Текст книги "Зов Лавкрафта (сборник) (СИ)"

Автор книги: Николай Романов

Соавторы: Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Виктория Колыхалова,Алексей Жарков,Илья Пивоваров,Дмитрий Костюкевич,Елена Щетинина,Андрей Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Пошел нахер, – сказал Джерри в пустоту. – Пидор.

Прежде, чем прыгнуть, он вытер со щек слезы.

Ничего страшного, Хали не обмелеет.

Максим Кабир
РЕЧНОЙ-3

Впервые Тимур Строев увидел Речной-3 в конце восьмидесятых. Ему исполнилось восемь, недавно его семья поменяла место жительства. Не вся семья, отец остался в центре, они же с матерью и сестрой переехали на окраину Красного Лога. Жилым массивом Речной-2 заканчивался город. Микрорайон был тусклым, мрачным и опасным. Насколько опасным, Тимур узнал чуть позже.

Восьмой день рождения он отмечал без друзей, с младшей сестрой Мариной и мамой. Ушел спать, не дождавшись отца. В новой спальне мальчик лежал, рассматривая потолок. Комнату заливал, мешая уснуть, лунный свет. Тимур встал с кровати, чтобы задернуть шторы. Девятиэтажный дом выходил окнами на небольшую речушку, дальше были лишь поля. Но не этой ночью. Освещенный полной луной, необычайно яркой и яростной, за рекой отчетливо вырисовывался микрорайон, которого там не было на самом деле. Вместо низменности, поросшей сорной травой, Тимур видел мираж, будто зеркальное отражение Речного-2. К безоблачному ночному небу поднимались темные силуэты высотных домов, странно мерцали желтые окна, похожие на кошачьи глаза.

Тимуру стало не по себе, он понимал, что нельзя построить целый квартал за несколько часов, это поняла бы даже дурочка Марина.

Он хлыстнул шторами и попятился к кровати. По какой-то причине он боялся поворачиваться спиной к желтым внимательным зрачкам, прожигающим хрупкое стекло и ткань, стремящимся заглянуть в спальню к имениннику.

В начале девяностых на Речной-2 обрушилась эпидемия наркомании и бандитизма. Проблема общая для рабочих окраин пост-советских городов. Но кроме того, в Речном пропадали дети. Много детей – их фотографии облепили конус станции метротрама, тупиковой станции. Ни одного не нашли. Родители, потеряв надежду, покидали микрорайон, и дождь ночами теребил выцветшие листы, трогал мокрыми пальцами тускнеющие личики, как обезумевшая мать.

Иногда люди старшего поколения кидали обеспокоенные взгляды на противоположный берег реки, но ведь там ничего не было, только поля.

Некоторые знали. Они, эти некоторые, никогда бы не пошли в милицию, не высказали бы свои подозрения даже шепотом.

Однажды десятилетний Тимур гулял у реки. Стоял август, каникулы подходили к концу. В нагретом воздухе носились разноцветные бабочки, их пытались тщетно ловить Тимур и его школьный приятель Коля. За игрой они не заметили, как отошли далеко от пляжа и углубились в заросли рогоза. Берег здесь был заболочен, кусты оглашались жабьим кваканьем, и душно пахли плесенью.

Человек вышел из рогоза, худой и высокий, как стебли. Было в нем что-то неправильное, отталкивающее. Неуловимо чужое. И в то же время Тимур поймал себя на мысли, что не может отвести от незнакомца глаз. Даже моргнуть не может. Он смотрел на человека минуту, но запомнил лишь общие детали: мокрую одежду, стекающий с удлиненный кистей ил. Бледное лицо. Лысую яйцевидную голову. Желтые зрачки, пульсирующие, словно окна привидевшихся когда-то домов.

Человек приближался. Так думал Тимур, на самом же деле это они с Колей приближались к человеку, шли на негнущихся ногах, шажок за шажком, к желтым неумолимым зрачкам, к огромному рту, черной распахнувшейся дыре…

Кто знает, что случилось бы, не появись на берегу старичок с удочками, крепкий еще дядька в камуфляжных штанах. Возможно, Тимур с Колей превратились бы в фотографии на внешней стене станции подземного трамвая, стали бы частью тайны, окутывавшей микрорайон.

Рыбак трехпало свистнул, и наваждение схлынуло, бабочки запорхали в августовском воздухе, вернулось солнце и запахи реки, и кваканье. Дети удивленно оглядывались, терли лбы, искали ответы. Ответов не было, исчез без следа и лысый незнакомец.

