355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Арсеньев » Единый поток жизни » Текст книги (страница 13)
Единый поток жизни
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 22:02

Текст книги "Единый поток жизни"


Автор книги: Николай Арсеньев


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Милая бабушка! Много душевного очарования связано с воспоминанием о ней. Ее прикосновение к детской душе вызывало смутные ощущения какого-то иного мира, в котором она духовно жила..."[160]160
  Н. И. АСТРОВ: «Воспоминания». УМСА. Париж, 1941, стр. 40-41. Срв. еще образ Марины Ник. Гагариной, образ просветленной доброты.


[Закрыть]

Примеры легко умножить. Так много их и в недавнем прошлом. И в настоящем есть также изумительные примеры (например, в русской эмиграции) этой глубокой духовной связи между родителями и детьми, этого духовного воздействия и развития и роста духовного, происходящего в недрах семьи через участие ее членов в питающем потоке динамической традиции.

Продолжается ли этот процесс – хотя бы в уменьшенном, хотя в значительной степени сокращенном виде в Советской России? Отмирает ли в ней духовная жизнь семьи или она еще живет? На это возможно и следует, думаю, ответить следующим образом: там, в Советской России и в других странах, подчиненных коммунистической власти, где есть религиозная жизнь, имеется налицо фактор, противоположный тому направлению, которое хочет дать всему развитию жизни народа Советская власть. Где есть еще религиозное начало, там есть еще и семья в духовном смысле слова. Существование религии и существование семьи, как духовнокультурной силы в Советском Союзе более тесно связаны друг с другом, чем в других странах, ибо в других странах нет официально, всеми средствами государственной власти поддержанного яростного похода против религии и против семьи, как некоего свободного очага духовной и культурной жизни. Есть многие элементы в окружающей жизни, враждебно относящиеся и к религии и к религиозно настроенной семье, но прямой, принудительной власти у этих элементов вне коммунистических стран нет, или во всяком случае она пользуется пока косвенными мерами воздействия.

В Советском Союзе борьба против религии и борьба против духовной самостоятельности семьи составляет одну общую линию наступления против свободы человеческой личности со стороны коммунистического или стремящегося осуществить коммунизм государства. Но религия, хотя и подавлена, однако не уничтожена. Не уничтожена в конец, хотя все делается, чтобы духовно обесплодить ее, и семью. И обе эти величины в глубине, по существу, поддерживают друг друга. Покуда есть религиозная жизнь в Советской России, веяние ее будет проникать и в недра семьи, как и борьба против религии со всей силой перенесены там в недра семьи одновременно со страшным натиском извне. Думается, что от окончательного исхода этой борьбы зависит и судьба русского народа.

