Текст книги "В созвездии трапеции (сборник)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Илья, прищурившись, смотрит на Энглина. Понял ли Лева, к чему завел он разговор об этой гипотезе Циолковского?

– И я догадываюсь, почему ты вспомнил об этой убежденности Константина Эдуардовича в обратимости всех явлений в природе, – угадав его мысли, продолжает Лева. – Это ты для подтверждения своей идеи о возможности концентрации гравитационных волн, рассеянных во Вселенной подобно теплу? Прямой аналогии тут, конечно, быть не может, но если удастся с помощью какого-нибудь генератора «принудить» тепло течь от менее нагретых к более нагретым телам, то не исключена вероятность концентрации и гравитационной энергии. Весьма возможно даже, что именно этот процесс осуществляется в твоей установке. Я, однако, должен напомнить тебе, что Циолковскому не удалось поставить ни одного эксперимента, в котором тепло текло бы от менее нагретых к более нагретым телам.

– Дело ведь не только в эксперименте. Для нас с тобой важнее сейчас теоретическое обоснование возможности такого эксперимента. А это у Циолковского есть. Читал ты его «Второе начало термодинамики», изданное еще в тысяча девятьсот четырнадцатом году в Калуге? Не читал. А жаль, Непременно прочти. Я с величайшим трупом раздобыл один экземпляр этой книги.

Покопавшись в книжном шкафу, Илья достает небольшой томик в выцветшем от времени переплете и торопливо перелистывает его в местах многочисленных закладок.

– Вот послушай-ка, что пишет Циолковский по поводу оговорок, имеющихся в постулате Клаузиуса. «Слова постулата «сама собой», – замечает Константин Эдуардович, имея в виду теплоту, которая, по утверждению Клаузиуса, не может сама собой перейти от холодных тел к теплым, – делают его не совсем ясным. Что значит «сама собой»? Может быть, теплота от холодного тела к нагретому может переходить особенным, неизвестным действием природы? Человеческой силой, умом, искусством? Не чудом же? Выходит, что сама собой теплота не переходит, но не сама собой переходит. Стало быть, и Клаузиус признает какие-то условия, при которых совершается этот обратный переход.

Томсон тоже думает, что вообще теплота не переходит от менее нагретого тела к более нагретому, но… этот переход может (хоть иногда) совершаться…

Итак, сами ученые не устанавливают новый закон, потому что в противном случае они бы сказали: теплота никогда не может переходить от более холодного тела к более теплому. А раз теплота то переходит, то не переходит, то и закона никакого нет, а есть наблюдение, часто повторяющееся, но как будто нарушаемое, по словам самих же ученых.

Не виноваты ли их последователи, принимая постулаты за законы и начала?»

Илья закрывает книгу и вопросительно смотрит на Леву:

– Не худо ведь сказано?

– Вопросы круговорота энергии во Вселенной всегда волновали умы не только ученых, но и философов, – глубокомысленно замечает Лева. – Еще Энгельс говорил…

– А ты знаешь, – перебивает его Илья, – что Циолковский познакомился с основными трудами Энгельса лишь в конце своей жизни? И он совершенно самостоятельно пришел к тем же самым выводам, что и Энгельс. «Излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем снова сосредоточиться и начать активно функционировать…» – писал Энгельс в «Диалектике природы», опубликованной у нас лишь в тысяча девятьсот двадцать пятом году. А в «Кинетической теории света» Циолковского, напечатанной в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Калуге, мы читаем почти то же: «Получается вечный круговорот материи, вечно возникающая юность Вселенной».

Илья торопливо цитирует все это по своей записной книжке, исписанной множеством цифр и формул.

– Э, да я вижу, ты тоже становишься теоретиком! – восклицает Лева Энглин, заглядывая в его записи.

– Что поделаешь, – вздыхает Илья. – В споре с такими догматиками, как Серегин, приходится вооружаться и цифрами и цитатами. Ожесточенная схватка была у меня с ним вчера.

– Ну, а что ты хотел от Серегина? – смеется Лева. – Он хоть и доктор наук и даже один из заместителей твоего отца, но гибкостью ума не блещет. Таких людей ничему не учит история физики. А ее уроки свидетельствуют, что самые большие ошибки естествоиспытателей происходили от попыток раз и навсегда установить абсолютные границы познания.

