Текст книги "Юмористические рассказы"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Очкарик

Он ступил с тротуара на проезжую часть и поднял руку небрежным, но властным жестом. Так вскидывают свой жезл регулировщики. Глаза его прятались под толстыми дымчатыми очками, и не разобрать было – что там в них: просьба, приказ, усталость или жизнерадостность.

– Прихватим очкарика? – спросил наш добродушный водитель.

Очкарик повел себя не как прочие голосующие. Прочие робко приоткрывают дверцы и льстивыми голосами спрашивают таксиста: «Куда едем, шеф?.. А на Гусннобродку? Нет?.. А если через Волочаевскую?» Этот же сразу сел и, словно не заметив нашего с Лелькой присутствия, распорядился:

– Поедем прямо.

Лелька толкнула меня локтем. Я успокаивающе мигнул ей: дескать, ладно – подождем. Пока и нам надо было прямо.

Возле трамвайного кольца, где дорога закладывала вираж, очкарик вдруг сказал ровным, бесцветным голосом:

– Сбрось газ, включи правый поворот.

– Слушаюсь! – дурашливо выкрикнул таксист и поинтересовался. – Автолюбитель, что ли?

Пассажир не отреагировал. Он сидел как-то очень напряженно, загипнотнзированно даже. Напряжено было все: прямая спина, твердый затылок, прозрачное хрящеватое ухо.

Перед транспортной остановкой он скомандовал:

– Стоп! Тормози!

Водитель дернул плечом: «Учи ученого». Лелька впилась зубами в рукавицу, чтобы не прыснуть.

А пассажир, помолчав, сказал:

– Можно ехать.

– Да ну? – съехидничал таксист. Поехали. Впереди обозначился спуск.

– Выключи сцепление! – подал очередную команду очкарик.

– А то я не знаю! – взорвался водитель, – Насядут, понимаешь, разные!

Пассажир смолчал. Он молчал полтора квартала, пока мы не приблизились к месту, где улица поворачивала налево.

– Перестройся в левый ряд, – сказал тогда очкарик. Но водитель не стал перестраиваться. Он бешено тормознул посреди дороги – так, что «Волга» пошла юзом – и, оборотившись к очкарику, плачущим голосом спросил:

– Кто у нас машиной управляет? Ты или я?..

– Не тормози резко – сегодня гололед, – бесстрастно предупредил очкарик.

– В бога-господа! – сказал ошалевший водитель и так рванул с места, что у нас животы прижало к позвоночникам.

– Переключи скорость! – успел вставить пассажир.

– Ыыых! – застонал водитель и дважды ударился грудью о баранку.

После поворота очкарик сообщил:

– Внимание! Красный свет!

– Ну, на! На!! – остервенился водитель и, бросив баранку, откинулся на сиденье. – На – рули сам!

И тут мы, наконец, врезались в поребрик.

– Мама! – взвизгнула Лелька, с треском отрывая мне рукав.

– Приехали… – подпел итог таксист.

Один очкарик остался невозмутимым. Только прозрачное ухо его мелко завибрировало.

– Выключи зажигание, проверь – не заклинило ли дверцы, – сказал он.

– Нет, держите меня! – истерично закричал тогда водитель и рванул на груди кожанку. – Держите – я за себя не ручаюсь!

Мы с Лелькой подержали его за плечи. Пока очкарик вылез из машины. Он прошел за светофор и там, встав у обочины, небрежным, но властным жестом поднял руку.

Очки его в лучах заходящего солнца горели зловеще, как два стоп-сигнала.

«Фитиль»

После обеда в редакцию зашел человек, поздоровался и сказал:

– Я экскаваторщик Хмель. Меня вызывали.

Ух, какой это был экскаваторщик! Он смущенно мял в железном кулаке промасленную кепочку и смотрел на меня доверчивыми глазами рационализатора.

«Сто восемьдесят процентов, – на глаз определил я. – Как минимум. Только кто же его, черт побери, вызывал?»