– Ишь ты, чертяка, – ворчливо сказал старик. – Уже среди белого дня заявляется. Не сидится им в своем чертовнике, гадам.

Мозолистый кулак погрозил кустам. В этот момент Тимур подумал, что человек с черным ртом, если бы захотел, мог разорвать рыбака на части, пожрать его, слизать, не оставив и фотографии.

«Видно, он был сыт», – решил мальчик.

Коле он ничего не сказал. Они вообще не обсудили случившееся, просто расстались у школы, разбрелись по своим дворам. Коле повезло, через год он уехал в другой город. Тимур остался в квартире, выходящей окнами на реку и поле. А иногда, лунными ночами – на Речной-3.

После девятого класса Тимур бросил школу и поступил в ПТУ. Учился он плохо и все время проводил во дворе, монотонно метая нож в ствол старого клена. Появились новые друзья, дерганные, с мутными глазами и повадками потенциальных зеков. Сам Тимур наркотики не употреблял, разве что покуривал травку иногда. Но без фанатизма. Зелье расслабляло, он же стремился быть собранным, готовым принимать любые удары. Удары не заставляли себя ждать. Часто на Речной совершали набеги пацаны из близлежащих кварталов. Дрались за девочек, за территорию. Отчаянно, как выросшие в подъездах полуголодные волчата. Использовали цепи, отвертки, взрывпакеты из трамвайных предохранителей. В одной из драк Тимур едва не потерял глаз. Багровый шрам приклеился к щеке, как шнурок.

В семнадцать лет он устроился плотником в небольшое похоронное бюро. Идеальная работа для угрюмого, нескладного подростка. Мать плакала по ночам, он бил ногой в стену, разделяющую их комнаты, скрипел зубами от неизбывной злости на жизнь, такой сильной, какую способны испытывать лишь семнадцатилетние.

По пятницам он ходил на дискотеку в кафе, прозванное в народе «Зеленкой». Здесь можно было попрыгать под шум из кашляющих колонок, подцепить девчонку и истечь кровью от молниеносного укуса безжалостной заточки. Тимур не танцевал. Он сидел в углу, мысленно метая в пол ножи, ожидая. Чего? Той самой заточки, возможно, что прервет его бессмысленное тягостное существование.

Октябрьским вечером в «Зеленке» было малолюдно, и он сразу приметил ее. Девушка не из местных, ровесница Тимура, стояла у противоположной стены, чуть покачиваясь в такт музыке. Легкие, почти незаметные движения, но в них было столько грации и чуждой Речному красоты, что Тимур невольно залюбовался.

Модная мини-юбка и облегающая кофточка отлично смотрелись на стройной фигуре, оставляя открытыми длинные ноги. Густые каштановые волосы были зачесаны набок, и Тимуру пришла в голову совершенно новая для него мысль: «Интересно, чем пахнут ее волнистые локоны?»

Грянул «Скутер». В ритм рейву забилось сердце Тимура, когда он увидел Пашу Кихаева, развязной походкой приближающегося к незнакомке. Глазки сально ощупывают, толстые губы произносят двусмысленный комплимент. В следующий миг ладошка незнакомки взлетела в воздух и обжигающе шлепнулась на щеку Кихаеву. Тот отпрянул, изумленный. Посетители, точно шакалы, предчувствующие кровь, вытянули шеи, облизались.

Кихаев издал рычащий звук, схватил обидчицу за плечо, грубо, без скидок. Она же вперила в него бесстрашный взгляд, хлеще пощечины.

– Ах ты, сука!

Замах кулака.

– Стоять!

Тимур перехватил руку Паши, оттолкнул его.

– Хватит.

– Ты чо, – Кихаев замахнулся повторно, уже на миротворца, но узнал в нем гроботеса Строева. Кулак медленно разжался.

– Тимка, ты? Мля, эт-чо, твоя баба?

– Моя, – ответ холодный, но внутри у Тимура запылал огонь.

– Так следи за ней, – ворчливо, но без прежней злобы, сказал Паша.

Зеваки обижено разбрелись.