– А как, кстати, обстоят дела с твоей докторской диссертацией, Лева?

– Не до этого теперь! – досадливо машет рукой Энглин. – Пока не изложим твой эффект языком безукоризненных математических формул, ни о какой диссертации не может быть и речи.

– Смотри только, чтобы я не оказался потом…

– Не бойся, не окажешься, – усмехаясь, перебивает его Лева. – Я ведь не сомневаюсь в нашей победе. А теоретическое обоснование твоего эффекта, может быть, и будет тогда отличной темой для моей диссертации.

30

Уж за полночь, а у Машиных братьев все еще виден свет под дверью, хотя и не слышно их голосов. Но они не спят, конечно…

Поняли ли они, в чем было дело? Догадались ли, почему сорвалась Маша? Сергей, пожалуй, должен был догадаться… А может быть, все-таки не догадался? Может быть, это вообще такая исключительная случайность, которая и не повторится больше никогда? Тогда незачем их тревожить, раз они не знают ничего…

Но почему они не спят? О чем шепчутся?

Затаив дыхание, Маша прислушивается. Да, конечно, они шепчутся. Она не разбирает слов, но слышит их приглушенные голоса. Секреты это у них или они не хотят разбудить ее, полагая, что она спит?

И потом, зачем им свет? Значит, они что-то делают там при свете. Может быть, чертят что-то. Но что? Схему нового трюка? Но почему без нее? Они никогда ведь не делали этого втайне от нее…

Маша уже не может лежать спокойно. Она встает и идет к их комнате. У самой двери останавливается на мгновение и совершенно отчетливо слышит слово «опасность». Не раздумывая более, она решительно распахивает дверь.

Ну да, они действительно сидят за столом и так сосредоточенно чертят что-то, что даже не слышат, как она входит.

– Что это за совещание у вас, мальчики? – негромко говорит Маша, и они испуганно оборачиваются в ее сторону. – Опять какие-то тайны от меня?

– Ну что ты, Маша! – обиженно восклицает Алеша. – Какие могут быть тайны от тебя?

– А хотите, я скажу вам какие?

– Да нет у нас никаких тайн, – поддерживает брата Сергей. – Просто мелькнул замысел нового трюка, вот и набрасываем его схему.

– А почему со мной не захотели посоветоваться?

– Думали, что спишь…

– Нет, мальчики, меня вы не проведете. И я вам скажу, о чем вы тут шептались. О причине моего падения, правда? Не случайно ведь это…

Братья молчат, но по их лицам Маша уже безошибочно знает, что угадала, и продолжает:

– Да, мое падение не было случайным. Оно произошло потому, что я вдруг потяжелела. Вернее, ко мне вернулся на какое-то мгновение прежний вес, и я полетела к Сереже с большей скоростью, чем прежде. А это значит… это значит, что гравитационное поле над манежем не постоянно.

– Да, Маша, именно это нас и встревожило, – с невольным вздохом признается Алеша. – Со мной тоже ведь случилось такое… Когда я возвращался на мостик, то чуть не перемахнул через него.

– Ну и что же нам делать теперь? – растерянно спрашивает Маша. – Если сказать об этом Илье Андреевичу, они сразу же начнут поиски неисправности и надолго выключат всю аппаратуру…

– Да и не в аппарате, наверно, тут дело, – перебивает ее Сергей. – В нем, может быть; и нет никаких неисправностей. Главное, по-моему, в том, что ученые просто сами еще не знают природы того явления, которое называют антигравитационным эффектом. А нестабильность этого эффекта их непременно насторожит. И конечно же они немедленно запретят нам репетиции, пока не разберутся, в чем дело.

– Но что же делать, мальчики? – снова вопрошает Маша.

– Не сообщать им ничего!.. – резко поворачивается к сестре Алеша. – Никому! Ни Илье Андреевичу, ни Ирине Михайловне. Об этом должны знать только мы. Ты понимаешь меня?

Нет, Маша его не понимает, хотя и догадывается, что братья ее уже придумали что-то.