5

Возвращаюсь к прошлому до-советской русской семьи. Она была, как мы видели, местом усиленного духовного и культурного роста, оплодотворения, духовных и культурных встреч. Огромное значение для всей русской культуры, особенно в течение 19-го и в начале 20-го века, имела такая встреча между культурной и духовной жизнью "Востока" и "Запада" (понимая под Востоком русские национальные предпосылки и воздействия Православной Восточной Церкви). Русская культурная семья была изначальным и особенно важным местом этой встречи. Перед нами необозримое поле фактов, переплетающихся влияний, ярко выступающих наружу, или тончайших и глубочайших, менее бросающихся в глаза, но может быть, тем более важных воздействий и творческого ответа на них, фактов творческого синтеза, художественного, умственного, духовного, которые и образуют культуру. И это, повторяю, замечается уже на лоне семьи. Чудные, огромные библиотеки прежних поколений – в столицах, губернских городах и усадьбах, особенно богатые в области гуманистической литературы – современной и старой, истории, истории искусства, биографии, государствоведения, философии и -что также очень интересно – религии. Эти старые, нередко обильно пополнявшиеся, библиотеки были многоязычны. Я помню несколько таких замечательных библиотек, принадлежавших часто семьям, обладавшим скорее скромными средствами. Французская классическая литература 17-го и 18-го века, большей частью в изданиях того времени, в кожанных переплетах с золотым обрезом: Расин, Корнель, Мольер, философы моралисты, религиозные писатели – Паскаль, Фенелон, Массиньон, Боссюэ, Бурдалу, Ларошфуко, мемуаристы – duc de St. Simon, duc de Sully (министр Генриха IV – издание начала 17-го века), duc de Lauzun, герцогиня д'Абрантес(жена Наполеоновского маршала) в 14 томиках, и т. д., и т. д.; труды Монтескье, Токвиля, La Cité Antique Фюстеля де-Куланж, "История консульства и империи" Тьера, Ламартин, Augustin и Amédée Thierry, Ampére, Histoire Romaine a Rome и ряд других позднейших историков. Английский мир бывал представлен не менее ярко. Помню старинную библиотеку графов Чернышевых в имении моей тети Надежды Григорьевны Малиновской, рожд. кн. Долгорукой (ее мать была рожденная граф. Чернышева) в имении Подоляны в южной части Орловской губернии (на границе с Курской). Старинные ореховые шкапчики в библиотечной комнате с зелеными тенями кленовых листьев, скользившими по полу. Эти шкапчики были полны сокровищами: первые издания английских писателей начала 19-го века. Были здесь отдельные томики первого издания Байроновского Child Harold, выходившего отдельными песнями, начиная с 1816 года, со старинными виньетками в классическом стиле: урны, разбитыя колоны, обвитыя плющом, жертвенник с пылающим огнем, венки, лиры. Были в этой библиотеке и Lollah Book Томаса Мура (индийская повесть в стихах) и, конечно, старые издания Вальтер Скота с гравюрами, английские историки (Гиббоне, Маколей), экономисты, романисты, романтические поэты, Шекспир – также в старинных изданиях – которые читались с увлечением владельцами этих библиотек. Помню, ранней весной я 16-летним мальчиком уходил с томиком поэм Томаса Мура читать под огромным старым дубом над обрывом. А в той библиотеке, которая особенно предносится моему внутреннему взору с самого начала этого описания библиотечных сокровищ средне-русских усадеб и московских особняков – в библиотеке сельца Красного Новосильского уезда Тульской губернии (на границе Орловской), которая была составлена Давыдово-Долгоруковской семьей в середине 19-го века, был, кроме того, особенно ценный и любопытный отдел первоизданий классических произведений немецкой литературы второй половины 18-го века – отдельные произведения Гете и Шиллера, "Оберон" Виланда, Гердер, а также романтики начала 19-го века – так, напр., Тик Вакенродер. Помню оригинальное, несколько доморощенное впечатление, которое производили эти уютные и скромные немецкие томики, переплетенные в крепкий картон с аккуратно наклееной ярко-цветной бумагой – темно-синей, светлосиней, пунцовой, зеленой, оранжевой; а поверх этого яркого фона были наклеены еще и мелко вырезанные бумажные звезды на подобие тонких кружев – все это, очевидно, было сделано в мастерских немецкого издательства, напр., у знаменитого Котта и других, несравнимо в своей доморощенной простоте с изяществом французских переплетов из сафьяновой кожи 17-го и 18-го веков, но полно очарования. И русские старые книги были там: первые издания стихотворений Жуковского "Для немногих" 1818 года на толстой синеватой бумаге, первое издание стихотворений Козлова и др., тоже с венками и урнами и пылающими алтарями. Там же была коллекция журналов – все года "Русского Архива", "Русской Старины", "Исторического Вестника", "Русского Вестника", "Артиста", комплект Revues des Deux Mondes с 1848 года по первые годы Первой Великой войны, и т. д. И в том же доме той же усадьбы была, наряду с этой библиотекой, основанной родителями мое бабушки, преимущественно историческо-мемуарной и литературной (классики на 5 языках, а также беллетристика) и другая, мистико-богословская и философская библиотека моего деда, Василия Сергеевича Арсеньева (см. ниже стр. 214). Сходных – или несколько отличных – библиотек было в России очень много.[161]161
   Были, конечно, в особняках и усадьбах и старинные библиотеки «вольтерьянско-вольнодумного» оттенка – направление, которым увлекался ряд русских просвещенных людей конца 18-го века. Но те старые семейные библиотеки, с которыми я имел дело в своей юности, имели другой – преимущественно гуманистически-религиозный характер.


