Текст книги "Думай, что говоришь"

Автор книги: Николай Байтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Собака

– Подожди, – сказал Боря. – Всё непонятно. Давай сначала. Ты долго её не видел перед этим?

– Три месяца.

– Так. Зашла, говоришь, на работу. Во сколько?

– Часов в одиннадцать. Я только пришёл с оперативки. И я не один был в комнате. Толян, Костя… ещё кто-то, не помню…

– Узнали её?

– Конечно. Поздоровались. Ещё говорят: какая ты стала красивая.

– Так чтов ней было не так? Что, ты говоришь, тебя удивило?

– Очень сильно накрашена. Глаза, губы. Я не уверен, но, по-моему, даже нарумянена…

– А стрижка?

– Обычная. Но потом, когда вышли в коридор —

Тут я опять запнулся. Голова закружилась: настолько резко возникло точувство и настолько оно, как ключ в замок, вошло в нынешнее… Теперь повернуть – —

– Ну что, что? – гнал Боря.

– Мне показалось, что она была как-то ненормально возбуждена. Движения странные… Слишком резкие, что ли. Совсем ей не свойственные.

– А голос?

– Голос был немного выше. И напряжённее. Но я приписал это возбуждению тоже. Я не спрашивал…

– Понятно. Дальше что? Что она сказала? – Постарайся точнее.

– Ну, дословно я не могу теперь… Сказала, что ей надо срочно уехать. А подруга уехала на море и оставила ей собаку.

– Какая подруга?

– Не назвала. Просто подруга.

– Точно помнишь?

– Да. Она сказала только кличку собаки, чтобы я мог гулять… Берта.

– Так. И надолго она собиралась слинять?

– На несколько дней.

– Что значит «на несколько»! Ты же должен был планировать своё время.

– Кажется, речь шла о неделе. Но я сказал, что смогу только раз в день: после работы, вечером…

– Ну ладно. Теперь давай про квартиру. Что она говорила?

– Ничего. Предупредила, что сделала перестановку и чтобы я не удивлялся и… ничего… не трогал… И при этом она – —

– Спокойно, спокойно! На, выпей.

– Ну, как?

– Здорово! Ты, Боря, просто – —

– Стараюсь… Теперь давай: «при этом она—»

– Дёрнулась… Ты понимаешь, какая-то гримаса… и почти не успел заметить… Но только…

– Что?

– Только мелькнуло чувство – я не успел его осознать, а сейчас, задним числом, понимаю… – что этому выражению лица нет никакого названия, потому что… ему ничто не соответствует из переживаний…Ты понял?

– Как-то где-то улавливаю… А что ключ? он у тебя сейчас?

–  О господи!.. Я совсем забыл!.. Ох ты, подожди… Должен быть… Куда ж я его…

Я стал судорожно шарить на себе. Потом кинулся к куртке, достал свои ключи. Того не было.

– Ладно, неважно, хрен с ним, – сказал Боря нарочно пободрее. – Оставил там, должно быть.

– Да, наверное. Я же вылетел оттуда, как – —

– Ты и сейчас хорош.

Боря открыл окно и закурил. Шум улицы и гарь здесь были вечные. Они немного рассеивали. «Он правильно делает», – подумал я.

– Продолжай про квартиру. Когда ты туда вошёл, что там было?

– Видишь ли, мне и раньше её вещи казались немного… слишком блестящими… Поэтому я не очень удивился, тем более она предупредила… А перестановки она делала каждый год.

– И всё же она зачем-то предупредила.

– Ну, было много просто новых вещей. На кухне какой-то комбайн, вытяжной шкаф… Холодильник почти до потолка, я таких не видел… в комнате акустическая система – совершенно чудовищная… всюду какие-то причудливые лампы, трубки дневного света…

– Ты не трогал? Не пробовал всё это включать?

– Нет… Честно говоря, я не особенно и разглядывал. Я старался оттуда скорей уйти.

– Боялся?

– Не то чтобы боялся… Как бы тебе сказать… У блеска должна быть определённая мера, некая граница, за которой вещи начинают терять свою естественность… Она и раньше не чувствовала этой меры, а здесь мне показалось, она дошла прямо до какого-то надрыва…

– То есть она шла в этом направлении?