– Ты как? – Тимур повернулся к шатенке. Сердце, пульсирующее под «Скутер», на секунду сбилось с ритма. Лицо девушки, прелестное лицо с тонким ртом и синими арктическими глазами, имело один изъян. От уголка рта до нижнего века расплескалось родимое пятно, цвета чайной розы. Он готов был поклясться, что встречал пятно такой же формы раньше, хотя красивая девушка была ему совершенно незнакома.

– Спасибо, – сказала шатенка. – Он бы мне врезал, да?

– Сто пудово.

Девушка смотрела на Тимура улыбающимися бездонными глазами.

– Потанцуем? – предложил он, изумившись собственным словам. Облегченно вздохнул, когда она ответила:

– Давай лучше выйдем, прогуляемся.

Снаружи Тимур набросил на плечи девушки свою спортивную курточку и зарделся еще сильнее. Октябрьский ветер обдавал прохладой, но не избавлял от внутреннего пламени.

– Тимка, – представился он.

– Силена, – произнесла шатенка.

– Врешь.

– Паспорт показать?

– Я что, на милиционера похож?

– Не очень.

За дискотекой располагалась спортплощадка, и они присели на врытые в землю покрышки, друг напротив друга. Близость девушки с удивительным именем Силена заставляла нервничать. До этого дня отношения Тимура с прекрасным полом ограничивались пьяными поцелуями со Светкой Приходько.

Он подумал, что девушку нужно развлекать, и продемонстрировал отсутствие мизинца на левой руке. Силена взяла его кисть в свою теплую руку, погладила оставшийся фаланг.

– Фуганком отрезал.

– Красиво, – искренне сказала Силена. – А это?

Тонкие пальчики скользнули по его щеке, как бабочки.

Он объяснил про драку годичной давности и велосипедную цепь, едва не лишившую его глаза. Она слушала, затаив дыхание, а он говорил и говорил, изумляясь, как много слов томилось внутри, как много невысказанного. Точно из тюрьмы молчаливой угрюмости вылетали взбунтовавшиеся слова.

Потом он провожал Силену к метро, и ее рука лежала у него на локте, отвлекая.

– Ты, наверное, в центре живешь?

– Что ты, я близко живу. Одна станция отсюда.

– Парковая, – кивнул он, и подумал, что будет драться с каждым из парковых пацанов за право гулять с ней.

– Нет. В другую сторону.

Тимур вскинул брови.

– Шутишь, да? В другую сторону станций нет.

– Есть, – сказала она без тени юмора в голосе. – Разве не слышал про Речной-3?

Он запнулся. В памяти всплыл далекий августовский день, огромный рот с черными деснами, желтые мерцающие окна.

– Это же байка, – выдавил он. – Детские сказочки.

– А ты был на том берегу? – ее глаза странно блеснули, словно лед отразил солнечные лучи. – Неужели никогда не хотелось переплыть реку и посмотреть, что за ней?

– За ней поля, – заявил Тимур уверенно. – Мои окна выходят туда.

Она пожала плечами, будто говорила: «на нет – и суда нет». У станции она вернула ему куртку.

– Ну, я пошла?

– Мы еще увидимся?

– Если захочешь. Пятый дом, восьмая квартира. Сегодня впервые к вам приехала, а так я всегда дома.

Силена наклонила голову, и Тимур сообразил, что она ждет поцелуя. Он коснулся губами родимого пятна. Кожа в этом месте была бархатистой и нежной.

– Ты не сказала, на какой улице.

– Сказала.

И она пошла к станции, манящая, легкая…

– Я приплыву! – крикнул он вслед, сам не зная, подыгрывает шутке, или говорит правду.

Она оглянулась, лицо ее озарила улыбка:

– Зачем плыть-то? В двадцать три ходит поезд.

Силена исчезла, и он посмотрел на наручные часы. Циферблат показывал двадцать два пятьдесят пять. Тимур перевел взгляд на поля, виднеющиеся за рекой.

«А ведь странно, что никто из нас в детстве не пытался туда попасть».

– Слышал байки про несуществующий микрорайон?

Дядя Гриша, плотник, сплюнул в ладонь гвозди, которыми крепил обивку к гробу. Воззрился озадаченно на коллегу.

– Я думал, у тебя вообще языка нет.

Тимур пропустил его фразу мимо ушей.

Плотник вернулся к работе, но, после нескольких ударов молотка, сказал:

– Ты про Речной-3?

– Да, – равнодушно буркнул Тимур.

– А тебе зачем?

– Книгу пишу.