– Погоди, Алеша, – отстраняет брата Сергей. – Дай я ей объясню. Ты ведь знаешь, Маша, что мы смыслим немного в физике? Вот и подсчитали, что может произойти в результате временного восстановления нормальной гравитации. Для этого не требуется знаний теории относительности и квантовой механики, достаточно и обычной механики в пределах курса средней школы. Видишь, сколько мы бумаги перемарали? Это все наброски твоих и Алешиных положений в воздухе, при которых особенно опасно неожиданное повышение гравитации.

Маша внимательно всматривается в рисунки, недоумевая, почему такими-опасными положениями считают они моменты отрыва от трапеции и от рук ловитора.

– Неужели не понятно? – удивляется Алеша. – Ведь именно в эти моменты мы с тобой делаем рывки, от которых зависит инерция наших полетов. И очень важно при этом, какой вес имеют наши тела. Об этом все время нужно теперь помнить и быть начеку. Особенно Сереже, чтобы при любых обстоятельствах вовремя прийти в точку встречи.

– В Сереже-то я нисколько не сомневаюсь, – обнимает брата Маша. – Он никогда не потеряет головы. Всегда сумеет каким-то шестым чувством обнаружить неточность нашего полета и молниеносно сообразить, как прийти к нам на помощь. Ну, а как быть в том случае, когда летишь с большей инерцией, чем необходимо, не к Сереже, а на отходный мостик?

– Поверь нам, Маша, – прижимает руку к сердцу Алеша, – мы продумали все случайности и учли все опасные моменты, и если ты не побоишься…

– Я не побоюсь!.. – нетерпеливо перебивает его Маша.

– Мы и не сомневались в тебе, – счастливо улыбается Алеша. – А беспокоила нас все это время вовсе не опасность падения. Напротив, отсутствие опасности…

Маша поднимает на него удивленные глаза. Опять какая-то загадка?

– Известны ли тебе, Маша, слова Луначарского о цирковых артистах! – вступает в разговор Сергей. – Их привел нам как-то Михаил Богданович. «Специалистами отваги» назвал нас Луначарский, а цирк – «школой смелости». И нам с Алешей казалось все время, что этой-то отваги и смелости как раз не хватает в нашем новом номере. Малейший элемент риска был вроде исключен…

– О, теперь-то наконец я поняла вас! – гневно восклицает Маша. – Смертного номера захотели, значит? Ну, знаете ли, не ожидала я от вас этого! Будем, значит, возрождать худшие стороны буржуазного цирка? Играть на нервах зрителей?

– Напрасно ты так о нас… – обижается Алеша. – Мы ведь…

– Ну ладно! Не будем больше об этом, – тяжело вздыхает Маша. – А план ваш я принимаю.

31

После встречи Нового года Илья видел Машу всего два или три раза, да и то во время ее репетиции. Даже поговорить не удавалось. Лишь кивал ей снизу, когда она была на трапеции.

И вдруг ему представляется такой почти невероятный случай: он застает Машу у себя дома, да еще одну, без братьев. Ее затащила к себе Ирина Михайловна по каким-то чисто дамским делам, потому-то и пришла она без Сергея и Алеши.

– Как я рад, Машенька, что наконец-то встретил вас на земле, да еще и одну, без братьев! – радостно восклицает Илья, задерживая руку гимнастки в своей руке. – Вы ведь всегда либо под куполом цирка, либо в сопровождении своих телохранителей, а мне так хочется поговорить с вами без свидетелей.

– Вот бы никогда не подумала, что у вас может возникнуть такое желание! – смеется Маша.

– Почему же? – удивляется Илья.

– Сама не знаю, – уже без улыбки произносит Маша.