– Боря, я не знаю… Ведь я только один раз зашёл и глянул мельком… Я теперь вот пытаюсь вспомнить ощущение… Сразу выбежала собака в переднюю… Я только заглянул в кухню: есть ли у неё еда. Там ещё стояла кастрюля геркулесовой каши, довольно свежей… Поискал поводок. Поводок был в комнате…

– А какая собака?

– Колли. Кажется, молодая… Очень ухоженная.

– Пошла с тобой? не рычала?

– Нет, вполне дружелюбная и воспитанная.

– Сколько было времени?

– Около восьми. Очень жарко. Все окна закупорены. Духота… Шторы были не задёрнуты, и за день так всё раскалилось – какое-то пыльное марево… Я подумал: потом я ей открою, а то она сдохнет в этом климате со своей длинной шерстью… Ну и повёл её на канал купаться. Самому захотелось окунуться… Купались с полчаса. Она побегала. Потом возвращаюсь – ключа нет. Ну, выронил, стало быть, из брюк, когда раздевался. А где там найдёшь в песке? Пришлось вести её к себе…

– Ключ был без брелка?

– Да, просто ключ – плоский, жёлтенький.

– И где ж ты его нашёл сегодня?

– Вот в джинсах за отворотом. – Я показал на штанину. – Стал утром вытряхивать песок – как он туда заскочил – трудно понять… Но теперь-то уж… всё может быть… я даже не знаю… Налей ещё рюмку… Но я не особенно и думал, я сразу только: «а! ну, вечером отведу домой!»

– С облегчением?

– Вроде да.

– А почему?

– Ну, как-то… Немного досадно было, что потерял…

– Но ты точно уверен, что ключ был тот самый?

– А какой же? – Не знаю! Я уже ничего не знаю… Слушай, а ты уже меня начал анализировать, да?

– А что мне – —

– Правильно делаешь…

– Нет, погоди, а что мне остаётся? Передо мной только ты и твои слова… Э-э! давай, старый, не комплексуй, всё нормально. Хлопни вот и переходи к финалу. Только не мямли, а то я сам свихнусь с тобой… Чётко, жёстко, документально: минимум эмоций, максимум подробностей… давай.

– Постараюсь… Пришёл с работы… Да, она ждала прямо под дверью и скулила. Думаю: наверно, очень нужно… Прицепил поводок и сразу повёл. Она сперва потащила, но потом, когда я отпустил, почти не бегала. Мы и прошлись-то минут пятнадцать – до её дома – ну вот… Поднялись на этаж… хочу открыть… ключ не лезет… Я как-то… что такое? так как-то ещё ткнул его… стоп, стоп – ещё поглядел на номер квартиры… Почему я не держал поводок? Она сзади – шур-шур – лапы – побежала… на площадку и… на лестницу куда-то… Я: «Берта!» – повернулся к ней, вышел… Лифт шумит… Останавливается… двери… и – Ида… У меня дыхание прервалось на какое-то время… Да… Погоди…

– А она-то удивилась?

– Ой… тут я вряд ли… я как-то смутно… Подожди, сейчас… Вроде и удивилась. Но она была просто страшная: усталая какая-то, серая. Взглянула: «Ты откуда?… ты что?.. ты ко мне? – вот так как-то вяло. – Ну заходи», – пошла вперёд. Я: «Постой, пёс убежал… пса надо…» – «Какого пса?» – не оборачиваясь… дверь отпирает… – «Берта куда-то…» – «Что?.. Я очень плохо себя чувствую, ты извини. Ничего не соображаю… Заходи…» Ну, и я уже не знаю, как – вроде в тумане… «Ты сегодня вернулась?» – «Откуда?.. Чай будешь пить? Ну, заходи…» – «Куда ты позавчера…» – «Куда?» И вдруг я понимаю, что всё старое… Мы уже стояли в кухне, и – ничего нет… Я… А она вдруг обернулась, посмотрела, да так резко вдруг, злобно: «Ты чего! ты чего!» – на меня… Ну, я бросился назад, выскочил на улицу, не помню как…

– Так, ну вот теперь хоть что-то проясняется, – сказал Боря. – Хотя по-прежнему трудно…

Он снова взял папиросу, прошёл по комнате к двери, потом обратно.