– Одну минуточку, – сказал я. – Вы здесь посидите. Вот газетки, вот папиросы. А я сейчас… Только найду товарища, который вызывал.

Я выскочил в коридор и прижал ногой дверь. Потом схватил за рукав пробегавшего мимо фоторепортера Грушина.

– Слушай! – зашептал я. – Там сидит Хмель. Передовой экскаваторщик. Возможно, герой труда. Чувствуешь?

– Ясно! – в момент сообразил Грушин. – Сто пятьдесят строк и фото – на первую полосу.

– Держи карман, – сказал я. – Его кто-то вызвал.

– Кто? – спросил Грушнн. Я развел руками.

– Может, эти? – Грушнн кивнул на коридор соседней редакции. – Знаешь, давай так: ты карауль, а я туда. Хвыль, говоришь?

– Хмель. – сказал я.

– Ага, – прищурился Грушнн. Он шагнул в комнату и с порога закричал: – О-о! Товарищ Хмель! Отлично! Мы ведь на пятнадцать часов договаривались?

«Вот арап!» – испугался я.

Но Хмель неожиданно подтвердил:

– На пятнадцать.

У меня отлегло от сердца.

Но тут из соседнего коридора вышел Багарадзе, посмотрел на потолок, на часы – и двинулся прямо ко мне.

– Салют, Вано! – сказал я и ткнул ему под нос пачку сигарет. – Кури.

Багарадзе закурил и снова посмотрел на часы.

– Бежит время? – закинул удочку я.

– Бежит, – согласился Багарадзе. – Человека, понимаешь, вызвал. На пятнадцать ноль-ноль. Думаю, может, к вам забрел, а? Очень нужный человек.

«На-ко, выкуси, – ухмыльнулся я про себя. – Тебе нужный, а нам нужнее».

Я незаметно перевел стрелки на своих часах. Потом сказал:

– Спешишь, кацо. Еще полтретьего.

– Да ну? – удивился Багарадзе. – Ай-ай-ай! Как так? По радио ставил.

– Хе-хе! По радио! – сказал я. – Наивный человек!

– Все-таки зайду, – решил Багарадзе и взялся за ручку двери. – Стой! – заорал я и сграбастал его под мышки, – Куда торопишься, Ванюша? Пойдем выпьем.

– В рабочее время? – вытаращил глаза Багарадзе.

– Да какое там рабочее! – я опять крутнул барашек. – Без десяти пять – видишь? Шабаш, брат! Надевай галоши.

– Ты что? – занервничал Багарадзе. – Совсем одурел! Только что говорил – полтретьего.

Дверь приоткрылась – выглянул Грушин. На лбу у него блестели капельки пота.

– Готово! – сказал он.

– Подожди! – придержал дверь Багарадзе. – Сколько время?

– Тринадцать двадцать, – бухнул Грушин.

– Вай! – сказал Багарадзе и схватился за голову. – Ничего не понимаю! Кто сумасшедший? Кто не сумасшедший?!

…На планерке Грушнн похвастался: дескать, преподнесем соседям колоссальный фитиль.

– Что за фитиль? – насторожился шеф.

– Завтра узнаете, – интригующе сказал Грушин. Назавтра вышел наш материал: «Работай так, как экскаваторщик Хмель!». Со снимком.

Через пять минут Багарадзе, ругаясь по-грузински, промчался в кабинет нашего редактора.

Мы с Грушиным потирали руки.

Еще через пять минут все прояснилось.

Три дня тому назад экскаваторщик Хмель, хватив лишку, па спор выворотил ковшом киоск «Соки-воды». Коллега Багарадзе вызывал его, чтобы уточнить некоторые детали для заметки «Хулиган на экскаваторе».

Теперь держись

С хищениями у нас еще не кончено. Еще нет-нет да поворовывают. Тащат, что плохо лежит.

