Текст книги "Брюсов"

Автор книги: Николай Ашукин

Соавторы: Рем Щербаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 49 страниц)

Когда выезжаете Вы? 20-го или позже? Я считаю, что самое раннее смогу выехать из Коктебеля в понедельник, 18-го, а, может быть, и не смогу еще. Хорошо, если бы Ты мне телеграфировала день своего отъезда.

Еще раз: не сердись. Уверяю Тебя, что мне очень невесело, даже совсем плохо, и я куда предпочитал бы гулять по Алупке, чем здесь лежать и плакаться над своей рукой. Все произошло иначечем я располагал. <…> В этой болезни мне очень Тебя недостает.

Коктебель. Дача Волошина.

<Приписка на обороте:>

Милый, милый Коля!

Как-то ты живешь без меня в Алупке. Я плыл на пароходе из Ялты в Феодосию. Было интересно, но очень неудобно, а, главное, хотелось спать. Пароход должен был прийти в 11 часов вечера, а пришел в 5 часов утра. Жанна расскажет тебе, как я ходил в горы и попал под дождь. Там я простудился. Теперь никуда не хожу, не купаюсь, лежу и плачу. Очень мне здесь плохо. Надеюсь, ты – умный. На большие скалы не лазишь, по краям не ходишь и тетю Жанну слушаешься. Ведешь ли ты дневник, как обещал? Твои камушки у меня (и твоя морская шляпа). Здесь есть интересные камушки, но я их не собираю: их долго искать надо, а у меня рука болит. Горы здесь маленькие, деревьев почти нет, а о кипарисах здесь и не слыхали, не говоря уже о пальмах или олеандрах: одни кусты и только. Ну, будь умный. Я тебя очень люблю и очень тебя целую. Скоро увидимся. Твой дядя Валя (Письмо И. М. Брюсовой от 15 августа 1924 года. ОР РГБ).

Выбраться из Крыма осенью 1924 г. в нужный момент было делом нелегким. Валерий Яковлевич слишком серьезно относился к своим служебным обязанностям, не допускал, что он может опоздать даже по болезни, с непомерной трудностью достал билет в Москву и больным начал посещать службу, усердно хлопотал о своем ВЛХИ, всецело поглощенный заботами о предстоящем первом выпуске студентов. Вскоре по возвращении из Крыма Брюсов слег. Крупозное и ползучее воспаление легких вместе с плевритом – констатировали врачи (Материалы к биографии. С. 149).

Во время всей болезни Валерий Яковлевич живо интересовался ходом дел в <Литературно-Художествен ном> институте, сожалея о пропуске лекций. Еще за несколько дней до смерти, уже с трудом владея речью, Валерий Яковлевич отдавал распоряжения по институту, касающиеся как общих вопросов, так и деталей. <…> Характерно для этого ясного ума: во время болезни Брюсова тяготила не так физическая боль, как повышенная температура; Валерий Яковлевич жаловался, что температура и связанные с нею бреды мешают ему собраться с мыслями и поэтому просил жаропонижающего (Григорьев М. С. Брюсов и Высший литературно-художественный институт. // Известия. 1924. 14 окт. № 235).

После первой вспышки высокой температуры больной повеселел, сразу начал заниматься делами, лежа писал статью о Безыменском, просил ему читать вслух какую-то французскую научную книгу, – я запамятовала, какую; читала я ему Платона, журналы и др. <…> Но болезнь шла на ухудшение (Материалы к биографии. С. 149).

– Я застал Валерия Яковлевича, – сказал проф. Кончаловский, – уже в безнадежном состоянии. Крупозное воспаление легких, которым заболел он за неделю до приглашения меня, осложнилось плевритом. Эта болезнь при организме, надорванном нервной жизнью, протекала чрезвычайно тяжело. В. Я. Брюсов к тому же ранее болел туберкулезом. Он, правда, был залечен, но все же оставил в его организме тяжелые разрушения.