– Непонятно, почему ты всё-таки не спустился сперва за собакой.

– Не знаю… Я как-то…

– Ты уже понял, что её нет? Сразу?

– Не знаю…

– Или она намеренновела тебя за собой, в квартиру?

– Да нет как будто… Понимаешь, я был настолько – —

– Нет, я всё же не понимаю. Какой-то сути я здесь не улавливаю… Вот именно этого момента: чего ты так испугался? Ну, сели бы пить чай, ну и спросил бы прямо, что было и чего не было. Ведь ты был спокоен… Хм… спокоен до какого момента? ну-ка вспомни точно – —

– До… кажется, до – как ключ не подошёл к двери… И потом всё, как лавина… поехало – и – Боря, я испугался – всего… всего вместе!

– Ладно… Хотя я думаю, ты испугался ещё раньше… знаешь, старый, я тебе так скажу: я не вижу никакой необходимости тебе у меня ночевать… Даже наоборот. Сейчас поедем вместе на твою хату, посмотрим. И, если будет нужно, я там с тобой заночую. Потому что надо кончать с этим делом. Ты понял?

– Да, пожалуй…

– Пошли, пошли…

– Пожалуй, ты прав…

– А хочешь, – продолжал он, выйдя на улицу, – сейчас зайдём к тебе, а после к Иде. Давай?

– Да она уже спит, наверное.

– Ага! Вот это уже – молодцом! Ничего, мы её разбудим.

Но когда спустились в метро, немного примолкли. Вагон шумел, и каждый задумался.

– А я тебе тоже… могу… я не рассказывал, что со мной было в армии?

– Нет.

Но он вдруг раздумал рассказывать.

– Ладно, после…

Ехали совсем молча.

Я как будто и не выпил ничего. Опять темнота пошла наползать. И чем ближе, тем гуще. Опять мысли все улетели, как пузырьки из стакана, – словно кто-то крутит меня.

– Давай мне ключи, я открою, – сказал Боря, когда уже шли по лестнице.

Открыл.

Я за ним.

– Свет включи… здесь, справа…

– Ну… И что? —

Всё спокойно. Постояли в прихожей, оглядываясь.

Он сунулся в комнату, зажёг там свет. Я зажёг на кухне…

Дверца под раковиной была открыта, и помойное ведро стояло на полу посередине.

–  Боря!!! – завопил я.

Он подбежал, и мы увидели в ведре четырёх мёртвых щенков.

Живые ученики

Кондратий сказал:

– Вы не смущаетесь, когда видите, и правильно делаете. Когда я читаю, я действительно смущаюсь, но это происходит не оттого, что я вижу буквы, а то, что за ними: смысл и всякое там.

Ученики сказали:

– Нам принесли мёртвую женщину.

– Она не могла здесь взяться, – сказал Кондратий.

– Однако же нам принесли, – повторили ученики.

– Откуда она? – спросил Кондратий.

– Не знаем.

– И что вы хотите сказать?

– А то, что бес соблазняет нас, когда мы глядим на неё.

Кондратий опустил глаза и подумал.

– Её надо предать погребению, – сказал он после молчания.

– Мы не осмеливаемся, – ответили ученики. – Сделай это.

– Я не готов на неё смотреть, но сделаю это ради вас. Где она?

– Мы поднесли её ко входу в пещеру.

– Вы несли на руках?

– Именно так.

– Кто нёс?

– Все по очереди.

Кондратий вышел и, прикрыв глаза триперстием, взглянул на неё.

– А кто убил?

– Мы не знаем, – сказали ученики. – Убил кто-то, кто был с нею прежде.

Кондратий стал заступом разбрасывать песок. Ученики запели молитву. Женщина была старуха. Её маленькое, костлявое, сморщенное на солнце тело было совершенно обнажено. Ей, может быть, не довелось дожить и до тридцати лет, но это была старуха, как водится в тех областях Египта и близлежащих стран.

Женщина испустила вздох и застонала.

– Дайте мне воды, – произнесла она и села, не открывая глаз.

Кондратий, отложив заступ, пошёл в пещеру и вернулся, неся кружку, наполненную водой до половины. Женщина стала жадно пить, не открывая глаз.

