Текст книги "Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

2

Старший инспектор районного отдела Министерства внутренних дел Грунина очень спешит. От метро до места ее работы теперь уже недалеко – всего пять минут ходьбы, но и времени в обрез, а ей сегодня нужно быть ровно в девять. Она так торопится, что на нее начинают обращать внимание прохожие.

Но вот наконец и подъезд райотдела! Она распахивает тяжелую дверь и, минуя просторный вестибюль с книжным киоском, поднимается на третий этаж. Теперь по длинному коридору поскорее в свою комнату. Хорошо хоть, что не видно никого из знакомых – не нужно тратить время на приветствия и разговоры. Лишь у дверей начальника паспортного стола ее внимание привлекает небольшая очередь посетителей – человек пять-шесть. Проходя мимо, Грунина невольно задерживает взгляд на средних лет мужчине в выгоревшей военной гимнастерке. Где-то она уже видела его… Рыжий, плечистый, широколицый, с мясистым носом. Очень знакомая физиономия!

Хоть ей сейчас и не до воспоминаний, Татьяна, однако, все еще силится припомнить, где же видела она этого человека? Одно лишь ясно – в обстоятельствах необычных. И вдруг ее осеняет – Грачев!

Да, это он, слесарь Павел Грачев, осужденный за тайное изготовление крестиков в заводском цеху, которые кто-то из его сообщников сбывал служителям культа одной из подмосковных церквей. Дело это вел другой следователь, а Грунина ездила к Грачеву в исправительно-трудовую колонию и допрашивала его там как свидетеля по совершенно иному поводу.

Когда же это было? Год назад, кажется… Да, около года. Он тогда уже отсидел большую половину срока. А теперь, значит, освобожден и собирается, наверное, прописаться по прежнему месту жительства? Проживал он, помнится, по Конюховской улице… Кто же там у него остался? Сестра как будто… Да, сестра-школьница, мать и отец умерли вскоре после войны.

Досадуя на себя, Татьяна встряхивает головой – не время сейчас думать об этом! Нужно идти к начальнику с докладом Он поручил ей провести опрос своих подчиненных и теперь ждет результатов ее работы. Похоже, что собирается выступать на предстоящем совещании в городском Управлении внутренних дел

Давно бы пора разобраться, на что уходит рабочее время инспекторов. Получается ведь, что почти десять процентов его расходуется на писанину. Разве не могли бы выполнять все это технические работники или сами же инспектора с помощью так называемой малой механизации управленческого труда?…

Размышления Татьяны прерывает звонок. Она поспешно снимает трубку. Это начальник.

– Слушаю вас, Евгений Николаевич. Да, все готово. Иду!

Собрав в папку отпечатанные на машинке страницы своего доклада и записи, сделанные от руки, которые могут ей пригодиться, Грунина спешит в кабинет начальника. Проходя мимо дверей паспортного стола, снова бросает взгляд на Грачева.

На этот раз, кажется, и он обращает на нее внимание Случайно или узнал?…

– Вы все хорошеете, Танечка, – встречает ее Евгений Николаевич Лазарев банальной фразой.

Грунина едва заметно хмурится – не любит она комплиментов да и Танечкой называть себя никому не разрешает. Евгений Николаевич знает это и лишь наедине с нею позволяет себе такую вольность.

– И не надо дуться, – все еще улыбается Евгений Николаевич. («С чего это у него такое хорошее настроение?») – Я ведь не из ловеласов, однако вам всегда почему-то хочется сказать что-нибудь приятное.

– Но ведь вы же знаете, Евгений Николаевич…

– Да, да, знаю, что вы терпеть этого не можете, но что поделаешь – само срывается с языка. А у вас только поэтому испортилось настроение?

– Есть и иные причины.

– Ну, тогда докладывайте все по порядку.

– О результате моих бесед с коллегами прочтите лучше сами – это займет меньше времени, – протягивает свой доклад Лазареву Татьяна.

