Текст книги "Юмористические рассказы"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Его хобби (Подражание очерку)

После работы любит Петр Иннокентьевич пройтись пешком, хотя удобнее и быстрее было бы доехать на троллейбусе. Но зачем спешить в часы, когда, наконец, представляется возможность отложить до утра уйму дел и раствориться в людском потоке, погрузившись в состояние неторопливого раздумья…

Маршрут у Петра Иннокентьевича всегда один: по улице Колхозсоюза, мимо «Гастронома» и фирменного магазина «Табаки – папиросы» – до молочного бара «Первый снежок», затем – поворот на Восьмую Газобетонную, где расположены салон дамского платья «Модница», «1000 мелочей», два продуктовых магазина и один посудо-хозяйственный, и, наконец, – к дому, переулком Джузеппе Гарибальди («Соки – воды», «Овощи – фрукты», «Шашлыки – чебуреки»).

И ни одно из этих заведений не минует Петр Иннокентьевич. Зайдет и в «Гастроном», и в «Табаки – папиросы», и в «1000 мелочей». Постоит, посмотрит, перекинется словом-другим со знакомыми продавщицами, посоветует иной раз, как лучше разложить на прилавках товары. И отправляется себе дальше – до следующей торговой точки.

Не во время ли этих ежевечерних прогулок зародилось и окрепло столь редкостное увлечение Петра Иннокентьевича?.. Так думал я, шагая по переулку Гарибальди к герою своего будущего очерка, с которым ни разу еще не встречался, хотя наслышан о нем был изрядно. Двери мне открыл сам хозяин. Простое лицо, испещренное морщинами, до синевы выбритая голова, цепкий взгляд поверх очков в железной оправе, просторная домашняя пижама… Узнав, что я из газеты, Петр Иннокентьевич пригласил меня в комнату. Первое, что бросилось мне в глаза, был огромный штабель спичечных коробков, занимавший половину письменного стола.

– Петр Иннокентьевич, зачем вам столько спичек? – не удержался я от бесцеремонного вопроса.

– Судя по этому пылкому восклицанию, вы, дорогой гость, сим необходимым товаром не запаслись, – несколько старомодно произнес хозяин.

– Почему не запасся? Вот… – Я весело потряс полупустым коробком.

– И это все?

– Ага… Не считая сгоревших. Я их с обратной стороны запихиваю.

– Ну, а ежели кончатся? – хитро сощурился он.

– Пойду в магазин и куплю.

– Ах, молодежь, молодежь! – покачал головой Петр Иннокентьевич. Он подошел к столу, внимательно отсчитал двадцать коробков, завернул их в пергаментную бумагу и протянул мне: – Возьмите. Портфельчик у вас при себе – донесете благополучно.

– Да зачем же, – стал отнекиваться я. – Неудобно даже. И так много…

– Напрасно отказываетесь, – сказал Петр Иннокентьевич. – Учтите: в конце текущего месяца спички исчезнут. До пятого – восьмого января следующего года.

Мне положительно везло. Редко ведь удается так вот сразу разговорить своего героя. Чаще подолгу топчешься вокруг да около, прежде чем подберешься к интересующей тебя теме. А здесь – с первого выстрела в «десятку».

– Петр Иннокентьевич! – заторопился я, одной рукой прижимая к животу сверток, а другой пытаясь выдрать из кармана застрявший блокнот. – Скажите, как вам удастся…

Но тут беседу нашу прервал звонок в передней. Вошел сосед.

– Я до вас, Петр Накентьич, – сказал он, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. – Такая морока, понимаешь… Сват со сватьей грозятся на октябрьские в гости приехать. Дак узнать бы загодя, как и что оно показывает насчет этого дела… Гостенечков-то, сами понимаете, насухую за стол не посадишь.

– Как долго намерены пробыть здесь ваши гости? – строго спросил Петр Иннокентьевич.