В ее отношении к Илье произошла за эти дни какая-то странная, непонятная ей самой. перемена. Тогда, на встрече Нового года, ей было очень хорошо рядом с ним. Даже расстроивший ее уход Юры ненадолго омрачил ее настроение. Илья очень деликатно ухаживал за ней и явно хотел понравиться, произвести хорошее впечатление своей воспитанностью и даже, как показалось Маше, каким-то рыцарством. Это понравилось ей тогда, но потом, на другой или, может быть, на третий день, она задумалась над этим и что-то встревожило ее. Чем-то неестественным, похожим на какую-то игру, представилось вдруг ей поведение Ильи. И она потеряла к нему прежний интерес…

А Илья смотрит теперь ей в глаза и видит уже не ту Машу-птицу, которая всегда казалась ему парящей не под куполом цирка, а где-то почти в космическом пространстве. И не ту веселую девочку под новогодней елкой, а совсем другое, настороженное, недоверчивое, наглухо замкнувшееся в себе существо.

– Послушайте-ка, Маша, – говорит он ей вдруг, совершенно неожиданно даже для самого себя, – а не пошли бы вы сейчас со мной на просмотр нового фильма о физиках? Киностудия устраивает его специально для нас, ученых, чтобы мы оценили, как им удалось воплотить нас в кинематографические образы?

– Почему бы вам действительно не пойти? – присоединяется к просьбе сына Ирина Михайловна.

– А моим братьям тоже можно? – не очень уверенно спрашивает Маша. – Им будет это гораздо интереснее, чем мне. Они ведь по-прежнему увлекаются физикой.

– Это, видите ли, вряд ли удастся… – мнется Илья. – У меня всего два билета. Да и то потому только, что мой приятель, Лева Энглин, неожиданно заболел. Но если вы без братьев не можете…

– Почему же не могу? – невольно повышает голос Маша, и на щеках ее проступает легкий румянец. – В&, наверное, думаете, что я без них…

– Ну что вы, Машенька! – обнимает ее за плечи Ирина Михайловна. – Никто ничего подобного не думает. Вы пойдете, значит? Переодевайся тогда поскорее, Илюша!

А Илья, прикрыв поплотнее дверь кабинета Андрея Петровича, спешит к телефону. Торопливо набрав номер квартиры Энглина и услышав голос Левы, он возбужденно шепчет:

– Ты не пойдешь сегодня в кино, Лева. Потом тебе все объясню… Да, да, это не только свинство с моей стороны, но, может быть, и хуже того. Завтра, когда я отчитаюсь перед тобой, можешь не только отругать меня, но и побить. А теперь извини – у меня нет больше времени.

…В зрительном зале Дома ученых Илья встречает много знакомых. Тут и сотрудники его по институту, и приятели отца, часто бывающие у них дома. Все они с любопытством посматривают на его спутницу. Илья самодовольно улыбается, вежливо раскланиваясь с ними. Он очень доволен впечатлением, которое производит Маша не только на них, но и на остальную публику. А она держится так непринужденно, будто не в первый раз тут.

Это, однако, одна лишь игра. На самом-то деле она очень смущена этим почти не скрываемым любопытством друзей и знакомых Ильи. Ей даже начинает казаться, что завтра они будут подшучивать над ним, а он начнет сочинять какие-нибудь небылицы. Может быть, даже хвалиться своим успехом у нее…

Самодовольная улыбка Ильи тоже не выражает истинного душевного состояния его. Он смущен не менее Маши и не без тревоги думает о том моменте, когда погаснет свет.

И вот свет гаснет… Илья ощущает рядом со своей рукой на подлокотнике кресла теплую полуобнаженную руку Маши и почти ничего не понимает из того, что происходит на экране. Он напряженно решает вопрос: можно ли взять Машину руку в свою или этого не следует делать?..

Конечно, Илья не впервые с девушкой в кино. Мало того, он никогда не ломал голову над такими вопросами. С Галей он даже поцеловался в первый же день их знакомства. Правда, и он и она обратили это в шутку, сделали вид, что дурачатся и что все это ничего для них не значит, тогда как на самом-то деле они сразу же понравились друг другу и им очень захотелось поцеловаться. Потом они встречались почти каждый день, но Галя уже не разрешала ему целовать ее, хотя им по-прежнему очень этого хотелось.

Но тут был какой-то совсем иной случай. Что-то делало руку Ильи, лежащую рядом с рукой Маши, невероятно тяжелой. Казалось, что нужно затратить невероятные усилия, чтобы приподнять ее… И Илья так и не решился на это. Он лишь сблизил свое плечо с. плечом Маши, да и то сделал это так, будто в прежнем положении ему было плохо видно происходящее на экране.