«Ну и характер», – без особого раздражения думает о ней Евгений Николаевич. Но, в общем-то, характер ее ему нравится. Одному из своих коллег, сокрушавшемуся по поводу «норова» Груниной, он даже заметил как-то: «А ведь это, дорогой мой, и не норов вовсе, а система самообороны, способ сохранения собственного достоинства. Она серьезный и к тому же талантливый оперативный работник, а мы рассыпаемся перед ней в комплиментах, будто перед примадонной…»

Вспомнился подполковнику Лазареву и другой разговор. Он произошел спустя примерно год после того, как Грунина пришла в его отдел. К тому времени он имел возможность оценить и характер ее, и деловые качества. Ничто уже не составляло для него загадки, все было ясно, поэтому он не задал ей вопроса: почему пошла она на оперативную работу в органы дознания, а не в следственный аппарат? Спросил ее о другом:

– Скажите, Татьяна Петровна, как родители отнеслись к вашему решению работать инспектором?

– Это вы потому, что работа в органах дознания – не женское вроде дело? – усмехнулась Татьяна.

– Не совсем. Работа следователя тоже ведь не очень женская…

– Однако интеллигентнее вроде, – досказала за него Татьяна.

– Я этого не считаю… – попытался возразить ей Лазарев.

Но она снова перебила его:

– Мои родители тоже этого не считали. Их беспокоило другое, особенно маму, – справлюсь ли я с этим «не очень женским делом?» Но мне даже отвечать ей не пришлось. За меня ответил папа. «Как вот я представляю себе работу теперешних органов дознания, – сказал он маме. – Для них, по-моему, важна не столько мускулатура, сколько хорошая голова. Я бы даже сказал – спокойная, трезвая голова, умеющая быстро все схватить, взвесить и рассудить. Так ведь все это у нашей Тани есть. А схватываться с преступниками врукопашную ей вряд ли придется. Ты же читаешь иногда Жоржа Сименона, запомнился ли тебе хоть один случай, чтобы его прославленный комиссар Мегрэ боролся или хотя бы стрелял в кого-нибудь?…» – «Но ведь пистолет-то ей, наверное, выдадут?» – перебила отца мама. «Выдадут, но лишь на всякий пожарный случай, как говорится», – рассмеялся папа».

Вспомнив теперь этот давний разговор, подполковник Лазарев невольно улыбается, прикрывая лицо страничками доклада Груниной. Торопливо прочитав сжато изложенные соображения Татьяны, он сдержанно хвалит ее и спрашивает:

– А о применении на допросах диктофона почему не упомянули?

– Об этом вы сами высказали много интересных мыслей, и я полагала…

– Э, какие там интересные мысли! – пренебрежительно машет рукой Лазарев. – Эти мысли, как говорится, витают в воздухе. Ну да ладно, это я сам потом добавлю. Теперь о причине вашего плохого настроения…

– А точнее, озабоченности, – поправляет его Татьяна. – Вы помните дело об избиении Глафиры Бурляевой?

– Дознание по которому производили вы? Но ведь оно завершено, и муж Бурляевой осужден.

– Однако я, как вам известно, не была убеждена, что последнее избиение, в результате которого Бурляева попала в психиатрическую больницу, – дело рук ее мужа. Да, он бил Глафиру, это засвидетельствовано ее соседями по квартире, но так зверски избить ее он все-таки не мог.

– Опять вы за своё…

– Да, я опять за своё, Евгений Николаевич! Называйте это как угодно – хоть «чистой интуицией», но я убеждена, что избил Глафиру не Бурляев, а кто-то другой.

– В его присутствии?

– Да, скорее всего, в его присутствии.

– Почему же тогда Бурляев взял всю вину на себя?

– Потому, видимо, что того, кто избивал в этот вечер его жену, и он, и сама Глафира, и некоторые другие свидетели до смерти боятся.

– А кого вы имеете в виду под другими свидетелями.

– Их соседа Павла Грачева, например.

– Того самого Грачева, допрашивать которого вы ездили в исправительно-трудовую колонию? Но, насколько мне помнится, он показал, что был в тот день пьян и не слышал, что творилось у Бурляевых.

– Все это действительно записано в протоколе допроса. Однако он не отрицал, что часто слышал, как Бурляев «учил свою супругу уму-разуму». Но ведь пьян-то он бывал почти ежедневно, так почему же прежде слышал, а когда избиение соседки носило совсем уже зверский характер и она, видимо, кричала или стонала громче прежнего, не услышал ничего?