[Закрыть]
Напомню, напр., о замечательной философской и юридически-исторической библиотеке Б. Н. Чичерина в его имении «Караул» и т. д., и т. д. Это было невероятное богатство частных, часто очень специальных библиотек. Особенно, пожалуй, были интересны старинные библиотеки гуманистического (или гуманистически-религиозного) характера, вроде описанных. И здесь поражает величайшее соединение двух стихий: западной (часто западно-христианской) и «восточной», т. е. русской, часто с определенно религиозной устремленностью.

Этот синтез породил великий русский культурный расцвет 19-го века, и русская культурная, исполненная динамической традиции, семья была одним из важнейших – конечно, не единственным, но одним из особенно действенных и решающих центров его подготовки и его проявления.[162]162
  См. об этом подробнее в моей книге «Из русской культурной и творческой традиции».


[Закрыть]

Семья эта была, между прочим, местом зарождения некоего духовного сотрудничества между богатством религиозного опыта христианского православного Востока, как оно проявлялось на вершинах духовной жизни русского народа, и религиозной жизни христианского Запада, сотрудничества, которое пробудилось с большой силой в наше время.[163]163
  См. мою статью Roots of Russian Ecumenism (in St. Vladimir's Seminary, Quarterly, 1962, Vol. 6, №1, pp. 3-15). – См. ниже: Встречи xp. Востока с хр. Западом.


[Закрыть]
В этом, пробудившемся теперь с большой силой духовном сотрудничестве между христианским Востоком и христианским Западом, христианский Запад начал с огромной интенсивностью осознавать те великие силы духовного порядка, что таятся и раскрываются в глубинах русской жизни, попираемые извне и сверху безбожным и лютым игом. Русская религиозная семейная традиция помогла их пронести через тягчайшие испытания. Хватит ли сил у нее пронести их дальше? От этого зависит судьба русского народа.

6

Из таких семей выходили люди большой культуры, укорененные в том, что мы назвали "динамической традицией" – религиозной питающей почве духовной жизни русского народа и из тесного соприкосновения вместе с тем и с величайшими порождениями культуры Запада. В качестве примеров можно назвать, напр., Ф. И. Тютчева, братьев Киреевских, А. С. Хомякова и философов князей С. Н. и Е. Н. Трубецких, и многих, многих других. Синтез "своего" с западным так ярко выступает в творческом вдохновении Тютчева.

Но не только для литературного творчества готовила такая русская семья, но и для жизни. Широта миросозерцания, умение восхищаться Красотой и жаждать Правды и служить ей, и внимательное сердечное отношение к ближнему и уважение к достоинству его часто выходили из лона русской, живущей динамической традицией семьи. Примеры этого мы можем видеть и в эмиграции – на ряде русских старых и молодых семей, живущих и воспитывающих своих детей из этих духовных основ.

Но вернемся под конец еще раз к тому, о чем мы уже вскользь говорили – о самом, может быть, важном и актуальном, злободневном в нашей теме – к семье в Советской России. Это настолько важный вопрос, так много в будущем русского народа зависит от того, какое решение нашел он в жизни, на практике, что важно еще раз окинуть взором основные данные.

Замечательна и богата материалом недавно вышедшая в Нью-Йорке книга профессора И. А. Курганова "Семья в СССР".[164]164
  И. А. КУРГАНОВ: «Семья в СССР 1917-1967». Нью-Йорк, 1967, 330 стр. Эту превосходную книгу следовало бы, по-моему, скорее назвать: «Семья в СССР согласно плану Советской власти».


