Текст книги "Думай, что говоришь"

Автор книги: Николай Байтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Искушение поэта в снежной пустыне

Звонок. Я включил аппаратуру, увидел на экране человека – высокого, сутулого, в спортивной куртке. Позади него стоял жёлтый лендровер. Там никого не было. Один приехал.

Я спросил:

– Кто вы, мистер?

– Вам привет от Сэма Тилбота, – сказал гость. – Он просил привезти ему дюжину зайцев.

Это был пароль. Я нажал кнопку, ворота открылись. Он залез в машину и въехал во двор. Я нажал кнопку, ворота закрылись. Я вышел ему навстречу. Он подъехал к крыльцу и стал выгружать – всё, что они обычно возят: лыжи, ружьё в чехле, рюкзак с вещами.

Забросил всё за плечо и шагнул ко мне, протягивая узкую ладонь:

– Вы – Фрэд, так надо понимать?

– Ага. Он самый. А вас как звать?

– Боб.

– Ну что ж, мистер Боб. Приехали вы рано, ещё девяти нет. Пороша сегодня отличная. Сразу пойдём?

– Да нет, знаете ли. Я бы отдохнул с дороги.

– Как хотите. Я, честно говоря, ещё не завтракал… Посидим, попьём кофе, а там, глядишь, и соберёмся. Так?

Он что-то хмыкнул в ответ, и я повёл его в комнату, где уже горел у меня камин.

– Вы надолго?

– Дня на два, – сказал он, сбрасывая вещи на лавку. – Тут Тилбот прислал выпивки, говорит: надо пополнить запас.

Развязал рюкзак и начал выставлять: бутылки с джином, консервы, окорок…

– Ну что ж, это здорово. Без выпивки, конечно, нам было бы скучновато…

– Вот и я про то же… Несите стаканы, Фрэд. Чтобы у нас с вами было настоящее знакомство, как говорится.

Пока я сходил в кухню за посудой, он снял куртку и сел у огня, перебрасывая из руки в руку большую бутыль.

– Хорошо тут, – обратился он ко мне. – Какой лес! Какая тишина! Вы один тут живёте?

– Ага. С собаками… Ну что? – Я взял у него бутыль и налил в стаканы. – За встречу. Будем здоровы, Боб!

– Будем!

– Гм… Недурной джин.

– Отличный… И погода как будто обещает быть… Метели не ждём?

– Не должно вроде…

– Ну и правильно. Я вам верю, потому что сам неопытен в этих вещах. Городской житель. Вам придётся меня всему учить. Вы-то небось уже давно здесь?

– Десять лет.

– Ух ты! Я вам завидую, честное слово… Наверно, вы – как это сказать? – любитель одиночества, так?

– Безусловно. – Я кивнул. – Так оно и есть.

Он вынул из кармана охотничий нож и стал резать ветчину на столе. Потом открыл банку с маслинами.

– Всё равно ведь гости вам не дают покоя. Верно?

Я пожал плечами:

– Привык. Такая работа.

– Часто бывают?

– Сейчас нет… Хотя в неделю раз кто-нибудь подваливает. А с весны всё лето живут: то одна компания, то другая… Сэм приезжает… Сейчас я, можно сказать, отдыхаю…

– Вот как? Не скучно без людей?

– В смысле?

– Ну, перекинуться словом, пообщаться?

– А, нет. С собаками разговариваю… Я даже телевизор не смотрю. Вон стоит телевизор, я его не включаю.

– Эт-то потрясающе!.. Нет, я бы так не мог!.. А телефон?

– Есть. – Я кивнул. – Да мне звонить некому. Сэм только звонит сюда иногда…

– Да, здорово… – Он оглядывал комнату: ружья, ягдташи, индейские костюмы, голову кабана с огромными клыками и маленькими глазками, слепыми от ярости…

– Надо же… И ты не женат?

– Нет.

– И не был?.. Ты наливай ещё, Фрэд.

Я взял бутылку, повертел её и задумался.

– Был, давно… Но мне жена стала не нужна. А я – ей.

– Да ну?

– Ага. Тебя, видно, интересует, как это было?

– Нет, ну что ты…

– Могу рассказать, раз уж сидим-болтаем. Я просто к этому отношусь… Я-то человек простой, а жена была, понимаешь, с честолюбием, я ей не подходил. Хотела стать актрисой… И стала. Бросила меня в этих видах, стала жить с кинорежиссёром. Но я тоже свой интерес знаю, Боб: я ей развода не давал, пока он мою жизнь не обеспечил.