Врачами, лечившими его в течение последней болезни, было сделано все для сохранения жизни поэта. Помимо постоянных врачей, лечивших Валерия Яковлевича – Розенблюма и Рихтера, – к больному приглашали неоднократно на консультации меня, проф. В. Д. Шервинского и проф. Фромгольда. Была сделана попытка бороться с плевритом путем проколов, но экссудат был густой, и операция плевриту рассосаться не помогла. <…> Последние сутки он реагировал на впечатления уже слабо, но все же не терял сознания. <…> Помочь боровшемуся со смертью организму было уже невозможно (У профессора Кончаловского М. П. // Известия. 1924. 10 окт. N9 232).

В. Я. Брюсов заболел около двух недель тому назад острым воспалением легкого диплоккового характера, причем очень скоро к этому присоединилось геморрагическое экссудативное воспаление плевры, через несколько дней было констатировано скопление воздуха над экссудатом, правда, в небольшом количестве. Есть основание предполагать, что покойный страдал хроническим туберкулезом легких; кроме того у покойного было изменение сосудов в смысле склероза с увеличением сердца. <…> Нервная система покойного Валерия Яковлевича точно так же была в ненормальном состоянии вследствие многолетнего влияния различных наркотических веществ. Болезнь, начавшись очень остро, протекала с большими колебаниями, то стихая и давая тем надежду на благоприятный исход, то снова обостряясь от возникновения воспаления в новых местах легких. Несмотря на все это, сердце держалось относительно удовлетворительно, но, в конце концов, организм, значительно уже расшатанный до болезни, не выдержал все нараставшей токсемии, и Валерий Яковлевич скончался в тихой агонии и уже в бессознательном состоянии (Заключение терапевта В. Д. Шервинского. Фонд П. С. Когана. РГАЛИ).

В полном сознании и понимании происходившего с ним лежал Валерий Яковлевич спокойно и почти безмолвно, но иногда выговаривал: «Конец! конец!» 8 октября настало мнимое облегчение. Валерий Яковлевич – <пишет Иоанна Матвеевна> – взял меня за руку и с трудом сказал несколько добрых и ласковых слов, относящихся ко мне. Затем после большого промежутка, подняв указательный палец, медленно произнес: «Мои стихи…» Я поняла – сбереги. То были последние слова поэта. Ночью больной метался, но был в сознании. <9-го октября> в 10 часов утра, в присутствии врачей, профессора В. Д. Шервинского и его сына, поэта Сергея Васильевича, – умер Валерий Яковлевич Брюсов (Материалы к биографии. С. 149).

Умер Брюсов. Эта весть больна и тяжела, особенно для поэтов.

Все мы учились у него. Все знаем, какую роль он играл в истории развития русского стиха. Большой мастер, крупный поэт, он внес в затхлую жизнь после шестидесятников и девятидесятников струю свежей и новой формы.

Лучше было бы услышать о смерти Гиппиус и Мережковского, чем видеть в газете эту траурную рамку <в объявлении> о Брюсове. Русский символизм кончился давно, но со смертью Брюсова он канул в Лету окончательно.

Много Брюсова ругали, много говорили о том, что он не поэт, а мастер. Глупые слова! Глупые суждения! После смерти Блока эта такая утрата, что ее и выразить невозможно. Брюсов был в искусстве новатором. В то время, когда в литературных вкусах было сплошное слюнтяйство, вплоть до горьких слез над Надсоном, он первый сделал крик против шаблонности своим знаменитым:

 
О, закрой свои бледные ноги.
 

Много есть у него прекраснейших стихов, на которых мы воспитывались. Брюсов первый раздвинул рамки рифмы и первый культивировал ассонанс. Утрата тяжела еще более потому, что он всегда приветствовал все молодое и свежее в поэзии. В литературном институте его растут такие поэты, как Наседкин, Иван Приблудный, Акульшин и др. Брюсов чутко относился ко всему талантливому. Сделав свое дело на поле поэзии, он последнее время был вроде арбитра среди сражающихся течений в литературе. Он мудро знал, что смена поколений всегда ставит точку над юными, и потому, что он знал, он написал такие прекрасные строки о гуннах:

 
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречают приветственным гимном.
 

Брюсов первый пошел с Октябрем, первый встал на позиции разрыва с русской интеллигенцией. Сам в себе зачеркнуть страницы старого бытия не всякий может. Брюсов это сделал.

Очень грустно, что на таком литературном безрыбье уходят такие люди (Есенин С. Собр. соч. В 3 т.: Т. 3. М.: Правда, 1970. С. 171, 172).