[Закрыть]
Он показывает нам страшное постепенное систематическое ухудшение положения семьи – можно сказать, систематическое удушение семейного начала в Советском Союзе. Но он не указывает нам на реакцию семьи, не указывает на то, что осталось от семьи и что еще живо, несмотря на все это. А таких данных не мало. Хотя бы, для примера, то, что происходило в оккупированных германскими войсками местностях России. Все мужское население так называемого «призывного возраста» (на самом деле, мальчишки, начиная с 14 лет, и пожилые люди до 60 лет включительно, при чем многие из них больные и полу-инвалиды, не взятые советской властью на военную службу) забирались в специальные лагеря, устроенные при лагерях военнопленных.

И что же? Эти лагеря в течение всего дня буквально "осаждались" женами и матерями с детьми, пришедшими издалека (иногда за 40-50 верст) по сильному морозу и занесенным снегом дорогам, таща с собой саночки с передачами для отца, сыновей, старших братьев. Этот вопль отчаяния у этих женщин, просивших повидать 14-летнего сына или мужа; это было самое яркое свидетельство, что семья у этих крестьян Северной России (напр., в Новгородской, Петербургской, Псковской губерниях) была жива. Видевшие это или слышавшие рассказы об этом от свидетелей не могут этого забыть.

Ряд непередаваемых, невероятных человеческих трагедий и примеров такой же невообразимой силы жертвенной любви и жертвенного служения ознаменовали вообще историю русской семьи под советским игом. Несмотря на все притеснения, на аресты, заточения и убийства членов семьи – и родителей и детей – со стороны органов власти, на насильственное отнятие детей от родителей, на систематическое сверху проводящееся нравственное разложение и убийство семьи, а иногда и на физическое истребление части ее членов, в семье этой нередко проявлялась такая сила терпеливого, тихого морального мужества и сопротивления, такая сила любви, что это останется одной из самых патетических, ужасных, но и вдохновляющих душу картин русской культурной истории. Так было в 20-ых, 30-ых, 40-ых, 50-ых годах – до самой смерти Сталина, когда можно было наблюдать изо дня в день бесконечные вереницы родных, главным образом женщин, стоящих у ворот советских тюрем для передачи пакетов с едой и бельем, иногда с книгами для заточенных отцов, братьев, сыновей. У себя отнимали еду – в эти времена всеобщего голода или, в лучшем случае, полу-голода, чтобы посылать ее своим заключенным в советскую тюрьму. Этого забыть нельзя, и разлуку матери с детьми, отправлявшимися в Соловки или в другие страшные концентрационные рабочие лагеря Севера. Так убивалась семья зачастую физически, но, так она вместе с тем закалялась морально и религиозно. Вырастала сила морального отпора и нравственной живучести семьи и семейной любви. Иногда семья превращалась в пепел, но сколько было животворного в этой проявленной любви! И это закаляло духовно и передавалось дальше – от старших к молодым и наоборот – силою жертвенной любви, которая даже в страданиях оставалась верна, и силою взаимной молитвы, материнской молитвы особенно. Это есть реальность духа, вошедшая в русскую культурную историю, не только того страшного времени (теперь, за последние 5 лет, систематический гнет продолжается с большой силой и последовательностью, но физического истребления – бесконечно меньше), чем вообще в русскую жизнь, ибо оплодотворила ее. Что может быть творчески сильнее и более вдохновляюще, чем сила проявленного длительного и героического подвига любви? Есть – и немало их – красноречивых письменных памятников переживаний того времени, особенно 20-ых и 30-ых годов.[165]165
  См. об этом следующие замечательные книги, написанные русскими и напечатанными в Германии по-немецки во второй половине 30-ых годов. 1) ANDREI RUSSINOW: Die qrosse Teuschunq. Verlag Hellmuth Wollermann, Berlin-Steglitz, 1936-1937; 2) Aut der Suche nach Russland, (Sowjetrussland und das wahre Russland). Hesse und Becker Verlag, Leipzig, 1939 ALEXANDRA ANZEROWA: 1) Aus dem Lande der Stummen. Bergstadtverlag Breslau, 1936; 2) Am Weissen Meere. Verlag Ferd. Schoenlngh, Paderborn, 1938.


