Текст книги "Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

15

Перед тем как попрощаться с Ямщиковым, Олег просит его:

– Постарайся, Толя, не ходить пока к Грачеву.

– А я и не собираюсь к Грачеву, я к Марине.

– Но ведь она тоже Грачева…

– Для меня фамилия Грачева – совсем иной мир. Во всяком случае, не тот, в котором живет Марина. В мире Грачева живет в том доме один только Павел Грачев…

– Ты цитировал мне в прошлую ночь Стендаля, – прерывает его Олег. – Я потом снял с полки один его томик и стал читать. И знаешь какую мудрую мысль вычитал? Вот послушай-ка, я ее наизусть запомнил: «Полюбив, самый разумный человек не видит больше ни одного предмета таким, каков он на самом деле… Женщина, большей частью заурядная, становится неузнаваемой и превращается в исключительное существо».

– Ну, во-первых, Марина не такая уж заурядная. А во-вторых, Стендаль преподал всем нам очень мудрый совет – любить так, чтобы даже самые заурядные из наших возлюбленных всегда представлялись нам исключительными существами.

– С этим я целиком согласен, – порывисто протягивает ему руку Олег. – Это и ты мудро сказал. Но будь же мудрым до конца – не ходи сегодня к Марине…

– Как же ты, после того что мы только что сказали друг другу, можешь мне это предлагать! – восклицает Анатолий. – Ее уже допрашивала сегодня Татьяна Петровна в связи с убийством Бричкина, и она, конечно, тревожится за меня. Убили ведь парня, который вчера только в ее доме разыграл дурацкую сцену ревности. Знает она, наверное, и о драке его со мной. Легко себе представить, какие мысли теперь у нее в голове… Нет, мне непременно нужно пойти к ней и успокоить!

А у Марины в это время происходит бурный разговор с братом. После работы он не пришел домой, как обычно, значит, заходил еще куда-то. Явился часа на два позже, чем всегда, и явно в плохом настроении, однако бодрится.

– Ну-с, как у тебя делишки, сестренка? – спрашивает с напускной беспечностью.

– Это ты сначала расскажи, как твои-то, – мрачно отзывается Марина.

– Что ты имеешь в виду? – настораживается Павел.

– Сам не догадываешься? Тебя не допрашивали разве в связи с убийством Васьки Бричкина?

– Тебе-то откуда это известно? Тоже, значит, допросили?…

– А как же ты думал? Парень провел у нас весь вечер, и это не было ни для кого секретом, а потом его нашли зарезанным неподалеку от нашего дома. Должно это было заинтересовать милицию или не должно?

– Ну, положим, нашли его вовсе не возле нашего дома…

– Но ведь всего в двухстах метрах от нас!

– Тогда нужно было бы допросить вообще всех, кто проживает поблизости.

– Не знаю, как насчет всех, это милиции виднее, а то, что меня допросили, вполне естественно. И все это по твоей милости…

– То есть как это по моей?

– А зачем ты этого подонка на мой праздник пригласил?

– Так он же друг твоего детства…

– Враг он моего детства! Сколько горя мне причинял своим идиотским ухаживанием. Знаешь ведь – ревела я от него, заступиться даже просила. Так зачем же нужен был мне этот человек в такой для меня день? Должен же был ты это сообразить?

– Я думал…

– Да ничего ты не думал! Другие за тебя думали и велели, наверное, пригласить его для каких-то свои целей.

– Что ты несешь, дуреха! Кого имеешь в виду? – сердится Грачев.

– Будто сам не знаешь? Повелителя твоего Леху. Чует мое сердце, его это затея. Не совсем ясно только – зачем убивать кретина этого понадобилось? Для того, может быть, чтобы потом всю вину на Толю Ямщикова свалить.

– А что ты думаешь – вполне ведь могло случиться…

– Что могло случиться? – почти кричит Марина, вскакивая со своего места.

– Да успокойся ты, ради бога! Чего ты так? Рассуди, однако, сама: не была разве вчера тут, у нас в доме, стычка Васьки с Ямщиковым из-за тебя? А потом на улице между ними, оказывается, настоящая драка произошла…

– Какая еще драка? Васька ведь раньше Анатолия ушел.