Случается, тащат и то, что лежит вполне хорошо и надежно.

Одним словом, карабчат, сукины дети, кому не лень. Только успевай поворачиваться.

Но появилась надежда, что скоро это зло будет ликвидировано. Под корень. Отыскали наконец-то действенное противоядие. Хотя что значит – появилась надежда? Она никуда не исчезла, она постоянно согревала общество. У нас, слава богу, с воровством энергично борются – и милиция, и народный контроль, и пресса по отдельным его проявлениям которое уже десятилетие ударяет. И конечно, эта борьба дает громадный эффект. Вернее, давала – потому что в последнее время к ней как-то попривыкли. В том числе попривыкли и к прессе, хотя она и очень грозное оружие. И тут, возможно, действует следующая схема. К примеру, напишут в газете: так и так, некто Иванов, заведующий складом или там базой, украл. Допустим даже, сообщат, что крепко хапнул. И в доказательство сумму обнародуют… А кто этого Иванова знает? Кто в него камень бросит, кто руки не подаст, плюнет и отвернется? Широкая-то общественность Иванова в лицо не знает и пальцем на него показать лишена возможности. Более того, где-нибудь по месту жительства мы с этим Ивановым, может быть, каждый день в подъезде вежливо раскланиваемся, не подозревая, что он и есть тот самый ворюга из фельетона. И если даже ему срок отмотают и он исчезнет годика на три, мы скорее подумаем, что его куда-нибудь за границу командировали – как крупного специалиста.

Короче, пресса в этом смысле возлагаемых на неё надежд не оправдала, и надо предпринимать что-то более действенное. То есть что именно предпринимать, уже догадались. И уже промелькнула «первая ласточка», с чем и поздравляем всех заинтересованных лиц.

Недавно жуликов показывали по телевизору. В передаче «Человек и закон». Взяли для примера одну кондитерскую фабрику, которая на протяжении многих лет разворовывалась, оказывается, «по винтику, по кирпичику», точнее – по пряничку, по конфеточке, а работники ОБХСС все никак этот ручеек не могли перекрыть, не находили подступов. Но потом догадались.

Ну, подробности операции остались за кадром. А показали, для наглядности, только двух дамочек: пышнотелую крашеную блондинку и ее подружку – чернявенькую, щуплую. Попались они вот на чем: блондинка выносила полтора килограмма комкового шоколада, а подружка ее – торт «Сюрприз». Припрятали они свои трофеи оригинально. Блондинка, используя природные данные, завернула шоколад, извиняемся, в бюст; чернявенькая же, не имея таких преимуществ, подвесила коробку с тортом за спиной.

Мы смотрели передачу вместе с моим соседом Петром Николаевичем, у него как раз телевизор сломался, и Петр Николаевич, сам простоявший пятнадцать лет на проходной инструментального завода, буквально пришел в восторг и недоумение от результатов операции.

– Я еще понимаю, – говорил он, – коробку за спиной обнаружить. Это не фокус. У нас тоже подвешивали. И разводные ключи подвешивали, и электрофуганки, и листовое железо. Ну, тут просто: похлопал по спине, дескать, проходи, милый – и ущупал. А вот как между титек шоколад высмотреть? – ума не приложу. Тем более что кусочек-то – тьфу! – каких-то полтора кила. Мараться не стоило. При таких достатках она свободно могла полтора пуда туда заложить. Ты глянь, что делается, – полный экран бюста! Нет, наверняка у них прибор какой-нибудь электронный. Лазырь какой-нибудь.

А там, действительно, было куда прятать.

Но специалисты есть специалисты. Асы, видать, своего дела. С прибором или без прибора, а выудили этих щук. И – по системе «Орбита», через спутник связи представили их населению всего Союза!

Вот уж они ревели! Вот уже размазывали парфюмерию по лицам!

Чернявенькая между всхлипами все приговаривала: «Да если б я знала… да если б думала… да господи., да боже ты мой!..»