Сосед поднял глзза к потолку:

– У самого-то двенадцать рабочих дней отпуск… Ну, клади сюда еще праздники – суток двадцать набежит. А сама-то – домохозяйка, поди, недельки две лишних прокрутится тут, возле внучат.

Петр Иннокентьевич записал что-то на продолговатом картонном бланке и направился к агрегату, который я принял сначала за радиоприемник «Беларусь» первых выпусков. Хозяин опустил бланк в щель. Агрегат погудел с минуту, пощелкал и вытолкнул из нижнего отверстия ленту со столбиком цифр. Петр Иннокентьевич оторвал ее, как рвут билеты в трамвае, поизучал некоторое время и спросил:

– Будете записывать?

– Мы – на память, – кашлянул в кулак сосед.

– Шампанское – сухое и полусладкое, – начал диктовать Петр Иннокентьевич, – кокур, рислинг, Узбекистон, вермут, портвейн Абрау-Дюрсо…

– А родимая? – заволновался сосед.

– Водка останется.

– Так, – сказал сосед. – Жить можно… – Он почесал за ухом. – Для Манефы Куприяновны, конечно, придется бутылки четыре слабенького запасти. Самому-то красного на дух не надо… Ну, спасибо, Петр Иннокентьевич. За мной не заржавеет. С премии, если не возражаете, заскочу к вам как-нибудь вечерком с поллитровочкой.

– Ну прямо как дети, – усмехнулся Петр Иннокентьевич, когда сосед ушел. – Все стараются отблагодарить. Одна старушка, верите ли, регулярно носит малиновое варенье. «За услуги», – говорит. Принесет и поставит… М-да… Сдаю это варенье в детский садик. Под расписку.

– Скажите, Петр Иннокентьевич. – Я к этому времени справился, наконец, с непослушным блокнотом. – И много у вас таких… клиентов?

– Раньше вовсе не было. Занимался для собственного удовольствия. Как сейчас выражаются, – в порядке хобби. А теперь вот отбоя нет. Хоть заказывай табличку на двери: прием по средам и пятницам, с девятнадцати до двадцати двух часов.

– Пришла, значит, известность? – ввернул я.

– Со всеми вытекающими отсюда последствиями, – подхватил хозяин. – И приятными, и неприятными. Неудобно сознаваться, но, знаете… колдуном прослыл в нашем микрорайоне.

Я вежливо рассмеялся:

– Колдуном?.. Ну, это, пожалуй, слишком… Однако ваш метод действительно загадочен.

– Ах, да никаких загадок! – с досадой поморщился Петр Иннокентьевич. – Просто внимательно слежу за работой нашей торговой сети. Систематизация наблюдений, учет повторяемости, немножко математики – и все. – Он выдвинул один из ящиков письменного стола. – Как видите, у меня здесь небольшая картотека. Давайте возьмем наугад карточку… Что мы имеем? Год 74-й, ноябрь месяц, вторая его половина… Припомните, каким событием она ознаменовалась?

– Вторая половина, вторая половина, – напряг память я. – Ноября… Семьдесят четвертого… Гм-гм… Фу-ты!.. Двухсотвосьмидесятилетие со дня рождения Вольтера – вот что!

Петр Иннокентьевич недоуменно уставился на меня.

– Ну, Вольтер, – сказал я. – Франсуа Мари Аруэ… Выдающийся французский философ-просветитель… «Кандид» и… все прочее…

– Носки! – поднял палец Петр Иннокентьевич, – Из продажи исчезли мужские носки… А теперь заглянем чуть вперед, – он вынул вторую карточку.

– Следующий год, тот же период. Нуте-с?

– Так-э-э… опять же он – Вольтер. Только теперь ему уже двести восемьдесят один…

– Носки опять исчезли, – сказал Петр Иннокентьевич. – На более длительный срок.