– Книгу, – дядя Гриша усмехнулся, показав пеньки сгнивших зубов, – Речной-3 – проект такой был. Хотели три одинаковых спальных района построить. Туннель копать начали на другой берег, но забросили. Что-то у них там случилось, под рекой, метростроевцы погибли, человек десять. Исчезли в каких-то подземных пустотах. При совке-то скрывали все, никто правду не сказал. Ну, в итоге третий район остался на бумагах. Когда я сюда переехал, шутка такая ходила. Если кто пёрднул и не признался, говорят, это с Речного-3 приезжали и набздели.

Дядя Гриша расхохотался, закашлялся. Тимур подождал, пока утихнет приступ.

– Ты же рыбак, да?

– А то! В субботу с ночевкой ездил. Щас расскажу, закачаешься. Сижу я, короче, в лодке…

Тимур перебил:

– А на том берегу ты рыбачил? Там ведь камыша меньше, людей. Был там вообще хоть раз?

Дядя Гриша почесал затылок трехпалой рукой.

– Был… хотя, нет, не был. А нахрена? Чего мне делать-то там? Писатель Пушкин, чего ты вопросы дурацкие задаешь?

Тимур промолчал. Зачиркал стамеской по древесине. Мысли витали далеко, и когда крышка гроба была готова, пришло озарение.

Мать удивилась, увидев его дома засветло.

– К чему бы это? Дружки все передохли?

Он был слишком погружен в раздумья, чтобы ответить на колкость.

Мать встала в дверях, наблюдая, как он обшаривает сервант.

– Потерял что-то? Совесть ищешь? Нет ее там. Ты зарплату в дом приносить будешь? Я все деньги потратила, чтоб морду твою наглую заштопать, Маринке ходить не в чем, стыдно перед соседями. Куда магнитофон дел, скотина?

На шум пришла сестра. Стуча об пол китайским мячом-попрыгуном, она встала за матерью. Марина постоянно чем-то шумела: мячом, трещащей игрушкой-радугой, хлопающими пузырями жвачки, велосипедом «Школьник», и кажется, только Тимур сходил с ума от непрерывных сестриных звуков.

– Магнитофон у Леши, дал полетать.

– Мозги ты свои полетать дал.

Сестра засмеялась, прикрыла рот рукой.

– Ну, что ищешь-то? Помогу хоть.

– Оставьте меня в покое, – отчеканил Тимур, перебирая свои школьные тетради и альбомы.

Мать, ворча, удалилась на кухню, сестра последовала за ней мерзкой прилипалой.

Альбом с фотографиями нашелся под грудой календарей «Сад и огород».

Тимур принялся переворачивать толстые картонные страницы, шуршащую кальку. Вот отец перед отправкой в Афганистан, вот он же, усатый, красивый, обнимает маленького Тимку. Новый год, Тимка заглядывает в коляску с новорожденной сестричкой. Вся семья на фоне кинотеатра. Неожиданно вспомнилось, что ходили смотреть «Укол зонтиком» с Пьером Ришаром. Мамин заливистый смех, заставляющий папу смеяться сильнее, чем шутки из фильма…

Папа исчез с фотографий к середине альбома. Нужная фотка нашлась в конце.

Тимур выскреб ее из фотоуголков и выбежал на кухню. Мама жарила котлеты. Маринка сидела тут же, невообразимо громко перемешивая в стакане персиковый порошок.

– Кто это? – Тимур бросил маме снимок.

Та вытерла руки о передник, приподняла на лоб очки. Всмотрелась в детские лица.

– Твой класс, конечно. Четвертый. Вон Лидия Тимофеевна, царствие ей небесное. Вон ты в последнем ряду. Гляди, какая у тебя прическа хорошая была, как у человека. Нет же, бритый ходит, вылитый бандит…

Тимур ткнул пальцем в девочку, стоящую рядом с классным руководителем. Каштановые волосы, гигантские белые банты, коричневая форма.

– Это кто, с родимым пятном на щеке?

У мамы была потрясающая память, и сейчас она с легкостью отыскала имя. Но не Силена, как ожидал Тимур. Хотя без сомнения, на фото была запечатлена его вчерашняя спутница.

– Алла Руднева, – уверенно сказала мама. – Точно, Аллочка.

Тимур сел, налил в блюдо подсолнечное масло, посолил и окунул в него хлеб. Прожевав, спросил с деланным безразличием:

– Почему я ее не помню?