Зато сама Маша кажется ему интересующейся лишь сюжетом кинофильма. На самом же деле она с волнением ожидает, что Илья непременно попытается пожать ей руку или, может быть, даже обнять. Но время идет, а Илья лишь прислоняется плечом к ее плечу, да и то, видимо, совершенно случайно. Все его внимание, конечно, поглощено фильмом. Еще бы! На экране сплошная физика: атомные реакторы, синхрофазотроны, яростные споры о тайнах микромира…

Лишь выходя из зала, Илья берет Машу под руку, а в гардеробе очень галантно подает ей шубку.

– Ну, как понравился вам фильм из жизни вашего брата физика? – спрашивает его Маша.

– Я не в восторге, – притворно морщится Илья. – Скучновато все это и явно для нефизиков. Уж очень элементарно… Да и герои списаны явно не с нас.

– А мне казалось, что вы смотрели с большим интересом.

– Я всегда смотрю очень добросовестно, – усмехается Илья.

Когда они выходят наконец из Дома ученых, им сразу же попадается такси.

– Нам чертовски повезло! – радуется Илья. – Я завезу сначала вас, а потом уж к себе.

– Зачем же!.. – протестует Маша. – Я доберусь и сама.

А такси? Разве я поймаю второе так скоро?

– Ну тогда поедемте.

Он садится рядом с Машей и просит ее сказать шоферу, как лучше проехать к ее дому.

Не предпринимает Илья никаких «активных» действий и в такси, полагая, что своей сдержанностью произведет на Машу гораздо лучшее впечатление. Зато говорит, не умолкая. И почему-то все время о Леве Энглине.

– Вы знаете, Машенька, какой он удивительный человек? Истинный физик! Все происходящее воспринимает только с ее позиции и даже мыслит только ее категориями. У него есть и фото– и киноаппараты. И он неплохо снимает. Но фотоснимки называет он стабильным, а кинокадры нестабильным отражением действительности. Это по аналогии с химическими элементами природы. А в театрах реакция Зрительного зала делится у него на сильные и слабые взаимодействия. Это тоже терминология мира элементарных частиц ядерной физики.

У дома Маши Илья распахивает перед нею дверцу такси и помогает выйти из машины. А прощаясь, снимает шляпу и целует ей руку, хотя раньше ни разу еще этого не делал и даже читал в каких-то правилах хорошего тона, что девушкам руки не целуют.

– Надеюсь, мы посмотрим вместе еще не один кинофильм? – с надеждой спрашивает он, не выпуская Машиной руки.

– Если только вы будете приглашать меня на что-нибудь более интересное, – смеется Маша. – Но вы поторапливайтесь, а то счетчик такси нащелкает вам астрономическую цифру.

Братья встречают ее мрачным молчанием.

– А вы знаете, мальчики, где и с кем я была? – весело спрашивает она, сбрасывая с плеч свою шубку.

Братья по-прежнему хранят молчание, и теперь ей даже кажется, что они смотрят на нее осуждающе.

– В чем дело, мальчики? – настораживается она.

– А в том, – произносит наконец Алеша, – что Юра тяжело болен. И все из-за тебя!..

– Как из-за меня? – пугается Маша.

– А так. Он повредил себе что-то, когда бросился тебя спасать. А ты не поинтересовалась даже, почему весь день сегодня его не было в цирке. Мы с Сережей, как только узнали, что он болен, хотели сразу же навестить. Но как же можно было пойти к нему без тебя? И вот человек этот, спасший тебе жизнь, лежит теперь и, может быть, даже умирает, а ты в это время…

– Едем тогда к нему сейчас же! – бросается Маша к вешалке.

– Ну, что ты ее пугаешь, Алеша? – сердится на младшего брата Сергей. – Во-первых, никто пока не умирает, а во-вторых, с Юрой Антон. И потом, поздно уже сегодня.

Маша долго не может заснуть и все думает о Юре. Ей теперь кажется почти преступным, что еще совсем недавно, она сидела в кино рядом с очень галантным физиком Нестеровым-младшим и чуть ли не злилась на него за то, что он так и не обнял ее.