– Каким образом?

– А вот таким, каким видишь: что я живу уже десять лет в этом поместье на всём готовом.

– Погоди, но это ж поместье Сэма.

– Совершенно верно. Я – управляющий. А фактически – полный хозяин, потому что я здесь живу, а Сэм только приезжает сюда в год два-три раза… Видишь как: жену обменял на поместье. Неплохо?

– А Сэм при чём тут? Он же вроде не кинорежиссёр-то…

– Он чем-то был обязан тому парню, я не вникал. Договорились, что он меня поселяет и прогнать уже не может, – или придётся платить большую сумму. Есть договор… Но дело давно не в договоре уже: мы с Сэмом друзья, и ему нравится, что я здесь живу: ему это удобно и спокойно.

– Однако же он присылает сюда своих гостей. Ты их обслуживаешь.

– Это мне труд небольшой. Всё равно я хожу в лес. Они меня слушаются. Хотя не все приезжают на охоту: иногда просто так, провести время… И насчёт баб, я тебе скажу, Боб, между прочим: многие привозят сюда своих хахалей, а потом глядишь – то да сё – и спать ложатся со мной… Потом через неделю опять появляется: значит, понравилось, забыть не может… Так правильно: чего тут может не нравиться в такой жизни?

– Я тебя понимаю…

Боб, вздохнув, наполнил стаканы до половины. Полез за сигаретами, закурил. Я набил трубку, выкатил на ладонь уголёк из камина, прикурил тоже.

У Боба было длинное лицо, унылое, с обвислыми усами и опущенным ртом. Волосы стриженные ёжиком, седые.

Он сказал:

– Ну, а в смысле каких-нибудь опасностей: не страшно – одному-то?

– Нет. Тут всё набито разной аппаратурой и оружием. А на дворе собаки… Да мне и оружие ни к чему: случись что, я руками управлюсь.

– Правда? Бывали случаи?

– А то нет. Кто-то напивается, допустим, в компании, начинает хамить – так мне нетрудно любого уложить и связать. Сколько раз было.

– Вот как? А что-нибудь более серьёзное? Браконьеры?

Я помотал головой:

– Не было никогда. Сюда никто не сунется. Меня знают.

– Да, тебя знают, – кивнул он. – О тебе ходят легенды. Многие только и мечтают, Том, как бы сюда попасть и сходить на охоту – с тобой и твоими собаками.

– Фрэд, – поправил я.

– Что?

– Я Фрэд, а не Том.

– Я сказал «Том»?

– Ага.

Он засмеялся:

– Тебе послышалось. Я сказал: «многие мечтают о том, чтобы сюда попасть».

– А. Я не понял.

– Хотя, конечно, я мог оговориться… Давай-ка выпьем ещё. Ты – как?

– Выпьем – так выпьем.

– За тебя, Фрэд.

– О’кей.

– За твою прекрасную жизнь.

– Пусть так. Я согласен.

Он выпил и снова положил на ломоть ветчины три маслины, свернул трубочкой и отправил в рот. Потом косточки выплюнул в камин одну за другой.

– А знаешь, почему все мечтают сюда попасть? И почему я мог спутать твоё имя? – спросил он.

– Почему?

– Потому что твою роль сыграл великий актёр – Том Принс. И сделал он это великолепно.

– Да? Про меня сняли фильм? Это что-то новое, я не знал… Мне Сэм ничего не говорил… Странно, кому это в голову пришло… Погоди, Том Принс, ты сказал? Вроде я где-то слышал…

– Конечно. Как ты мог не слышать. Это очень знаменитый был актёр.

– Был?

– Погиб месяц назад. Его убили… Так что теперь ожидай наплыва гостей, Фрэд. Толпы его поклонников будут рваться сюда, чтобы на тебя посмотреть.

Я почувствовал непонятное беспокойство. Чего-то тут не связывалось в его словах. К тому же, держа свой стакан на уровне носа, он не сводил с меня глаз. Я поёжился и отвернулся к камину, сгорбившись. Подложил несколько поленьев.

– Уж не ты ли, Боб, из этих поклонников, а? – пробурчал я.

Он как будто очнулся.

– Я? – нет. Я другой гость, – сказал он, допивая остатки джина. – Я гость странный.

– Это верно, что-то такое есть. Только я не пойму. В чём же твоя странность?

– Я – любитель поэзии, – сообщил он, пригнувшись вдруг ко мне над столом.