– Поджидал его, стало быть, Василий на улице, и они схватились там. Я сам об этом только что узнал. Конечно, Анатолий порядочный парень и первым ни за что бы за нож не взялся, но в порядке самообороны…

– Мерзавцы! – стучит кулаками по столу Марина. – Специально, значит, все подстроили! И сцену ревности этого болвана, и драку на улице… Но я все равно не поверю, чтобы Анатолий, даже защищаясь, мог ударить кого-нибудь ножом!

– Да пойми ты, дурья голова, ведь на них… на Анатолия и этого бывшего батюшку Десницына, четверо ведь напали. Тут не то что за нож, за оглоблю схватишься.

– Да уж за оглоблю он скорее бы, наверное, чем за нож, – теперь уже ревет Марина. – Не мог он его ножом…

– Ну, Десницын тем более не стал бы хвататься за нож, а больше некому же…

– А Леха твой не мог разве? Сам же говорил, что от него всего можно ожидать…

– Ты, я вижу, совсем спятила?

– Ничего я не спятила – его это бандитских рук дело! Больше некому!

– Да зачем ему?…

– Уж не знаю зачем, но это его работа, и если ты не разоблачишь его и не спасешь Анатолия…

– Да никто пока твоего Анатолия ни в чем не обвиняет, хотя обстоятельства явно против него. Спасибо еще, что расследование ведет пока Грунина, но могут ведь передать кому-нибудь другому, более опытному.

– Но что же делать… что делать?… – снова заливается слезами Марина.

– Я так полагаю: все теперь будет зависеть от свидетелей этой драки. Что они покажут…

– Что покажут? Да то и покажут, что Леха им прикажет, не ясно разве?

– Опять ты за свое! Ни при чем тут Леха. Ну, а если и имеет какое-нибудь отношение, то, может быть, это и к лучшему даже…

– То есть как это к лучшему?

– А так. Сможет спасти, пожалуй, Толика твоего.

– Не пойму что-то…

– Смогла бы ты уговорить Анатолия, чтобы он оказал одну услугу Лехе?…

– Да ты что! – снова яростно стучит кулаками по столу Марина. – Сам у него во власти и Анатолия хочешь?… Нет, не сделали из тебя в колонии человека, Павел! Знать я тебя больше не хочу, не брат ты мне!…

– Ну, как знаешь, только я ведь не о себе беспокоюсь, а об Анатолии твоем. Ты не бегай так по комнате, сядь, успокойся и послушай меня повнимательней. Два свидетеля стычки его с Бричкиным уже арестованы милицией. Об убийстве Василия они, может быть, и не знают еще и без команды Лехи ни на кого пока не покажут. Но о том, что Анатолий дрался с Васькой, они на допросе Груниной, конечно, уже сообщили. А вот четвертый участник этой драки, видимо, по совету Лехи исчез до поры до времени. Он-то и может в свое время показать следствию то, что посоветует ему Леха. Вот ведь какая ситуация! И ты не решай пока ничего сама, посоветуйся сначала с Анатолием. Не о твоей – о его ведь судьбе идет речь.

– И о моей тоже… – чуть слышно произносит Марина.

16

Утром следующего дня Грунина встречается с выделенными ей в помощь оперативными работниками райотдела. С одним из них, старшим лейтенантом Крамовым, она работает уже не первый год. Он не очень молод, ему около сорока, но его энергии мог бы позавидовать его молодой коллега лейтенант Сысоев, хотя человек, плохо знающий их, пришел бы, пожалуй, к противоположному заключению. Крамов показался бы ему медлительным, может быть даже нерасторопным, а Сысоев очень деятельным. Однако лейтенант расходует много сил впустую, и к. п. д. его невелик, тогда как старший лейтенант не делает ничего лишнего. Тратя много времени на раздумье, он экономит на исполнении верно принятого решения. Работая вместе, они как бы дополняют один другого, заимствуя друг у друга сильные стороны.

Старший лейтенант Крамов и внешне производит впечатление не столько оперативного работника уголовного розыска, сколько спортивного тренера, терпеливо выжимающего из своего подопечного все его возможности, вдохновляющего на разумный, сулящий победу риск. С ним Татьяне не только легко, но и приятно работать.

