесь подо льдом металл.

– Ты бы лучше отдохнул, – равнодушно отозвался Алфеев – Тебе уже во льду руда мерещится.

– Не руда, чудак, а самое настоящее железо, если не сталь!.. Марин был прав!.. Ведь это корабль во льду!.. Консервированный пароход!..

VI. Консервированный пароход

Товарищи Комлинского глядели на него с сожалением.

– Свихнулся парень, на Марина глядя? – пробормотал Деревяшкин, накачав головой.

– Да что вы смотрите на меня, как на покойника! – рассердился Комлинский. – Я знаю, что вы думаете! Лезьте, смотрите сами! – и он быстро спустился.

На смену ему вскарабкались сразу трое с кирками. Кирки задолбили по льду. Деревяшкин, скалывавший лед на том месте, где Комлинский сделал свое открытие, действительно очень скоро под тонким слоем льда обнаружил нечто похожее на железную стену. Бураков, работавший несколько выше, нашел вмерзшую в лед доску.

Весь день, забыв про усталость и голод, пленники айсберга, повиснув на лестнице, цепляясь за уступы, с лихорадочной быстротой долбили лед кирками и плавили его гарпунами.

Весь день, забыв про усталость и голод, пленники айсберга, повиснув на лестнице, цепляясь за уступы, с лихорадочной быстротой долбили лед кирками и плавили его гарпунами.

По обе стороны от лестницы, начиная с десятиметровой вышины и дальше вверх, то на большей, то на меньшей глубине под неровностями льда обнаруживали они доски, железо и даже медь.

– Ну, надо же когда-нибудь остановиться! Нельзя без конца… Ледяной прииск от нас не уйдет! – заявил наконец Деревяшкин, швыряя сверху кирку на плот.

Остальные с ним нехотя согласились.

По дороге домой и за ужином наперебой обсуждали события дня. Не могло быть сомнения, что они нашли обломки раздавленного льдинами и вмерзшего в лед судна. Но много споров вызвал вопрос о том, как лучше всего извлечь и затем утилизировать эти обломки. Ковров поздно вечером резюмировал дискуссию.

– Товарищи! Зачем нам гадать? Ясно, что так или иначе мы обломки извлечем и используем. Насчет этого беспокоиться не приходится, надо лишь не забывать о лестнице и строить ее своим чередом. Наша задача – поскорее выбраться наверх для разведки.

На другой день Ковров разделил товарищей на две партии. Одна продолжала строить лестницу, другая занималась «раскопками». Общее возбуждение росло с каждым часом, с каждым ударом кирки. Вместо разрозненных обломков товарищи, скалывая лед, находили сплошную, почти неповрежденную обшивку какого-то судна.

– Может быть в самом деле во льду заморожен целый пароход? – впервые после Комлинского высказал общие чаяния Ковров.

– Пусть так, – согласился Бураков. – Но сумеем ли мы проверить, насколько цел этот пароход, пока всего его не вылущим изо льда?

– Я думаю, что мы найдем более легкие пути исследования, – возразил Осинский. – А я почти убежден, что это целый пароход. Припомните очертания айсберга – надо лишь удивляться, что никто из нас кроме Марина сразу не обратил внимания на рельеф ледяной стены. Вероятно, наш пароход долго носило течениями Ледовитого моря вместе со льдами, может быть вместе с этим айсбергом, на который его выбросило. Постепенно пароход обрастал со всех сторон льдом, пока айсберг окончательно не заключил его в свои объятия. И весьма вероятно, что эти объятия особенного вреда пароходу не причинили… если конечно его раньше не расплющили движущиеся льды.

– Погодите фантазировать, – замахал руками Жуков. – Раньше надо убедиться, что здесь действительно корабль, а не, скажем… одна восьмушка его. Вы кажется хотели предложить способ исследовать пароход, не вылущивая его.

– Способ такой. Если это корабль, то должна быть и палуба. А если палуба имеется, то искать ее надо подо льдом вон той обширной террасы, левее лестницы, – и больше нигде. Мое глубокое убеждение – мы попусту тратим время на обследование снаружи. Давайте примемся за палубу и постараемся проникнуть внутрь.

Предложение Осинского было немедленно принято. На террасе к тому же оказалось гораздо удобнее работать – не надо было висеть на канате. Дело пошло быстрее, хотя слой льда здесь был гораздо толще. В помощь киркам вначале несколько раз применяли огонь, раскладывая костры из тюленьего жира с деревянными обломками в качестве фитилей. Но Ковров энергично запротестовал против такой расточительности, предложив пользоваться вместо огня водой. Этот способ оказался не только более экономным, но и более радикальным.

Во льду просверливали замыкающийся ряд узких, глубоких отверстий. В эти отверстия наливали воду и плотно закупоривали их деревянными или металлическими пробками… Дальше вода работала сама. Замерзая, она расширялась, разрывала стенки своих вместилищ, и огромные глыбы льда, ограниченные трубками с «жидким динамитом» (так назвал эти приспособления Ковров), выламывались с треском.