– Так ведь она всего один год с вами училась.

Марина улыбнулась выкрашенными в «Зуко» губами:

– Любовь твоя, да?

– Пасть закрой, – шикнул Тимур и опередил мамино недовольство вопросом: – Она, что не местная была?

– Местная. У стадиона, по-моему, Рудневы жили. Она же пропала без вести. Горе такое. Пошла гулять и не вернулась. Десять лет бедняжке было. А ты почему интересуешься?

– Да так.

Он встал из-за стола.

– Пообедал, называется? А ну, быстро, котлету съел! Бестолочь!

– Собакам отдай.

В спальне он вытряхнул из томика Дюма пригоршню рублей. Маловато, но на одно свидание хватит. Маринка заглянула в комнату, звеня готовальней с циркулями. Он сжал кулаки. Почему эту шумную тварь не похитят, как прочих детей?

– А мы с мамой съедем, – сообщила сестра доверительно. – К тете Вале. Без тебя. Тут работы нет. Только гробики делать и можно. Мама говорит, тебя все равно зарежут скоро. Или сопьешься, как остальные.

– Скатертью дорога, – тихо сказал Тимур, хлопая входными дверями.

На улице вечерело, молодежь сходилась во дворы и детские садики, чтобы выпить псевдо-голландский спирт или плодово-ягодное пойло. Звучал смех, перебиваемый хитами «Сектора Газа». Детвора палила по голубям из шпоночных рогаток.

Рядом со станцией находился холм, увенчанный гаубицей времен Второй Мировой. Когда между микрорайонами началась война, Тимур с пацанами повернули двухтонную махину стволом к Парковой. Мол, перчатка брошена.

Возле пушки Тимур и расположился. Лениво метая в землю складной нож, он то и дело поглядывал на купол станции. Перегон Парковая-Речная-2 был наземным, с холма Тимур хорошо различал служебные пути, выходящие с восточной стороны купола. Рельсы сворачивали к коробкам депо и ремонтным мастерским. Как говорится, поезд дальше не идет. Ни в двадцать три, ни в другое время.

– Что за бред? – пробормотал Тимур. – Она же развела меня.

Он извлек из кармана сложенную вдвое фотографию. Прикоснулся к детскому лицу с розовой кляксой.

В половине одиннадцатого Тимур вошел в вестибюль станции. Метро привычно пахло гидроизоляционной пропиткой и креозотом. Он устроился на лавочке, наблюдая за людьми. Представлял, какого размера гробы понадобятся для того или иного человека. Чьи семьи отвалят кругленькую сумму за ящик, а чьи предпочтут сэкономить на похоронах.

Стрелки подвешенных под потолком часов ковыляли к одиннадцати.

Состав прибыл без опозданий. Самый обычный поезд с плоской мордочкой и круглыми глазищами фар. Сине-зеленый, а вовсе не чёрный-пречёрный. Поезд выпустил пассажиров, но медлил отправляться в металлическую люльку.

Тимур встал и подошел к открытым дверям пустого вагона.

«Меня просто выгонят оттуда», – подумал он.

Поезд загудел, и Тимур сделал шаг в его нутро. Двери закрылись, отрезая обратный путь. Состав тронулся.

«Ну что ж, – решил Тимур, хватаясь за поручни. – Хотя бы побываю в депо».

И поезд въехал в туннель.

Сначала за окнами царила абсолютная темнота. Потом он разглядел рыжую стену подземки в потеках воды, змеящиеся кабели, глубокие трещины. Запах ила проник в вагон, наполнил ноздри. Тимур крепче стиснул поручень, чувствуя себя посетителем рискованного аттракциона.

Поездка длилась три минуты – ровно столько, сколько нужно, чтобы преодолеть реку, которую легко переплыть, да никто никогда не переплывал. По крайней мере, с этого берега.

Медленно и величественно поезд выехал из туннеля. Распахнулись двери. Тимур шагнул на платформу и очарованно завертел головой. Станция находилась ниже уровня земли, о чем свидетельствовала высокая, уходящая вверх лестница. Лампы в плафонах давали скудное освещение. Тьма сгущалась в углах и подкупольном пространстве, где-то журчала вода, но следы запустения отсутствовали. Тимур постучал по колонне, убеждаясь, что перед ним не мираж. Ощутил холодное, шершавое, настоящее.

Поезд не двигался. Головной вагон погрузился в продолжение туннеля, и темнота спрятала таинственного машиниста.

