Текст книги "Юмористические рассказы"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Смех по праздникам

Это было много лет назад. В редакции вечерней газеты, где я в то время работал, обсуждался макет новогоднего номера. Помню, он был уже в основном утрясен: на первой странице – передовая «В новом году – к новым рубежам» в окружении откликов и рапортов, на второй и третьей – лирический репортаж «Слово о кирпиче», воспоминания персонального пенсионера «Счастье мое – коллектив» и рабкоровский рейд по мастерским бытремонта.

– Есть еще дырка, – сказал ответственный секретарь. – На четвертой полосе. Вот здесь. Пятьдесят строчек.

Действительно, в нижнем правом углу четвертой полосы, как раз над объявлением: «Театр онеры и балета реализует горбыль по сходной цене» – белел ничем не занятый прямоугольничек.

– Хорошо бы поставить юмористический рассказ, – вздохнул кто-то. – Такой бы новогодний, искрометный… Только где взять?

Это «где взять» вдруг заело редактора.

– Как «где взять»! – недовольно сказал он, – Что, у нас нет писателей-юмористов? Есть у нас какой-нибудь юморист? – обернулся он к отделу культуры, то есть ко мне.

– Есть, а как же, – поспешил ответить я. – Целых два – Гущин и Пожижеев.

– Пожижеева помню, – сказал редактор. – Хороший был человек… А Гущин, это который с бородой?

– Нет, с бородой – директор филармонии.

– Ну, все равно, – сказал редактор. – Закажите кому-нибудь из них. Только пятьдесят строк – не больше. А то эти писатели любят развозить…

Сначала я позвонил Гущину. Он был помоложе, и мы с ним даже встречались раза два.

– Паи-шь, старик, – задушевно сказал Гущин. – И рад бы, честное слово, но не могу, паи-шь. Гриппую. Зверрски!..

– Может, еще выздоровеете, – высказал надежду я. – Целая неделя до Нового года.

– Что ты, старик! – энергично запротестовал Гущин. – Ни в коем случае. Такой грипп – просто ужас!.. Африканский.

Тогда я собрался с духом и позвонил знаменитому Пожижееву.

– А по будним дням, уважаемый, вы не смеетесь? – ехидно спросил Пожижеев, не дослушав мои смущенные бормотания. – По будним, а? Воздерживаетесь, значит, ради более серьезных занятий?

– Понимаете ли… – робко начал было я.

– Понимаю, понимаю, – перебил меня взявший хороший разгон Пожижеев. – Не позволяют насущные проблемы. Кампания по озеленению, месячник по борьбе за чистоту города, декадники всеобщей вежливости и те де? Трудящиеся не простят легкомысленного отношения, не так ли?..

Я слушал, не смея бросить трубку и чувствуя, как по спине сбегают щекочущие струйки холодного пота.

Три дня я ломал голову над вопросом: где взять рассказ – веселый, новогодний, искрометный? На четвертый день сел и написал его. Я свалил в кучу деда-мороза, елки, шампанское, «похрустывающий снег» и «раскрасневшиеся с мороза лица», перемешал все это как следует и положил на стол редактору. Не знаю, как насчет искрометности, но новогодним рассказ получился.

До самого Восьмого марта меня не трогали, но потом, на планерке, кому-то пришла в голову свежая идейка: хорошо бы заполучить в женский номер юмористический рассказ. Разумеется, увязанный с восьмимартовской тематикой. Весенний, искрометный.

– Обратимся к писателям. – сказал редактор. – Есть у нас юмористы?

– Есть, а как же, – сказал я и отправился звонить Гущину и Пожижееву.

После того как я слепил юмореску в женский номер, дело пошло легче. Перед очередным праздником я звонил Гущину, выражал ему соболезнование по поводу непроходящего гриппа, потом уныло прослушивал издевательства Пожижеева и садился писать рассказ.

…В первый мой сборник вошло четыре новогодних рассказа, четыре восьмомартовских, четыре первомайских. Имелись также рассказы, написанные по случаю дней: физкультурника, шахтера, геолога, строителя и рыбака. Но таких было меньше, поскольку юмор к ведомственным праздникам в редакции требовался реже.

Теперь я член Союза писателей. В газете давно не работаю, живу, как говорится, на доходы от своего творчества. Перед каждым праздником мне звонит из редакции один скромный молодой человек. Молодой человек просит рассказ. Юмористический.