А Юры действительно не было видно сегодня весь день. Он, конечно, мог серьезно повредить себе что-нибудь, но и вида не подать, что ему плохо. А теперь он лежит в квартире тетки один – она, кажется, не вернулась еще из поездки. Может быть, ушел и Антон… Хотя едва ли… Если Юре действительно плохо, Антон ни за что не оставит его одного.

«Он ведь не то, что я… – укоряет себя Маша. – А что, если встать, потихоньку прокрасться к двери и все-таки поехать к нему? Сейчас всего двенадцать… Но нет, братья спят очень чутко, непременно услышат и не пустят ни за что…»

32

К Юре Зарницыны приходят на другой день сразу же после репетиции. Их освободили теперь ото всех выступлений, и вечера в полном их распоряжении.

Дверь им открывает Антон.

– Наконец-то заговорила совесть! – мрачно произносит он, помогая Маше раздеться.

– Так ведь не знали же, что Юра болен, – оправдывается Алеша.

– Раз не было его вчера целый день, не трудно было догадаться, что с ним что-то случилось, – все еще ворчит Антон.

– Мы же все время в новом здании. А у Юры и в старом помещении могли быть дела…

– Нет у нас оправданий, конечно, – прерывает брата Маша. – Виноваты. Однако вы, Антоша, могли бы и сообщить нам, что Юра заболел.

– Не велел он мне этого, – понижает голос Антон. – Сами знаете, какой у него характер. Но хватит об этом! Все разделись? Тогда пошли.

– А что с ним? – спрашивает Маша.

– Ушибы, – шепотом сообщает Антон. – Недели две, а то и больше придется теперь лежать.

– Ого, целая делегация! – смеется Юрий, пытаясь подняться с дивана. – Решили, наверно, что я совсем уже отдаю концы?

– Не смей подниматься, Юрий! – рычит на него Мушкин. – Лежи спокойно. Это твои друзья пришли, а не похоронная комиссия, так что веди себя прилично.

– Как вам не стыдно, Юра, не сообщить нам, что заболели, – укоризненно качает головой Маша.

– Да какая это болезнь! – пренебрежительно машет рукой Елецкий. – Это не столько врачи, сколько Антон меня уложил. А у вас серьезные репетиции, что же я буду беспокоить вас по пустякам? Да и ненадолго этот санаторий– полежу денек-другой и снова к вам в цирк.

Маша садится рядом с диваном и осторожно берет его большую руку.

– Это ведь вы из-за меня что-то себе повредили… Никогда не прощу себе, что так поздно узнала о вашей болезни.

– Ну да что вы, право, – смущается Юрий. – Наверно, Антон наговорил вам каких-нибудь страстей? Но это ему так не пройдет! Уж я-то уложу его основательнее, чем он меня…

– Но это когда выздоровеешь, – деловито уточняет Антон. – А как вы насчет чая? – обращается он к Зарницыным. – Юра тоже бы тогда за компанию с вами.

– Чаю действительно не худо бы, – охотно соглашается Сергей. – Помоги Антону организовать это, Маша. А мы тут пока побеседуем с Юрой.

Он садится на место Маши и берет со столика, стоящего возле Юриного дивана, целую стопку книг.

– Похоже, что Антон вместо лекарств художественной литературой вас лечит? – усмехается Сергей, с любопытством перелистывая одну из книг.

– Да, порекомендовал вот прочесть все это. Он ведь думает, что я пролежу тут не менее года.

– И все поэзия, – замечает подсевший к Сергею Алеша. – Блока я и сам всегда с удовольствием читаю. А вот о Петрарке только слышал.

– Да где вам, физикам, читать Петрарку! – усмехается вернувшийся с кухни Антон. – Вы больше Винером увлекаетесь. А между прочим, у Юры с Петраркой много общего, хотя Юра об этом и не подозревал до тех пор, пока я не дал ему почитать великого итальянского поэта.

– Может быть, тогда и нам объясните, что же у них общего? – просит Маша.