– Да-да, – потер лоб я, – Вспоминаю… Мне жена еще самодельные тогда шила. Из старого халата. Вставляла резиночки и… А некоторые, знаете ли, специальные «манишки» употребляли. Прилаживали к голяшечкам штрипки и так ходили. Нога, конечно, в ботинке – голая…

– Пойдем дальше, – сказал Петр Иннокентьевич. – Июнь – июль позапрошлого года…

Тут уж я не сплоховал:

– Лезвия для безопасных бритв!

– Совершенно верно, – кивнул хозяин. – Сначала импортные, потом отечественные, а вслед за ними и опасные бритвы.

– И что же, – спросил я, – вот такая железная закономерность?

– Если бы, – вздохнул Петр Иннокентьевич. – Я называю это примитивной, прямой зависимостью: то есть когда, как в данном случае, за лезвиями пропадают опасные бритвы, потом – электрические и механические. Но чаще действует зависимость сложная: лезвия влекут за собой почему-то зубные щетки, щетки – папиросы «Беломорканал», папиросы – очки плюс два с половиной, а очки – совсем вроде фантастически звучит! – дамский трикотаж. Тут уж на пальцах не сосчитаешь, требуется применить математический аппарат…

– И даже вычислительную технику, – кивнул я на машину а-ля приемник «Беларусь».

– С некоторых пор, – сказал Петр Иннокентьевич, окидывая влюбленным взглядом свое детище. – Это, видите ли, родилось на стыке наук, как говорится. Сотрудник у меня есть – кибернетикой увлекается. Вот совместными усилиями и механизировались.

…Я просидел у Петра Иннокентьевича часа четыре, Мы изучали его уникальную картотеку, вычерчивали графики прямых и сложных зависимостей, ставили эксперименты. Неуклюжий агрегат гудел и щелкал, предсказывая нам исчезновение из продажи на разные сроки минеральной воды «Ессентуки-17», скороходовских ботинок на искусственном меху, тамбовского окорока, шерстяной пряжи, гречневой крупы, электролампочек на семьдесят пять свечей и школьных авторучек…

Ушел я лишь под вечер.

На улице хозяйничала осень. Пахло капустными кочерыжками и бензином, летела розовая в предзакатных лучах паутина, пожухлые листья ковровой дорожкой устилали дно отрытой на зиму водопроводной траншеи.

Навстречу мне, по переулку Гарибальди, шли люди. Они несли в авоськах и полиэтиленовых мешочках кефир и спички, куриц и спички, зеленый горошек и спички. На углу Восьмой Газобетонной из продуктового магазина № 6 вышел давешний сосед Петра Иннокентьевича. Он бережно прижимал к груди четыре бутылки крымского портвейна. «Как хорошо, – думал я, шагая излюбленным маршрутом моего героя. – Как хорошо, что у жителей микрорайона АБВГД есть человек с редким замечательным пристрастием, есть свой добрый «колдун» – Петр Иннокентьевич Дрозд!.. Побольше бы людей с таким необходимым хобби в нашу торговлю!..»

Все и ничего. Сказка

Когда я, наконец, победил этого злого Волшебника и заточил его в бутылку, Повелитель сказал мне:

– Теперь бери что хочешь. Вот серебро, вот злато… некоторое количество, вот драгоценные камни. Можем дополнительно предложить бесплатную путевку на курорт.

– Это спасибо. Это мы возьмем, – сказал я, подвигая к себе и серебро, и злато, и драгоценные камни. – Путевка тоже карман не оттянет… Ну, а как же насчет полцарства и царевны в жены?

– Извини, дорогой, – развел руками Повелитель. – Не сговаривались.

– Уговор здесь ни при чем, – возразил я. – Раньше ведь тоже редко кто сговаривался. Это уж испокон веков так повелось – ставка такая. Возьмите хотя бы Ивана Царевича, который Кощея Бессмертного победил. Или Иванушку-дурачка.

– Расцепки изменились, уважаемый.

– Ах, расценки! – сказал я, – Простите, мы на такое не согласны. – Я решительно отодвинул и злато, и серебро, и драгоценные камни, – Уж лучше я его обратно из бутылки выпущу.

– Что ты, что ты! – замахал руками Повелитель, – Не надо выпускать… Мы подумаем. Посоветуемся. Зайди в пятницу.

«Отдаст, – понял я. – Пока бутылка в моих руках, некуда ему деваться. А срок – это он так назначает, для авторитета».

– Ладно, – согласился я, – В пятницу так в пятницу. Мелочишку эту далеко не прячьте – я сразу все и заберу.

До пятницы оставалось три дня. «Обойду кой-кого из будущих коллег, – решил я. – Сам ведь без пяти минут князь. Надо лично познакомиться. Засвидетельствовать почтение».

В хоромы Ивана Царевича меня не сразу впустили Долго пытали, кто и почему. Потом рассматривали в бойницу.

Только когда я показал бутылку со скорчившимся в ней Волшебником, ворота раскрылись.

– Ты не удивляйся, – сказал Иван Царевич, отводя глаза в сторону. – Фольклористы, сукины дети! От них хоронюсь. Вчерась двух штук хотел уже собаками травить. – И повел меня знакомить с женой.

– Вот, Лисонька, – сказал он. – Познакомься.

– Ах, очень приятно! – зарозовела Василиса Прекрасная, протягивая сдобную руку. – У нас, поверите ли, так редко кто бывает. Раньше хоть фольклористы…

– Ладно, ладно, – прервал ее Иван Царевич, – собери-ка на стол, что бог послал. Видишь, человек с дороги.

Василиса Прекрасная подарила нам виноградную улыбку и ушла, вычерчивая бедром плавную кривую.

Иван Царевич оказался не шибко разговорчивым. Он строго щурился на соленья, копченья, графины и бутылки, выставленные на столе, словно осматривал снаряженное для него войско.

Разговор начала хозяйка.

– Далеко ли ваше Полцарство? – спросила она, наклонив ко мне круглое плечо.

– Видите ли… Дело в том… – начал я и рассказал про свою тяжбу с Повелителем.

Иван Царевич оживился.

– Правильный твой курс, – сказал он, обсасывая голубиное крылышко. – Не попускайся. Ишь чего придумали – расценку! У нас профессия рисковая. Мы жизнью играем. Вот ты его одолел. – Иван Царевич ткнул крылышком в мою бутылку. – А ведь мог и он тебя. Шутки?!

– Ах, какой ужас! – воскликнула Василиса Прекрасная, коротко прислоняясь ко мне. – А он обратно не вылезет?

– Это как же получается! – продолжал возмущаться Иван Царевич. – Это, выходит, мне бы, к примеру, за Кощея только злато-серебро. За полцарство, стало быть, опять иди голову подставляй. За Василису, считай, уже третий раз. Ну, знаете! – он даже руками развел. – А если в третий раз собственную отшибут? Значит, прощай любовь?

– Ах, любовь! – сказала Василиса Прекрасная, наступая мне под столом на ногу.

– Хе-хе, – совсем не в тон хозяину среагировал я, занятый вытягиванием ноги. – Прощай, как говорится, радость, жизнь моя!

«Фу, черт! Вот обстановочка! Нет, здесь засиживаться не стоит».

Между тем Иван Царевич обвел взглядом стол, супругу, хоромы и успокоился от вида всего этого, полученного им когда-то целиком и полностью.

– В общем, стой на своем! – повторил он. – Имеешь полное право. Пусть они не крутят.

Я стал прощаться.

– Ах, зачем же вам торопиться? – заговорила Василиса Прекрасная, глядя на меня топлеными глазами. – Как раз бы и погостили эти три дня.

«Бог с тобой, голубушка, – мысленно вздохнул я. – Мы тут за три-то дня друг друга перережем».

Иванушка-дурачок, видать, жил по-современному. Вокруг его дворца не было каменной стены. Просто стояла высокая чугунная решетка, а за ней живая изгородь.