Тимур прошел вдоль состава. Шаги отдавался гулким эхом. Он стал взбираться по лестнице, выше и выше. Навстречу двум фигурам, замершим у турникетов.

Никто в Речном не посмел бы назвать Тимку Гроботеса трусом. Окрестные пацаны уважали и опасались его. И сейчас, поднимаясь по ступеням, он контролировал каждый мускул, готовый бежать, а если надо, сражаться. Но капля холодного пота все же скатилась по его пояснице.

Две пары глаз уставились на гостя. Во взглядах сквозила неприкрытая враждебность. Женщина, судя по одежде, дежурная или диспетчер, куталась в шерстяной платок, так что открытой оставалась лишь верхняя часть лица. Бровей не было, надбровные дуги полукругом нависали над глазными впадинами.

Человек в милицейской форме был именно «человеком в милицейской форме», а вовсе не настоящим милиционером. Одежда висела на нем, как на огородном пугале, фуражка норовила соскочить с яйцевидного лысого черепа. Кожу мужчины покрывал тонкий слой лоснящейся слизи. Рот представлял собой широкую складку плоти, и Тимур не хотел знать, что она скрывает.

Лже-милиционер живо воскресил в памяти встречу с великаном из рогоза.

Тимур, как ни в чем не бывало, прошел мимо парочки. Его не остановили.

Стену слева украшал барельеф. Он успел заметить счастливых пионеров, марширующих за высокой безобразной фигурой. Понимая, что парочка провожает его взглядами, он не стал задерживаться у стены. Распахнул створки дверей и очутился на улице.

Озаренные полной луной, перед ним высились новостройки, те самые, из далекого детства. Монолиты темноты, притворяющиеся панельными домами. Ни в одном окне не горел свет.

Тимур повернулся к станции. Гранитные буквы над входом гласили: «РЕЧНОЙ-3».

«Добро пожаловать», – мрачно подумал Тимур и зашагал по аллее.

Тишина давила на барабанные перепонки. Лай собак, пьяные выкрики, музыка остались на том берегу. Он один был источником звука: дышал, точно к диафрагме подключили усилители, топал слоновьими ногами по плитам. Столько шума не издавала и Маринка в минуты вдохновения.

Пейзаж был самым обычным. Тропинка, ведущая между домами, гаражи-ракушки, голые деревья, электрические будки с «невходитьубьёт», ржавая карусель….

И все же Тимура не оставляло ощущение, что он ходит среди декораций, что вещи вокруг нефункциональны, а лишь кажутся таковыми.

«Речной-3, 22» – прочитал он адрес на здании. Первый этаж дома был выделен под гастрономом, здесь же висела табличка: «ГЛААКИ».

Резкий шум выпотрошил тишину. Пронзительный писк невидимой гигантской мыши донесся издалека, струной натянулся в воздухе, и сошел на нет. Тимур завертелся, ожидая удара в спину, но микрорайон вновь укрылся мхом тишины. Словно истошный писк почудился ему.

Двери «ГЛААКИ» были приглашающе открыты.

«Вы меня не напугаете», – сказал Тимур кому-то и вошел в магазин.

Эффект нормальности присутствовал в полной мере. Овощной отдел, колбасный, кондитерский, соки и воды. Но чем дольше гулял Тимур по безлюдному магазину, тем больше странностей замечал. Львиная доля товара была порченой. Капуста завяла, картошка зацвела, от прилавка с колбасами исходил характерный сладковатый аромат. Холодильники то ли выключены, то ли сломаны, бутылочки с лимонадом покрылись пылью. Алкогольная и табачная продукция отсутствовала. Зато было много сладостей. Сваленные в кучу пастила, зефир, вафли, батончики «Tupla», «Wispa», сушеные бананы.

Тимуру пришла в голову мысль, что все это украли или подобрали на помойке, прежде чем принести сюда.

– Тебе чего?

Продавщица, выползшая из подсобного помещения, застала его врасплох. Она напоминала жабу, которую малолетки надули воздухом через соломинку. А еще она могла быть родственницей лже-милиционеру и лже-дистпечерше. Такие же глубоко посаженные глаза под гладкими надбровными дугами, складки плоти вместо губ, такой же влажный блеск кожи. Прозрачная пленка киселя покрывала жабье лицо, и руки, поправляющий парик.

– Как ты тут оказался?

