Текст книги "Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

2

Они собираются на другой день у Рудакова. Старики Олега ушли в гости к родственникам, и вся квартира в его распоряжении.

Первой приходит Валентина Куницына, потом Анатолий Ямщиков с Мариной. Анатолий внешне почти не изменился, стал только немного полнее. Марина родила ему сына и еще больше похорошела. Заметнее всех, пожалуй, изменился Олег. У него теперь бородка, хотя он сам когда-то высмеивал бородачей своего завода.

– Если ты это для солидности, – сказал ему тогда Анатолий, – то мы тебя и без бороды должны чтить, как свое начальство. Что, впрочем, мы и делаем. А если назло Татьяне Петровне, которая терпеть не может бородачей, то это просто глупо.

Да, конечно, это глупо, он и сам понимает. Просто вспомнился шутливый разговор с Татьяной, которая сказала:

«Если хотите нравиться мне, никогда не отпускайте бороду…»

Угадал Анатолий: он сделал это ей назло. Взяла вдруг досада, показалось, что притворялась она, будто не замечала его робкого ухаживания. Должна же была понимать, что он не Анатолий Ямщиков, который и влюбиться мог с первого взгляда и тут же не только пылкую речь произнести, но и руку предложить. А Татьяна, увидев его с бородой, не обиделась, а возмутилась и с тех пор перестала посещать и «Наше кафе» и завод. К тому времени, правда, она была зачислена в аспирантуру и официально уже не шефствовала над заводской дружиной.

А Олег учится теперь не на философском факультете, а на заочном отделении станкоинструментального. На расспросы, почему ушел с философского, отшучивается: «Мастеру инструментального полагается ведь не философское, а техническое образование».

Олега действительно назначили мастером инструментального цеха, после того как его предшественник ушел на пенсию по состоянию здоровья. Его бригаду инструментальщиков возглавляет Анатолий Ямщиков.

Как только приходят Андрей Десницын с Настей, Олег предлагает:

– Может быть, за чашкой чая все обсудим? Тогда прошу на половину моих стариков. Мама как раз спекла сегодня пирог.

– Какой чай, когда такое дело! – машет на него рукой Анатолий.

– Можно и без чая…

– Пока, – уточняет Анатолий, – потом видно будет, не пропадать же маминому пирогу.

– Ну тогда ближе к делу, – строго произносит Валентина. – Кто просит слова?

– Давай ты первым, Олег, – предлагает Анатолий. – Ты у нас самый рассудительный. Пока на философском факультете учился, освоил небось все законы формальной логики.

– А тут, по-моему, все вне логики, – вздыхает Рудаков.

– Да, пожалуй, – соглашается с ним Валентина. – Вадим в таком отчаянии был, что в прежние времена в подобном состоянии духа – либо в прорубь, либо в монастырь послушником…

– Прорубь явно отпадает по случаю лета, – прерывает ее Настя. – Монастырь тоже исключается, так как таковых поблизости нет. А вот что вы скажете: был Вадим на заводе после того, как вернулся с Кавказа?

– Был.

– Оформил расчет?

– В том-то и дело, что ничего не оформил! – восклицает Олег.

– Числится, значит, в прогульщиках?

– Нет, не числится пока. У него еще отпуск не кончился.

– Так, может быть, он вернется, когда кончится отпуск?

– Не вернется, – уверенно заявляет Валентина Куницына.

– Я тоже думаю, что не вернется, – соглашается с нею Настя. – Во всяком случае, не так скоро.

– А зачем же он тогда заходил? – удивляется Андрей Десницын.

– Это он лично ко мне, – отвечает ему Рудаков. – Спросил, где можно приобрести инструменты для гравировальных работ.

– Гравировальных? – переспрашивает Анатолий.

– Спросил даже, нет ли у меня какой-нибудь литературы по гравированию.

– И ты не поинтересовался, зачем ему это?

– Почему же не поинтересовался?… Он сказал, что хочет выгравировать надпись на медной плите для могилы Вари на гагринском кладбище.