– Вот тебе раз! Ну ты даёшь! А при чём тут поэзия?

– Разве ты не находишь это странным?

– Чего?

– Что сейчас есть любители поэзии на свете.

– Ты имеешь в виду – стихов? – уточнил я.

– Именно.

Я не сразу отозвался на это его заявление. Пустил несколько клубов дыма из трубки, делая вид, что размышляю. На самом деле я ничего не думал: я чувствовал только незнакомый страх… или какую-то неловкость, про которую боялся понять, что она означает… Нет, всё это мне не нравилось. Я тряхнул головой, чтобы вернуть себя к обычному спокойному равнодушию.

– Ну, допустим, – сказал я. – Так что из этого?

– Как это – что? – изумился он. – Разве ты сам, Фрэд, не сочиняешь стихов, а? Сочиняешь? Или я не прав?

– Ах, вот ты о чём. Ну, понял… Что ж, я скажу тебе, Боб: да, я их сочиняю, хотя я в толк не возьму, откуда тебе это известно… Ну, не важно. Что дальше?

– Так, может быть, ты прочтёшь мне что-нибудь, а, Фрэд?

– И не подумаю. Стихи – это моё личное дело. И ещё никто из гостей…

– А тебя просили?

– Никто, никогда.

– А я прошу.

– Зря тратишь время.

– А ты часто их сочиняешь?

– Очень редко.

– Записываешь?

– Нет. Мне незачем это делать.

– Так помнишь?

– Слушай, чего ты добиваешься, Боб? Мне не нравится, в какую сторону ты загнул наш разговор. Брось это!

– Стой, не горячись. Ты пойми – если я завёл об этом речь, значит, это для меня важно, так?

– Да мне плевать, что тебе важно!

– А может быть, тебе будет не так плевать, если я тебе кое-что покажу?

– Что ты мне покажешь? Пять центов?

Он хмыкнул и поднялся из-за стола. Пошёл к своему рюкзаку, достал из него какую-то книжку и вернулся. Протянул мне.

– Что это?

– Полюбопытствуй.

Я перелистал. – Стихи. Сборник разных поэтов, по одному стихотворению. Полукустарное издание – университетское, похоже. А, вот: Стэнфорд, 1986 год…

– Открой семьдесят первую страницу, – сказал он.

– Ну… Открыл… Что здесь? – Том Принс. – Это тот самый?

– Да. Прочти стихотворение, Фрэд, оно маленькое.

Я начал читать, и голова у меня закружилась. Усилием воли, конечно, я собрался – и тут увидел, что он зорко наблюдает за мной.

– Узнал? твоё?

– Что происходит, Боб?

– Нет, ты скажи: узнал?

– Да.

– Точно? Ты давно его сочинил?

– Не помню… Пару лет назад…

– Ты сказал, что не записываешь и никому не читаешь. И ты уверен, что это стихотворение никто не мог видеть или слышать?

– Н-н… не знаю теперь… Но при чём тут… Это ж двадцатилетней давности публикация! Этого вообще не может быть, если, конечно, верить… Ага! – Я постучал пальцем по обложке и прищурился. – Если, конечно, верить… Вот что. – Я не знаю, какую игру ты затеял, Боб. Понятно, я много пью, и от этого у меня в мозгах кое-что путается, я забываю… Могло быть, что я прочёл, навеселе, какой-нибудь даме, которой вдруг захотел раскрыть душу, как говорится. Но это какой-то исключительный случай, потому что я не представляю себе…

Нет, всё равно я не понимаю: тебе-то что? – чего ты меня взялся разыгрывать с этим сборником? – …Нет, Боб, я – свободный человек и не весь куплен. Я имею право на свой кусок жизни, недоступный никому… Закрытый от всех этих, которые сюда ездят… Нет, пусть не воображают, что раз они приехали, то, значит, могут всюду совать свой нос. И ты тоже учти это. Вот так.

Он вздохнул. Закурил новую сигарету и молчал минуту, словно бы решаясь на что-то. Потом забрал у меня книжку и рассеянно перелистал её взад-вперёд.

– Я сейчас тебе объясню… – сказал он. – Только ты постарайся меня понять, не нервничай… Я из полиции, Фрэд. Я расследую убийство Тома Принса. И у меня не было другого выхода…

– А, вон что. Легавый. Я мог бы и раньше догадаться по твоим вопросам. Ну, что теперь? Ты думаешь, я грохнул этого Принса, которого в глаза ни разу не видел?