То есть она, наверное, хотела сказать, что нипочем не поперла бы этот несчастный торт, если бы заранее знала про эксперимент, затеянный телевидением. Уж она дождалась бы конца его. Уж, поди, не оголодала бы…

Блондинка, та вообще ничего произнести не могла. Только закатывала глаза, икала басом и на дотошные вопросы сотрудника ОБХСС – «Так каким же образом мы похищенное выносили? Где прятали? Укажите точнее», – ослабевшей рукой, зажатым в ней промокшим платочком показывала: здесь вот… здесь… за корсетом.

Ой, срамота! Ой, стыд!.. И главное, ни от кого не спрячешься. Ни от далеких. Ни от близких. Ни от друзей. Ни от родственников.

Не знаю, не знаю, самому мне кондитерские изделия красть не доводилось и, даст бог, не доведется, но я, как только представил такое, что вот сгреб где-то горсть «Мишек на севере», а меня за это всему миру по телевидению, так, верите ли, не только на голове, на синие волосы зашевелились. Уж лучше год строгой изоляции. Лучше пусть руку оттяпают, как в средние века делали.

Очень, очень эффектный способ борьбы. И очень обнадеживающий.

Петр Николаевич, большой энтузиаст телевидения и человек, вырастивший многолетний зуб на жулье, весь диван мне провертел. Все ждал, крутясь от нетерпения, что покажут нашу Постромкину – бывшую начальницу всего городского общепита, наворовавшую за годы своего руководства на две дачи, три машины, вагон хрусталя и полтора кубометра ковров.

Однако на этот раз больше никого не показали. Ограничились кондитерами. Возможно, потому, что исчерпали свой лимит времени, – там уже, по программе, хоккей подпирал.

– Ничего, – сказал Петр Николаевич, прощаясь. – Ни сегодня, так завтра. Теперь уж, раз начали, не отступятся. Теперь, брат, держись…

Уйти, однако, Петр Николаевич не успел. Как раз позвонил под дверью наш третий сосед. Он, оказывается, тоже смотрел передачу, и она его тоже привела в полный восторг.

– Видали? – спросил сосед. – Большие дела начинаются… Надо это обмыть, – он достал из-за пазухи колбу с притертой пробочкой.

Соседу па лабораторию спирт выписывают, для промывки оптики, так что у него всегда есть – не то что у нас с Петром Николаевичем.

И мы обмыли это большое и многобещающее начинание.

Несознательный Иванов

Раньше токарь Иванов и товарищ Бабарыкин жили между собой дружно. Токарь Иванов работал на станке, а товарищ Бабарыкин записывал в своих отчетах:

«…В честь праздника Восьмое марта тов. Иванов И. И. выточил две тысячи болтов, выполнив тем самым план на сто один и четыре десятых процента».

«…Идя навстречу празднику Первое мая, тов. Иванов И. И. выточил две тысячи болтов, обеспечив выполпение программы на сто одни и четыре десятых процента».

«…Встав на трудовую вахту в честь областного совещания профактивистов, тов. Иванов И. И. дал две тысячи болтов, что составило сто один и четыре десятых процента».

Записывал все это товарищ Бабарыкин и чертил красивые графики, отображающие производственные успехи токаря Иванова.

Но вот недавно пришлось им лично познакомиться. Токарь Иванов неожиданно обеспечил выработку на сто пятьдесят процентов, да еще накануне очередного праздника – Дня здоровья.

«Вот какого человека вырастили!» – подумал товарищ Бабарыкин, нежно погладил свои красивые графики и спустился в цех.

Токарь Иванов стоял у станка и работал с большой производительностью.

– Молодец Иванов И. И.! – похвалил его товарищ Бабарыкин. – Значит, уже встал на вахту и сразу наглядные результаты?

– Да нет, – сказал Иванов, – Я просто так.

– Как просто так?! – опешил товарищ Бабарыкин.

– Ну так, – пожал плечами Иванов. – Работаю, значит. Стараюсь.

– Хе-хе! – сказал товарищ Бабарыкин и хлопнул токаря по плечу. – Да ты шутник. Шутишь все. Стараешься-то в честь чего, а?! В честь приближающегося дня…

– Да нет, – опять сказал Иванов. – Я это дело очень люблю. Просто исключительно люблю по металлу работать.

– В честь чего любишь? – недоверчиво спросил товарищ Бабарыкин.

– Люблю и все, – неохотно сказал Иванов. – Само по себе.

«Ой, что-то здесь не так», – подумал товарищ Бабарыкин. И вечером отправился к Иванову на квартиру. Чтобы поближе с ним познакомиться. Другими словами, чтобы наладить личный контакт.

Приходит и видит: все у Иванова как надо. Все соответствует передовому уровню. На стене почетные грамоты, на этажерке – книжки разные, в углу – гитара для занятий в самодеятельности. А сам Иванов сидит за столом и в школьной тетрадке какое-то приспособление соображает. И даже считает, довольно бойко, на логарифмической линейке.

Попили чаю, поговорили о том, о сем. Но производственных дел товарищ Бабарыкин из деликатности касаться не стал.

Только, уходя, заглянул в тетрадку и спросил:

– Рационализацией и изобретательством в честь чего занимаешься?

Иванов поперхнулся чаем и странным образом покраснел.

«Ага! – подумал товарищ Бабарыкин. – Крутись не крутись, а все равно я тебя наизнанку выверну. Не бывает, чтобы человек за здорово живешь такие показатели обеспечивал».

А Иванов, конечно, на другой день поставил свое приспособление и дал сто восемьдесят процентов.

Вызвал его Бабарыкин к себе в кабинет.

– Ну что, дорогой товарищ? – спросил ласковым голосом. – Будем сознаваться или будем запираться? Ты мне эту антимонию брось разводить! Давай по-хорошему. Вот и сводочка готова.

– Воля ваша, – сказал токарь Иванов. – Только, честное слово, я просто так. Обыкновенно.

«Эх, и байбак же ты! – в сердцах подумал товарищ Бабарыкин. – Байбак несознательный, и больше ничего!»

Между тем шло время, минуло несколько праздников и знаменательных дат, а у товарища Бабарыкина в отчете нуль. И график застрял на мертвой точке.

«Вот снабдил бог работничком! – думал он. – Со дня на день комиссия по проверке нагрянет – что я людям покажу?»

А тут, как назло, Иванов закончил техникум, получил диплом и, через какую-то недельку, обеспечил триста пятьдесят процентов.

– Ну, Иванов! – сказал товарищ Бабарыкин, спустившись в цех. – Ордена тебе мало! Давай рассказывай, как достиг. Благодаря чему.

– Благодаря знаниям, – скромно ответил Иванов.

– Опять свое гнешь! – закричал товарищ Бабарыкин. – А знания почему? В порядке отклика на что учиться пошел?!

И тогда токарь Иванов, несмотря на свое среднетехническое образование, грубо сказал:

– Идите вы туда-то и туда-то! – Господи боже мой! – схватился за голову товарищ Бабарыкин. – За что мне такие муки?

Он убежал наверх и от большого расстройства хотел даже уволиться – пусть, дескать, тут без него все прахом идет и горит синим огнем.

Однако впоследствии передумал. Просто плюнул на этого грубияна и заполнил пропущенные места:

«…Откликаясь на праздник День Здоровья, тов. Иванов И. И. выточил три тысячи один болт…»

Теперь токарь Иванов и товарищ Бабарыкин опять живут между собой дружно.

Черная суббота

Снова суббота, и снова мне идти в магазин. Пять дней я свободен от этой повинности, а в субботу утром меня ждет в коридоре большая хозяйственная сумка с пришпиленной к ней запиской, в которой перечислено, чего и сколько необходимо купить.

Последнее наставление жена выдает мне перед самым выходом:

– Купишь говяжьих ног на холодец. Ноги бери у Тони – она возле овощного магазина торгует, с лотка. Если будет черные подсовывать, скажешь: «Чей-т ты, Тоня, черные ноги мне кладешь? Ну, даешь ты! Своих, что ли, перестала узнавать?» Запомнил? Ну-ка, повтори.

Я поднимаю глаза к потолку и бормочу:

– Чего это ты…

– Не «чего это ты», а «чёй-т ты», перебивает жена. Чёй-т ты. Чувствуешь?.. Чёй-т ты… У жены это ловко получается. Даже с каким-то английским пришептывнием: «чёй-т ты»…

– Чёй-т ты, старуха… старательно повторяю я.

– Ты что – сдурел? – говорит жена. Какая старуха? Это ты в редакции у себя интеллектуалок своих можешь старухами звать. А Тоня человек солидный. Она тебя за старуху так пометет – не обрадуешься!

– Извини, старуха, – пугаюсь я. – Прилипло, понимаешь… Машинально срывается.

– Так, – продолжает жена, – в молочном отделе сегодня Люся торгует. Ты ее сразу узнаешь – полная такая, крашеная, глаза выпуклые, нахальные. Люся недавно с мужем развелась – ей ты комплимент скажешь. А то она тебе прогорклого масла взвесит.

– Какой комплимент-то?

– Ну, какой-какой… Придумаешь что-нибудь. Мужчина ты или не мужчина? Скажешь комплимент, глазки состроишь, улыбнешься.

– Не скажу комплимент, – упрямлюсь я, – Ни черта у меня с этим не получится. Ты вспомни: я тебе-то когда-нибудь комплименты говорил?

– Верно, – соглашается жена. – С комплиментом ты засыплешься… Слушай! А ты скажи ей антикомплимент: чёй-т ты, скажи, Люсьен, вроде похудела, осунулась?

– А не это… не пометет она? Не обидится?

– Да нет. Она толстая до безобразия, все похудеть мечтает – ей это приятно будет.

– Тогда, может, и улыбаться не надо? Жена нервничает.

– Нет, ты улыбнись! – язвительно говорит она. – Ты обязательно улыбнись. Господи, неужели всякой мелочи учить надо? Ну, кто же при таких словах улыбается – подумай! Живешь – прямо как на небе!..

– Ну, ладно, ну, не подумал, – успокаиваю я ее. – В полуфабрикатах-то что говорить?

– В полуфабрикатах просто. Там Наталья Кузьминична стоит, ей надо привет передать от Анфисы Петровны. Привет, мол, вам, Наталья Кузьминична, от Анфисы Петровны. Она тебе тогда получше курочку выберет.

– Ну все, что ли? – спрашиваю. – А то я пошел…

– Куда? – спохватывается жена. – Куда с трубкой!.. Тебя же по этой трубке за квартал определить можно. – Так я же ее в магазине курить не буду, в карман спрячу.

– Все равно, – говорит жена. – В окно могут увидеть. Возьми вон пачку «Севера» – слесарь вчера забыл. И шляпу сними. Додумался тоже – в шляпе идти. Еще бы пенсне нацепил… Надень дачную кепку.

…Наконец я готов. В дачной кепочке, попыхивая слесаревым «Севером», я подхожу к овощному магазину, где торгует говяжьими ногами Тоня. Возле ее лотка небольшая очередь. Первым стоит наш сосед профессор Зятьев. Загородный картузик небрежно надвинут на глаза. Очки профессор оставил дома. Склонив голову набок, он вежливо говорит:

– Вот вы мне, Тонечка, черные ноги кладете, а между тем вам привет от Анфисы Петровны…

Так и есть: опять этот профессор все перепутал.

«Да-а, дорогой сосед, – думаю я, пристраиваясь в хвост очереди, – это вам не квантовая механика. Это – посложнее…»