Она смотрела на посетителя так, будто он был облезлым котом, забредшим в порядочное заведение.

– Я здесь по делам, – не моргнув, ответил Тимур, и добавил: – Есть портвейн? «Три топора» или вроде того?

Кожистые складки рта расползлись в ухмылке.

– Вот оно что! Вот что за дела!

Голос продавщицы чавкал, как болото с кикиморами.

Она наклонилась, пошарила под прилавком. Извлекла пыльную бутылку с чернильно-черным содержимым без этикетки. Наличие этикетки не имело никакого значения для парней с окраин, но вот глиняная пробка Тимура озадачила.

Он высыпал на стол мелочь и пару мятых купюр. Цена за ординарный суррогат продавщицу устроила.

Она сгребла деньги и произнесла:

– Не заблудись, Орфейчик.

Выйдя из магазина, Тимур взглянул на часы. Циферблат «Электроники» был пуст. Он встряхнул запястьем, нажал на кнопочки – тщетно. Луна ехидно скалилась с небес, микрорайон по-прежнему безмолвствовал. Тимур поспешил по тропинке, читая таблички: дом 16, дом 14, дом 12…

Пройдя арку, он очутился в замкнутом кольце новостроек. Посредине располагалась детская площадка, пара турников, кривая горка. На краю песочницы сидела маленькая девочка в белых колготках и дутой куртке. Лицо ее пряталось в тени.

Тимур приблизился к девочке, мысленно рисуя ее обличье: без бровей и волос, с мокрой кожей и широкой полоской уродливого рта. Но луна осветила песочницу, и он разглядел миленькое личико, детские глаза, полные слез. Малышка лет девяти наматывала на пальчик проволоку и всхлипывала.

– Почему ты одна? – спросил Тимур осторожно. – Что случилось?

Девочка утерла слезы кулачком и посмотрела на незнакомца. В ее зеленых глазах он увидел проблеск надежды.

– Ты поможешь мне?

– Конечно. Разреши.

Тимур деликатно забрал у девочки проволоку. Она не противилась. Конец проволочного мотка крепился к изогнутой спице, уколоться ею было проще простого. Он отбросил опасный предмет в темноту:

– Это не игрушки. – сказал он, и присел на корточки рядом с песочницей. – Я помогу тебя.

Девочка улыбнулась робко.

– Мой песик сбежал. Его надо поймать.

Тимур подумал, что несколько минут назад слышал тихий собачий скулеж, доносящийся из кустов. Первый звук после кваканья продавщицы и жутковатого писка.

– Я найду песика, но ты пойдешь со мной.

– Он рыжий, – вздохнула девочка. – Мне его папа привез с того берега. Я хотела играть с ним. Я хотела, чтоб он был моим другом.

– Я буду твоим другом. – Тимур положил руку на плечо малышке. Она больше не плакала, а улыбалась, рассматривая свои пальчики.

– Папа дал мне железную ниточку, – доверительно пролепетала она. – Я хотела зашить песику ротик и глаза, и проколоть бара… барабанные перепонки. Но он убежал от меня…

Тимур отпрянул. Его поразили не столько слова девочки, сколько дьявольский блеск, загоревшийся в ее глазах. Настроение ребенка изменилось, как меняется картинка на стереооткрытке. Тимур передумал быть другом для нее.

– Ты поможешь вернуть песика? – девочка глядела снизу-вверх, ухмыляясь.

– Я не…

Писк, высокий, звенящий, выворачивающий наизнанку, прервал его. Одновременно вспыхнуло окно на пятом этаже дома, желтое окно. Невыносимо громкий звук летел из распахнувшейся форточки.

Девочка вскочила, радостно захлопала в ладоши:

– Это мой папа! – сказала она и помчалась к подъезду завизжавшей высотки. – Мне надо покормить папу!

Тимур заткнул уши и наблюдал, как девочка скрывается в недрах дома. Прошла целая вечность, прежде чем писк затих. Свечение погасло, и дом погрузился в сытую тьму.

«Я не отступлю», – сказал себе Тимур.

Конечная цель, дом № 5, отыскался в примыкающем дворе. Тимур вычислил нужную квартиру, но сперва откупорил бутылку и сделал глоток. Портвейн был сладким и дорогим на вкус. Ничего общего с «топорами» или «Агдамом». Густая жидкость разлилась по венам, добавила уверенности. Он сложил ладони рупором, позвал:

– Силена! Силена, это я!