Старшие уходят. Увы, не стариками, «Наше время лишь звено». Еще одно большое звено оборвалось. Не из тех звенья, которые тянут в могилу прошлого, а из тех редких, которые лучшим мрамором прошлого подпирают стройку будущего.

Брюсов лучше всех поэтов своего поколения умел распознавать этот мрамор культуры, – ценный и для наших дней, и для будущих, – в пестрых каменоломнях пустыни между первой и Октябрьской революциями. Основные силы его личности и творчества, воля и рационализм, помогли ему выйти живым из эпохи реакции. Именно эти силы ставили его в разлад с литературными умонастроениями, порожденными реакцией. Его крепостью была позиция формального мастерства. <…> Брюсов не боялся давать расти на своих позициях самым ядовитым цветам той эпохи. Он прошел через все тогдашние отравы: индивидуализм, ницшеанство, урбанизм с бодлеровским уклоном, эротизм, фантастику <Эдгара> По и жеманфишизм [266]266
  От фр. выражения «je m’en fiche» – «мне наплевать».


[Закрыть]Уайльда, мистицизм Метерлинка и меланхолию Вердена. Он был энциклопедией влияний, веяний, уклонов, шквалов и ветерков, шедших из Европы. Он тщательно поддерживал у нас все формально новое, и Северянина, и Маяковского, и Гумилева, и Тинякова. Он тщательно следил за тем, чтобы его «Весы» были колыбелью новых поэтов. Он сам всю жизнь учился и менялся, в основном, своем, в особом брюсовском пушкинизме, оставаясь верным самому себе и принципу высокого мастерства. Он стоял особняком даже в символизме, – той школе, к которой официально принадлежал. На творчество он не боялся смотреть, как на ремесло, как на ежедневную работу над тяжелым материалом слова, с яростью отметая всякие попытки внести внутрь работы художника, – которая есть отливка, формовка, чеканка, – разъедающие примеси. С уничтожающим бешенством он бросался на мистических анархистов. Сухая мистика Белого, так же как и дионисийство Вячеслава Иванова, так же как католическая романтика Блока или скопческое исступление Мережковского, вызывали в нем организованный отпор, превращая на целые месяцы ближайших друзей во врагов и создавая серии ссор. Он был одинок в этом своем рационализме, его тогдашнего понять было нельзя из тогдашних дней, и только теперь он может быть понят и оценен за эту свою тогдашнюю позицию.

Он был борцом и бойцом, но не нашел в своей эпохе предмета борьбы и битв. Рабочий был тогда «каменщиком», который строил себе тюрьму. Брюсов его увидел еще до первой революции. Октябрьскую революцию он принял, как оргию крови, как фантастику, как Вальпургиеву ночь, и сам от себя, старого, отринулся: «В ком жажда нег, тех нам не надо!»

Новизна, новая грань мировой истории, верхарновский мятеж – вот что привлекло его в революции. И он, старый культурник, книголюб, ученейший библиограф, знаток античности и средневековья, он принял мятеж и принял то, что этот мятеж шел, «сокрушая столпы библиотек, фронтоны музеев»… И этот «миг» перебросил его из «прежде в теперь». В этот миг он разорвал с эпигонами старой интеллигенции и стал одним из начинателей новой. «Кем же в столетья войдем?» «Голосами чьими докатится красный псалом?» – спрашивает он, уже зная, что в будущее он входит не декадентским эстетом, а одним из мастерских певцов революции, закрепившим свой голос в поколениях.

Ушел не только поэт, но и старший учитель многих, если не всех, современных поэтических школ. Ушел странник, всю жизнь блуждавший по «путям и перепутьям», влекомый далью, но прошедший путь «от Пушкина до этих слов»: – «Здравствуй же, племя, вскрывающее двери нам в век впереди!» (Городецкий С. В. Я. Брюсов // Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1924. 11 окт. № 233).

Выстроившись шпалерами, встретили студенты Высшего литературно-художественного института тело своего ректора и друга В. Я. Брюсова, прибывшее <10 октября> из квартиры, по 1-й Мещанской ул., к зданию института в катафалке.

В 6 часов вечера собрались многочисленные друзья и почитатели покойного, и началась гражданская панихида. Играет квартет Страдивариуса.