– Вы не допускаете разве, что в тот вечер был он пьян более обыкновенного?

– Вот этого-то как раз и не было! – энергично встряхивает головой Татьяна. – Именно потому, что Грачев бывал пьян постоянно, соседка по их общей квартире, открывавшая ему входную дверь, обратила внимание, что был он в тот вечер совершенно трезв. Я ведь вам, Евгений Николаевич, все это уже докладывала в свое время.

– Да, да, докладывали, припоминаю. Помнится даже, что приехали вы от Грачева с убежденностью, будто ему известен подлинный виновник увечья Глафиры Бурляевой.

– Я вам еще сказала, что Грачев не просто мелкий предприниматель, делавший из заводских материалов крестики для верующих, он законченный, убежденный стяжатель со своей тлетворной стяжательской философией.

– Будем надеяться в таком случае, что Грачев не так скоро вернется…

– Он уже вернулся, Евгений Николаевич! Я только что видела его в очереди к начальнику нашего паспортного стола.

– Так вот, значит, в чем причина вашей сегодняшней озабоченности?

– Да, в этом. Он ведь не только снова будет жить в нашем районе, но и вернется, наверное, на тот же завод.

– Ну, во-первых, это еще неизвестно. А во-вторых, не вижу в этом ничего страшного. Он работал на экспериментальном? Так там у них лучшая в районе народная дружина и комсомольский оперативный отряд. Они не выпустят его из своего поля зрения…

– Я не очень уверена в этом, Евгений Николаевич. Едва ли Грачев внушит кому-нибудь подозрение. Такой усыпит бдительность и более опытных людей. Когда я ездила в колонию, начальник ее отзывался о нем, как о самом дисциплинированном и трудолюбивом.

– Кстати, какая репутация была у него на заводе до ареста?

– Он и на заводе числился чуть ли не в передовиках. А вот убеждения у него…

– Каким, однако, образом, стали они вам известны? – иронически усмехается Лазарев. – Мне помнится, в колонии вы с ним беседовали не более получаса.

– Совершенно верно, но Грачев позволил себе в эти короткие полчаса «раскрыться», откинуть, так сказать, забрало и высказать свое «кредо».

– Смел, стало быть.

– Скорее, нагл.

– И знаете почему? Внешность ваша спровоцировала его на такую откровенность. Вы ведь в штатском были? Вот он и решил пооткровенничать с интересной женщиной, да еще и посоветовал, наверное, с вашими внешними данными попытать счастья в кино. Угадал?

– Что-то в этом роде, – смущенно улыбается Татьяна. – Но опасность возвращения Грачева на завод нельзя недооценивать. Я по-прежнему убеждена, что он как-то связан с тем, кто изувечил жену его соседа.

– Дело Грачева вел, кажется, Биленко?

– Да, Биленко. Но что сейчас говорить об этом. Он теперь в Киевском управлении Министерства внутренних дел. К тому же формально к нему вроде и не придерешься…

– А вы считаете, что придраться было к чему?

– К сожалению, я познакомилась с делом Грачева уже после того, как он был осужден. Но мне кажется, Биленко не должен был верить его заявлению, будто изготовленные им крестики сбывал он через служителей церкви, фамилии которых не мог назвать. Скорее всего, занимался этим кто-то из его сообщников. И если теперь Грачева снова примут на тот же завод…

– Да почему вы решили, что на тот же! – с едва заметным раздражением восклицает подполковник. – Я позвоню сейчас начальнику паспортного стола, и мы узнаем…

– Именно об этом я и хотела вас попросить, – обрадовалась Татьяна.

Лазарев снимает трубку внутреннего телефона и торопливо набирает нужный номер.

– Товарищ Бирюков? Здравствуйте, Иван Иванович! Это Лазарев. У вас там на приеме должен быть некто Грачев… Уже был! Ну и как вы решили вопрос с его пропиской? Понятно. А работать он где же собирается? Так-так… Спасибо за справку.

Положив трубку, Евгений Николаевич смущенно улыбается:

– Вы как в воду глядели, Татьяна Петровна. Грачев, оказывается, прекрасно вел себя в заключении и вернулся в Москву с отличной характеристикой и ходатайством исправительно-трудовой колонии о зачислении его на прежнее место работы…

– А сердобольные администраторы завода, конечно, согласились принять его в свою семью, – нетерпеливо перебивает его Татьяна. – Но ведь он там снова…

– Почему же снова?

– Да потому, Евгений Николаевич, что таких, как Грачев, никакая колония не исправит. В связи с этим нужно бы подумать и о тех, кто будет работать с ним рядом. Предупредить, предостеречь…

– Вы же шефствуете над народной дружиной этого завода. Вам, как говорится, и карты в руки. Предупредите прежде всего штаб заводской дружины.

– О том, что к ним возвращается Грачев, их и без меня, наверное, уже поставили в известность. Он слесарь-инструментальщик, значит, снова вернется в инструментальный цех, а там много молодежи, пришедшей на завод уже после ареста Грачева. Вот их-то и нужно предостеречь.

– А члены штаба заводской дружины Рудаков и Ямщиков разве не инструментальщики?

– Инструментальщики, и мне бы хотелось побывать у них сегодня во время обеденного перерыва.

– Боюсь, что это не удастся. Я хочу поручить вам дело Тимохина, занимающегося спекуляцией автопокрышками. Его нужно сегодня же допросить. А Рудакову или Ямщикову вы можете позвонить или встретиться с ними завтра.

3

Позвонить Рудакову Татьяне удается только в конце рабочего дня, да и то не ему лично, а комсоргу цеха. И лишь минут десять спустя звонит ей уже сам Рудаков:

– Здравствуйте, Татьяна Петровна! Это Рудаков…

– Вы очень нужны мне, Олег! – обрадованно восклицает Татьяна. – Только это, как говорится, не телефонный разговор… Где бы нам с вами встретиться? Подскажите.

– Могу к вам в райотдел…

– Я говорю с вами не из райотдела и больше там сегодня не буду… Приезжайте-ка тогда лучше ко мне домой!

– С удовольствием! Надо бы только заехать переодеться…

– Я ведь вас не на ужин приглашаю, а по делу, и притом очень серьезному, – смеется Татьяна.

– Давайте адрес, приеду к вам сразу же после работы.

Рудаков, однако, заезжает все-таки домой. На нем теперь новый, ладно сидящий черный костюм, хотя на улице и сейчас еще около двадцати пяти. Скорее всего, и сорочка была с галстуком – он, наверное, в кармане пиджака, который заметно топорщится. Да и сам Олег чувствует себя у Татьяны неловко, скованно как-то – впервые ведь.

– Вы бы сняли пиджак, – предлагает Татьяна.

– Да, пожалуй…

Он вешает пиджак на спинку стула, а Татьяна решает не легкий для себя вопрос: как сесть – рядом с ним или напротив?

Конечно, естественнее было бы напротив, но эти дурацкие мини-юбки ужасно все осложняют. Сидишь все время со сжатыми коленками, и твой собеседник смотрит только на твое лицо, не решаясь опустить глаза… Чертовски все глупо! Наверное, средневековые дамы в своих замысловатых костюмах чувствовали себя гораздо естественнее и свободнее.

Но ничего не поделаешь, нужно садиться напротив Олега: так удобнее вести беседу. Не за письменным же столом, стоящим у окна? Это уж будет не дружеский разговор, а «прием по делу».

– Помните вы слесаря-инструментальщика Грачева? – после небольшой заминки спрашивает Олега Татьяна.

– Которого посадили?

– Да, того самого. Ну, так он уже вернулся. Скоро снова явится к вам на завод и, видимо, в ваш инструментальный цех.

– Это-то не обязательно.

– А я все-таки думаю, что Грачев попросится именно в ваш цех. Он и в исправительно-трудовой колонии инструментальщиком работал. Мало того – квалификацию свою там повысил.

– И как таких на квалифицированную работу ставят! – возмущается Олег. – Я бы их всех на заготовку леса в какие-нибудь дебри…

– У него был иной режим, да и не в этом сейчас дело. Боюсь, что он там ничему не научился, если не считать слесарного мастерства. Теперь только поосторожнее будет. Но это тоже не самое главное. Подозреваю я, что связан он с более крупным хищником. С таким, который ни перед чем не остановится. Вы имейте это в виду, но пока, кроме комсорга цеха, никого о моих соображениях в известность не ставьте. Даже Ямщикову не сообщайте.

– Вы думаете, что ему это…

– Нет, нет, я ничего такого о нем не думаю! – Поспешно перебивает его Татьяна. – Просто в этом нет пока нужды. Но вы за Грачевым посматривайте. Не сомневаюсь, что он постарается сблизиться с теми, кто ему потом сможет пригодиться. С Мавриным, например.

– А вы Маврину, значит, не доверяете?

– Просто Маврин может ему показаться подходящим.

– Я за Маврина ручаюсь! Он только с виду простачок, и его вроде на любое дело можно подбить. Но, во-первых, он уже проучен, а во-вторых, и это главное, очень любит одну девушку и очень дорожит ее уважением.

– Знаю, знаю я эту девушку! – смеется Татьяна. – Варя Кречетова из технического отдела – угадала? Известно мне и то, что это она из него человека сделала. Но ведь Грачев-то этого не знает да и не поверит… Не в состоянии поверить, что такое вообще возможно.

– Варя сейчас уже на втором курсе заочного института. Она и Маврина заставила закончить вечернюю школу взрослых. Он тоже собирается в заочный.

– Знаю я и это, – улыбается Татьяна, дивясь непривычному для Олега тону голоса. На заводе он всегда громкоголос, энергичен, даже, пожалуй, властен, а тут у нее сдержан, мягок и даже робок, пожалуй, хотя этого она от него никак не ожидала.

С нею он, правда, всегда вежлив и почтителен, но в споре так повышает голос, что потом сам же просит извинения. И все-таки он кажется ей совсем мальчишкой, хотя сама она всего лишь на три или четыре года старше его.

– Знаю я еще и то, – продолжает Татьяна, – что Варя Кречетова не давала покоя Вадиму Маврину до тех пор, пока он не добился права быть принятым в вашу бригаду. И не из-за того вовсе, что у вас там самые высокие заработки.

– Да, бригада наша славится не столько заработками, сколько строгими правилами, – довольно улыбается Олег. – Мы не называем их никакими там высокими словами, а просто считаем эти правила совершенно необходимыми для настоящего рабочего человека. Хотя ребята у нас, сами знаете, совсем не святые, но мы пока довольно успешно противостоим всяческим соблазнам…

– Я полагаю, что труднее всех у вас Анатолию, – перебивает Олега Татьяна, вызывая в своей памяти образ рослого красавца Ямщикова.

– Да, он горяч и вспыльчив, – соглашается Олег.

– И не только это. По-моему, он подвержен соблазнам больше, пожалуй, чем все вы, вместе взятые, и я очень боюсь, как бы он однажды…

– А я за него, как за себя, ручаюсь!… – теперь так же громко, как и на заводе, восклицает Олег.

Но в это время в комнату Татьяны заглядывает ее мать, очень еще молодая на вид и такая же красивая, как дочь.

– Может быть, вы чаю выпьете, молодые люди? – спрашивает она.

– В самом деле, Олег, почему бы нам не выпить чаю в компании с моими родителями? Они у меня люди гостеприимные и простые.

Олег знает, что отец Груниной доктор технических наук, а мать преподает в Художественном институте имени Сурикова. Пить с ними чай он, конечно, не рассчитывал. Отказываться, однако, неудобно, и Олег встает, хватаясь за пиджак.

– Зачем он вам? – смеется Татьяна. – Чай ведь горячий, наверное?

– Нет, нет, – протестует Олег, – без пиджака я не пойду.

– Считаете, что не совсем прилично? – все еще улыбается Татьяна. – Ну и рабочий класс пошел! Ладно уж, идите в пиджаке, только без галстука. Он ведь у вас в кармане, правда?

– Да, пришлось снять, – смущенно признается Олег. – Повязал не очень удачно…

За чаем, вопреки опасениям Татьяны, Олег чувствует себя гораздо свободнее, чем во время разговора в ее комнате. Он толково отвечает на расспросы, делится впечатлениями о недавно прочитанной книге Жана Ренуара об его отце, знаменитом художнике Огюсте Ренуаре.

– А вы знаете, – говорит Олегу отец Татьяны, – я ведь тоже начинал когда-то с профессии слесаря-лекальщика. Работал и учился, так что мы с вами почти коллеги. Сейчас, правда, я уже не занимаюсь инструментальным делом, но слесарей-лекальщиков высоко ценю. Вы к тому же учитесь в каком-то институте? Не в станкостроительном ли?

– Нет, папа, – отвечает за Олега Татьяна, – он на заочном отделении философского факультета.

– Философского? – удивленно поднимает брови Грунин. – Хотя, в общем-то, это и не удивительно – у слесарей-лекальщиков я давно подметил философский склад ума.

– Как у часовщиков, – посмеивается Олег. – Тонкий ручной труд вообще предрасполагает к философскому осмыслению действительности.

– А вы на ручной работе? – спрашивает Грунин.

– Слесаря, по-моему, вообще только на ручной, – замечает Татьяна.

– Плохо ты знаешь современное слесарное дело, – усмехается отец. – У них теперь разнообразные плоскошлифовальные, оптические профилешлифовальные и координатно-расточные станки. Даже такие тончайшие приборы, как измерительные плитки, знаменитые «плитки Иогансона», которые долгое время вся Европа делала вручную, теперь изготовляются на станках. А история этих плиток – целая поэма с драматическими эпизодами!…

– Ты нам как-то рассказывал о них, папа, – перебивает отца Татьяна. – Это те самые прямоугольные стальные брусочки, которыми измеряют особо точные изделия, да? История этих плиток показалась мне не столько поэмой, сколько своеобразным техническим детективом – все ведь было сплошной тайной.

– Да, тайн у «плиток Иогансона» хватало! Шведский инженер Иогансон скрывал их секрет не только от посторонних, но и от своих рабочих. Лишь несколько специалистов, которым он вынужден был довериться, знали весь процесс их изготовления в целом…

– Но ведь и мы научились их делать, – снова перебивает отца Татьяна.

– Да, научились. Первым стал их изготовлять русский слесарь Николай Васильевич Кушников. А станок для механического их производства изобрел другой слесарь – Дмитрий Семенов. Делать их вручную теперь, наверное, мало кто умеет.

– У нас на заводе только Ямщиков да я, – с почти нескрываемой гордостью произносит Олег. – Вообще-то их у нас главным образом ремонтируют.

– Притиркой и доводкой?

– Да, абразивно-притирочными материалами.

– Знаменитой пастой ГОИ! – восклицает Грунин, которому приятно вспомнить свою молодость и те годы? когда он работал инструментальщиком. – А ты знаешь, что такое ГОИ? – обращается он к дочери.

– Я знаю, что такое ГАИ, – смеется Татьяна.

– А ГОИ – это притирочная паста, составленная по рецепту академика Гребенщикова в Государственном оптическом институте для зеркальной доводки металлов. Отсюда и ГОИ. Вы, наверное, выводите с плиток только забоины и коррозию? – спрашивает Олега Грунин.

– Лично я восстанавливаю их параллельность и снижение номинальных размеров.

– О, это ювелирная работа!

– Я видела его в цехе. Все там в белых халатах, как в хирургической клинике, – замечает Татьяна.

– Ты не шути, – бросает на нее строгий взгляд отец. – Это, может быть, еще и потоньше хирургии. У них там не должно быть ни единой пылинки, а температура ровно плюс двадцать по Цельсию. Ни на полградуса меньше или больше. Обрабатываемые детали они ведь проверяют с помощью микроскопов.

– Универсальными микроскопами, – тихо говорит Олег. – И еще оптиметрами. Методом интерференции света. Точность обработки у нас до микрона, до тысячных долей миллиметра. Я засиделся у вас, однако! – спохватывается вдруг Рудаков, вставая из-за стола. – Извините, пожалуйста…

– Очень рад знакомству с вами, – крепко пожимает ему руку Грунин.

– Заходите почаще, – приглашает Олега мать Татьяны.

– Спасибо!

– Я пройдусь с ним немного, – говорит Татьяна родителям. – Провожу до метро.