– Принса застрелил кто-то в его коттедже. При этом пропали его рукописи, о которых знала только жена. Принс, как и ты, всю жизнь сочинял стихи и никому их не показывал. Хотя он записывал их, в отличие от тебя… Зачем они понадобились убийце – этого никто не может понять. Единственное, что приходит в голову, – что в стихах, возможно, были какие-то указания на личность убийцы… Я перерыл все библиотеки, Фрэд. Вот эта книжка – всё, что мне удалось найти. Похоже, здесь единственное стихотворение, напечатанное им за всю жизнь, да и то в ранней молодости, когда учился…

– Ты спятил, Боб! – перебил я. – Это моё стихотворение. Ты – крезанутый! Если ты воображаешь, что ты из полиции, так возьми на экспертизу все мои ружья, сними отпечатки пальцев, обыщи дом… я не знаю, что ещё – только делай что-нибудь нормальное, а не маши у меня под носом фальшивой книжонкой, которую ты сам изготовил… я не представляю, с какой целью. Если тебе хочется доказать, что я украл стихи этого Тома, то делаешь ты это… как-то кверх ногами. Кто у кого украл? Ты соображаешь?

– Я всё соображаю. Успокойся. Я сказал: у меня нет другого выхода. Сейчас скажу… Я в общем-то с самого начала знал, что придётся… Не страшно: всё равно ты забудешь. А если сейчас всё выключится – ну что ж, значит, мне не повезло.

– Чего ты бормочешь? Ты совсем, что ли, съехал с рельс? Что ещё там выключится?

– Фильм, Фрэд. Мы с тобой находимся в компьютерном фильме, интерактивном.

–  Чего-чего? – Тут уж я не мог не рассмеяться, глядя на этого бедолагу, – так он побледнел и трясся. Даже всё зло у меня прошло. «Нет, он точно чокнулся», – решил я. – Чего-чего? Скажи-ка ещё раз, Боб, где мы, по-твоему, находимся? В интер-где? – Я чего-то не понял.

Всё-таки он собрался с духом и твёрдо посмотрел мне в глаза.

– Эта реальность, – сказал он, – вот эта, вокруг нас с тобой, – не настоящая. Она создана компьютером, мощной электронной системой, которая всё это моделирует: лес, дом, снег, охоту…

– Ха! ты так думаешь?

– Не думаю, а знаю. Я знаю, что сейчас сижу в специальном кресле игровой камеры и на голове у меня надет шлем с проводами, через которые подводится ко мне всё то, что я вижу, слышу, осязаю – и так далее.

– Так-так… Ну и ну! Занятную ты мне поведал историю. В этом что-то есть, честное слово… а, Боб? Давай-ка ещё по стаканчику… Ты не напрягайся… Ты вот что мне скажи: а я, стало быть, тоже где-то сижу в таком шлеме?

– Нет. Ты здесь, в этом мире. Ты – герой фильма. И твою роль исполняет Том Принс.

– Ага. Ещё интересней… Только что-то у тебя здесь не гладко. Ты сказал, что он умер. А я, однако, живой. Как это может быть?

– Почему не гладко? Если б он играл в театре, тогда конечно: умер – и героя нет. А тут фильм. Не понимаешь? Сыграл – и записал в электронную память. Теперь компьютер воспроизводит.

– Хм… Как это – воспроизводит?Как это он так сыграл?

– Вот так же сидел в шлеме с проводами, и всё записывалось: что он чувствовал, думал, говорил, как вёл себя в разных ситуациях.

Я попытался сосредоточиться. Отхлебнул немного из стакана… Ну и головоломка!.. Хотя совершенно идиотская… Вот именно: из-за того, что идиотская, в ней так трудно найти концы какие-нибудь. Как тут быть?.. Наконец до меня кое-что дошло.

Я кивнул на стенку:

– Видишь ты этого кабана, Боб? Прошлой осенью он сделал одному парню харакири – в один момент, мы не успели глазом моргнуть. Он кончился почти на месте, не успели дотащить его до машины… Хотел бы я посмотреть, как этого парня вынимают из твоей кабины со шлемом на голове и с выпущенными кишками – ха-ха!

– Этого не было, – сказал Боб, ничуть не смутившись.

– Тра-та-та. Как это – не было, когда было.

– Эта сцена тоже была сыграна. Том был великий артист. И он создал тебя… Это гениальное творение. Он создал тебя со всеми твоими воспоминаниями. Ему пришлось сыграть множество сцен – и не только где ты с гостями, но и все долгие дни, когда один сидишь в доме, когда ходишь по лесу с собаками. Хотя этого никто увидеть не может, но это есть в тебе… Наверное, ты был его любимым героем, он сам мечтал о такой уединённой жизни в лесу. У него была маленькая ферма в захолустье, там он сочинял стихи, но ему нечасто удавалось туда приезжать – слишком был занят. Так что в тебя он вложил свою мечту. Его стихи, наверное, должны быть похожи на Роберта Фроста. Тебе не кажется?

– Нет, – отрубил я. – Не знаю никакого Фроста. Не читал.

Боб огорчённо поднял брови и замолк на минуту, крутя пустой стакан у себя перед носом.

Потом начал опять.

– Конечно, – сказал он, – твоя жизнь однообразна: она состоит из циклов, почти одинаковых. Впечатления повторяются, воспоминания наслаиваются и просвечивают одно сквозь другое. Поэтому твою жизнь сыграть было проще, чем жизнь, допустим, бизнесмена в большом городе. Там, наверное, никакой самый сильный компьютер бы всего не запомнил… И всё-таки в этой простой реальности Том создал настоящего, живого, бесконечно разнообразного человека – тебя. Вот почему это один из самых дорогих фильмов. Триста долларов стоит сюда попасть, Фрэд…Мало того, он дал тебе способность сочинять стихи: снабдил тебя своими стихами. Это уж вовсе излишество, поскольку от гостей в принципе скрыто… Но потому я к тебе и приехал: это единственная теперь возможность узнать, что было в его пропавшем архиве. И может быть, тогда я найду убийцу по каким-то зацепкам… Помоги мне, Фрэд… Я понимаю, ты сейчас не в своей тарелке. Ещё бы! Если б мне кто-нибудь сказал…Ты не спеши. Поразмысли. Ведь я ничего не требую, только прошу. Хочешь – задавай мне любые вопросы. Может быть, когда ты привыкнешь немного, ты всё-таки согласишься прочесть стихи…

Я удивлялся: он буквально бил на жалость, а я не люблю этого, не привык к таким разговорам. Мне было тошно. Я встал не спеша и прошёлся взад-вперёд по комнате… Да, крепкий парень этот Боб, ничего не скажешь. Где-то я слышал, что у настоящих сумасшедших бывает железная логика – не подкопаешься… Всё же как-то ненатурально: стихи связывать с убийством? строить на них расследование? – Глупость. Надуманно. Как будто нет других методов!.. Или он не псих, а просто всё придумал, чтобы вытянуть из меня? Но зачем? Если напечатать под своим именем – так никто же сейчас за стихи не даст ни цента! – это смешно! Может, он заключил пари с кем-нибудь?.. Ладно, что ж делать, попробую его расспросить о том о сём – авось проговорится.

– Хорошо, – сказал я, усаживаясь снова в кресло. – Плесни-ка мне, а то и впрямь в голове помутилось от твоей болтовни. Плохо соображаю… Ты мне вот чего объясни: вот я живу сейчас, тебя вижу, мы разговариваем, я что-то думаю. Как же это может быть сыграно? Ты приехал сюда как гость… ну, пусть как зритель, участник – я не знаю… Но Том ведь не играл с тобой конкретно. А сейчас его и в живых нет, говоришь. Так что же сейчас-то происходит?

– Сейчас твои реакции синтезируются на основе образа, наигранного Томом, – сказал он уныло, словно бы с какой-то обречённостью. – Весь твой опыт записан в электронной памяти. Компьютер берёт его и синтезирует твоё поведение, как это бывает у нормального человека. А как иначе? Любой человек в каждое мгновение жизни есть пересечение окружающей его реальности и внутреннего накопленного опыта – больше ничего.

– Вот как? Здорово получается. Только глупо всё это, Боб, когда есть живые люди. Зачем делать такие фильмы? Кто станет тратить триста баксов на какую-то муру, если можно снять настоящий дом на день и хорошо оттянуться. Да и поохотиться отлично можно за эти деньги.

– Почему – муру? Разве ты плохо живёшь? Поместье с тысячью акров леса!.. Ты учти: далеко не у всякого есть возможность попасть на правах гостя в такое поместье… И потом, я же объяснил: приезжают именно к тебе: с тобой пообщаться, с творением великого мастера.

– Ага. Вот почему, оказывается, женщины ко мне в кровать прибегают!

Но он уклонился от этой темы, продолжая бубнить своё:

– Это уникальный фильм. Таких больше нет. Другие фильмы совсем примитивные!..