– Может быть, и в самом деле? – вопросительно смотрит на Валентину Настя.

– Не думаю, – покачивает головой Куницына. – Он сказал мне, что будет копить деньги и поставит на ее могиле памятник.

– А пока, может быть, все-таки медную дощечку на могильной плите? – не очень уверенно произносит Марина. – Когда еще заработает он на памятник…

– Я тоже так думаю, – поддерживает ее Настя.

– А почему Андрей отмалчивается? – спрашивает Олег, повернувшись к Десницыну. – Его что, все это не касается?

Андрей действительно сидит молча, прислушиваясь к словам своих друзей. Он в таком же недоумении, как и они.

– А Вадим откуда родом? – спрашивает он. – Может быть, следует его родными поинтересоваться. Мог ведь он к кому-нибудь из них…

– Нет, не мог, – перебивает его Валентина. – Он коренной москвич и круглый сирота. Это все капитан Крамов установил.

– А на этого капитана можно положиться? – спрашивает Настя. – В смысле его опытности, конечно.

– Он очень исполнительный и добросовестный инспектор, – отвечает Куницына, – но, конечно, не то, что Татьяна Петровна…

– О Татьяне Петровне забудьте, – вздыхает Марина. – Она теперь…

– А что она теперь! – восклицает Анатолий. – Министром внутренних дел стала, да, и у нее на такие дела времени нет? Когда ей нужно было разгадать замыслы Туза и Грачева, она Вадима попросила помочь ей, и он помог, хотя Туз мог пырнуть его ножом. А теперь, когда Вадим сам попал в беду…

– Ну зачем же ты о ней так? – вскакивает Олег Рудаков. – Во-первых, Татьяна Петровна и понятия не имеет об исчезновении Вадима. А во-вторых, откуда нам известно, что он попал в беду?

– Насчет Татьяны – сдаюсь! – поднимает руки вверх Анатолий. – Она действительно ничего не знает. Вот ты, Олег, и сходи к ней, попроси помочь. Вадим если и не попал пока, то непременно попадет в беду.

– Нет, увольте! Пусть Десницын возьмет это на себя. Он, как аспирант, скорее договорится с аспиранткой.

– Как вам не совестно препираться, ребята? – укоризненно качает головой Валентина Куницына. – Лучше я сама схожу к Татьяне Петровне…

– Нет, никуда ты не пойдешь! – протестует Анатолий. – Пойти должен Олег, и вы все знаете почему. А если ему это непонятно, то я объясню. Разве ты потому не хочешь к ней идти, что Андрей может сделать это лучше тебя? Ты просто трусишь, боишься на глаза ей показаться. А может быть, даже сердишься на нее… Ну, в общем, мы уполномочиваем именно тебя пойти к Татьяне Петровне и попросить у нее помощи. Верно я говорю, ребята?

– Верно! – чуть ли не хором восклицают присутствующие.

И Олег смущенно бормочет:

– Что же это получается, однако?… Ведь если бы с Вадимом ничего не стряслось, я бы мог подумать, что вы…

– А ты не думай, ты действуй, – советует Анатолий.

– Да вы что, считаете, наверное, что я с нею в ссоре?

– Ничего мы не считаем, – отвечает за всех Анатолий. – Нужно же кому-то поставить ее в известность о нашей общей беде. К тому же она на отделении криминалистики, и поиски Вадима будут для нее хорошей практикой.

– Ну, если вы все считаете, что пойти должен именно я, я пойду, – помолчав немного, произносит Олег. – Только это ведь наивная затея…

– Опять ты за свое! – прерывает его Анатолий. – Нас сейчас только судьба Вадима беспокоит, а в ваших взаимоотношениях вы уж как-нибудь сами разберетесь. А теперь, если не раздумал, угости нас чаем с маминым пирогом.