– Кто из вас молился сейчас о том, чтобы Бог воскресил её? – спросил Кондратий учеников.

Они молчали, объятые ужасом.

– Я помолюсь, и, если Бог захочет, Он откроет мне, кто это сделал. Но для вашей души полезнее, чтобы вы сами сказали.

– Оставь их, – сказала женщина, не открывая глаз. – Я сама молилась о том, чтобы Бог меня воскресил.

– Зачем?

– Потому что ты собрался меня зарыть, и я испугалась. Я подумала, что песок забьётся мне в нос и рот и я не смогу дышать.

– Но разве ты не была мертва?

– Мертва? – повторила женщина удивлённо и открыла глаза. – Конечно, я была мертва. А разве ты не мёртв? Но и ты бы испугался, если б тебя начали закапывать.

– Ты ошибаешься, – возразил Кондратий. – Многие, многие страсти меня обуревают, и потому я никак не мёртв.

– Страсти обуревают всех – и живых, и мёртвых. А то не было бы ада. Но ты не можешь различать, и поэтому ты – мертвец. Ты знаешь, сколько странников приходило в гости к Аврааму?

– Трое.

– Так. Ты знаешь это, потому что читал. А знаешь ли ты, сколько у тебя учеников?

Кондратий обвёл взглядом стоящих учеников, но не мог ответить. Страх напал на него. Он попробовал сложить пальцы крестом и поднести к глазам, но это не помогло: он всё равно не мог сосчитать учеников.

– Видишь, ты не знаешь, – сказала женщина. – Их трое. – Она подняла вверх скрюченные три пальца и показала ему.

– Разве? – удивился Кондратий. – Их тоже трое?

– Нет, нас четверо, – сказали ученики.

– Кто же из вас четвёртый? – спросила женщина.

Ученики молчали.

– Они не знают этого, – сказала женщина Кондратию, – потому что четвёртым учеником была я. Они были мертвы, как ты и я, но они вчера воскресли и увидели, что я – женщина. Они не знали, что со мной делать, и, подумав, принесли меня сюда.

– Кто же их воскресил?

– А кто может воскрешать, кроме Бога?

– Я не дерзаю сказать, что ты лжёшь, – скромно сказал Кондратий, – но ответь мне, почему же они теперь утверждают, что их четверо, если теперь они различают, а раньше, когда были мертвы, не различали?

– А почему ты меня спрашиваешь об этом? Спроси их. Разве тебе позволено разговаривать с женщиной?

Кондратий смутился и не знал, что ответить.

– Напрасно ты смущаешься, – сказала она. – Это они сказали тебе, что я женщина, а сам ты этого не знаешь и всегда разговаривал со мной, равно как и с ними. Теперь же тебе следует обращаться только к ним.

Кондратий осторожно посмотрел на учеников. Он снова попробовал их сосчитать, и снова у него не вышло.

– Что вы на это скажете? – спросил он. – Почему вы решили, что вас четверо?

– Мы не знаем, – сказали ученики. Потом, поразмыслив, они сказали, не глядя на женщину, а только кивнув в её сторону: – Может быть, потому, что она теперь тоже ожила?

Кондратий задумался. Он отвернулся от них и, ничего не сказав, пошёл в пещеру.

Пигмалион

Саид много лет ходил из города в город без всякой цели. Однажды он пришёл в Коканд и у ворот дворца увидел три человеческих головы, воздетые на пики. Одна голова совсем почернела и ссохлась – собственно, это был уже только череп. За две остальные спор вели мухи и вороны.

На базаре Саид узнал всю историю. – Оказывается, это дочка эмира здесь чудила, никак не хотела выходить замуж. Она поставила такое условие, какого никто не мог выполнить, и рубила головы без всякой пощады, чтобы другим неповадно было свататься. Но всё равно приезжают знатные женихи. Вот этот последний – …

– А какое условие? – спросил Саид.

– Она будет спать, а ты её разбуди, понимаешь, так, чтоб ей было приятно! А? – каково? Поди узнай, что ей приятно, что нет! Она и не признается, если не захочет, – «Ступай к палачу», – скажет – и всё… И проверить ничего нельзя!