– Какие?

– Ну, допустим, инструктор учит кататься на горных лыжах или летать на дельтаплане… или там серфинг… ещё что-нибудь… Приезжаешь, к примеру, на океанское побережье, и тебя катает на яхте моряк… Но он же как тень. Он действует чуть-чуть только сложней автомата. На него никто и не обращает особо внимания.

– Ладно, всё это очень интересно, я ничего такого не знал. Нужно будет мне тоже попутешествовать в таких фильмах. Тогда, может, я пойму, о чём ты толкуешь.

– Действительно хочется? – Боб взглянул внимательно.

– Нет. Не хочется.

– Вот видишь…

– Что – «видишь»?

Он не объяснил, отвёл глаза. А во мне всё эта дурацкая горечь мутилась и рычала: «Чтобы ещё раз я подпустил к себе какую-нибудь из этих потаскушек, готовых ложиться штабелями под знаменитого артиста!» —…пока я не подумал, как смешно я нервничаю – и, собственно, из-за чего? из-за первого встречного психа?..

– Откуда, между прочим, ты узнал про мои стихи? – вспомнил я.

– Просто предположил. Уверенности у меня не было, но я должен был использовать этот шанс… Видишь ли, артист, когда играет, – он не полностью перевоплощается в героя. Что-то всегда остаётся от его собственного характера, опыта, а особенно – от подсознания. Тут уж никуда не денешься. А компьютер всё это записывает целиком, без разбора. Конечно, Том был достаточно сильным актёром, чтобы стереть из памяти свою поэзию на время игры. Но видишь, он не пожелал этого сделать. Я был прав: я интуитивно чувствовал, что стихи должны были войти в состав твоего образа… Хоть в чём-то я продвинулся к успеху, – не зря приехал…

– А как ты принёс сюда книжку… Вообще, как попадают сюда вещи, которые гости с собой привозят?

– Их считывают специальным сканером перед началом сеанса, и создаются их образы. То же самое проделали с книжкой.

– Постой, это выходит тогда, что у нас и джин не настоящий?

– Э, как бы не так! Компьютер отлично знает, что такое джин, и создаёт нам все нужные эффекты. На этот счёт можешь быть абсолютно спокоен.

– Ну прямо Бог этот твой компьютер!

Мне уже стало неинтересно. Я подумал о другом.

Вот о чём:

– Смотри опять, Боб, на этого кабана. Ты говоришь, что он убил не гостя, так? А это было прошлой осенью. Что же тогда получается? Когда был снят фильм?

– Фильм действует всего год. Остальные десять лет жизни здесь – это твоя память, созданная Томом. Да и последний год никак на тебя не влияет, потому что твоя память включается только на время сеанса. То, что ты чувствуешь и думаешь сейчас, компьютер не добавляет в твой образ. Я уеду – и ты забудешь меня, забудешь весь наш разговор. Приедет другой гость – ты его встретишь как ни в чём не бывало. Я могу приехать снова попытать счастья – попробовать какие-нибудь другие подходы к тебе… Зато, Фрэд, ты будешь жить вечно… или почтивечно. Мы – все те, кто ездит сюда, – умрём, и дети наши умрут, и внуки. И быть может, много-много поколений родятся и пройдут по земле без следа. А ты всё так же будешь жить в этой усадьбе и ходить на охоту с собаками – по крайней мере время от времени… Когда сюда приезжаешь, здесь всегда зима, всегда отличная погода и свежая пороша. А ведь сегодня на самом деле пятнадцатое июля…

– Слушай, Боб, а ведь на самом деле меня это всё ничуть не колышет. То, что ты сумасшедший, – это твоя личная проблема. Я же не психиатр – тебя лечить. Моё деле – водить гостей на охоту и пить с ними джин. Вот видишь: я наливаю – и пью за твоё здоровье: моральное, физическое, умственное – за всё вместе: хоп!

– Я понимаю, что ты не можешь мне поверить. Ещё бы! Как можно поверить в такое?.. А всё-таки прочти стихи, Фрэд, будь мне просто другом… Пускай я сумасшедший, да, – я одержимый поэзией человек! Я всё это придумал, пускай! Сжалься надо мной! Такие, как я, не часто встречаются, и, наверное, меня можно с какой-то стороны уважать…

– Когда ты соберёшься ехать, я сяду к тебе в машину и поеду с тобой.

– Ничего не выйдет: мы отъедем двести метров от изгороди – и ты выключишься. Ты всё забудешь.

– Чёрт! Что же делать?.. А давай я тебяотсюда не выпущу, а? Поживёшь годик со мной. Ведь сам говоришь, что здесь здорово.

– У меня дела, Фрэд. Мне надо распутывать убийство.

– Плюнь. Распутают это скучное, заурядное дело без тебя… Я вот не выпущу – и всё. Свяжу тебя. Что будет? Может, тогда мозги у тебя встанут на место?.. Даже не годик, а до лета достаточно. До пятнадцатого июля. – Давай? Или хоть до первых подснежников.

– Не знаю… – Боб не сразу отозвался, сгорбившись над стаканом. Он уже вяло, нехотя соображал. Сигарета его потухла. Он попробовал затянуться и бросил её. – Наверное, – сказал он, – предусмотрены какие-то аварийные ситуации. Например, компьютер даст сигнал – и ты передумаешь, развяжешь меня. А если нет, если дело зайдёт совсем в тупик – тогда просто всё выключится. Я очнусь, с меня снимут шлем… И потом, ты учти, что игровое время идёт гораздо быстрей. Сеанс длится полчаса, а гость проводит здесь сутки. Если хочет поехать на несколько дней, значит, он заказывает себе час или два – ну и соответственно платит…

Я стиснул зубами чубук трубки. Да так сильно, что откололся кусок зуба. Я выплюнул его на стол – старый почерневший осколок.

– Вот, – сказал я. – Живу и постепенно разрушаюсь. Зубы не помню когда лечил… А что, Боб, ведь если я чувствую боль – это признак, что жизнь настоящая. Или не так?.. Если человек хочет узнать, спит он или не спит – лучший способ – ущипнуть себя. Я читал об этом.

– Ну и что ты хочешь сказать?

– Не думаю, чтобы твой компьютер мог создавать мне боль. Гостям-то небось он делает одно приятное. А я чем хуже? Несправедливо было бы.

– Но ты не можешь знать, действительно ли ты чувствуешь такуюже боль, как другие. И никто этого не знает. Человек изолирован в своём восприятии, и сравнить у него нет способов… Может быть, твои болевые ощущения ничтожны в сравнении с моими. Или наоборот. Мы не знаем… Или возьми цвет: мы называем один и тот же цвет условно, скажем, зелёным. Но если б ты посмотрел моими глазами, ты увидел бы какой-нибудь чудовищный мир: всё зелёное превратилось бы, например, в красное… То же и насчёт боли. – Она входит в комплекс твоих ощущений и тоже создаётся: без неё комплекс бы развалился. Вон сунь руку в камин: конечно, ты обожжёшься. Но ты не можешь знать, какуюболь чувствую я. Просто мы говорим «боль» – и всё.

– Откуда ты в этом разбираешься? – спросил я подозрительно.

– Почитал литературу… Я готовился к этому визиту: знал, что он будет трудным. А триста долларов, хоть и казённых, выбрасывать не хотелось…

– Плохо готовился. Я не верю тебе всё больше и больше.

Он грустно пожал плечами:

– Как же теперь быть?.. Фрэд, я прошу тебя последний раз. Хотя бы ради Тома. Ведь он дал тебе жизнь. Вечную или не вечную, но всё же это что-то значит… должнозначить для тебя!.. А его убили! Его убийца ходит где-то безнаказанный и посмеивается. Ты можешь это понять?

– Нет, не могу. Мне нет до этого никакого дела. А жизнь я получил от своей мамы непосредственно. Я помню её очень хорошо…

– Так сделай ради неё! Это же его мать. Он дал тебе память о ней… И о твоём детстве. Ведь это было в Аризоне, так?

«Тьфу! – Я плюнул в камин, совсем озлившись. – Он полный кретин? Или издевается надо мной?.. Чего он ждёт? Провоцирует меня, что ли?.. Ага, он добивается, чтоб я тоже свихнулся с ним за компанию, а то, видать, одному скучно!..»

Я думал: «Нет, мне не одолеть его!» И всё-таки я догадался, что нужно мне сделать. Я сделаю это, хотя не знаю, ради чего.

Я сказал:

– Всё, Боб, я решил. Стихи читать я, конечно, не буду. Но я сочиню сейчас новое стихотворение – практически в твоём присутствии.

– Да? – Его брови выгнулись изумлённо. Я понял, что попал в цель… Хотя, повторяю, я не знал зачем…

– Да. Мне это очень трудно, и придётся покинуть тебя на какое-то время… Я никогда специально вот так… Что ж, попробую. Подожди меня.

Поднялся и вышел на солнце. Снег сверкал. Тёмные ёлки стояли вокруг, гордые своими тяжёлыми искрящимися нарядами. Я надел лыжи и побежал. Собаки увидели – тоже за мной. Они рыскали по бокам тропы, обсыпая глыбы с пружинящих веток. Бросались с нервным тявканьем по цепочкам следов, – я отзывал их свистом… Смотрел, как, проваливаясь по брюхо, они плавали, высвобождаясь из сугробов…

Но мне подумалось почему-то не о снеге. Может, меня задели слова Боба о том, что здесь всё время зима?..

Через полчаса я вернулся, взмокший и блаженный, не думая уже ни о чём. Боб сидел всё в той же позе, уставясь в камин.

Я нашёл лист бумаги и написал:

 
Каждое утро на протяжении многих лет
я появляюсь на границе травы и воды.
Я убеждаюсь, что у теней отражений нет.
Все это знают, но мало кто делает выводы.
 

Протянул ему:

– Вот. Возьми с собой.

– Нет смысла, – сказал он. – Этот лист там не материализуется. Отсюда ничего вынести нельзя.

– Тогда прочти и запомни. Стихотворение короткое.

Он прочитал. Я видел его удивление… Или волнение? – Он сидел несколько минут молча, глядя на строчки.

– Я искренне желаю тебе, Боб, – сказал я, – найти все бумаги Тома Принса. Тогда, безусловно, ты убедишься, что этого стихотворения там нет. Оно новое,и написал его я, а никакой не Том. Больше, извини, я ничего не могу для тебя сделать.

Он молчал. Я рассматривал его, поражаясь всё больше: действительно поэтический маньяк он, что ли? —

– Ну что ж… Это твоё последнее слово, Фрэд? Тогда я поеду, не буду время терять. – Он поднялся.

– О’кей.

Я вышел за ним на крыльцо.

– В следующий раз привези мне это стихотворение, написанное рукой Тома Принса. Тогда я поверю тебе.

– Бесполезно. Это будет твоя рука.

– Всё равно. Ты же не взял его с собой.

– Ты забудешь. Для тебя это будет совершенно неизвестный текст. Ты только удивишься, что почерк твой. Но ведь почерк легко подделать.

– Тогда – что ж? – Выхода нет.

– Выхода нет. – Он залез в лендровер. – В следующий раз придётся взять с собой грамотного психолога. А я кто? – обыкновенный полицейский инспектор. Мне не по зубам, конечно, такие штуки…

– Проваливай. Ты мне надоел.

Я вернулся в сторожку и включил экран. Когда он показался у ворот, я нажал кнопку. Ворота открылись. Он высунул руку и помахал мне. Потом с места дал газу и мгновенно исчез за изгородью. Я нажал кнопку, ворота закрылись.

Можно было бы на этом остановиться. Но я настолько был взбудоражен, что решился позвонить Сэму Тилботу. «Если Сэм – это на самом деле не Сэм, а компьютер, – думал я, – то он, ясное дело, постарается меня успокоить… С другой стороны, если всё равно я сейчас вырублюсь и всё забуду, то зачем, спрашивается, меня успокаивать?.. Да, любопытно, что Сэм скажет… А если он – компьютер, так он сам, наверное, внушил мне мысль позвонить ему. Зачем же я буду это делать? – Нет, тем более интересно. А я как бы ничего не теряю».

И ещё я обнаружил вдруг с испугом, что Сэм – единственный человек, которому я могу позвонить. Вон оно что получается… Раньше я этого не сознавал, точней, мне было всё равно. А тут как-то нехорошо себя почувствовал: «Вон, оказывается, в какую яму я себя загнал (или меня загнали?), что, кроме этого Сэма, не осталось и ниточки, связывающей меня с миром. А кто, собственно говоря, он такой? Что я о нём знаю?.. Непонятно… Но как же это так получилось?..»

Набрав номер его офиса, я убедился, что Сэм на месте.

– Хэлло, Фрэд! Что-нибудь стряслось?

– Что за психа ты прислал ко мне, Сэм? Я насилу его выпроводил.

– Да? Кого это?

– Назвался Бобом. Фамилии я не спросил.

– Боб?.. Я не присылал… Он сказал пароль?

– Конечно… А потом заявил, что он из полиции.

– Вот те на! И ты не посмотрел его документы?