– А общее у них то, – с неестественной для него грустью произносит Антон, – что Франческо Петрарка почти все свои лирические стихотворения посвятил прекрасной и очень гордой даме – мадонне Лауре. А Юра Елецкий обрек себя на то, чтобы всю жизнь рисовать только Машу Зарницыну.

– Ну, знаешь ли, Антон!.. – скрежещет зубами Юрий, снова делая попытку подняться.

– Ну, ну, только без буйства! – смеется Маша, осторожно укладывая его на диван.

Маше очень приятно тут с так неправдоподобно влюбленным в нее Юрой, с остроумным, все знающим Антоном, с братьями, которых любит она больше всего на свете. Сидеть бы так весь вечер за чаем, болтать о разных пустяках, слушать то иронические, то гневные Антоновы тирады, но ведь надо и домой…

И вдруг резкий звонок! Антон настороженно смотрит то на дверь, то на Юрия.

– Открывай, чего ждешь? – кивает ему Елецкий.

– Так ведь Митрофан, наверное…

– Ах, черт бы его побрал!

– Я его сейчас с лестницы спущу! – воинственно засучивает рукава Антон.

– Ладно, в другой раз! – примирительно машет рукой Юрий. – Впусти.

А Митрофан Холопов, ибо это действительно он, стоит за дверью, все нажимает и нажимает кнопку звонка.

– Ты что! – набрасывается на него Антон. – Не знаешь разве, что Юра болен? Чего раззвонился?

– А вы чего не впускаете? И по телефону к вам нельзя дозвониться.

– А нам не о чем с тобой…

– Чего не о чем? Не знаете ведь еще…

– И.знать не хотим.

– Ну ладно, – осторожно отстраняет Антона Холопов, – не петушись. Дай с Юрой поговорить. О, да тут весь цирк. Привет вам, космонавты! Рад вас видеть! Помогите мне этих донкихотов уговорить. Не хотят на киностудию идти. Отличную работу им предлагаю. Кстати, могу и вас…

– Нет, спасибо, – торопливо перебивает его Маша. – Нам и в цирке неплохо.

– Что значит – неплохо? Да вы понимаете хоть разницу между цирком и кино? Кино – это многомиллионная аудитория, мировая известность…

– А ты знаешь, Митрофан, – спокойно прерывает Холопова Юрий, – Антон собирался ведь с лестницы тебя спустить, и я уже жалею, что отсоветовал ему сделать это.

Кажется почти невероятным, что маленький, щуплый Мушкин смог бы справиться с этим бородатым верзилой, однако не только Зарницыны, но, видно, и сам Холопов не сомневается, что он сделал бы это.

– Я с вами, как с интеллигентными людьми, – обиженно произносит Митрофан Холопов, медленно направляясь к Двери, – а вы хамите. Хорошо, я уйду, но вы еще пожалеете, что отвергли мои предложения…

– Катись! – кричит ему вдогонку Антон Мушкин.

Илья звонит Маше спустя два дня после того, как они были в Доме ученых.

– Здравствуйте, Машенька! – весело кричит он в телефонную трубку. – Ужасно соскучился по вас. Вы и представить себе не можете, как хочется повидаться с вами…

– Нет, нет! – слишком уж поспешно, как кажется Илье, перебивает его Маша. – Вы извините и не обижайтесь на меня, пожалуйста, но я не могу. Серьезно болен Юра. Спасая меня, он сильно ушибся и теперь лежит в постели. Вам рассказывала Ирина Михайловна, как я сорвалась с трапеции? Если бы не он, я бы, наверно… А теперь он лежит в постели, и я считаю своим долгом…

– Ну, извините тогда, – теперь уже Илья перебивает Машу. – Я вас понимаю. Передайте, пожалуйста, Юре привет от меня.

Конечно, все это совершенно естественно и всякая другая девушка поступила бы так же, как и Маша, и все-таки Илья не может подавить в себе чувство горечи. Могла бы она объявить ему об этом и не таким категорическим тоном.

«Буду теперь холоден с нею, – решает он. – И никаких приглашений она от меня больше не услышит. Черт меня дернул, однако, похвастаться перед Левой, что сегодня я снова иду с ней в кино!..»