– Ну как, Аскольд Ильич, удалось вам что-нибудь? – спрашивает Крамова Татьяна, встретившись с ним в райотделе. Ей не нужно уточнять, что именно ему удалось, они понимают друг друга с полуслова.

– Удалось, Татьяна Петровна. Нашелся тот самый таксист, который привез Ямщикова и Десницына с Конюховской на Автозаводскую.

– И время совпадает?

– Совпадает. Они сели в его такси в одиннадцать тридцать. Около двенадцати он высадил Десницына на Низовой у дома номер сорок один, в котором у своей родственницы обитает бывший богослов, а Ямщикова повез на Автозаводскую, где живет Рудаков. Было это уже в начале первого.

– А в том, что в его машине были именно Ямщиков и Десницын, у вас, значит, никаких сомнений?

– Абсолютно. Таксист довольно точно описал их внешность. К тому же запомнил, что дорогой они очень возбужденно говорили о схватке с напавшими на них хулиганами и многократно повторяли при этом имя Марины и фамилию Грачева.

– К убийству Бричкина они, вне всяких сомнений, не имели, да и не могли иметь никакого отношения, – задумчиво произносит Татьяна, – но почему вы так уверены, Аскольд Ильич, что убийство его произошло как раз в то время, когда Ямщиков с Десницыным находились в такси?

– Нам удалось найти свидетеля, который хотя и не видел убийцу, но слышал чей-то предсмертный крик и голос, раздраженно произнесший: «Век будешь теперь помнить, как своевольничать!…»

– Но эти слова могли относиться и не к Бричкину.

– Скорее всего, однако, к нему. Все происходило ведь на Конюховской улице и примерно в то самое время, когда, по заключению судебно-медицинской экспертизы, произошло убийство Бричкина.

– Но на Конюховской могла происходить и еще какая-то драка, не имевшая отношения к Бричкину.

– В том-то и дело, что не было. Задержанные нами приятели Бричкина были в это время уже на другой улице.

– А кто такой тот человек, который дал вам столь туманные показания?

– Инженер Хмелев. Он возвращался домой с дежурства на фабрике, работающей в две смены. Лейтенант Сысоев проверит сегодня, так ли это. Предсмертный крик, или, как выразился Хмелев, «жуткий вопль», он услышал неподалеку от своего дома примерно около двенадцати часов ночи.

– И он не поинтересовался, кто так «жутко вопил» возле его дома?

– Честно признался, что струсил. Его однажды уже избили «за излишнее любопытство». Это подлинные его слова, записанные в протокол участковым инспектором, которому он рассказал об услышанном ночью «жутком вопле», как только узнал, что неподалеку от его дома убили человека.

– Вы его еще не допросили?

– Я думал, что вы захотите сделать это сами.

– Какие же у вас возникли соображения в связи с этими новыми данными?

– В том, что показания Хмелева достоверны, у меня нет никаких сомнений, – убежденно произносит Крамов. – Похоже, что человек он честный и не такой уж трус. Другой на его месте мог бы подумать: «Стоит ли вообще вмешиваться в это дело? Еще самого могут заподозрить – убийца ведь пока неизвестен…»

– Я не об этом, – прерывает его Грунина. – Я о том, кто же мог убить Бричкина?

– Скорее всего, Каюров.

– Какие основания для такого подозрения?

– Ну, во-первых, задержанные нами приятели Бричкина показали, что, прощаясь с ними, Василий заявил: «Будет мне теперь от шефа большая взбучка».

– А то, что его шеф – Каюров, уверены?

– Скорее всего, именно он. И если это действительно он, то не исключено, что в гневе, а точнее, в ярости он мог ударить его и ножом. Нам известно, что он плохо владеет собой, приходит в бешенство из-за пустяков. Наверное, он не хотел убивать Бричкина, а лишь как следует проучить, да, видимо, не рассчитал удара…

– А теперь постарается использовать это для шантажа Ямщикова и Десницына?

– Да, весьма вероятно.

– Но с какой целью?

– Похоже, что они зачем-то нужны Каюрову. А это даст ему возможность держать их в своих руках.

Грунина некоторое время задумчиво смотрит в окно на застывший у светофора поток автомобилей, а Крамов, решивший, что разговор окончен, спрашивает:

– Какие будут указания, Татьяна Петровна?

– Надо бы, Аскольд Ильич, побеседовать не только с жильцами дома, возле которого произошло убийство, но и с теми, которые живут по соседству.

– Этим и занимается сейчас лейтенант Сысоев. Если я вам больше не нужен, то пойду помогу ему.

– А как мне найти Хмелева?

Крамов дает ей адрес и телефон инженера. Грунина набирает нужный номер. К телефону подходит сам Хмелев, и она договаривается с ним о встрече. Он сегодня снова в вечерней смене и готов явиться к ней хоть сейчас.

– Лучше, пожалуй, я к вам сама заеду, если не возражаете, – предлагает ему Татьяна. Ей небезынтересно, как живет Хмелев, это тоже поможет ответить на некоторые вопросы.

– О, пожалуйста! – охотно соглашается инженер.

Грунина приезжает к нему через полчаса.

– Я не то чтобы закоренелый холостяк, – улыбаясь, говорит Хмелев, приглашая Татьяну в свою однокомнатную квартиру, – но в этом деликатном деле, женитьба имеется в виду, мне упорно не везет. Это я к тому, чтобы вы не осудили меня за отсутствие домашнего уюта…

– У меня по этому вопросу нет к вам никаких претензий, – улыбается и Татьяна. – А теперь я бы хотела…

– Понимаю вас! – торопливо перебивает ее Хмелев. – Присаживайтесь, пожалуйста. Я расскажу вам все, что видел и слышал…

– Видели, значит, тоже? – настораживается Татьяна.

– Да как вам сказать?… Темно было так, что, пожалуй, только слышал. Но какую-то тень можно было все-таки различить. Показалось мне, что это был среднего роста, очень плотный мужчина. Он возился некоторое время над чем-то, лежащим на земле, видимо над убитым им человеком. Потом выругался очень нехорошо и торопливо ушел в сторону автобусной остановки.

– Почему же вы не сообщили этого участковому инспектору? – спрашивает Грунина.

– Он предупредил меня, чтобы я говорил лишь то, в чем был совершенно уверен, и не вводил органы милиции в заблуждение смутными догадками. «Нам нужны только факты», – заявил он мне очень грозно. Ну, я и решил, что сообщу в таком случае только то, что мне действительно известно совершенно точно. А вам вот решил добавить еще и то, что, может быть, лишь показалось.

Задав Хмелеву еще несколько вопросов и оформив его показания протоколом, Татьяна возвращается в свой отдел. Доложив подполковнику Лазареву, что ей удалось сделать сегодня, она уже из своего кабинета звонит старшему лейтенанту Крамову:

– Есть что-нибудь новое, Аскольд Ильич?

– Ничего существенного, Татьяна Петровна, если не считать заявления старушки, сообщившей нам, что под ее окном два каких-то типа сквернословили в полночь. Она живет на первом этаже и потому очень боялась, как бы они не разбили ей окна. Со страха даже не глянула ни разу, кто же это там ругался.

– Но хоть несколько слов расслышала же она?

– Расслышала, говорит, многие их слова, однако почти все они нецензурные! Вот разве только то, что сказал чей-то очень злой, властный голос: «Разве тебе это было велено делать, подонок?» После чего обозванный подонком страшно зарычал и, видать, куснул обидчика, да так, что тот аж вскрикнул от боли и пригрозил: «Ну, погоди, зараза! Я тебе покажу, как кусаться! Век будешь помнить, как своевольничать!» Это все доподлинные слова той старушки, – поясняет Крамов.

– А предсмертного вопля Бричкина (я все-таки думаю, что это был Бричкин) она не расслышала разве? – спрашивает Грунина.

– «Взвыл, говорит, потом кто-то диким зверем, и все утихло, если, конечно, не считать, что нехорошо ругнулся все тот же властный голос напоследок». Ну, а у вас каковы успехи, Татьяна Петровна? Можем мы сделать какие-нибудь выводы?

– Из всего того, что нам уже известно, все очевиднее становится, что с Бричкиным расправился Каюров.

Вспомнив обещание, данное вчера Варе Мавриной и Вале Куницыной, Татьяна приезжает в заводское молодежное кафе.

– Вот хорошо-то, что вы сдержали слово! – радостно восклицает Варя, бросаясь ей навстречу. – Я, правда, и не сомневалась, что вы придете.

– А вы, значит, твердо решили, что с макси-юбками нужно бороться? – спрашивает Татьяна Варю и Валю, усаживаясь за столик, к которому еще одна знакомая ей девушка приносит кофе.

– Железно! – смеется Куницына. – Ребята ведь устраивали уже дискуссию о мужских модах. Пригласили всех наших «волосатиков», тех, кто поинтеллигентней, и выложили им свою точку зрения об их гривах, бакенбардах и бородах. Ты помнишь тот вечер, Варя?

– О, это было просто побоищем «гривастиков»! – смеется Варя. – Олег Рудаков здорово их разделал. «Куда, говорит, вы идете? Неужели ничего нового не можете придумать, кроме слепого копирования…» Я уже не помню сейчас, к какому веку отнес он нынешнюю мужскую моду.

– К девятнадцатому, – подсказывает Куницына и продолжает рассказ о той «пятнице»: – Хоть и тогда, говорит, непонятно было, как возникла мода на бакенбарды, бороды и длинные волосы, но они не мешали их повседневным делам. А сейчас бешеный темп, культ спорта и туризма, все под девизом: «Давай-давай!» Взмокаешь ведь и на работе, и на спортивной площадке. Да и на танцплощадках тоже не менуэты нынче в моде, а разные ча-ча-ча, в темпе пляски святого Витта. В общем, все время в поту. Чистоплотному человеку такую гриву нужно бы мыть по три-четыре раза в день. Как еще девушки вас терпят?… Ну да ладно, говорит, не будем корить наших девушек, тем более что их следует даже похвалить. Женские моды хоть и чересчур уж инфантильны для нашего интеллектуального века, где-то даже за пределами здравого смысла, но зато это действительно ново. Мини-юбок еще не было ни в одну эпоху, и, если хотите, они ближе к духу нашего времени, к стремительному темпу современной жизни. Вот примерно какую речь произнес тогда Олег, – заключает Валентина свой рассказ о выступлении Рудакова.

– Ну, а каков практический результат этой дискуссии? – интересуется Татьяна.

– Я же сказала, что приглашены были не ваньки из подъездов или безмозглые шалопаи, а ребята неглупые, просто бездумно поддавшиеся подражанию бородатости Эрнеста Хемингуэя, кубинского периода его жизни, бакенбардизму бондарчуковской киноэпопеи «Война и мир», а может быть, даже и пещерному облику западноевропейских хиппи. Многие из них на другой день пришли на завод бритыми.

– Ну, а девушек и женщин как же вы теперь будете вразумлять?

– Рудаков прав, – отвечает на вопрос Груниной Валентина. – Мини-юбки в какой-то мере в духе времени, но тоже ведь не находка. А макси мы раскритикуем с помощью старых журналов…

– Раскритиковать-то, конечно, проще, чем предложить что-нибудь новое, – грустно вздыхает Варя Маврина.

– А мы покажем и новое. Пригласим модельеров, продемонстрируем и свои модели.

– Только дамские?

– Будут и мужские. Толя Ямщиков предложил, например, «распашонку» для молодых физиков…

– Кандидатов физико-математических наук, – смеясь, добавляет Варя.

– На общем темном фоне такой «распашонки» будут искриться яркие звездочки распада атомных ядер, пунктирные и штриховые, прямые и зигзагообразные треки – следы ядерных частиц. По-моему, все это очень красиво, а главное – на самом высоком уровне нашего времени.

– Любопытную безрукавку предложил и Вадим, – напоминает Куницыной Варя.

– Да, оригинальную, но вряд ли кто-нибудь решится носить ее. Вадим Маврин, правда, рекомендует свою безрукавку криминалистам, так как она будет покрыта дактилоскопическими оттисками…

– Отпечатками папиллярных узоров пальцев, – улыбаясь, уточняет Грунина. – Но это, как я понимаю, «в порядке юмора», конечно.

– Вадим Маврин вообще у нас шутник, – смеется Куницына.

– Почему же шутник? – обиженно переспрашивает Варя. – Просто у него хорошо развито чувство юмора, вот он и…

– А с этим никто и не спорит, – поспешно соглашается с нею Куницына. – Но такую безрукавку предложил он, конечно же, в шутку. А в основном у нас будут модели строгой современной дамской одежды. Вы обязательно приходите, Татьяна Петровна, будет, наверное, интересно.

– Непременно приду! – обещает Грунина.

– Вы себе представить не можете, Татьяна Петровна, как мне тут интересно, – провожая ее к выходу, торопливо говорит Варя. – Вы знаете, я ведь в техническом отделе нашего завода работаю. У меня там много знакомых, но тут, с этими заводскими девчатами, честное слово, мне гораздо интереснее. И не только мне, многие наши молодые инженеры с удовольствием проводят время в их кафе. Да это и не кафе вовсе, а настоящий молодежный клуб, в котором мы и гости и хозяева.

17

Прежде чем позвонить Груниной, Олег Рудаков долго ходит возле уличной телефонной будки, не решаясь набрать номер домашнего телефона Татьяны. Повод вроде веский, но ведь поздно уже, она устала за день и, наверное, отдыхает от своих нелегких служебных дел. Да и вообще зря, может быть, поднимает он тревогу. Что там, в конце концов, может случиться с Анатолием?

Но Олегу очень хочется позвонить ей, услышать ее голос, и он решается наконец снять трубку. А как только начинают звучать длинные гудки, кажется, что конца не будет этому неторопливому гудению… И вдруг на другом конце провода ему отзывается голос, от звука которого сердце Олега начинает биться еще чаще.

– Извините, пожалуйста, Татьяна Петровна, – слегка запинаясь, говорит он. – Это Рудаков вас беспокоит…

– Ну что вы извиняетесь, Олег, я ведь всегда вам рада. Почему, однако, голос у вас такой встревоженный? Не случилось ли чего?…

– Нет, Татьяна Петровна, ничего пока не случилось. А тревожусь я вот почему: снова пошел сегодня Анатолий к Грачевым. Не смог я его отговорить. Никакие доводы на него не подействовали…

– Что поделаешь – любовь, – почему-то вздыхает Татьяна, будто завидует Марине и Анатолию.

– А я все-таки боюсь, как бы с ним чего-нибудь там не случилось. Может быть, мне с кем-нибудь из наших дружинников походить возле дома Грачевых?

– Да не бойтесь вы за него, ничего с ним не случится, – успокаивает его Татьяна. – Он ведь умеет за себя постоять. Вы откуда говорите?

– Из автомата. Дома у меня нет ведь телефона…

– А мне так хочется иногда вам позвонить! – снова вздыхает Татьяна и вдруг начинает смеяться. – Знали бы вы, какое удовольствие доставили мне вчера ребята из вашего конструкторского бюро! Сбили кандидатскую спесь с этого зазнайки Пронского.

– Но ведь он талантливый кибернетик. Анатолий познакомился с одним молодым ученым, который хорошо его знает. Он самого высокого мнения о нем.

– Так оно и есть на самом деле. Мой папа тоже пророчит ему большое будущее. Но уж слишком он высоко себя ценит, и очень хорошо, что вы его проучили.

– Однако он предложил нам не чистую химеру, как вы полагаете, а очень интересную идею. Ребята наши ею увлеклись, – считает своим долгом защитить Пронского Олег. – Ямщиков, правда, разыграл его немножко, прикинувшись в первый день знакомства «лопухом». Вы же знаете, какой Анатолий – талантлив чертовски, но упрям и щепетилен сверх всякой меры.

– Я не вижу ничего плохого в его упрямстве. Мне даже нравятся такие упрямцы…

– Глупое это упрямство, однако! Всего хочет сам добиться, безо всякого института, назло своим родителям. Мальчишество все это. Но я его заставлю все-таки поступить на заочное отделение станкоинструментального или в филиал политехнического при нашем заводе.

– О всех-то вы заботитесь, Олег, а о вас кто же?

– А чего обо мне заботиться? – беспечно смеется Рудаков. – Я продукт системы трех «С», как отзывается обо мне Анатолий…

– Слыхала я про эту систему, – перебивает его Татьяна. – «Создай себя сам», да? Нужно было и мне в свое время заняться самовоспитанием по этой системе.

– Вам? – удивляется Олег.

– А что я – сплошное совершенство разве? Знали бы вы только, сколько еще во мне… Ну да ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Вас, наверное, и так скоро из будки вытащат. Я же слышу, как кто-то давно уже стучит монетой по стеклу. Всего вам доброго, Олег!

Действительно, какая-то дамочка нетерпеливо постукивает по стеклянной дверце будки, а Олег ее даже не заметил.

– Ну сколько же можно, молодой человек? – укоризненно говорит она, как только Олег вешает трубку. – Если вы решили по телефону в любви объясняться, то не из автомата же…

Голосок у дамочки очень тихий, так что, к ее счастью, Олег не расслышал всего сказанного ею, а то бы не стал, пожалуй, извиняться, что так долго занимал телефон.

Все еще полный мыслей о Татьяне, торопливо идет он к своему дому и чуть не сталкивается с каким-то рослым человеком. Машинально извинившись, он уже открывает массивную входную дверь своего подъезда и вдруг слышит:

– Вы меня не узнали, товарищ Рудаков?

Ба, да это же Патер! Как, однако, он попал сюда, живет ведь совсем в другом конце города?

– Добрый вечер, Андрей Васильевич! – торопливо восклицает Олег. – Извините, что не сразу узнал…

В своей бригаде Рудаков со всеми на «ты», ибо все в ней почти ровесники его. Десницын тоже не намного старше, года на три-четыре, но и Олег и все другие слесари с ним на «вы». Наверное, бывшее духовное звание Десницына тут как-то сказывается, а может быть, и потому, что сам он со всеми только на «вы». Один лишь Ямщиков с ним на «ты». Смеется даже над другими: «Интеллигентишки жалкие, боитесь, как бы бывшего «батюшку» не обидеть. А ведь он теперь такой же трудящийся, как и мы с вами».

– А я специально к вам, товарищ Рудаков, – говорит Олегу Десницын. – Был только что у Ямщикова, но он, оказывается, не возвращался сегодня с завода, и дед его очень встревожен. Вот я и решил, что Анатолий может быть у вас…

– Да нет, не был он у меня. У Грачевых он. Вернее, у Марины Грачевой.

– Так я и знал! – тяжело вздыхает Десницын. – А ведь ему пока не следовало бы туда…

– Я тоже не советовал, да разве его удержишь.

– Но и осуждать не имеем права, – убежденно говорит Десницын. – У них любовь, настоящая притом. Это уж вне всяких сомнений. Однако как бы с ним там чего-нибудь…

– Я только что по этому поводу с Татьяной Петровной разговаривал по телефону. Она считает, что тревожиться нет никаких оснований, – успокаивает Десницына Олег.

– А что, если бы мы все-таки съездили туда? В доме-то ничего, может быть, с ним и не случится, а вот когда выйдет на улицу, да пойдет один по темным переулкам… Там район глухой, плохо освещенный и до автобусной остановки далековато…

Олег молча протягивает Патеру руку и крепко жмет ее.

– Вы знаете, что Анатолий вас в д'Артаньяны произвел? – спрашивает он Десницына, когда они садятся в такси.

– Я ведь «Трех мушкетеров» совсем недавно прочел, – смущенно признается Десницын. – А в то время, когда все нормальные ребята ими зачитывались, читал совсем иное… Ну, а кому по праву прозываться д'Артаньяном, так это Ямщикову, конечно.

Помолчав немного, он задумчиво добавляет:

– Да, многое мне теперь приходится наверстывать. Сам себя всего лишил… И в институте заниматься нелегко – слишком велики пробелы в образовании. Знаний много, да все не те. Спасибо другу моего детства Анастасии Боярской, если бы не она, я бы давно уже ушел с философского факультета. А она и помогает и вдохновляет…

«Патер, видимо, очень одинок, – думает Олег. – Никто из нас так и не сошелся с ним поближе. Сторонились даже… С Анатолием тоже, пожалуй, не было у него настоящей дружбы, разве вот теперь только…»

– И ведь вот еще что удивительно, – продолжает Десницын. – День ото дня все большая жадность к знаниям. Казалось бы, нужно уж если и не насытиться, то остановиться на чем-то одном, хотя бы в пределах факультетского курса, а я по-прежнему за все хватаюсь. Это у меня от деда, наверное. Но у него память феноменальная, она все вмещает, мне далеко до него…

– Я много интересного слышал о вашем деде от Боярской, – замечает Олег. – С большим уважением отзывается она о нем.

– Да, дед у меня замечательный человек. Ему уже около восьмидесяти, а он все еще полон любопытства к жизни и людям.

– Он по-прежнему в Благове?

– Да, там. И мало того – все еще «при семинарии», как он выражается. Сам хотел было от них уйти, но ректор лично упросил остаться. «Куда, говорит, вам в ваши годы? Будете у нас просто так, безо всяких обязанностей. Только на встречах с иностранным духовенством прошу обязательно присутствовать». Дед у меня с юмором. «Я, говорит, им нужен на этих встречах, как «четвертый человек» в отечественном православии, дабы не отстать в этом отношении от католической Европы».

– А что это за «четвертый человек»? – любопытствует Олег.

– Открыл его и описал католический ксендз Роберт Давези в своей книге «Улица в церкви». А ультраконсервативный кардинал Оттавиани охарактеризовал его как христианина, стремящегося произвести революцию в церкви, «маленького коммуниста в церковной ризе». Очень язвительно сказано.

У Олега мысли сейчас о другом, но он понимает, что Десницыну нужен собеседник на все еще волнующую его тему о религии, и он спрашивает:

– Это, стало быть, что-то вроде собирательного образа критически мыслящего католика?

– Вернее, католика, критически относящегося к католической церкви и заинтересованного в ее обновлении, – уточняет Десницын.

– А этому «четвертому человеку» предшествовал, наверное, «первый человек»?

– «Первый человек» – христианин был вполне удовлетворен всеми догмами церковного учения и не обращал внимания на многочисленные несуразности. Но он пережиток прошлого. «Второй человек» появился в католической церкви, уже пораженной коррозией, значительно позже. Однако он еще надеялся, что она сможет приспособить свои учения к духовным и иным потребностям нового времени. «Третий человек» уже ничего не ждал от церкви и ни на что не надеялся.

– А «четвертый человек», наверное, уже бунтует?

– Да, «четвертый» бунтует, но он, как пишет ксендз Давези, все еще остается в церкви, чтобы совершить в ней революцию, так как в ее нынешнем виде она представляется ему до такой степени прогнившим институтом, что самое лучшее, что можно ей пожелать, это смерть.

– Ого, как решительно настроен этот «четвертый человек»! – невольно восклицает Олег.

– И не только в адрес церкви, но и в адрес самого наместника святого Петра – папы Павла Шестого. «Четвертый человек» недоволен его единовластием. Он домогается коллегиальной организации высшей власти в церкви и отказа папы от внешней пышности. Дело доходит даже до неуважительного обращения на «ты» в письмах к «наместнику бога на земле» и забрасыванию камнями его автомашины, как это случилось, например, в Сардинии… Но вот мы и приехали!

– Сейчас направо, – говорит Десницын шоферу, – и, пожалуйста, помедленнее. Видите тот дом на углу? – поворачивается он к Олегу. – Два освещенных окна на втором этаже – это в квартире Грачевых. Я думаю, нам надо проехать немного подальше и там остановиться.

Они так и делают. Потом переходят на другую сторону улицы и внимательно всматриваются в окна Грачевых. Но сквозь их плотно задернутые занавески ничего не могут рассмотреть. А когда проходят мимо фонаря, Олег смотрит на свои часы – уже одиннадцать.

– Пожалуй, Анатолий еще там, – говорит он Десницыну. – Грачеву ведь рано на работу, и он давно бы лег спать, если бы у них никого не было. А Анатолию пора бы уже домой.