3

После того как у Кречетова побывали Настя с Андреем, ему стало легче. Даже сердце перестало так жутко щемить, хотя известие о исчезновении Вадима очень встревожило Леонида Александровича. Но теперь у него прошло ощущение пустоты и одиночества. Те волнения, которые уложили его в постель, были иными. Они возникли от безнадежности, от невозможности помочь, поправить случившееся. А тут беда иная, обратимая, нужно только подумать, вспомнить все подробности, все мелочи последнего разговора с Вадимом.

И Леонид Александрович напрягает память. Помнится, разговор был недолгим, да и говорил больше он, а Вадим лишь отвечал на вопросы. Постепенно удается восстановить почти каждое его слово, но нет пока ничего такого, за что можно ухватиться, что послужило бы догадкой. Все, что говорил в тот день Вадим, было очень просто и понятно, безо всякого двойного смысла и подтекста. Все только о Варе и ни слова о себе. О том, как будет жить без нее, он тогда и сам не знал. Ясно было лишь одно – без нее ему будет очень худо…

Леонид Александрович встает и начинает медленно ходить по кабинету, хотя ему велено лежать, не волноваться и по возможности не думать ни о чем серьезном. Но профессор Кречетов не умеет так отключаться.

Он ходит вдоль застекленных стеллажей с книгами, борясь с желанием взять какую-нибудь с полки – читать ему тоже запрещено. Но вот прямо перед ним Тимирязев, Сеченов, Павлов, Мечников… Их, пожалуй, можно. Это не физика, тут без формул. Лечащего врача Анну Семеновну очень напугала книга Джона Арчибальда Уилера «Гравитация, нейтрино и Вселенная». Она случайно раскрыла ее и содрогнулась от обилия формул. Ну, а если бы попалось ей в руки «Гравитационное поле и элементарные частицы» Кирилла Петровича Станюковича? Могло бы возникнуть и головокружение. В этой книге формул гораздо больше, чем текста.

Однако напрасно думают далекие от науки люди, что язык цифр и формул ученому милее образной речи. Умеют ведь и серьезные ученые писать просто. Вот тот же Уилер, например, вместе с профессором Тейлором написал отличную книгу «Физика пространства-времени», в аннотации к которой сказано, что она является учебником по частной теории относительности для «младших студентов-физиков» и старших школьников. Сказано еще, что читается она как увлекательный роман и даже как «запутанный детектив». Ну, это уж чересчур. Книга интересная, полезная, написана известными учеными-физиками талантливо и оригинально. Но детектив! Это уже чистейшая реклама.

Зато как просто и непринужденно писали свои книги Сеченов, Мечников, Павлов. Леониду Александровичу очень хочется полистать Мечникова, его «Этюды о природе человека» или «Этюды оптимизма». В какой-то из этих книг должны быть строки о Толстом, давшем, по мнению Мечникова, наилучшее описание страха смерти…

Кречетов достает «Этюды о природе человека» и, полистав несколько страниц, читает:

«Толстой, который был, несомненно, великим знатоком души человеческой, не подозревал, что инстинкт жизни, потребность жить, – не одинаковы в разные возрасты.

Мало развитая в юности, потребность эта сильно преобладает в зрелом возрасте и особенно в старости. Но, достигнув глубокой старости, человек начинает ощущать удовлетворенность жизнью, род пресыщения ею, вызывающее отвращение перед мыслью о вечной жизни».

Леонид Александрович не боится смерти, ему страшна кончина в одиночестве. Страшно умереть, не завершив задуманного. Он еще не стар, идет всего седьмой десяток. В наше время это не преклонный, а пожилой возраст, но где спасение от болезней? Мечников считал ведь, что старость наша есть болезнь, которую нужно лечить, как всякую другую.

«Раз старость будет излечима, – говорил он, – и сделается физиологической, то она приведет к естественному концу, который должен быть глубоко заложен в нашей природе».

А что значит – глубоко заложен? Как это понимать? Считал, наверное, Илья Ильич, что человек, не зря проживший жизнь, не будет страшиться своей смерти. Она будет для него естественной.

Откуда, однако, эти мысли о смерти? Сказалась болезнь, наверное, ослабившая и тело и душу. Но к черту все это!… Да, именно к черту! Никаких деликатных выражений по подобному поводу – нечего размагничиваться!