33

Ирина Михайловна давно уже заметила, что Илья явно охладел к своей цирковой антигравитационной установке. Вот пошла уже вторая неделя с тех пор, как был он возле нее в последний раз.

Ей, правда, известно, что он теперь с утра до ночи в институте отца. Даже вечерами его трудно застать дома. И по воскресеньям пропадает он где-то. Раз только вся их семья обедала вместе. Но Илью и за обедом нельзя было ни о чем спросить – он все время ожесточенно спорил с отцом.

Это был их обычный спор о научных проблемах, смысл которых Ирине Михайловне был не совсем ясен. На этот раз, однако, спорили они уже не как противники, а как единомышленники, и не по принципиальным, а лишь по каким-то частным вопросам. И уже одно это радовало Ирину Михайловну.

Лишь после обеда ей удалось наконец спросить сына:

– А как же с цирком, Илюша? Ведь там твоя установка. Разве она не интересует тебя больше?

– Это пройденный этап, мама.

– То есть как это пройденный?

– Аппаратура моя работает там исправно, а физическую суть явления изучаем мы теперь в институте на новой установке. В общем, делаем в институте то, что сделать в цирке просто невозможно.

– Выходит, что цирк и не нужен был вовсе?.. – разочарованно произнесла Ирина Михайловна.

– Почему же? Очень даже был нужен! Он дал возможность повторить мой эксперимент, многое уточнить и значительно упростить мою новую лабораторную установку. Действует она у нас теперь безупречно.

Работа антигравитационной установки действительно кажется Илье почти идеальной. Однако на другой день после этого разговора с матерью, возвратившись с совещания в Академии наук, он сразу же замечает на подвижном, не умеющем ничего скрывать лице Левы Энглина явные следы тревоги.

– Что случилось, Лева? – предчувствуя недоброе, поспешно спрашивает он Энглина, находившегося весь день возле антигравитационной установки.

– А почему ты решил, что должно что-то случиться?

– Я это не решил – это начертано на твоей физиономии.

– Но в общем-то ничего, пожалуй, и не случилось, – смущенно пожимает плечами Лева. – Показалось только…

– Что показалось? – наседает на него Илья.

– Это было, какое-то мгновение… Доли секунды…

– Да что же, в конце-то концов?! – уже выходит из себя Илья. – Что за манера такая – выматывать нервы!

Лева пугливо озирается по сторонам, будто опасаясь, что его может кто-нибудь услышать, а нетерпеливый Илья хватает его за отвороты лабораторного халата.

– Ты что, хочешь, чтобы сюда собрался весь институт? – сердито шипит на него Лева. – Не устраивай здесь, пожалуйста, демонстрацию приемов самбо, не привлекай к нам излишнего внимания. Это сейчас ни к чему…

– Но что же все-таки тебе показалось, черт побери?

– Показалось, что потенциал гравитационного поля в зоне действия твоей установки нестабилен… На какую-то долю секунды гравитация в этой зоне восстанавливается до нормы. А ты понимаешь, чем грозит это Зарницыным?

Пораженный Илья стоит несколько мгновений, не произнося ни слова. Он слишком хорошо представляет себе, как это может сказаться на полетах воздушных гимнастов. Ему даже начинает казаться, что с ними уже случилось что-то…

– Что же делать, Лева? – растерянно спрашивает он. – Надо немедленно прекратить репетиции Зарницыных.

– А ты понимаешь, что это будет значить для них? Не только их номер, но и вся цирковая премьера полетит к черту. И потом, мне ведь это могло только показаться…

– Когда это произошло?

– Утром, как только ты ушел. С тех пор я не свожу глаз с приборов, и ни один из них не регистрирует никаких отклонений от заданного режима. Стал даже записывать их показания на магнитную и фотографическую пленку. Вот просмотри сам эти записи. Наверно, мне это только показалось…

– На всякий случай Зарницыных нужно все-таки предупредить, чтобы они были поосторожнее.

– Зачем? Чтобы вселить в них чувство неуверенности? Они ведь давно уже работают в поле пониженной гравитации, и ничего с ними не случилось. Их установка других масштабов, и вполне может быть, что на ней не проявляется нестабильность.