На второй день работы на палубе добрались до люка. Это была торжественная минута. Открыл люк Ковров. Товарищи столпились кругом в немом молчании. Несколько голов наклонились над черной пастью трюма. Алфеев осветил ее карманным фонариков. Льда не было. Внизу блестели черные глыбы.

– Каменный уголь!..

– Угольная яма! – почему-то шопотом произнес Комлинский. – Значит… – и он не договорил.

Через несколько часов удалось открыть вход в кубрик для команды. Один за другим все вошли туда. Кубрик производил впечатление ограбленного. Ни постельных принадлежностей, ни одежды, ни белья там не нашли.

– Видно все на себя одели, что можно было одеть, когда покинули пароход, – сказал Бураков, тщательно осмотревший матросские сундучки.

– Пока все хорошо, никаких изъянов в корпусе парохода не видно, – заявил Осинский. – Возьмемся опять за кирки, может быть дальнейшие раскопки объяснят нам, что именно произошло с пароходом.

На другой же день действительно удалось найти весьма существенные – и притом ужасные – следы трагедии, происшедшей на этом пароходе. Тем не менее для пленников ледяного фиорда история злополучного парохода стала еще менее понятна, чем в первый момент, когда они только заподозрили, что в айсберг «впаяно» какое-то судно.

Они проникли в кают-компанию. И то, что они увидели, было так неожиданно жутко, так дико, неправдоподобно и непонятно, словно кто-то искусно инсценировал образы своего ночного кошмара.

Наружную дверь пришлось взломать. Она так крепко примерзла, что даже костер не помогал. Ковров зажег наполненный тюленьим жиром фонарь и первый двинулся в пролом. Чтобы осветить путь, он слишком высоко поднял фонарь – и на первой же ступеньке обо что-то споткнулся.

– Осторожнее! – сдавленным голосом крикнул он протискивавшимся мимо него товарищам.

На площадке у самой двери скорчившись полулежал на коленях и локтях обледенелый труп мужчины. В руке его был зажат зазубренный кинжал.

– Видно хотел открыть дверь, да не осилил, – прошептал Деревяшкин. – И во что он только одет?

Одежда действительно была невероятная. Бесформенные лохмотья, испещренные разноцветными заплатами, были накручены, видимо, в несколько слоев.

Дальше лестница оказалась свободной. Но фонарь мигал, чадил, тускло освещая ступени и замысловатые орнаменты на стенах. Спускались гуськом, осторожно держась за перила. Металлические части, поддерживавшие перила, изображали головы фантастических ушастых змей, вылезавших из стены и яростно вгрызавшихся в дерево. Предосторожность оказалась нелишней. У подножия лестницы Ковров резко остановился и чуть не упал. Репортер сзади навалился на него.

– Тише! – предостерег Ковров. – Здесь несколько ступенек выломано.

Он спрыгнул вниз. Выломаны были не только ступеньки, но даже изрядный конец перил. Здесь металлические змеи еще более злобно разевали пасти, словно разоренные тем, что у них из самых зубов выхватили добычу.

Дверь в кают-компанию открылась без труда. Товарищи в глубоком молчании замерли у двери.

Каюта была заполнена людьми. Они застыли в разных позах.

Каюта была заполнена замерзшими людьми. Они застыли в разных позах.

Лежали на диванах, на полу, сидели в креслах. Трудно было сразу поверить, что это трупы, а не живые люди. Некоторые, завернувшись в ободранный с дивана плюш, в скатерти, в соломенные циновки, казалось спали. Иные, укутавшись в невероятно пестрые лохмотья, сидели, устремив безучастный взгляд широко открытых глаз в пространство, точно запаслись терпением в ожидании конца скучного путешествия.

Больше всего там было японцев. Среди них много женщин, некоторые с детьми. Одна, свернувшись калачиком на кресле, кормила ребенка. Против входа, положив подбородок на закутанные в обрывки газеты руки, сидела миниатюрная японка и выжидающе с некоторым недоумением смотрела на фонарь Коврова. Казалось странным, что она не мигает. Между столом и дверью ничком на полу лежал пожилой матрос. Поза его выражала крайнюю степень отчаяния.

Ни на ком из пассажиров ледяного парохода не было зимней одежды. Кое-где из-под невероятных балахонов, наскоро сшитых из мешков, полотенец, занавесей, выглядывали обрывки пестрых летних тканей, точно эти пассажиры собрались в непродолжительную летнюю прогулку и совсем неожиданно попали в полярные льды. Об этом же свидетельствовало и состояние самой кают-компании. Обшивка со стен сорвана, у кресел выломаны ножки, от пианино остался лишь огромный клубок перепутавшихся струн. Стилизованный дракон на потолке свирепо уставился вниз жуткими стеклянными глазами, электрическими лампочками. Посреди каюты на полу стояла грубо сделанная железная печка, вокруг нее в золе лежали жалкие обломки мебели. Труба от печки уходила в стену. Цветные рельефные орнаменты на потолке закоптились, стали рыжеватогрязными.