Он решительно шагает к окну и сразу же чувствует щемящую боль в сердце. Пока всего лишь отголосок той боли, которая еще так недавно терзала его. Она возникла будто от щупалец манипулятора в руках неопытного экспериментатора, то резко сжимавшего, то отпускавшего его сердце, подолгу не высвобождая его из своей пятерни. Вот и сейчас дает, видно, знать, что эксперимент пока не окончен…

«Нужно лечь, пожалуй», – решает Леонид Александрович. У него нет ни малейшего доверия к экспериментатору, который так неловко манипулировал с его сердцем. Нет и того чувства юмора, каким обладает академик Иванов, навещавший его во время болезни. Он пил тут недавно коньяк за здоровье своего захворавшего коллеги и весело вспоминал о тех давних временах, когда они на батискафе в водах Черного моря проводили эксперименты с реактором, излучающим нейтринные импульсы…

– А где же авантюристы, Леонид Адександрович, которые пытались выведать наши научные секреты? – спрашивал он Кречетова. – Отсидели уже своё?

– Отсидели, – кратко ответил ему Кречетов, не вдаваясь в подробности. Пришлось бы рассказать, что один из них теперь его родственник.

– Оба? – продолжал расспрашивать академик.

– Один-то точно. А вот второй, главный, наверное, еще сидит…

И тут Леонид Александрович вспоминает вдруг, что Вадим, а может быть, Варя… Да, скорее всего, Варя сообщила ему чуть ли не перед самым их отъездом в Гагру, что Корнелий Телушкин прислал Вадиму письмо и сообщил, что он теперь на свободе.

Ну да, это Варя ему рассказала о бывшем боссе Маврина.

«Я очень боюсь, дядя Леня, как бы он снова не завлек Вадима…» – вспомнил Леонид Александрович ее слова. Разговор шел в отсутствие Маврина, и он стал бранить племянницу:

– Ну как ты можешь думать так о Вадиме! Не веришь в деяния рук своих? Совсем ведь другим человеком он стал под твоим влиянием, а ты считаешь, что достаточно этому каторжнику поманить его пальцем…

– За это время и Корнелий мог стать другим.

– Тогда и бояться нечего.

– А я все-таки за Вадима боюсь… – суеверно прошептала Варя.

Но тут воспоминания Кречетова прерывает звонок в дверь.

«Наверное, Анна Семеновна, – решает профессор, поднимаясь с дивана. – Придется признаться, что нарушил ее предписание и разгуливал по комнате…»

Но в дверях не Анна Семеновна, а Настя с Андреем.

– Опять мы к вам, Леонид Александрович, – смущенно говорит Настя. – Уж вы извините…

– Ну что вы, право! Я очень рад! А то ко мне одна медицина ходит. Это вы меня извините, что не могу принять вас как следует. Мало того – должен снова улечься на диван, но, думаю, теперь уже ненадолго.

– А мы к вам все с тем же, Леонид Александрович. В связи с Вадимом…

– Я сам о нем только и думаю. Даже, пожалуй, подскажу вам кое-что. Существует такая личность – Корнелий Телушкин, под пагубным влиянием которого находился в свое время Вадим…

– Это, наверное, тот авантюрист, из-за которого Вадим попал в тюрьму? – спрашивает Настя.

– Тот самый. Вадим отсидел всего два года, а Телушкин гораздо больше. Однако он уже на свободе, и это Вадиму известно. Когда Корнелий отбыл свой срок, я не знаю, но Вадиму он дал знать о себе незадолго до его поездки на Кавказ. Сообщила мне тогда об этом Варя и очень опасалась, что Телушкин снова попытается сблизиться с Вадимом.

– И вы думаете, что они теперь…

– Как знать! Во всяком случае, того, что было прежде, теперь быть не может. Но Корнелий личность незаурядная, демоническая. Такой может совратить и честного человека.

– Спасибо, Леонид Александрович, за это известие. Может быть, это та самая ниточка, за которую и надо потянуть.

– Но я ведь не знаю, где этот Корнелий…

– Нам помогут работники Министерства внутренних дел.

– А если окажется, что он за это время стал порядочным человеком?

– Тем лучше. Милиция не будет никого хватать без достаточных к тому оснований. А к вам у меня просьба, Леонид Александрович: когда поправитесь, разрешите этому аспиранту, – кивает она на Андрея, – зайти к вам. Очень хочет побеседовать с вами по сугубо научному вопросу, да все не решается.

– Пожалуйста, Андрей Васильевич. Можно даже не ожидая полного моего выздоровления.

– И еще одна просьба, Леонид Александрович: называйте его, как и меня, по имени – Андреем или Андрюшей. Он ведь теперь не духовная особа, а всего лишь начинающий философ.

– Согласен, – улыбаясь, кивает профессор Кречетов. – Буду с сегодняшнего дня и его считать своим учеником.

4

Олег звонит Татьяне Груниной поздно вечером, полагая, что в это время она должна быть дома. Услышав ее голос, он с трудом подавляет волнение.

– Добрый вечер, Татьяна Петровна! Это Рудаков вас беспокоит. Не поздно я?

– Ну что вы, Олег, я только что пришла…

Голос ее звучит ровно, без нотки удивления, как в те дни, кажущиеся теперь Олегу такими далекими. Не спрашивает даже, где он пропадал все это время, почему не звонил. А ведь с тех пор прошло немало времени.

– Я к вам не лично, а по поручению…

– А лично вы, конечно, не считали нужным, – усмехается Грунина. – И кто же вас уполномочил, какая организация?

– Ямщиковы, Валя Куницына, Десницын с Настей…

– Внушительный синклит. С чем же они вас ко мне направили?

– Вадим Маврин пропал, Татьяна Петровна…

– Как – пропал?

– Бесследно. Да, да, совершенно бесследно, я не шучу…

– Он человек бывалый, найдется.

– Может и не найтись. Он сейчас в таком состоянии, что с ним все может произойти…

– Как же Варя его не уберегла?

– В том-то и дело, что нет больше Вари… Погибла. Утонула в море на Кавказе.

– Что же вы мне об этом раньше не сообщили, Олег? Никогда вам этого не прощу! Можете вы ко мне сейчас?

– Времени ведь около десяти…

– Ну и что – вам спать пора? Садитесь в такси и приезжайте, я все равно раньше двенадцати не ложусь.

В комнате Татьяны все по-прежнему. Разве только новый книжный шкаф прибавился. Сколько же времени прошло с тех пор?…

После того как ликвидировали шайку Грачева и Каюрова, Олег встречался с Груниной почти целый год. Не часто, правда, но бывал у нее дома. Два или три раза даже ходили в театр. И все это время Олег подсознательно чувствовал, что он ей не безразличен, но как только пытался заговорить о своих чувствах, в ее ответных словах сквозила ирония. Это было не только непонятно, но и обидно.

Может быть, ее сдерживала разница в возрасте?… Оказывается, она старше его не на три года, как ему казалось, а лет на шесть. Но разве это серьезная причина для любящих друг друга, тем более что Татьяна выглядит гораздо моложе своих лет и принадлежит к тому типу уравновешенных женщин, которые долго сохраняют свою молодость. О дальнейшей «эволюции» ее внешности можно судить по ее матери, которой никто не дает и сорока, хотя ей уже за пятьдесят.

А может быть, у Татьяны совсем иные причины скрывать свои чувства, если они есть, конечно?

Направляясь на встречу с Груниной, Олег решил взять строго официальный тон: он пришел ведь по делу. И вот он сидит у нее и, оглядываясь по сторонам, невесело думает:

«Ох и трудно мне будет… Постараюсь, конечно, держаться. Удастся ли только? Догадается, наверное, прочтет по глазам все мои сокровенные мысли. Не надо было соглашаться, пусть бы Андрей Десницын пришел сюда…»

Он думает так и злится: зачем же себя обманывать? Ведь счастлив, что снова с нею. И ничем чувства этого не подавишь, хотя совсем недавно очень основательно проштудировал книгу психиатра Леви «Искусство быть собой». Освоил рекомендованный им аутотренинг. Научился саморасслабляться. Это снимало нервное напряжение.

У Леви много хвалебных слов и о внутреннем контроле, взывающем к сознанию: «Я хочу тебе добра и поэтому прошу почаще обращаться к моей помощи… Через меня ты можешь заказать себе любое настроение. Тебе не нужно неотрывно себя контролировать… Я все могу, и я сделаю все!»

И саморасслабление и контакт с внутренним контролем как будто бы получались у Олега, когда он сидел дома один на один с самим собой. Но тут… Нет, тут на внутренний контроль плохая надежда. Пожалуй, скорее поможет рекомендованный тем же Леви «Союз с волнением». «Не старайтесь не волноваться, – настойчиво советует он, – это бесполезный обман самого себя, волнение от этого только усиливается. Ваша задача не в том, чтобы устранить волнение, а в том, чтобы оно вам помогло».

Вот мы сейчас и увидим, как оно поможет.

– Извините, Олег, – говорит Татьяна, – что оставила вас одного – мама потребовала отчета о выполнении одного срочного ее поручения. А когда я ей сказала: «Меня ждет Олег», ответила: «Ничего страшного, он свой человек». Понимаете, моя требовательная мама «своим человеком» вас назвала! А вы позволили себе более года к нам не показываться. Только, пожалуйста, не оправдывайтесь!

Татьяна силой усаживает на прежнее место поднявшегося при ее появлении Олега и садится сама.

– У вас такой вид, – говорит она, внимательно вглядываясь в его лицо, – будто вы действительно пришли только по делу.

– Ну почему же… – смущенно улыбается Олег.

– Этого я не знаю, но это так. Скорее всего, вы и сами этого не знаете, так тоже бывает…

«Похоже, что она читает мои мысли, – с тревогой думает Олег. – Плохой я актер, и мое внутреннее волнение нисколько мне не помогает. Тогда к черту всякую игру. Буду держаться, как всегда, как прежде…»

И произносит смущенно:

– В общем-то, меня в самом деле послали…

– Потому, наверное, что по своей воле не захотели. Разве не так?… – Она пристально смотрит в его глаза и будто обрывает себя: – Ну ладно, хватит! Это становится похожим на допрос. Давайте лучше о вашем деле. Расскажите сначала, как же это с Варей…

– Подробностей я и сам не знаю. Профессор Кречетов, дядя Вари, вытягивал из Вадима буквально каждое слово. Вадим был просто в отчаянии. «Сам не свой», как сказал Леонид Александрович. Совсем опустошенным человеком ему показался.

– Еще бы! Я себе представляю, что значит для него потеря Вари… Но ведь она, помнится, хвалилась, что хорошо плавает.

– Это-то ее, наверное, и погубило. Плавала бы плохо, ни за что бы не решилась броситься в бурное море. Вадим даже не видел, как все произошло. А находился бы поблизости, кинулся бы спасать и тоже…

– А скорее всего, не пустил бы ее в такую погоду в море.

– Да, пожалуй.

– Ну, а что потом?

– Хотел покончить с собой, и, если бы не Валя Куницына… Вы помните эту маленькую, очень решительную девушку?

– Как не помнить! Помню, конечно. У нее характер, как у Анатолия Ямщикова. Потому и не сошлись. Сходятся обычно сильный и слабый, уступчивый и властолюбивый…

«Ну, а мы почему не можем сойтись?» – задает себе вопрос Олег.

– Что же было потом, когда Вадим вернулся в Москву? – продолжает расспрашивать Татьяна.

– Побывав у Вариного дяди, Леонида Александровича Кречетова, он неожиданно исчез.

– И ни слова ему, как думает жить дальше? Или Леонид Александрович его об этом не спросил?

– Скорее всего, не спрашивал.

– А вы, его друзья, что по этому поводу думаете? Собирались же, советовались, наверное?

– Пока почти никаких догадок.

– Почти?

– Настя Боярская… Она хоть и жена Андрея Десницына, но фамилию носит свою.

– Я знаю. Я все о всех вас знаю.

– Так вот, она и Андрей снова были у профессора, и он им сказал, что Вадиму каким-то образом дал о себе знать Корнелий Телушкин. Тот самый, из-за которого Вадим на скамью подсудимых угодил.

– Неужели снова объявился этот авантюрист?

– Леонид Александрович сказал Боярской, что Варю встревожила эта весть.

– Меня она тоже тревожит. Я немного знакома с делом Телушкина, он очень опасный человек.

– Думаете, наказание так ничему его и не научило?

– Если бы все отбывшие наказание исправлялись, мы давно уже покончили бы с преступностью. Во всяком случае, сократили бы ее во много раз. К капитану Крамову вы не обращались?

– Обращались. Это он установил, что Вадим уехал куда-то из Москвы. Он же сделал официальный запрос в Управление внутренних дел нескольких городов. Но нужно, видимо, искать не столько Маврина, сколько Корнелия Телушкина.

– Я тоже так думаю. Завтра поговорю об этом кое с кем.

– У вас, наверное, есть и другие дела?

– У меня сейчас каникулы. Хотела, правда, съездить к тетке в Николаев, но это успеется.

– Если вы из-за Вадима только…

– А вы считаете, что этого недостаточно?

Олег смущенно молчит, не знает, что ответить.

– Зачем же вы тогда пришли? – снова спрашивает Татьяна. – Я поняла, что за помощью.

– Скорее, за советом. Мы не имеем никакого права нарушать ваши планы.

– Сейчас для меня важнее всего разыскать Вадима, и я никуда не уеду, пока мы его не найдем. Завтра постараюсь встретиться с Крамовым и бывшим моим начальником подполковником Лазаревым, попрошу их помочь.

Татьяна хотела позвонить капитану Крамову сразу же, как только ушел Олег, но, взглянув на часы, раздумала. Было слишком поздно. Отложила на утро. Когда ложилась в постель, вошла мама. Татьяна сразу догадалась зачем, хотя мама начала издалека.

– Ты еще не спишь? Давно у тебя хотела спросить, чем объясняется неуважение некоторых представителей нынешней молодежи к старым людям с точки зрения криминалистики?

– К криминалистике это не имеет отношения, – снисходительно улыбнулась Татьяна, решившая, что мама имеет в виду неуважение к ней лично. – Старых людей никто ведь не убивает за то только, что они старые. Это проблема этическая, а не криминалистическая, что ты и сама отлично понимаешь.

– А по-моему, и криминалистическая, – стояла на своем мама. – Если бы дети слушались своих родителей, которых они всегда считают старыми и потому глупыми, меньше было бы и преступлений.

– Ну в этом ты, может быть, и права. А отношение к старикам, вернее, к старым людям, конечно, уже не то, что было когда-то. Я имею в виду не начало века, а гораздо более раннее время, когда еще не было письменности. Тогда старики были передатчиками накопленного племенем опыта, знаний, традиций. Выживание племени в ту пору зависело от стариков в гораздо большей степени, чем от молодых, но неопытных. Ну, а потом чтили стариков уже по традиции…

– Которая ныне выдыхается, – нервно засмеялась мама.

– На меня-то ты не можешь пожаловаться…

– Могу, могу и на тебя. Почему о неожиданном визите Рудакова мне ни слова?

– Он по делу, мама.

– Но ты ведь теперь не в уголовном розыске.

– Это особое дело… На этот раз ни о грабеже, ни об убийстве не идет речь. Пропал несчастный человек, и я должна помочь его друзьям найти его.

– Только и всего?

– Да, пока только это. И очень тебя прошу – не спрашивай меня больше о Рудакове.

Конечно, не надо было так с мамой, она очень огорчилась, но что еще могла сказать ей Татьяна о своих взаимоотношениях с Рудаковым?…