Окно на втором этаже приоткрылось, и он услышал:

– Я сейчас!

Ее голос. Без сомнений, ее.

Она выпорхнула из подъезда спустя минуту. Та же одежда, тот же пьянящий запах. Бросилась в его объятия, поцеловала. Мягкие девичьи губы слились с его губами, и сердце Тимура ускорило бег.

– Я боялась, ты не придешь.

Она нежно коснулась шрама на его щеке. Он перехватил ее руку. Мизинец Силены, вернее, фаланга, оставшаяся от мизинца, была перебинтована.

– Кто это сделал? – прохрипел он.

Силена отвела взор.

– Ерунда…

– Ерунда? У тебя нет пальца!

– Я не должна была идти на дискотеку. – произнесла Силена печально. – Мама послала меня найти братика или сестричку. Я стала слишком старой, чтобы кормить маму. Мама пересыхает, ей нужны новые детки. Я глупая, я никого не привела, и мама узнала про танцы…

Пока она говорила, Тимур жарко целовал ее изуродованную кисть.

– Мама сказала, чтобы я сама выбрала наказание. Я попросила отрезать мизинец, чтобы быть как ты…. Теперь мы похожи, правда?

– Она тебе не мама, – прошептал Тимур. – Она… монстр!

– Не смей! – замотала головой Силена. – Не надо…

– Что это за место? Кто эти люди?

– Родители, – ответила Силена с преданностью и восхищением. – Последние праведники. Дети Отца Дагона и Матери Гидры. Те, кто вылизывают полную луну, чтобы она блестела. Кормящиеся из города Между.

Он заставил ее отпить из бутылки. Насильно влил в горло густую сладость. Она закашлялась:

– Тимка, мне нельзя.

– Теперь тебе все можно. Ты пойдешь со мной. Убежим отсюда, убежим из Речного, из всех Речных… Будем жить в деревне, далеко, вместе…

Она улыбалась непонимающе:

– Бросить маму? Предать ее? Тимка, о чем ты?.. Знакомый визг хлестнул по спящему двору.

Свихнувшаяся сирена выла из окон второго этажа. Силена затравленно оглянулась. Желтое мерцание призывало ее.

– Мама проголодалась! – крикнула она, заглушаемая надрывным требующим голодным ревом. – Уходи! Я совершила глупость! Я знала, ты не так поймешь…

Она кинулась к подъезду.

– Алла!

Девушка застыла у входа, как соляной столб.

– Алла Руднева!

Он подошел к ней, заставил повернуться. Поднес к ее лицу групповую фотографию.

– Это я, смотри! А это ты! Алла Руднева! Алла Руднева!

Сирена сводила с ума, вкручивалась в уши дрелью. Мешала думать. Но что-то промелькнуло в синих глазах Аллы-Силены.

Она нехотя оторвалась от снимка, отступила в темноту подъезда.

– Кормить, – отрывисто произнесла она. – М-маму… Он обхватил голову руками, умоляя, чтобы наступила тишина. Визг прекратился, оставив липкий шлейф эха. Свечение в окне погасло.

– Она моя! – сказал Тимур притихшему микрорайону. Сказал так, словно повернул гаубицу стволом в рожу Речному-3.

И вошел во чрево подъезда. Пробираясь сквозь тьму, перепрыгивая ступени, он достиг второго этажа и увидел приоткрытую дверь. Из щели лился желтый свет, не такой яркий и голодный, как прежде, но он помогал различать дорогу.

Тимур шагнул в квартиру, миновал коридор и оказался лицом к лицу с источником свечения. С мамой.

Она была в два раза крупнее тех, кого он встретил в Речном-3 сегодня. И имела еще меньше сходств с человеком. Лысый череп раскачивался взад-вперед, разбухшая туша едва умещалась на диване. Белые груди подрагивали и лоснились. Свет источала кожа, точнее, слизь, выделяющаяся из пор, а также желтые глаза, наполовину закатившиеся под веки. Рот твари был открыт, из него свисали языки, целая гроздь толстых мышц, они двигались, переплетались жгутами, липкие щупальца, покрытые крошечными сосочками.

Потрясенный, Тимур не сразу увидел Аллу. Она сидела на полу, привалившись к толстым ногам матери, ее голова была откинута на шишковатые колени, волосы, обычно зачесанные направо, сбились в другую сторону.