Когда я проходил мимо решетки, живая изгородь зашевелилась, и сквозь нее просунулся человек, на вид вполне симпатичный и благородный.

– Простите, нет ли у вас закурить? – озираясь, спросил человек.

Я протянул ему папиросу.

– С вашего позволения, беру две, – сказал он и опустил резервную папироску в потайную прореху на дорогом халате.

Потом человек затянулся, выпустил дым за решетку, отогнал его подальше рукой и сказал:

– Кажется, я вас где-то видел. Вы не тот, который…

Но тут из глубины сада донеслись тревожные голоса. Человек втянул голову в плечи, пробормотал «пардон» и кинулся в кусты.

Спустя некоторое время обо мне доложили, и я проследовал в покои Иванушки-дурачка. Вошел и обомлел. Прямо напротив меня в царственной позе сидел мой знакомец. А рядом с ним – довольно-таки худая и, видимо, нервная особа с русалочьими глазами.

– Здравствуйте еще раз! – поклонился я.

– Кхм-кхм! – предостерегающе кашлянул Иванушка-дурачок и сделал мне страшные глаза.

– Что с тобой, милый? – насторожилась русалка.

– Ничего, лапа, – заверил Иванушка-дурачок. – Просто говорю: кхм-кхм, здравствуйте.

– Нет, это ты кашляешь!

– Бог с тобой, дорогая.

– Нет, кашляешь, кашляешь! – со слезами в голосе закричала русалка. – Боже мой! Боже мой! У тебя коклюш!

– Может быть, Иван Иванович немножко простыли, – робко заметил я.

– Простыл! – застонала русалка. – Значит – воспаление легких! Мамочка родная! За что я такая несчастливая!.. Ведь он же один! – Она повернула ко мне заплаканное лицо. – Один остался! Ведь все же остальные самозванцы!

…Я шел обратно вдоль знакомой решетки, размышляя о том, кому из моих коллег больше не повезло. Вдруг живая изгородь снова колыхнулась, и появился сильно запыхавшийся Иванушка-дурачок.

– Не в службу, – сказал он. – Разрешите еще папироску.

Я отдал ему всю пачку.

– Вот спасибо, – поблагодарил он и затоптался на месте, не зная, видимо, чем отплатить за мою щедрость. Наконец, он нашелся и уважительно кивнул на бутылку: – Чем это вы его? Мечом-кладенцом?

– Что вы! – сказал я. – Теперь другие методы. Берешь два электромагнита…

– Наука! – не дослушав, вздохнул Иванушка-дурачок. – Эх, на волюшку бы… Во чисто полюшко! Мда… Ну, прощайте.

– Прощайте, – ответил я. И пошел.

– Эй! – крикнул он, – Хотите совет?.. В молоко кипящее не ныряйте. Ну, в это… из которого красавцами выходят.

– А что такое? Иванушка-дурачок посмотрел на меня с глубокой печалью. – Конечно, с вашей внешностью не повредило бы… Но, лучше не надо. Ну его к шутам.

Пятницы я дожидаться не стал. Пришел к Повелителю в четверг. Поставил бутылку и сказал:

– Забирайте… Берите так – мне ничего не надо.

– Неудобно как-то, – замялся Повелитель, – Совсем-то ничего… Может, все-таки путевочку, а? Ну хотя бы триддатипроцентную.

– Да нет, спасибо, – сказал я. – Съезжу за свои.

Возможны искажения

Как раз в тот момент, когда я проглотил последние строчки газетного выступления, в коридоре показался Гришкин.

– Ну, старик, поздравляю! – закричал я. – Наконец-то! Читал уже, надеюсь? – И развернул перед ним газету.

– А, этого, – сказал Гришкин, мельком глянув на полосу. – В руках держал, а читать не читал… И не буду.

– Почему? – удивился я.

