Текст книги "В созвездии трапеции (сборник)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Доктор медицинских наук Александр Львович Гринберг – старый учитель Евгении Антоновны Холмской. Она училась у него в студенческие годы, продолжает учиться и теперь в его психиатрической клинике. С кем же ей посоветоваться, как не с ним? Он, правда, несокрушимый оптимист, а психиатрия так еще во многом беспомощна… Поэтому, может быть, неугасимая вера его в благополучный исход лечения даже безнадежно больных иногда кажется Евгении Антоновне напускной. И все-таки она верит Александру Львовичу больше, чем самому крупному авторитету в области психиатрии.

– Хочу посоветоваться с вами, Александр Львович…

– О чем советоваться, Женечка? – Он еще со студенческой поры в неофициальной обстановке называет ее Женечкой. – От афазии он избавился ведь довольно скоро. Постепенно и все остальное придет в норму.

– Да, теперь я в это верю больше, чем когда-либо.

И не без оснований. Он, кажется, вспомнил английский язык…

– А почему «кажется»?

– Видите ли… – И она рассказывает Александру Львовичу историю с радиоприемником и о своей беседе с академиком Урусовым.

– Да, ситуация прямо-таки международного характера! – вздыхает доктор Гринберг. – Но то, что Михаил вспомнил английский, уже хорошо.

– Вспомнил он его, наверное, не окончательно, но, видимо, настолько все же, чтобы догадываться о смысле английских передач. А в них, конечно, по-прежнему обсуждаются причины катастрофы в Международном центре ядерных исследований.

– Да, скорее всего, именно так все и есть, – соглашается с нею Александр Львович. – Но вы не расспрашивайте его. Делайте вид, что ни о чем не догадываетесь.

– А может быть, поговорить? Он ведь не все, пожалуй, понимает в этих передачах… По-моему, вообще главная его беда в неуверенности. Михаил все еще побаивается, что у него необратимое интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит об этом вроде в шутку…

– Ну, если шутит – уже хорошо! – смеется Александр Львович.

– Теперь, говорит, у тебя дома свой сумасшедший…

– И он абсолютно прав! Физики, они все сумасшедшие, даже те, которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом, присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: «Все мы согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том – достаточно ли она безумна, чтобы иметь шансы быть истиной. По-моему, она недостаточно безумна для этого».

– Вы все шутите, Александр Львович. Я ведь жена физика и знаю, что они называют «безумными» лишь принципиально новые идеи, такие, как теория относительности Эйнштейна, например.

– Нет, Женечка, они все немножко сумасшедшие! – смеется доктор Гринберг, энергично полируя свою сияющую в солнечных лучах лысину. – В какой-то статье я читал, что солидный американский физический журнал: «Physical Review» отклоняет рукописи многих ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя понять, а как раз наоборот – потому, что их можно понять. Ну ладно, не буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же хочет ваш «сумасшедший»? Чтобы мы произвели над ним патопсихологический эксперимент? А вы знаете – это идея! Его ведь нужно убедить, что он уже почти здоров.

– Ну, а если?

– Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я лично проделаю с ним это?

– Да, пожалуйста, лучше уж вы…

– Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального стандарта.

– А что, если попробовать показать ему «чернильные пятна» Роршаха?

– Ну, что вы такое говорите, милая моя! – возмущенно машет руками доктор Гринберг. – Этим очень модным на Западе методом пользуются главным образом неофрейдисты.

– Мы же не будем вскрывать с их помощью «либидозные комплексы» Михаила. Мы…

– Нет, нет и нет! – упрямо мотает головой доктор Гринберг. – Меня буквально воротит от всего, что хоть чуть-чуть попахивает фрейдизмом или гештальтпсихологизмом. Давайте уж лучше проведем над ним ассоциативный эксперимент, который ведет свое начало еще от Сеченова. Не пренебрегал им и Бехтерев.

– И хорошо бы проделать все это сегодня же.

– Ну что же, Женечка, сегодня я свободен, и вы можете считать меня в полном вашем распоряжении.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Раздевшись у Холмских, доктор Гринберг замечает, что пришел к ним в своем любимом стареньком джемпере.

«Ну, да это и лучше, пожалуй, – осмотрев себя в зеркале, решает доктор. – По-домашнему… Я ведь у них свой человек…

– Ну-с, дорогой мой Михаил Николаевич… – с широко распростертыми руками идет он навстречу Холмскому. – Думаете, конечно, что скажу: «Как мы себя чувствуем?» Э, нет, это старо. Этого я уже не говорю. Теперь я задаю моим больным вопросы, которым может позавидовать даже «армянское радио».

Невысокий, толстенький Александр Львович в своем заштопанном на локтях джемпере больше похож на провинциального портного, чем на столичного психиатра, доктора медицинских наук, профессора, читающего лекции чуть ли не во всех московских медицинских институтах, автора трудов по невропатологии и психиатрии, переведенных на многие иностранные языки.

«А вы знаете, – смеясь, говорит он обычно своим коллегам, – это даже хорошо, что у меня такой простецкий вид. Больные меня не боятся, не подозревают во мне гипнотизера и вообще подавляющей их сильной личности. Им ведь все время кажется, что не только психиатр-экспериментатор, но и лечащий врач – их враг, действующий на них гипнозом и читающий их мысли. А я не вызываю у них подозрений, и они многое мне доверяют».

Крепко пожав Михаилу Николаевичу руку и похлопав его по плечу, он спрашивает с лукавой усмешкой:

– Не хотите, значит, быть сумасшедшим? А еще физик! Ну-с, а как же тогда быть с «сумасшедшими идеями»?

– Мне не до шуток, доктор, – сухо перебивает его Холмский. – Я действительно хотел бы…

– Ну что ж, – сразу становится серьезным доктор Гринберг. – Раз вы сами этого требуете, подвергнем вас патопсихологическому испытанию, и со всею строгостью. Ну-с, с чего же мы начнем? Давайте-ка с ассоциативной экспертизы. Я буду называть вам разные слова, а вы должны будете отвечать мне другими, имеющими противоположное значение. Возьмем для начала хотя бы слово «отец».

– Мать, – поспешно отвечает Холмский.

– Осень.

– Весна.

– Ангел.

– Демон.

– Республика.

– Монархия.

– Электрон.

– Позитрон.

– Сигма-минус-гиперон.

– Антисигма-минус-гиперон.

– А вы не ошиблись? Может быть, антисигма-плюс-гиперон?

– Нет, доктор, – торжествующе улыбается Холмский. – Физику-то я, оказывается, лучше вас знаю, хоть и сумасшедший. Сигма-минус-гиперон и антисигма-минус-гиперон – это частицы-антиподы, так сказать, с одинаковой массой – 2340,6, а сигма-плюс-гиперон и анти-сигма-плюс-гиперон – антиподы с массой 2327,7.

– Ну все! – решительно поднимает руки вверх доктор Гринберг. – Конец экспертизе – экспериментатор посрамлен. Евгения Антоновна, какой там у вас латентный период реакции?

– В среднем около половины секунды, – торопливо отвечает счастливая Евгения, пряча хронометр в футляр. – Да я ведь просто не успевала…

– Ну да, вы же привыкли к медлительности мышления ваших подопечных, – смеется Александр Львович. – А я отказываюсь от «второго предъявления».

– А что это значит, доктор, – «второе предъявление»? – настораживается Холмский.

– Это значит, что на те же слова вы должны были бы отвечать мне уже другими, не повторяться.

– А может быть, все-таки попробуем? – умоляюще смотрит на доктора Гринберга Холмский. – Что там у вас было первое – «отец»? Ну так тогда – «сын». Правильно?

– Да, можно и так. Теперь ведь не обязательно противоположное значение, а лишь близкое по смыслу. Осень.

– Зима.

– Вальс.

– Танго.

– Республика.

– Федерация.

– Электрон.

– Лептон.

– Кси-частица.

– Гиперон. Это слово я употребляю не потому, что не нашел другого, – заметно беспокоится Холмский. – А потому, что кси, сигма– и ламбда-частицы относятся по классификации к группе гиперонов.

– Ну, дорогой мой профессор Холмский, я могу лишь позавидовать вашей реакции. Даже признаюсь вам по секрету: попробовал я как-то проделать над собой такой же эксперимент, и, поверите ли, латентный период реакции оказался у меня не выше, чем у некоторых не совсем, правда, безнадежно больных нашей клиники. Вы только, пожалуйста, никому этого не рассказывайте. Ну, а мне пора… Нет, нет, Женечка, вы меня не провожайте! Я тут у вас свой человек.

Но Евгения Антоновна все-таки идет за ним. И тогда он сердито шепчет ей:

– Неужели вы не понимаете, что у него опять начнутся сомнения, если мы будем тут с вами шушукаться?.. Обо всем – завтра.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Евгения Антоновна, однако, не в силах ждать до завтра и заходит к доктору Гринбергу в тот же день, перед тем, как идти на ночное дежурство в клинику. Александр Львович необычно хмур. Он рассеянно здоровается с нею, будто не помнит, что виделись уже.

– Ну и мерзавцы! – сокрушенно качает он головой. – Никто из них еще не знает, что они такое там открыли, а уже… Вот бы кого нужно в психиатрические клиники! Мышление типичных шизофреников! Как тут не вспомнить психоаналитика неофрейдистской школы Фромма? Он пришел ведь к выводу, что большинство, если не все люди, в буржуазном обществе в той или иной степени являются психопатами. Да вы присаживайтесь, пожалуйста! Ах, вы спешите на дежурство? Ну, все равно, присядьте, стоя я не буду с вами разговаривать.

И он почти насильно усаживает ее на диван, а сам короткими шажками нервно ходит по комнате.

– Только что послушал передачу о замыслах некоторых заокеанских генералов, – кивает он на радиоприемник. – Нас, привыкших иметь дело с сумасшедшими, казалось бы, ничем не удивишь, но я удивляюсь. Они говорят уже о новой бомбе!.. Бомбе с начинкой из антипространства… Чушь! А вы что смотрите на меня такими скорбными глазами?..

– Александр Львович, вы же знаете, зачем я к вам пришла…

– Нет, не знаю. По поводу мужа? Так вы же сами психиатр, и не рядовой, а кандидат наук. Разве вам не ясно, что все идет лучше, чем можно было ожидать? Память его…

Но тут он замечает слезы на глазах Холмской.

– Это еще что такое?

– Вы так его обнадежили, Александр Львович, что он сразу же, как только вы ушли, схватил какую-то свою книжку по физике…

– А зачем вы дали ее ему? Разве не знаете, что его слишком возбужденный мозг нельзя перегружать?

– Я не успела… Когда я вошла к нему, он уже швырнул книгу на пол и бросился на диван. Значит, снова катастрофа? Снова он потерял веру в себя?

– Вы только не расклеивайтесь, Женечка, – неожиданно ласковым голосом произнес Александр Львович. – Конечно же он еще не совсем здоров, и лечить мы его будем теперь так же, как когда-то артиста Заречного. Помните, после автомобильной аварии он начисто забыл все слова своих ролей, которые так блестяще играл много лет?

– А вы зайдете к Михаилу?

– Зачем? Чтобы он еще больше переполошился? Он ведь только и ждет теперь моего прихода. Не сомневается, конечно: если что-нибудь серьезное, то вы непременно за мной. А я не хочу оправдывать его предположений. И вы делайте вид, что ничего серьезного не произошло. Надеюсь, вы при нем…

– Конечно же, Александр Львович! Дома я даже смеялась над ним. Это тут вот у вас, старого моего учителя, раскисла…

– Ну, не такого уж и старого, положим… – смеется доктор Гринберг. – Но не это сейчас нужно уточнять. Вы мне скажите лучше, в каком фильме снимается ваша Лена? Из жизни физиков-атомников, если мне не изменяет память?

– Вам не изменяет память, Александр Львович. Но какое это имеет отношение к Михаилу?

– Хочу попробовать один эксперимент, но пока не скажу, какой. Мне нужно сначала почитать кое-какие книги по физике.

– По физике?

– А что вы удивляетесь? Для того чтобы лечить вашего мужа, нужно знать и это. И вообще, к вашему сведению, без современной физики с ее «безумными» идеями нельзя познать психологию нашего века. Подумайте-ка над этим во время вашего ночного дежурства. А Леночка пусть обязательно ко мне зайдет.

Когда Евгения Антоновна уже подходит к двери, Александр Львович неожиданно спрашивает ее:

– А телефона академика Урусова нет ли у вас с собой?

– Я и так его помню, Александр Львович. Запишите, пожалуйста.

И она диктует ему телефон Олега Сергеевича.

– Они, значит; большие друзья с Михаилом Николаевичем?

– Да, еще со студенческой скамьи.

– Нужно, значит, обязательно встретиться с этим Урусовым.

ГЛАВА ПЯТАЯ

И он в тот же день звонит академику. У Олега Сергеевича какие-то срочные дела, но, узнав, что с ним говорит профессор Гринберг, лечащий его друга Холмского, он решает отложить все на завтра и встретиться с Александром Львовичем в удобное для него время.

– Если не возражаете, я тотчас же выеду к вам? – предлагает доктор Гринберг.

Александр Львович приезжает к Урусову спустя полчаса. Знакомясь, они почтительно жмут друг другу руки. Огромный, широкоплечий, бородатый академик почти вдвое выше доктора Гринберга. Ему даже неловко своего богатырского роста, и он торопится поскорее усадить Александра Львовича в кресло.

– Ну, как дела у Михаила Николаевича? – спрашивает он, предлагая гостю сигареты.

– Спасибо, я не курю, – мотает головой доктор Гринберг. – А у Михаила Николаевича все идет вполне нормально. Но, как я понимаю, этого нормального хода теперь недостаточно.

– Совершенно верно, Александр Львович. Вам, наверное, уже известно…

– Да, известно. Слышал собственными ушами, что они там говорят.

– «Голос Америки»?

– Нет, я обхожусь без помощи чужих голосов. Для того чтобы быть в курсе мировой науки в области психиатрии, мне приходится читать в подлинниках немецких, французских и английских авторов. Так что вы понимаете.

– Да, конечно, Александр Львович. Мне, значит, не нужно ничего вам объяснять?

– Кое-что все-таки придется. Хотелось бы знать, хотя бы в самых общих чертах, – в чем заключался этот эксперимент в Цюрихе, закончившийся такой катастрофой? Да, и имейте в виду, что элементарное представление о современной физике я имею. В частности, об элементарных частицах.

– Ну, тогда это значительно облегчает задачу нашего взаимопонимания, – улыбается академик Урусов. – А что касается эксперимента, производившегося в Международном центре ядерных исследований, то об этом мы можем только догадываться. Имея возможность с помощью нового ускорителя сообщить заряженным частицам небывалую в предыдущей практике энергию, экспериментаторы надеялись проникнуть за пределы радиуса ядерных взаимодействий. Он равен примерно десяти в минус тринадцатой степени сантиметра. А новый сверхмощный ускоритель позволял прозондировать пространство, составляющее уже минус шестнадцатую степень сантиметра. Тут-то и предполагалось обнаружить нечто принципиально новое… Возможно, им это и удалось, но, к сожалению, слишком уж дорогой ценой.

– Михаил Николаевич может, значит, и не объяснить, что же все-таки им удалось там обнаружить?

– Да, весьма вероятно, – задумчиво покачивает головой академик Урусов. – Зато он сможет сообщить нам о ходе эксперимента, о каких-то своих догадках и тех предварительных результатах, которые были получены перед катастрофой. Ну, а у вас есть какая-нибудь надежда ускорить окончательное выздоровление Холмского?

– Теперь есть, но с вашей помощью.

– С моей?

– Да, именно с вашей. У нас с Евгенией Антоновной нет больше сомнений, что Михаил Николаевич слушает радио, когда остается дома один. И он, конечно, хорошо понимает всю сложность теперешней ситуации.

– А нельзя разве убрать радиоприемник?

– Нет, теперь этого делать нельзя. Это сразу же его насторожит, и он просто потребует, чтобы мы сообщили ему истинное положение. Скорее всего, он не полностью вспомнил английский, значит, не все понимает в их передачах. Ну, а мы стараемся ничем его пока не тревожить и делаем вид, что у нас нет ни малейших оснований к беспокойству. Всякое волнение может лишь ухудшить его состояние. Если бы ситуация не была столь необычной, память его уже восстановилась бы. А пока все осложнено… Даже в том случае, если бы он и не слушал иностранных передач, не понимает разве, как важно восстановить картину происшедшего? И думается мне, что именно этот страх, боязнь не вспомнить всего, буквально парализует его…

– Да, я это понимаю, доктор, – вздыхает академик Урусов. – Но вы ведь, кажется…

– Да, я наметил тактический прием, который должен привести нас к победе. Военную хитрость, обходный маневр, так сказать. И моими союзниками в этой операции будете вы, дочь Холмского Лена и, может быть, даже киностудия, на которой она работает.

Александр Львович выбирается из глубокого кресла и, заложив руки за спину, мелкими шажками начинает прохаживаться по кабинету академика. Внезапно остановившись перед Урусовым, он спрашивает:

– Можем мы рассчитывать на то, что киностудия прекратит работу по уже запущенному в производство сценарию и начнет съемку по нашему с вами?

– Восстановление памяти профессора Холмского – дело большой государственной важности, и все, что потребуется для этого…

– Понимаю вас, Олег Сергеевич, и надеюсь, что вы не откажетесь быть моим соавтором в написании нужного нам сценария?

– Конечно, доктор! Но учтите, что я…

– Понимаю вас, – снова нетерпеливо перебил его Александр Львович. – Я тоже не Лев Толстой. Но от нас и не потребуется его таланта. Достаточно будет наших знаний в области медицины и физики. А теперь слушайте меня внимательно…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Молодая киноактриса Лена Холмская приходит к Александру Львовичу на другой день прямо в клинику.

– Мама велела разыскать вас где угодно, – смущенно говорит она, увидев доктора Гринберга в больничном халате, занятого каким-то делом.

– Мамы всегда знают, что говорят, – добродушно посмеивается доктор Гринберг. – И очень хорошо, чтобы нашли меня именно здесь. Не понимаете? Сейчас я вам объясню. С сегодняшнего дня мы с вами начнем лечить вашего отца. Ах, вы не психиатр? Академик Урусов тоже не психиатр, однако он не отказался от моего предложения. И вы тоже будете нам помогать, и не потому, что профессор Холмский ваш папа, а потому, что, как выразился академик Урусов, восстановление памяти профессора Холмского – дело большой государственной важности. И я еще добавлю от себя: дело это международного значения.

– Вы понимаете, конечно, Александр Львович, что я бы и так…

– Да, я понимаю. Но и это вы тоже имейте в виду. Ваш отец знает, в каком фильме вы снимаетесь? А главное, что играете в нем роль молодого физика?

– Несколько дней тому назад он поинтересовался этим.

– И сказал что-нибудь?

– Нет, только тяжело вздохнул.

– А как вы поняли этот вздох?

– Его можно толковать по-разному…

– А все-таки?

– Видимо, сожалеет, что ничем не сможет мне помочь…

– А вот за это-то мы с вами и зацепимся! – оживленно восклицает Александр Львович. – Непременно нужно, чтобы он помог вам в работе над непривычной для вас ролью физика. Подсказал бы что-нибудь или проконсультировал. Но чтобы желание это возникло у него безо всякой вашей просьбы. Вы актриса, и, как мне кажется, талантливая актриса, вот и постарайтесь средствами искусства дать ему понять, что вы очень нуждаетесь в его помощи. Вам ведь и на самом деле нужно вжиться в образ физика, проникнуться романтикой таинственного мира его элементарных частиц и иметь представление об их «визитных карточках».

С этими словами Александр Львович извлекает из своего портфеля несколько фотографий пузырьковых следов, образованных элементарными частицами в камере, наполненной жидким пропаном.

– Вот они, эти «визитные карточки»! – торжественно произносит он, протягивая Лене фотографии. – И ни у одного в мире фотографа или кинооператора нет более динамичных кадров. Это не только схематическое изображение действующих лиц микромира, но и графическая запись их судеб. И судеб преимущественно трагических. Вот эти многочисленные углы, перекрестья и развилки на их пути и есть резкие изменения в их доле, распад их семей, оскудение могущественных родов, растранжиривание их огромной энергии многочисленным, но уже маломощным потомством. А вот эти лучистые звезды – следы ужасных катастроф. Вашим киностудиям, Леночка, и не снятся даже такие трагедии, которые запечатлены тут почти на каждом квадратном сантиметре фотоэмульсии.

Лена с удивлением смотрит не столько на снимки элементарных частиц, сколько на Александра Львовича.

– И откуда вы, психиатр, так хорошо знаете романтику микромира?

– Скажу вам по секрету, – смеется доктор Гринберг, – не будь я психиатром, непременно стал бы физиком. Там ведь не меньше «безумия» и «странностей», чем у нас в психиатрической клинике, так что довольно много общего. Из меня мог бы получиться неплохой физик-толкователь судеб населения этого микромира. А теперь слушайте меня внимательно – я дам вам кое-какие советы для той роли, которую вы теперь будете играть не только на киностудии, но и у себя дома.

В тот же день Олега Сергеевича Урусова приглашает к себе президент Академии наук.

– Догадываетесь, о чем будет у нас разговор? – спрашивает он Урусова, всматриваясь в его черную бороду и обнаруживая в ней значительно больше седины, чем в предыдущую их встречу.

«А когда же была она, эта «предыдущая встреча»? – задумывается он невольно. – На ходу, на заседаниях встречаемся почти каждый день, а так, чтобы попристальней посмотреть друг на друга, не часто ведь доводится…»

– Интересную новость хочу вам сообщить, – продолжает он уже вслух. – Соединенные Штаты собираются предпринять восстановление Международного центра ядерных исследований в Цюрихе. В связи с этим они обратились уже к нашему правительству с просьбой поддержать их и выделить необходимые средства.

– А затем продолжить эксперименты, прерванные катастрофой? – спрашивает Урусов.

– Это само собой.

– Но ведь все может повториться…

– Они того же мнения, но готовы пойти на риск, если и мы примем участие в этих экспериментах. Понимаете, на что тут делается расчет?

– Да уж яснее ясного, – вздыхает Урусов, нервно теребя бороду. – Ну и что же ответило им наше правительство?

– А что оно могло ответить? Разве можно было отказаться от их предложения в сложившейся ситуации?

Оба долго молчат, глядя в разные стороны. Урусов не торопясь закуривает, президент отпивает несколько глотков давно остывшего чая.

– Ну, а если память Холмского не восстановится к тому времени? – спрашивает наконец Урусов. – Нужно ведь иметь в виду и это…

– Все равно придется принимать участие. Нужно, однако, сделать все, чтобы Холмский вспомнил, что там произошло… Есть ли какая-нибудь надежда?

– Теперь появилась. За это взялся человек, в которого я очень верю. Но абсолютной уверенности все еще пока нет. Я бы хотел, чтобы вы имели это в виду…

– Нужен, значит, запасной ход?

– Да, необходим.

– А что нужно для того, чтобы выздоровление Холмского было более вероятно? Каких врачей к этому привлечь? Какие лекарства?..

– Его лечит профессор Гринберг – один из крупнейших специалистов в области психиатрии, и если он…

– Ну, а если и он, и другие не смогут все-таки вернуть ему память?

– Не знаю… Просто не знаю, как тогда быть. А пока мы, физики, совершенно безуспешно ломаем головы над тем, что там у них произошло, какое новое явление они обнаружили?

– Сюрпризы, значит, неизбежны?

– Да, нужно быть готовыми ко всему…