За рассказ заплатят десять рублей. Я это знаю точно. Десять рублей мне очень нужны. Но какая-то сатанинская гордость хватает меня за горло, и мне хочется спросить уничтожающим голосом: «А по будним дням, дорогой, вы не смеетесь?» Но поскольку я понимаю, что молодой человек здесь ни при чем, и к тому же мы с ним знакомы лично (раза два встречались), я сдерживаю себя и говорю задушевно:

– Ах, старик, и рад бы, честное слово. Но не могу. Мигрень… Такая, веришь ли, мигрень – хоть на стенку лезь.

Рассказы в газете все-таки появляются. Подписывается под ними тот самый молодой человек.

Он не дурак, и – помяните мое слово – еще издаст книжку. А со временем выйдет и в писатели.

Только вот где он после этого будет печататься по будням?

Два по пятнадцать

Некто Мымрюков Арнольд Николаевич, молодой человек, аспирант, специализирующийся на искусственных почках, в оригинальной обстановке встретил нынешний Новый год. Нет, не в лесу под натуральной елочкой, как некоторые романтики предпочитают, и не в самолете, допустим. Встретить Новый год в самолете, на высоте девять тысяч метров, – теперь не редкость. У меня у самого однажды лучший друг встречал Новый год где-то между Норильском и Красноярском. Я его тридцать первого ждал, а он только первого утром заявился. И привел с собой стюардессу. Этакую красавицу из журнала мод – с голубыми глазами и рюмочной талией. Они у меня часа три просидели. Все держали друг дружку за руки, и он ей рассказывал, как был удивлен и потрясен атмосферой, царившей в самолете: когда, дескать, совершенно не знакомые чужие люди, с Камчатки, из Херсона и других противоположных мест, один другого душевно поздравляли и буквально братались. А она ему, взволнованно смеясь, отвечала, что вот, мол, дурочка, – еще хотела отказаться от этого рейса.

У Мымрюкова ничего похожего не было. Он никуда не летел и не ехал. Наоборот, весь день почти просидел дома, с обеда пытаясь дозвониться по междугородней линии в Кызыл, к родной тете, чтобы поздравить ее с Новым годом. Он переругался со всеми телефонистками, дошел до высшего начальства, и в двенадцатом часу ночи ему, наконец, дали вместо Кызыла Кунгур, какую-то школу-интернат, где ответила дежурная уборщица.

Короче, свою родную тетю Мымрюков так и не поздравил.

А сам он, еще накануне, был приглашен встречать Новый год к своему шефу по научной работе, доктору Якобсону.

И вот, в половине двенадцатого, когда все нормальные люди сидели уже вокруг винегретов и холодцов, Мымрюков выскочил на дорогу и чудом поймал такси с зеленым огоньком.

До Заюлинского жилмассива доехали благополучно, но время истекало, и Мымрюков занервничал:

– Сейчас давай направо, – сказал он. – Тут переулками ближе.

– Направо не могу, – заявил водитель.

– Привет! – сказал Мымрюков. – Ты что, – троллейбус? Это троллейбус по проводам ходит – сворачивать не может.

– Ишь ты, знаток! – окрысился шофер. – Направо ему. Мне, может, тоже направо. Я к свояку обещал заехать – Новый год встречать. А еще домой надо заскочить – хоть рубашку чнстую надеть. Таксист, выходит, уже и не человек.

– Ага, – растерялся Мымрюков. – Ты человек… А я верблюд, да?

– А ты, – сказал водитель, – если торопишься, – дуй бегом. Здесь недалеко. Газанешь как следует – и успеешь…

Тут Мымрюков несколько пришел в себя, вспомнил, что лицо он солидное, и ответил с достоинством:

– Оставьте ваши хамские рекомендации для других. Я из машины не вылезу.

– Ты у меня, мочалка, пулей отсюда вылетишь! – взвинтился водитель. Он распахнул дверцу и ударом железного плеча выбил Мымрюкова наружу.

Но укатить не успел. Мымрюков, быстро сориентировавшись, забежал вперед и лег животом на радиатор.

Водитель демонически расхохотался и дал задний ход. Но не подрассчитал маленько, заскочил задним колесом на тротуар и врезался бампером в троллейбусную опору. Этот факт дополнительно восстановил его против пассажира. Водитель вымахнул из машины и кинулся к Мымрюкову, собираясь, видимо, накостылять ему по шее. Однако и Мымрюков не дремал. Успел распрямиться и принял боксерскую стойку.

И тут они схватились.

Мымрюков, несмотря на свой бокс, то и дело катился на лопатках через проезжую часть, до самого противоположного тротуара. Но всякий раз вскакивал, догонял водителя, обрушивался на него со спины и переводил в партер. И тогда, окорячив врага, Мымрюков гвоздил его по загривку, жестко рвал за уши, сдавленно выкрикивая:

– Я, значит, верблюд?!. Верблюд, да? Верблюд?!. Остудил их голос, донесшийся из машины. Это заговорил транзистор водителя.

– Дорогие товарищи! – приподнято сказал транзистор. – Местное время – двадцать четыре часа!..

Мымрюков и водитель, тяжело дыша, стояли друг против друга.

Новый год родился. Наступил долгожданный, неповторимый торжественный момент. В крупнопанельных домах, расположенных по обе стороны улицы, люди так дружно сдвинули над столами бокалы, что слуха драчунов коснулся тонкий мелодичный звон.

Мымрюков судорожно вздохнул.

– С Новым годом! – сказал он и ударил водителя в ухо.

– С новым счастьем! – сказал водитель и ткнул Мымрюкова в челюсть.

И начался у них второй раунд.

Опять они дрались минут пятнадцать, а то и все двадцать – пока не изнемогли окончательно.

– Ну, – сказал водитель, со свистом и всхлипыванием шмыгая носом, – еще хочешь?

– А ты хочешь? – спросил Мымрюков. – Могу добавить.

Но еще никто из них больше не хотел. Водитель начал боком отступать к машине. Мымрюков поднял шапку, выколотил ее о колено и поплелся направо. В ту самую сторону, куда полчаса назад этот змей нахально предлагал ему газовать бегом.

Только в час ночи Мымрюков пожаловал в ожидавшую его компанию. Он, во-первых, не очень спешил, поскольку Новый год так и так давно начался, а во-вторых, надеялся маленько привести себя в порядок – все останавливался и прикладывал к желвакам и ссадинам снежок. Однако он вгорячах недоучел одной детали – этот грязный снег растаял у него на физиономии, и Мымрюков только докопал своим диким видом хозяйку дома.

Дело в том, что минут за двадцать до Мымрюкова к ним в квартиру заявился с новогодними поздравлениями муж хозяйкиной сестры таксист Володя – весь исцарапанный и с полуоторванными ушами.

Сейчас Володя сидел за столом, крест-накрест заклеенный лейкопластырем, и отпаивался горячим чаем…

…Бывает и такое

Виктор Бреев, инженер-конструктор института Гипроспецбур, посадил собственную картошку.

Урожай он собрал изрядный – пятнадцать кулей. И среди прочих клубней выкопал чудо природы, уникальную картофелину – в виде фиги. Или – кукиша, по-другому говоря. Такая смачная фига и настолько похожая на правдашнюю – даже ноготь на большом «пальце» обозначался. Виктор сбегал к соседу – у того весы имелись – взвесили ее: картофелина потянула на два с половиной кило.

Ничего себе фига! Такую в кармане не упрячешь.

Виктор и не стал ее прятать. Отмыл от земли, завернул в газетку и утром принес в институт – показать сослуживцам.

Посмотреть на диковинную картофелину сбежалось пол-института. Смеялись, охали, за головы хватались от изумления. Некоторые поздравляли Бреева, трясли ему руку, словно он скелет мамонта откопал.

Один старик Кукушкин из сметного отдела никакого восторга не выразил. Он прицелился в картофелину взглядом, озабоченно почесал себя за ухом и сказал:

– Чистить ее трудно будет.

– Как чистить?.. Зачем чистить? – растерялись присутствующие.

Особенно возмутились девицы, молодые специалистки. Они прямо зафыркали, плечиками запередергивали: фи, дескать, какая примитивщина!

– Можно, конечно, целиком сварить, нечищеную, – подумал вслух Кукушкин. – Только здорова она больно: пока до середины проварится, сверху все бахромой пойдет, рассыплется. Получится болтанка, какую свиньям варят.

– Да зачем же варить-то ее? – спросили Кукушкина.

– А что ж с ней делать? – удивился Кукушкин. – Картошка – она и есть картошка. Мы вон, в сорок третьем году дело было, тоже раз выворотили дуру – вылитый Черчилль. Уинстон. Даже сигара во рту недокуренная.

– Ну? И что? – придвинулись слушатели.

– Что-что? Сварили и съели… за открытие второго фронта.

Слушатели разочарованно вздохнули, а в задних рядах кто-то даже сказал: «Тьфу!»

Молодые специалистки оттеснили Кукушкина от Виктора, стали горячо убеждать Бреева ни в коем случае не варить картошку, а отнести в редакцию газеты: пусть её там сфотографируют для всеобщего обозрения. Там любят подобные необычные штуки. Недавно вот под рубрикой «И такое бывает» поместили фотографию морковки, похожей на человеческую ладонь. «Представляете! – трещали они наперебой. – Надпись сделают: вот какая удивительная картофелина выросла на огороде инженера Бреева В. И… Она сколько весит? Два с половиной!.. Фантастика! Это же все обалдеют!» Виктор и сам подумывал о газете. Морковную «ладонь» он тоже видел и полагал, что его «фига» даст этой «ладони» сто очков вперед.

Он так и сделал. Только сначала позвонил знакомому журналисту, корреспонденту одной центральной газеты, посоветовался. Журналист без энтузиазма сказал: «Попробуй отнеси».

Бреев вялый тон его понял по-своему. Они, хотя и старыми приятелями были, но частенько ссорились. И все по одному поводу. Виктор обвинял газетчиков в том, что они врут частенько по вопросам производственным и экономическим. Приятель отругивался: «Как работаете, так и пишем». А раз они серьезно поцапались. И приятель злым, вызывающим голосом рассказал одну историю. Про то, как его однажды, молодого еще газетчика, посылали делать репортаж из строительного треста, раньше всех принявшего на хозактиве предмайские обязательства. Он приехал, прочитал обязательства и попросил познакомить его с инициаторами – с той бригадой, которая первой, так сказать, флаг подняла. Отвезли его в бригаду некоего Иванова, да маленько сплоховали. Сопровождающий из треста, грузный дядя, позже его из «газика» выкарабкался. А он выскочил – и прямиком к бригадиру: дескать, поздравляю и – расскажите подробности. А бригадир на него матом: какие, к прабабушке, предмайские, когда мы еще и с предновогодними не распурхались! Потом – и сопровождающего матом: «Где обещанное уголковое железо?!»

– Вот такие, как ты, – говорил журналист, навалившись грудью на стол и держа вилку наперевес, – такие вот чистенькие и тянут руку за «липу». А пресса потом виновата.

Бреев вывернулся. «Вот ты бы и написал про нас таких! – сказал задиристо. – И врезал бы. А ведь ты небось повозмущался, да и воспел обязательства?»

– Опять я! – расстроился приятель. – Может, и бурить за вас прикажешь? Авторучкой?

Ну, понятно, навеки они не расплевались, и потому Бреева холодный тон приятеля не отпугнул: мало ли какое настроение может быть у человека.

– Слушай, а кому там отдать ее? – спросил он.

– Кому отдать? – журналист подумал. – Да, наверное, в отдел информации. Там блондин такой сидит… ушастый, я его фамилию забыл.

Ушастый блондин оказался не совсем блондином, а серый морщинистым человеком, с длинным унылым носом. Он тоскливо посмотрел на бреевскую «фигу», вздохнул и молча выдвинул один из ящиков стола. Каких только картофелин там не было!.. Был слон; была собака с одним ухом, смахивающая породой на перекормленного пинчера; жираф без задних конечностей; шестипалая нога; была даже картошка, похожая на голову гнома, курящего трубку (Бреев вспомнил кукушкинского Черчилля).

– Урожай нынче большой, – безрадостно сказал блондин.

Бpeeв несколько сник.

– Так, может… в порядке конкурса? – спросил он держа свою великанскую «фигу» двумя руками, как малого ребенка.

– Думаете, ваша победит? – усомнился блондин и покачал носом. – Еще неизвестно кому она фигу показывает.

– То есть… что значит – кому? – испугался Бреев. – Никому. Просто игра природы.

– Интересная получается игра, – зловеще, как показалось Виктору, сказал ушастый.

Вдруг в комнату влетел еще один человек, значительно моложе блондина, но чрезвычайно полный, похожий на Швейка, с трубкой в зубах. Человек запаленно дышал, из трубки летели искры. Знай Бреев редакционную обстановку, он сразу бы догадался, что так запаленно дышать может только ответственный секретарь.

– Где?! – крикнул человек. – Ага! – И стал толстыми руками так яростно хватать картофелины, словно собрался повыкидывать их все к чертовой матери.

– Дырка! – бормотал он. – На четвертой полосе… Заткнуть нечем. – Он выбрал собаку-пинчера, но нечаянно отломил ей последнее ухо. – Э, черт, пропала!

И тут человек заметил стоящего с «фигой» Бреева.

– Вот! – закричал он, выхватывая у него картофелину, – Ее поставим! У-у-у, зверюга! Фига Ильи Муромца, а?!

– А клизму нам не поставят за эту фигу? – попытался охладить его ушастый. – Кому, спросят, показываете-то?

– Кому?! – воинственно спросил толстяк. – Им! – он ткнул «фигой» в сторону окна. – Тем самым! Которые думают, что мы без них с голоду перемрем!.. Это будет, как «наш ответ Чемберлену» – помнишь?

– Там кулак был, – сказал ушастый. – И подпись объясняющая.

– А здесь фига будет!

– Фига даже современнее, – осмелился вмешаться Бреев. – Мы же никому не грозим.

– Верно, товарищ! – хлопнул его по плечу толстяк. – Не грозим. Вот фиг вам – и все! – Он повернулся к ушастому. – Тащи фотографу. Ставим. В субботний номер.

В субботу после обеда Виктор купил «вечерку». То, что он увидел, так его ошеломило, так резко и больно унизило, что Бреев едва не разрыдался прямо возле киоска. Фигу на фотографии вырезали. Да не просто вырезали: сволочь-художник притиснул указательный «палец» к среднему, ликвидировав пустоту, ампутированную же фигу выпрямил и, переклеив на другое место, задрал вверх. Картофелина теперь хвастливо показывала большой палец. Назывался этот натюрморт: «Урожаи?.. ВО!!» Ниже следовала подпись, облыжно утверждающая, что именно такую картофелину выкопал он, Виктор Иванович Бреев, на своем огороде.

Бреев представил, как появится в понедельник на работе, и застонал. Ему захотелось тут же провалиться сквозь землю, исчезнуть, перенестись в другой город, тысячи за три километров.

Но Брееву не дали дожить и до понедельника. Телефонные звонки начались уже через час. Те немногие, кому Виктор торопливо успевал объяснять, что картофелину реконструировали без его ведома и согласия, холодно выражали ему свое соболезнование. Но чаще Бреев не успевал и слова вставить. Его с ходу начинали обвинять в отступничестве, в том, что он наплевал в душу родному коллективу. Особенно неистовствовали молодые специалистки. Одна из них распалилась до того, что обозвала Виктора христопродавцем.

После того, как позвонил приятель-журналист и ехидно поздравил с удачным дебютом, Бреев оборвал телефонный шнур и лег на диван помирать.

Поздно вечером к нему пришел старик Кукушкин. Виктор ни за что не открыл бы дверь, но он со дня на день ждал из командировки жену. Пришлось встать с дивана.

– Что, Витька, маешься? – спросил Кукушкин, понимающе глянув на затравленного Бреева. И, не дожидаясь ответа, направился в кухню. – Где тут у тебя расположиться-то?

Сначала Кукушкин достал из портфеля бутылку «Перцовки». Затем – внушительного размера фигурную картофелину, похожую на такое, что и назвать-то неприлично. Старик Кукушкин оглядел ее, хмыкнул:

– Тоже, как видишь, выкапываем… Дай-ка ножик. Он очистил картофелину, мелко порезал се, высыпал на сковородку.

Потом сколупнул колпачок с «Перцовки»:

– Давай-ка по единой, пока жарится. А то, я гляжу, ты совсем задубел.

Когда доспела картошка и они выпили по второй и закусили, старик Кукушкин осторожно приступил к воспитательной работе.

– Ты пойми, – внушал он, – ведь так-то, может, и лучше. А то поместили бы ее в естественном виде – и что? Инженер товарищ Бреев выкопал в своем огороде фигу! А?.. Ведь насмешка! Докопался товарищ Бреев, подфартило ему, фигу добыл! На весь город бы ославили.

– Но ведь правда! – опять затрясся слегка отмякший было Виктор. – Правда искажена! Это же фальсификация!

– Правда? – старик Кукушкин задумался. – А ты не о правде хлопочи. Ты об истине думай. Правда – она тонкая вещь, спорная. Кому фига правда, кому, – он поддел вилкой пластик картошки, – другое что… прости господи. А истина для всех одна. Истина то, что в твоей «фиге» два с половиной килограмма весу. Хоть ты там ей все пальцы попереставляй, хоть из руки ухо сделай – два с половиной килограмма крахмала, белков, жиров, органических кислот, солей… чего там еще? А в моей – извиняюсь, истине – кило восемьсот. Того же самого. Вот истина! И этими истинами, побольше бы их земля рожала, мы кого хочешь расколошматим.

Кукушкин помолчал. Потом сказал:

– Ну, а к этим… к фальшивомонетчикам-то сходи. Забери у них картофелину. А то шибко жирно им будет; и гонорар, и два с половиной кило картошки.