– Рожа мне его не нравится, – сказал Гришкин.

– Ну, дорогой!.. – я от негодования даже слова растерял. – Ну, милый… Это уж… извини что… Ты давай себе отчет! Человек высказывает передовые наболевшие мысли.

– С такой рожей? – недоверчиво спросил Гришкин.

– Господи! – сказал я. – Дикость какая-то! Да при чем тут рожа? Ты смотри сюда, смотри, что написано: «С чувством глубокого удовлетворения нельзя не отметить, что на смену чувству некоторого разочарования пришло чувство законной гордости и неподдельного восхищения». Чувствуешь?

– Хм, – сказал Гришкин и поскреб затылок. – Это конечно… вообще-то. Но только рожа у него, я тебе скажу…

– Тьфу! – разъярился я. – Затвердил как попугай: рожа, рожа! Говорю, балда такая, прочти до конца – он тебе еще красавцем покажется.

– Ты думаешь? – заколебался Гришкин. – Я в принципе-то не против. – Он протянул руку за газетой. – Можно, в принципе. Просто, веришь – нет, когда такая рожа, у меня взаимности не возникает.

– Взаимности! – всплеснул руками я. – Взаимности ему надо! Тебе что – жениться на нем предлагают? Ну, люди!..

– Ладно, – окончательно сдался Гришкин. – Черт с ним – почитаю. Выстригу рожу и почитаю.

– Вспотеешь с тобой, Гришкин, – устало сказал я. – Честное слово. В конце концов, пойми ты, нельзя по фотографии судить. Газета все-таки: возможны искажения – ретушь и прочее такое.

– Эх, голова! – встрепенулся Гришкин. – Как это я раньше не сообразил! Конечно, возможны искажения! – И он впился глазами в портрет.

– Ну, факт! – убежденно сказал он. – Отретушировано. Будь здоров как отретушировано!.. Мама родная! Представляю себе, что за рожа у него в действительности!

И Гришкин решительно вернул мне газету.

Настало времечко…

– Гляди! – толкнула меня жена. – Гоголя несут! Я оглянулся.

Действительно, мужик нес в авоське Гоголя. Пятитомник. Сверху у него лежала коробка с импортными сапогами, а внизу – Гоголь.

Я догнал мужика.

– Товарищ, где Гоголя брали?

– Тьфу ты! – остервенилась жена мужика. – Да на базаре брали, на базаре! Где-где…

– Извини, браток, – улыбнулся мужик. – Язык намозолили отвечать. Ты, однако, уже четырнадцатый будешь.

– Зря возвращался, – сказал я супруге. – На базаре брали. И мы как раз туда.

Перед самым входом на базар нам попался еще один мужик. Кренясь набок, он нес Белинского. Полное собрание сочинений.

Этого товарища наверняка еще никто не останавливал, и я отважился спросить:

– Сколько отдали?

– Дорогой, стерва, – пожаловался мужик. – Кусается. По десятке за томик… Поехал дочке варёнки купить…

Я не понял.

– Ну, варёнки, – пояснил мужик. – Штаны такие, джинсы. Только их сначала вываривают, пока они плешинами не пойдут, не облысеют. Теперь такие, лысые, почему-то больше уважают… Дак те, гады, еще больше кусаются. Прям, с мясом рвут. До двухсот рублей, веришь ли… Ну, я подумал, подумал… ну, сколько она эти штаны проносит? Два-три года? А этого… поставлю на полку – ему же сноса не будет. Внукам хватит. Верно говорю?

«Да-а! – прочувствованно подумал я. – Сбылось предсказание-то. Понес, понес мужик с базара… Белинского и Гоголя. А не милорда глупого…»

Тут я увидел третьего мужика. Он шел, бережно прижимая к груди пожелтевший, затрепанный томик – Глупого Милорда.

– Здесь купили? – спросил я.

– Выменял! – ответил мужик, сияя глазами. – Гоголя отдал. Пятитомник.