[Закрыть]

К сожалению, эти книги полностью распроданы (имеются лишь в некоторых больших центральных библиотеках) и никогда не были изданы на русском языке. Они рисуют ужасы советских тюрем, тюремных этапов и концентрационных лагерей, но и жизнь русской верующей семьи на фоне этих гонений и проникающие ее духовные силы, а также и другие оазисы несокрушимой силы духа в Советском Союзе. Имена обоих авторов, Андрей Русинов и Александра Анзерова – литературные псевдонимы. Фамилия "Анзерова" заимствована у одного из скитов Соловецкого монастыря. Настоящие имена авторов: Евгений Гагарин и Анна Арсеньева.

Есть и замечательный литературный памятник, – нет, не литературный это памятник, а гораздо больше, святее, чем литературные памятники: слова любви матери, расстающейся с сыном – Requiem Анны Ахматовой. Но этот памятник страшен – и вместе с тем и высок – и своей '' коллективностью'',

 
"Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска."
 

или лучше сказать, своей «соборностью». Здесь личное горе матери сливается с общим, таким же горем матерей, у которых злая власть оторвала сына. Эти слова не забудутся, пока есть русская духовная жизнь, – более того, пока в мире есть матери. Это – свидетельство непреходящего укора и обвинения, стон и горе и молитва. Это – более, чем литература.

И вот матери идут на свидание с заключенными сыновьями, жены с мужьями:

 
"Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней.
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали..."
(Март 1949 г.)
Вспоминается момент ареста. За ним пришли на дом:
"Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла.
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный поп на челе... Не забыть..."
(1935г.)
 

Приговор произнесен.

 
"И упало каменное слово
На мою еже живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить.
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить."
(Лето 1939 г.)
 

Только бы не сойти с ума, только бы всегда помнить не забыть никогда —

 
"Ни сына страшные глаза —
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного страданья,
Ни милую прохладу рук,
Ни лиц взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук —
Слова последних утешений."
(4 мая 1940 г.)
 

И вот она вспоминает тех, которые страдали как она вместе с нею стояли с тюремными передачами.

 
"Опять поминальный приблизился час,
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой.
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных, слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ
Пусть также они поминают меня
В канун моего поминального дня..."
(Март 1940 г.).[166]166
  Цитирую «Requiem» по изданию: АННА АХМАТОВА, «Сочинение», 1965, Inter-Language Literary Associates, Том I стр. 354, 355, 357, 359, 361.


[Закрыть]

 

Она донесла свое горе до конца. Она, одна из многих, соединилась с другими в общей молитве, принявшей форму стихотворения. Но, конечно, это – гораздо больше всяких стихов и дает им смысл.

И опять ставится перед нами вопрос: Что же мы имеем в конце концов? Поражение семьи или ее победу? Но есть, по-видимому, законы духовной жизни (которые, согласно Хомякову, изнутри влияют на исторические судьбы народа), но которым подвиг духовный не проходит даром. Семена любви и жизнь Духа часто побеждают и в жизни народа. Самое проявление их есть уже победа.

Глава тринадцатая
Встречи христианских Востока и Запада в русской культурной и духовной жизни

1

Если окинуть взором библиотеки наших предков – русских культурных людей конца 18-го, всего 19-го и начала 20-го века, – а также сохранившуюся их переписку и воспоминания; если присоединить – тому, кто успел хоть немного узнать русскую культурную жизнь досоветского времени из личного опыта – собственные воспоминания и устные предания, жившие в его семье; если – и это, конечно, в первую очередь – остановиться внимательно на богатейших данных, почерпаемых из произведении наших классиков, да и второстепенных писателей упомянутого периода, а также данные из биографий различных значительных русских людей этого времени, культурных, государственных и общественных деятелей, – то получается картина огромного и усиленного контакта с духовной жизнью и культурой Запада. Это настолько очевидно, что не требуется доказательств. Но вот наугад два примера.