Ковров подошел к дивану и начат подробный осмотр трупов. Остальные нерешительно присоединились к нему.

– Они умерли не только от холода, но и от голода, – первым нарушил молчание Бураков. – Смотрите, как все они распухли.

– Но ведь угля-то сколько в трюме! – сказал Алфеев. – Неужели не могли им топить?

– Вероятно ослабели от голода. Да и выйти не сумели. Видал на лестнице… этот, с кинжалом? Так у двери и замерз, сердешный, – ответил Деревяшкин.

В каюте видимо находилось и несколько матросов, насколько можно было судить по одежде. Среди них – два европейца. Кроме нескольких документов на японском языке не нашли ничего, что могло бы объяснить причины катастрофы. Зато в карманах трупа, найденного на лестнице и принадлежащего европейцу, отыскали объемистую записную книжку, исписанную мелким неразборчивым почерком. Ковров перелистал ее и спрятал в карман.

– Это написано по-английски. Когда-то я со словарем кое-как читал английские технические книжки; здесь вряд ли что-нибудь разберу… да и почерк головоломный…

Остальные вовсе не были знакомы с английским языком.

На другой день очистили каюту. Трупы вынесли наружу и похоронили в братской ледяной могиле. Все мелкие вещи и документы Ковров увязал в отдельные свертки и аккуратно сложил их в каюте. Потом принялись за дальнейшие «раскопки».

Все, кто только мог поднять кирку, работали не покладая рук, и чем дальше, тем с большим упорством долбили лед. Тут же на палубе наскоро обедали. Неохотно отрывались от работы для сна, при чем некоторые иногда не возвращались в лагерь, а спали на замерзшем пароходе.

Прошла вторая неделя «раскопок». Удалось проникнуть почти во все внутренние помещения парохода. Дольше и тщательнее всего обследовали машинное отделение. Котлы и машины оказались в порядке. В капитанской каюте нашли судовой журнал, но прочитать его не смогли – запись велась по-японски.

На пароходе нашли много джутовых канатов и тонких металлических тросов. Возобновившаяся постройка висячей лестницы пошла скорее: в день подвешивали в среднем метров по двадцать пять. Ковров торопил с постройкой лестницы. Дни становились все короче, скоро должны придти осенние сумерки, а потом и зимняя четырехмесячная тьма.

Когда исследование «недр» парохода подходило к концу, наступило внезапное улучшение в состоянии здоровья профессора Василькова. Он настойчиво потребовал рассказать ему все, что произошло после аварии дирижабля. Рюмин, исполнявший обязанности санитара, не спеша, в течение двух дней все рассказал. Затем профессору показали книжку, найденную на пароходе. Почти весь день он разбирал полустертые записи, и, когда товарищи пришли к ужину, вышел в общую комнату, устроился на принесенной с парохода кушетке и рассказал вычитанную им трагическую историю.

Выяснилось, что записная книжка была дневником служащего английской торговой фирмы, некоего Джонсона, застигнутого в Иокогаме землетрясением 1923 года. Джонсону удалось спастись на небольшом пароходе, штурмованном обезумевшей толпой. На пароходе оказалось слишком много перепуганных пассажиров и слишком мало команды, состоявшей вдобавок из одних лишь матросов. Один из них взял на себя обязанности капитана.

Разразившийся вскоре неистовый шквал подхватил пароход, сломал руль, основательно потрепал оснастку и унес судно на север. Несколько недель носило его северными течениями во льдах. Запасы пищи оказались ничтожными. Сперва с величайшими трудностями ловили рыбу; потом пароход попал в ледяное поле – и перед пассажирами встал призрак голодной смерти.

Несколько групп пленников замерзающего корабля ушли на лодках и по льду. Никто не вернулся. Чтобы экономить топливо, все переселились в кают-компанию, где поставит самодельную железную печку. Один раз удалось убить медведя. Мясо и жир растянули надолго, выдавая маленькими порциями. После этого, когда есть уже было нечего, попали в шторм. Пароход обмерз. Ослабевшие, больные цингой пассажиры оказались в ловушке. Ни у кого не хватало сил пробиться наружу даже за углем, не только для охоты. Топили тем, что было под рукой…

На этом записи обрывались.

– Может быть во время этого шторма, а возможно и позже, – добавил от себя Васильков, – ломающимися льдами пароход выбросило на айсберг. И несколько лет их носило неведомо где морскими течениями, пока айсберг не прибило к нашему ледяному ущелью, закупорив из него выход.

Воцарилось молчание. Каждый вероятно представил себе мрачную «кают-могилу» с остывшей печкой и замерзшими пассажирами.

– А хорошо бы нам на этом замороженном пароходе… да уехать, – неожиданно для самого себя сказал Комлинский и быстро оглянулся по сторонам, опасаясь укора или насмешки. Также внезапно он покраснел, смешался, хотя никто ничем не отозвался на его слова.

«И к чему это я сморозил глупость! – мысленно обругал себя механик. – Как же мы сможем протащить пароход сквозь зеленые стены ледяной тюрьмы?»