С надгробным словом выступали: президент Академии художественных наук П. С. Коган, нарком просвещения А. В. Луначарский, П. Н. Саккулин, проф. М. С. Григорьев, тов. Мещеряков, представители Союза писателей, крестьянской печати и др. (Гражданская панихида по В. Я. Брюсову // Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1924. 11 окт. № 233).

10 октября, по окончании общественной гражданской панихиды у гроба В. Я. Брюсова, состоялась вторая панихида, на которой присутствовали преимущественно студенты Высшего художественно-литературного института и МГУ.

Панихида началась траурным маршем Шопена, исполненным на рояле профессором консерватории Нечаевым. Затем произнесли речи, посвященные памяти Брюсова, профессора института Г. А. Рачинский, К. Г. Локс, представитель от Академии художественных наук проф. А. А. Сидоров, представители от студенческих организаций т. т. Козлов и Ромм. Студентами Кургановым и Алтаузен были прочитаны два стихотворения, посвященные В. Я. Брюсову. Прочитано было также неизданное стихотворение В. Я. Брюсова «У стен Кремля».

Музыкальный хор Института исполнил похоронный марш «Вы жертвою пали» и «Не плачьте над трупами». <11 октября > в 5 с половиной час. вечера состоялась панихида у гроба усопшего, на которой присутствовали студенты вузов г. Москвы (Студенческая панихида по В. Я. Брюсову // Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1924. 12 окт. № 234).

С 10 часов утра 12 октября во дворе Литературно-Художественного института <им. Брюсова>, на ул. Воровского, стали собираться делегации от различных московских культурных организаций.

С половины двенадцатого часа делегации начали проходить мимо гроба с прахом Брюсова для последнего прощания с поэтом революции. Тут прошли: В. И. Немирович-Данченко во главе делегации от Художественного театра. А Таиров с Камерным театром, Вс. Мейерхольд со своим театром. Всероссийский союз писателей <…>, Союз поэтов, Всерос. ассоциации пролетарских писателей, Союз крестьянских писателей, студенты Литературно-Художественного института, I Московского государственного университета, Вхутемаса и других.

После прохождения мимо гроба делегаций и прощания с телом В. Я. Брюсова его вдовы, семьи и близких гроб был поднят т. т. Соловьевым (ЦК РКП), Леонидовым (МК РКП), Бухариным, Луначарским, О. Ю. Шмидтом, П. С. Коганом, проф. Сакулиным, Фурмановым, несшими последние смены почетного караула.

При звуках похоронного марша и «Не плачьте над трупами павших борцов» гроб с останками поэта был вынесен из зала института, и многотысячная похоронная процессия направилась со двора института по ул. Воровского, ул. Герцена к памятнику Пушкину, на Тверском бульваре. <…>

От памятника Пушкину процессия двинулась по Тверской, к Моссовету. У здания Моссовета похоронное шествие вновь останавливается. С балкона Моссовета говорит тов. Бухарин. <…>

От Моссовета процессия двинулась к I Московскому государственному университету, где покойный учился, а последнее время и профессорствовал.

Здесь с речами выступали т. т. О. Ю. Шмидт, Н. К. Пиксанов и представитель от студенчества. Ораторы обрисовывали значение Брюсова как ученого и учителя и заявляли, что университет будет долго любить и изучать В. Я. Брюсова.

Приближаясь к кладбищу, траурный кортеж еще раз остановился у здания Российской академии художественных наук, в работах которой Брюсов принимал деятельное участие. С балкона Академии т. А. В. Луначарский произнес речь.

– Революция не подвела еще незыблемого фундамента под хозяйство страны, чтобы можно было отдать должное внимание вопросам искусства. Но к этой проблеме она подошла и с первых же дней создала учреждение, которое должно светом научного познания осветить недра и бездны искусства – Российскую академию художественных наук. Брюсов, сочетая в себе ученого и поэта, великий разум и творческую интуицию, безмерно обогатил науку об искусстве. Революция имеет свой метод изучения всех общественных явлений и применяет его и к области искусства. Брюсов оценил этот революционный метод и отдался целиком задаче – переоценить явления искусства с общественной точки зрения. Счастлив Брюсов, что дожил до времени, когда общественный труд не унижает головы поэта. Брюсов на своем примере показал, что может быть выпрямленный человек.

Говоривший затем президент Российской академии художественных наук П. С. Коган указал на духовную Брюсовым и Академией (Похороны В. Я. Брюсова // Правда. 1924. 14 окт. № 254).

Только в начале пятого часа вечера печальная процессия подошла к Новодевичьему монастырю. Над гробом склонялись знамена; венки и цветы окружили его. Почетный караул в последний раз занял свое место у праха усопшего. Последнее надгробное слово, последнее «прости» В. Я. Брюсову произнес нарком просвещения А. В. Луначарский.

Гроб стал медленно опускаться в могилу, над которой склонились красные знамена (У открытой могилы // Известия. 1924. 14 окт. № 236).

О СОСТАВИТЕЛЯХ

В юности Николай Сергеевич Ашукин(1890—1972) писал стихи, рассказы, очерки. В зрелые годы он говорил о себе: «я не писатель, я – литератор». Известный ленинградский букинист П. Н. Мартынов составил и решился опубликовать библиографию произведений Н. С. Ашукина и обратился к нему с просьбой «внести соответствующие коррективы по усмотрению». Николай Сергеевич ответил: «Вы, конечно, затратили немало времени на ее составление, и мне жаль ваших трудов. Кому нужна эта библиография? Зарегистрированные в ней юношеские мои стихи, мелкие случайные заметки и статейки давно канули в реку Забвения. И стоило ли вылавливать их оттуда?»

Ашукин стал известен как некрасовед, пушкинист, историк русской литературы, как знаток быта и старой Москвы. В новелле «Затворник» В. Г. Лидин пишет: «Рабочий стол для Ашукина был своего рода местом в жизни, существования, бодрствования, общения с великими людьми прошлого. "Пушкинские места в Москве", "Москва в жизни и творчестве Пушкина", "Живой Пушкин", "Александр Блок. Библиография", "Библиотека Некрасова", "Ушедшая Москва", "Крылатые слова" – названия некоторых книг Ашукина, а за этим – исследования и исследования, комментарии и комментарии, вступительные статьи, обстоятельное изучение творчества Валерия Брюсова, к которому Ашукин питал особое пристрастие…» (В мире книг. 1974. № 2).

Еще в молодости Николай Сергеевич близко познакомился с Валерием Яковлевичем, полюбил его поэзию, редактировал сборник «Семь цветов радуги» (1916 г.), участвовал в созданном Брюсовым томе «Поэзия Армении» (1916 г.), работал ответственным секретарем в журнале «Художественное слово» (1920—1921 гг.) под началом редактора Брюсова. После его смерти стал организатором кружка «Памяти В. Я. Брюсова».

Можно утверждать, что Ашукин стал первым брюсоведом. Им были подготовлены к печати неизданные брюсовские рукописи «Из моей жизни» и «Дневники» (1927 г.), книга «Валерий Брюсов в автобиографических записях, воспоминаниях современников и отзывах критики» (1929 г.), а также сборник стихотворений (1928 г.), отредактированный им вместе с А. А. Ильинским.

Прошли годы, и Ашукин решил выпустить книгу о Брюсове в расширенном варианте. К тому времени он собрал и интересный материал, но именно в эти годы государственные издательства стали более осторожно относиться к Серебряному веку. К тому же «официальные» критики не любили русского символизма, декадентской эротики, аполитичного индивидуализма.

Прошли десятилетия, а полное собрание сочинений Брюсова так и не вышло. Ему мешали войны, революции, диктатуры… Из 25 томов (издательство «Сириус», 1914 г.) вышли только восемь книг. В частном издательстве З. И. Гржебина подготовленные произведения Валерия Яковлевича лежали в верстке. В начале 30-х годов было объявлено, что государственное издательство «Художественная литература» выпустит 12 томное собрание сочинений В. Я. Брюсова под общей редакцией Н. С. Ашукина, И. М. Брюсовой и академика И. К. Луппола. Профессора К. Г. Локс, А. И. Белецкий, Д. Е. Максимов, Н. К. Гудзий написали прекрасные вступительные статьи и комментарии к томам. Но в 1938 году их огромный груд «заморозили».

Николаю Сергеевичу не удалось напечатать и второе расширенное издание своей книги. В 1943 году, когда он вернулся в Москву из эвакуации в Ташкент, то обнаружил, что собранный материал исчез. Надо было начинать все сначала, но у Ашукина опустились руки, и он решил переключиться на книгу «Крылатые слова», которая вышла в 1955 году в издательстве «Художественная литература», второе и третье издания, исправленные и дополненные, появились в 1960 и 1966 годах.

Чуть позже то же издательство решило выпустить десятитомное собрание сочинений В. Я. Брюсова, поскольку близился столетний юбилей поэта. Н. С. Ашукин, естественно, принял участие в его подготовке. К счастью, и я попал в команду брюсоведов. Работа над текстами и примечаниями брюсовских произведений шла медленно, ведь это было первое издание собрания сочинений. Но выяснилось, что длительный труд можно было «облегчить»: начальство предложило выпустить пятитомник вместо десятитомника. Говорили, что том стихотворных переводов надо исключить, так же как и пьесы Валерия Яковлевича… Собравшиеся редакторы, текстологи и комментаторы промолчали. А после тягостной паузы вдруг высказался Николай Сергеевич: «Срубили мы дерево, чтобы изготовить лодку, а сделали зубочистку!» Потом все долго спорили. В конечном итоге издательство решило выпустить семитомник.

Я ближе познакомился с Ашукиным, стал заходить к нему. Интересно было расспрашивать о Серебряном веке, о поэтах и писателях, копаться в его удивительной и богатой библиотеке… Николай Сергеевич стал для меня учителем. Иногда я ему помогал, работая в московских архивах, листая старые газеты, выписывая цитаты из книг.

Несмотря на разницу в возрасте, знакомство превратилось в дружбу. Придешь к нему «на минуточку» в маленькую квартиру в «хрущобе» и просидишь три часа, получая удовольствие от его рассказов о встречах с друзьями: пушкинистом М. Ю. Соболевым, писателем А Сухотиным, о его переписке с А. Блоком, К. Бальмонтом, В. Брюсовым…

Зимой 1972 года он тяжело заболел. Приходить и подолгу разговаривать с ним было уже нельзя – у него обнаружился рак легких. В феврале Ашукин прислал мне письмо: «Здоровье мое все хуже. Силы день ото дня слабеют. Большую часть дня – в постели. С трудом, изредка, дохожу до стола. Видно, не суждено мне закончить подбор дополнений в книгу о Брюсове. Помню Ваше согласие помочь мне. И очень бы хотел Вас видеть».

Р.Л. Щербаков. Март 2003 года.

Рем Леонидович Щербаков(1929—2003) не дожил до выхода этой книги, и ее издание мы завершаем краткими сведениями о нем самом. Трудно было найти более достойного наследника, чем тот, которого нашел для себя Н. С. Ашукин. С юности влюбленный в творчество Брюсова, книжник до мозга костей, умный и тонкий человек, талантливый журналист и опытный редактор, P. Л. Щербаков был человеком поистине энциклопедических интересов. Он окончил Бауманский институт, потом ускоренный курс мехмата, преподавал сопромат, редактировал журнал «Наука и жизнь», словом, был он человеком разносторонним и любознательным. Встреча с Н. С. Ашукиным, о которой он рассказал сам, заставила его осваивать еще одну отрасль знания – текстологию, историю литературы, и очень скоро он достиг в этой области замечательных результатов.

Его редкие, но исключительно добросовестные и выверенные публикации, главным образом, в томах серии «Литературное наследство» известны сегодня всем специалистам по литературе Серебряного века. В этой области его любимцами были и оставались Брюсов и Гумилев, третьим можно было бы назвать Бориса Садовского, с которым он успел даже познакомиться, посетив его незадолго до смерти в келье Новодевичьего монастыря.

Внимательно следя за всем новым, что появлялось в области изучения этих поэтов, он успевал на протяжении нескольких десятилетий в свободное от основной работы время неустанно пополнять труд Ашукина, внося в него изменения до самой своей смерти в декабре 2003 года. Даже указатель имен он подготовил сам, поэтому теперь под этой брюсовской биографией стоят две подписи, представителей двух поколений исследователей Брюсова – учителя и ученика.

Евг. Иванова. Декабрь 2004 года