В воспоминаниях одного младшего современника (кн. Мещерского) так изображается впечатление от Ф. И. Тютчева в последний – петербургский – период его жизни. Автор в юности своей встречал уже пожилого тогда поэта на светских приемах и балах в петербургском обществе. Уже много съехалось гостей, приезжает скорее маленький ростом старичок, как все, конечно, во фраке, но белый галстук повязан небрежно; седые кудрявые волосы несколько всклокочены. На вид ничего примечательного, но сразу окружило его кольцо людей, которое все более увеличивается. И сразу потекли из его уст интереснейшие и остроумнейшие каламбуры, сравнения, заметки об иностранной политике, характеристики разных политических деятелей, разных литературных произведений, разных явлений жизни – и светских, и народных, и международных – и все это остроумно, горячо, какая-то талантливейшая, увлекательная, меткая импровизация, и вместе с тем полная глубины при всем добродушном юморе и аттическом блеске отточенной фразы. И все это на изумительнейшем, богатейшем, динамическом и в то же время классически ярком французском языке! А вместе с тем какой поэт так сумел изобразить душу средне-русского ландшафта, своей черноземной Орловской губернии и ближайших к ней мест!

Помните это:

 
Тихой ночью поздним летом,
Как на небе звезды рдеют!
Как под сумрачным их светом
Нивы дремлюшие зреют!
Усыпительно безмолвны
Как блестят в тиши ночной
Золотистые их волны.
Убеленные луной!
 

Нужно бы выписать, может быть, треть стихотворений Тютчева, чтобы представить всю многогранность, свежесть, задушевность изображения им этой русской природы. И также многогранность, противоречивость различных аспектов души своей, и русской души, и человеческой души вообще, сумел он изобразить.

 
О вещая душа моя,
О сердце, полное тревоги,
О как ты бьешься на пороге
Как бы двойною бытия!...
... ... ... ... ... ... ... ...
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковыя.
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
(1855 г.).
 

Или:

 
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы...
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленъе дуги и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет...
Кто их излечит, кто прикроет?
Ты, риза чистая Христа.
(1857 г.).
 

И вместе с тем он не только блестящий усвоитель всей лапидарной легкости и блеска французской литературной речи (и в своем разговоре, и в своих французских статьях), но он в то же время глубоко понимает задушевную красоту дремлющей веками итальянской виллы и задушевно-умилительный, дремотный и захватывающий «genius loci» Италии эпохи романтизма, полный живых мостов между культурой и красотой, душевной и духовной жизнью Запада, с одной стороны, и красотой и душевной и духовной жизнью России и глубин ее бытия.

Вот другой пример. Выросший из крепких патриархальных семейных религиозных православно-русских корней и вместе с тем человек органически, глубоко и широко воспринявший западную культуру, человек огромных знаний и огромной, творчески воспринятой и пережитой культуры, любитель Англии, Оксфордских колледжей и либерального консерватизма; знаток и ученик греческих Отцов Церкви, которых он читает в подлиннике, и вместе с тем человек, прошедший через все горнила современной немецкой идеалистической философии и преодолевший их, но получивший, как многие русские романтического периода, ряд импульсов от философии Шеллинга: Алексей Степанович Хомяков (1804-1860), человек, для которого был бесконечно дорог родной парод, до боли органически близок ему и связан с ним, но который выше всего ставил Правду Божию и служение ей, для которого центром и смыслом истории было откровение Правды Божией в лице воплотившегося Сына Божия, человек, для которого Церковь Божия была живой носительницей этого потока новой жизни, вошедшей в мир,[167]167
  «Верую в Церковь» -так характеризует он свое миросозерцание в одном письме.