– Так нечего туда и соваться, я так считаю, – сказал торговец тканями. – Пускай и чахнет в девицах всю жизнь, раз она такая, правильно? Кому она нужна-то? – подумаешь!

– Не скажите, – возразили ему. – Она – красавица. Лакомый кусочек. К тому ж дочка эмира – это как, а?.. Нет, многие ещё соблазнятся…

– «Красавица»! – Да кто её видел-то?!.

– Да уж! Кто видели, те —

Саид некоторое время молча послушал эти разговоры, потом снова пошёл к дворцу.

У ворот сидели два стражника и играли в каллах белыми камешками.

Саид почтительно приветствовал их и сказал:

– Уважаемые, могу я попытать счастья?

– Чего? Сыграть с нами? – не поняли они.

– Нет. Я хочу посвататься к прекрасной Хингаб.

– Куда тебе! – возмутились стражники. – Тебя и на двор стыдно пускать, такого оборванца, не то что в спальню! Здесь знаешь какие женихи приезжают!..

– Знаю! – перебил Саид, указывая на головы (пики были укреплены низко – рукой можно дотянуться). – Однако теперь по ним не скажешь – были они в лохмотьях или в шёлковых халатах, верно? Поэтому не гоните меня, достопочтенные, а лучше рас-судите-ка, что идущие на верную смерть все равны между собою. А различия в одежде перед лицом этого поступка настолько ничтожны, что не стоит даже тратить и минуты из драгоценного времени нашей жизни на их обсуждение.

Эта речь заставила стражников призадуматься. Они посмотрели на головы. Потом опять посмотрели на Саида, но уже иначе – и с явной жалостью.

Тот из стражников, что был помоложе, спросил, понизив голос:

– Тебе жизнь опостылела? Признайся!.. Устал бродить по дорогам?.. Всё видел, так? Нового ничего уже не увидишь. Хочешь сразу со всем покончить, так, да?..

Но старший стражник сурово взглянул на молодого и дал знак замолчать.

– Хорошо, я доложу о тебе главному евнуху, – сказал он Саиду. – Но сейчас ещё рано. Ты погуляй по городу, посиди в чайхане и приходи, когда совсем стемнеет, часа через четыре. Может, пока пройдёшься, так и передумаешь, повыветрится блажь-то из башки…

Когда последняя, жёлтая, полоска заката за минаретами стала пепельного цвета, а потом быстро растворилась в тёмно-лиловом воздухе, Саид опять подошёл к воротам.

– Это ты? – сказал стражник вяло, без удивления. – Иди за мной. Я доложил. Главный евнух ждёт.

В темноте они молча пересекли внутренний двор и остановились у какой-то железной двери. Стражник трижды ударил в неё. Они ждали. Прошло довольно долгое время, стражник больше не стучал. Наконец дверь открылась, появился сморщенный безбородый старичок в розоватом тюрбане и, подняв над головой масляную лампу, стал пристально разглядывать Саида. Постепенно он приблизился к нему почти вплотную, а глаза его сощурились и совсем пропали в морщинах, так что казалось – он не смотрит, а обнюхивает… Но вот он отступил назад, кивнул и сказал: «Ждите».

Скрылся. Загремел засовами, запирая дверь. Стражник сел на каменный порог и стал глядеть на звёзды. Саид примостился рядом. Прошёл час, а может и больше, они не произнесли ни одного слова.

Когда звёзды заметно передвинулись относительно башни дворца, главный евнух появился опять и жестом пригласил Саида следовать за собой. Казалось, во дворце, кроме них, нет ни души. Они прошли по тёмным коридорам, спустились и поднялись по нескольким лестницам и вышли в большую залу, устланную коврами и хорошо освещённую.

Здесь старик обратился к Саиду с краткой речью, объясняющей, что ему предстоит:

– За этой дверью, – он кивнул, – спальня принцессы. Принцесса уже заснула. Ты туда войдёшь. Я закрою дверь и буду снаружи до тех пор, пока она не позовёт. Как только она меня позовёт, так сразу… – Он кивнул зачем-то на большой медный таз, стоящий рядом с дверью, и пояснил: – Головы отрезаю я сам.

– А прекрасная Хингаб уведомлена о том, что к ней сегодня придёт искатель её сердца? – спросил Саид.

Евнух не удостоил его ответом, но тысячи мелких морщин на его лице задвигались и собрались в какие-то странные узлы, которые Саид неуверенно истолковал как улыбку. Старик молча и резко распахнул перед ним дверь спальни. Он вошёл.

В спальне царила тьма. Нельзя даже было видеть её размеров, потому что стены и углы тонули во мраке. Лишь у кровати, которая, наверное, стояла посередине, горел на низком столике масляный светильник. Саид подошёл и увидел рядом с постелью табурет, крытый ковром. Он сел на него.

Перед ним в подушках смутно серело лицо принцессы, но насколько она была красива – он не мог разглядеть, потому что боялся приподнять лампу: вдруг принцесса проснётся! Саид тихо полез в свой пояс и достал небольшую глиняную трубку и потёртый кожаный кисет с гашишем. Он набил трубку и раскурил от светильника.

Потом чуть-чуть дунул в лицо принцессе и произнёс – тихо, но отчётливо:

– Ну, Нарундил-Садучок, рассказывай!

–  А что? – живо отозвался Нарундил-Садучок. – Рассказывать – так рассказывать…

Я не знаю, что тебя в данном случае интересует… Ну, вот, к примеру, – шли через пустынную местность три путника… Шли-шли – и застигла их в пути ночь. А поскольку в местности той приходилось опасаться разбойников, то и решили они всю ночь жечь костёр и по очереди бодрствовать – чтобы, так сказать, караулить. Разделили ночь на три стражи по три часа…

– А как они узнавали время, Нарундил-Садучок?

–  Очень легко – по звёздам. Все трое были опытные путники. Они заметили дерево, которое делило небосвод пополам, и два куста, делившие пополам обе половинки. Когда звезда от первого куста доходила до дерева, тогда первый сторож должен был разбудить второго. А когда она доходила от дерева до второго куста, тогда второй будил третьего… Но ты отвлекаешься на какие-то мелочи, а я между тем стараюсь тебе передать нечто гораздо более важное…

– Говори, говори, я больше не буду тебя перебивать, обещаю.

–  Итак, двое уснули, а третий остался у костра. Но ему очень быстро сделалось скучно. К тому ж и сон начал одолевать. Надо было чем-то занять себя. А чем? – Он был искусный резчик, и он решил показать товарищам своё мастерство. Взял бревно и вырезал из него фигуру прекрасной девушки.

– Где же он взял бревно в пустыне, Нарундил-Садучок?

–  Ты невнимателен. Я сказал не«в пустыне», я «в пустынной местности». А из чего бы они сложили костёр? Я же только что упомянул, что там были деревья и кусты.

– Прости, Нарундил-Садучок. Я, конечно, глупец… Но я всё-таки в толк не возьму – как это он всего за три часа мог вытесать большую фигуру?

–  Да, мог. Потому что он былочень искусный резчик!.. Потом он усадил девушку в некотором отдалении от костра и разбудил следующего сторожа, а сам лёг и заснул.

Второй посидел немного и вдруг почувствовал беспокойство. Ему показалось, что кто-то на него смотрит из мрака… Оглянулся – и точно: там присутствовала какая-то фигура… Он окликнул – тишина. В страхе он приблизился и обнаружил эту девушку, вытесанную из бревна. «Ага, – понял он, – это мой товарищ решил подшутить надо мной! Что ж, неплохая шутка, её не грех и продолжить».

А надо сказать, что этот человек был искусный портной. Он взял ткань и скроил из неё, а после сшил – прекрасное платье для этой девушки. И нарядил её в это платье…

– Где же он взял ткань в пустыне, Нарундил-Садучок?

–  Из своего мешка. Так случилось, что у него с собой была ткань, почему так не могло случиться?

– И он не пожалел её для этакой забавы?

–  Вот не пожалел. Им, надо полагать, двигала гордость, которая свойственна различным сословиям ремесленников…

– То есть ты хочешь сказать, что он – мало того что кроил и шил при свете костра – это ладно! – но как он вдевал нитку в иголку?

–  Так и вдевал! Это легко понять, если учесть, что это былочень искусный портной… Но мне надоело. Если ты будешь так придираться к каждому слову, я просто замолчу, и конца истории ты не узнаешь.

– Рассказывай, рассказывай! Клянусь тебе, что я весь – внимание и повиновение!

–  Ты клялся уже трижды!

– Ты невнимателен, Нарундил-Садучок. Я клянусь всего во второй раз, и за мной остаётся ещё третья клятва, самая решительная и достоверная. Так что, я надеюсь, ты всё-таки успеешь закончить историю. Продолжай же…

–  Ну что ж, поглядим, что из всего этого выйдет…

Итак, прошло ещё три часа, второй разбудил третьего, а сам лёг и заснул.

Третий посидел-посидел и вдруг почувствовал беспокойство. Ему показалось, что кто-то смотрит на него из мрака… Оглянулся – и точно: там присутствовала какая-то фигура… Окликнул – тишина. Он осторожно приблизился и увидел девушку, вырезанную из бревна и одетую в великолепное платье. «Ага, – понял он, – это первый мой попутчик подшутил, а второй продолжил его шутку. Они хотят показать мне, какие они искусные мастера и – ктоя по сравнению с ними? Что я умею?»

А надобно сказать, что этот человек был священник Бога Всевышнего. Он не знал никаких ремёсел, а умел только молиться. И он ужаснулся легкомыслию своего товарища, который ради суетного бахвальства нарушил заповедь, вытесав эту девушку. «Несчастный! – что он ответит Богу в день Суда, когда Бог спросит, почему его творение мертво посреди всеобщего воскресения и может ли он оживить его? На что он надеется? Горе ему! – Не поможет ему тогда его человеческое мастерство, и ангелы бросят его в огонь вечный! И нас, его спутников, бросят туда же, ибо мы не предостерегли его, а, напротив, готовы были сочувствовать ему и участвовать в его глумлении…» – Помыслив так, священник пал на землю и в полном сосредоточении и страхе стал молить Всевышнего о том, чтобы Он пощадил их всех и вдул сейчас душу живую в этот истукан, вытесанный из бревна и одетый в роскошное платье. И так горячо, исступлённо молился он, что Всевышний внял его просьбе…

– Вот в это, Нарундил-Садучок, гораздо легче поверить, чем во всё предыдущее. Ибо Аллах Великий если уж приходит на помощь верующим в Него, так приходит сразу. Здесь и не нужно трёх часов, достаточно одного мгновения…

–  Постепенно стало рассветать. Слабым румянцем замерцали верхушки дальних кустов, и небо приблизилось и побледнело. Проснулись птицы и защебетали кругом. Проснулись и те два путника, которые спали…

Проснулись – и что же видят? – Их товарищ сидит невдалеке от костра и беседует с какой-то красавицей.

– Хм… О чём же они беседовали, Нарундил-Садучок?

–  Конечно, они беседовали об Аллахе Великом и о Его творении. И девушка отвечала священнику скромно, но настолько разумно, что он не переставал поражаться развитию её ума. Он не мог постигнуть, как эта девушка, которая всего несколько часов назад была какой-то деревяшкой, теперь разговаривает на равных с ним, много лет обучавшемся в медресе.

Между тем двое его спутников узнали в этой красавице ту, которую один из них вырезал, а другой нарядил. И тогда жаркая ревность заполыхала в их сердцах, и они – все трое – ожесточённо заспорили, кому из них девушка должна принадлежать…

– Ну, Нарундил-Садучок, я думаю, портному-то особо рассчитывать было не на что! Ведь что значит какое-то платье, пусть даже очень красивое, по сравнению с телом и душой, так?

– Да, но портной упирал на то, что он больше всех потратился: он израсходовал дорогую материю, в то время как другие…

– Ясно, ясно. Это-то всё понятно… Но ты мне скажи, Нарундил-Садучок: ты сам-то что думаешь по этому поводу? Кому должна принадлежать девушка?

И в этот момент принцесса вдруг резким движением села на постели и, не открывая глаз, сказала громко и повелительно:

– ОНА! ДОЛЖНА! ПРИНАДЛЕЖАТЬ! СВЯЩЕННИКУ!!!

Потом она широко раскрыла глаза и сказала:

– Ах!..

А затем, скосив смущённый взгляд на Саида и заливаясь румянцем, пролепетала:

– …а я должна стать твоей женой…