[Закрыть]
и поэтому носительницей и смысла истории. Поэтому он полемизирует (иногда однобоко и даже несправедливо, но вдохновенно и талантливо) с христианами Запада, исказившими, по его мнению, или недооценившими истинный смысл Церкви. И все эти замечательные по силе и блеску стиля и вдохновенности мысли и по глубине религиозного чувства (хотя нередко однобокие и даже несправедливые в своей огульности) талантливые характеристики и оценки западного христианства, эти «Письма православного христианина о западных вероисповеданиях» (Letires d'un chrétien orthodoxe, Lausanne, 1872),[168]168
  При жизни Хомякова вышло отдельными выпусками: первый в 1853 г. в Париже, второй и третий в 1855 г. и 1858 г. в Лейпциге.


[Закрыть]
он пишет на изумительном по силе, по виртуозности, изобразительности и по моральному подъему французском языке. Правда, по-русски их нельзя было напечатать при Николае Павловиче из-за церковной цензуры (Императрица была в восторге от них, читала их в рукописи и, говорят, показала их мужу; Император, будто бы, сказал, что это хорошо, хотя, может быть, немного преувеличено, но что печатать у нас нельзя: церковные власти обидятся).[169]169
   См., напр., письмо Хомякова 1855 г. к А. И. Кошелеву ("Собрание сочинений Хомякова, VIII, 138, 139).


[Закрыть]
Вот опять один из мостов между духовной жизнью Запада и Востока. Хомяков заражает и заражает своим религиозным и моральным пафосом и русских и западных читателей и, если его полемика иногда несправедлива, то его положительное учение о Церкви, выраженное в этих письмах, глубоко вдохновлено живым опытом Церкви, как он запечатлен в посланиях апостола Павла и как он лежит в основе христианского восприятия реальности Церкви. Недаром в 20-ом веке Хомяков нашел такой сильный отклик в сердцах многих христиан на Западе.

2

Когда Петровская реформа широко раскрыла окна и двери новой России для воздействия Запада, то хлынули в нее часто творчески возбуждающие, умственно и морально питающие, а часто и мутные потоки, – самые разнообразные, отчасти противоречивые элементы западной жизни. Прежде всего техническая цивилизация и дух секуляризма, – автономной, светской государственности, автономной, светской цивилизации, но не лишенной моральных и даже религиозных основ, унаследованных от христианской проповеди. По пестрому разнообразию Петровских печатных изданий можно судить о хаотически переплетающихся потоках знания и информации – иногда основоположного, учебного или осведомительного характера, иногда наугад вырванных из массы западных источников – и данных в русском переводе (иногда на трудно понятном, тяжеловесном языке). Все это подносилось русскому читателю. Здесь и почтеннейшая заслуженная Арифметика Магницкого, и ряд технических книг, и басни Эзопа, и "Приклады, како пишутся комплименты", и "Юности честное зерцало", и "Введение в историю европейских государств" Пуффендорфа и его же "О должностях человека и гражданина", и перевод "Библиотеки о богах" Аполлодора, и "Похождения Телемака" Фенелона, и тяжелейшим слогом перетасканная "История об орденах". А на сцене давались грубо-аляповатые комедии странствующих западных актеров, варварски перетасканные на русский язык. Это часто крайне внешнее, а подчас и насильственное приобщение к цивилизации Запада шло рука об руку с ослаблением своих собственных унаследованных морально-религиозных устоев жизни. Вместе с духом секуляризма вливается в жизнь русских людей (особенно высших классов) и учение материализма и атеизма (последнее особенно в эпоху Екатерины II).

Вот здесь как раз русское религиозное сознание в защиту своей веры против волн неверия, хлынувших с Запада, нашло себе союзников более или менее современных (что было очень важно) в ряде книг, пришедших с того же Запада. Это было рядом значительных встреч между русским религиозным сознанием и религиозным сознанием христианского Запада, особенно в некоторых классических, наиболее выдающихся его проявлениях. Оказалось, что общего было гораздо больше, чем различия, и это подготовило возможность взаимного понимания и сближения в самом решающем, основном и главном и в последующие времена, особенно в наше время. Это придает огромную важность этим "встречам" 18-го века и начала и середины 19-го века.

В 1735 году в городе Галле в Средней Германии вышла маленькая книжка в 16-ую долю листа на русском языке: "Об истинном христианстве" Иоганна Арндта, перевод Симеона Тодорского; и внизу, в Галле (Halle) 1735 года. Это – перевод замечательной маленькой книжки лютеранского богослова И. Арндта (1555-1621) Vom wahren Christentum, вышедшей первым изданием в 1606 году (расширенный текст в 161П году) и распространившейся потом в невероятно большом количестве изданий по протестантскому миру (книга была переиздана и в католических кругах – но без указания имени автора: тогда взаимное недоверие и рознь были еще очень сильными). В Галле – центре протестантского пиэтизма и протестантской благочестивой библейской экзегетики – книга Арндта переводится русским студентом Тодорским (присланным в царствование Анны Иоанновны для усвоения подробного курса библейской филологии в знаменитом "Восточном Семинаре"); она печатается для России, куда вскоре возвращается и ее переводчик, принявший монашество и сделавшийся ученым архиереем, епископом Вологодским. Как это случилось? Книжка эта действительно очень хороша и не носит полемически-конфессиональной окраски, она подчеркивает смиренный и мужественный христианский динамизм соединенный с сознанием, что не приходится нам говорить о каких-либо наших заслугах, ибо мы спасаемся силою Божией, благодатью Божией. Но благодать эта делает нас не пассивными и дряблыми, а активными и призывает нас к мужественному подвигу, к участию в Кресте Господнем. За это книжка Арндта была первое время взята под подозрение узко-конфессионально настроенными кругами ортодоксальных лютеранских богословов 17-го века – за скрытые будто бы "католизирующие тенденции" (а это просто было учение Евангелия и апостола Павла). Но это как раз сделало эту книжку понятной и близкой широким кругам верующих христиан, в частности глубоко приемлемой и ривлекательной и для православного русского читателя, так как соответствовало и полноте учения Нового Завета и построенному на нем учению древних Отцов Церкви о новой жизни, раскрывшейся нам во Христе.[170]170
  «Об истинном христианстве» АРНДТА выдержало несколько изданий на русском языке; между прочим, было заново издано Н. И. Новиковым в 80-ых годах 18-го века.


[Закрыть]
Ибо христианство есть не теория, не теоретическая схема, а прежде всего жизнь в Боге. Об этой жизни в Боге и пишет Арндт. Язык простой и легкий, все исполнено какой-то тихой и прозрачной глубиной – он говорит именно о глубинах жизни в Боге – и просветленной простотой, т. е. духом Нового Завета. Все сводится к откровению любви Божией, дарованной нам в Сыне Его, и к новой действительности и жизни Духа в нас. В противоположность «головному» богословию, которое очень размножилось в эпоху реформационных споров, подчеркивается, что наше спасение есть некий жизненный органический процесс, захватывающий всю нашу жизнь, но совершающийся в страхе и трепете, сознании своего недостоинства и смирении.

"Восстановление образа Божия в верующем, – пишет Арндт, – имеет следствием, что он постоянно живет в новом человеке (in der neuen Geburt – собственно "в новом рождении") и ежедневно подавляет и умерщвляет в себе старого. Это должно быть начато в этой нашей жизни. В той жизни оно достигнет потом совершенства". "Многоутешительное имя Христа – "Эммануэль" – "Господь с нами" – обозначает не только, что Бог с нами, но что Он обитает в нас. Так и в Евангелии от Иоанна мы слышим все снова: "Я в вас и вы во Мне" (гл. 17), "Пребудьте во Мне, и Я в вас" (15. 4).

А вот молитвы, обращенные к Небесному Отцу (отдельные главы книжки заканчиваются молитвами): "... Дай мне быть преображенным в Его (Сына Твоего) образ fin Sein Bild verkaert zu werden), дабы я имел в Нем праведность, мудрость, освящение и искупление (dass ich in Ihm habe die Gerechtiqkeit, Weisheit, Heiliqunq und Erlösunq) и дабы в Нем я возродился и жил и удостоился быть наследником благодати Твоей во времени и славы Твоей во веки веков. Аминь".


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю