Текст книги "Зов Лавкрафта (сборник) (СИ)"

Автор книги: Николай Романов

Соавторы: Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Виктория Колыхалова,Алексей Жарков,Илья Пивоваров,Дмитрий Костюкевич,Елена Щетинина,Андрей Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

* * *

Ночью, после этой встречи, мне приснился сон, до того кошмарный, что, вырвавшись из его липкой трясины, я лежал, мокрый от пота, хватая воздух ртом, будто рыба на берегу.

Снилось, что я – Игорь. Что мы с Мариной в каком-то незнакомом доме. Похоже, дача в поселке. И мы – любовники. Над нашей постелью окно с охристой шторой, цветок в горшке на подоконнике. Ласкаем друг друга, быстро впадая в неистовство. И когда я лихорадочно вхожу в Марину, когда лезвие острейшего наслаждения уже вспарывает меня, лицо Марины, обезображенное внезапным ужасом, словно бы проваливается вглубь себя, как в зыбучий песок, обезличивается, растрачивая свои характерные черты, и затем превращается в мое лицо, точнее, в лицо брата. Он облизывает губы, словно бы только что сожрал Марину и наслаждается послевкусием. Длинный, будто змеиный, язык, просунувшись наружу, медленным круговым движением облизывает его лицо, от подбородка до лба и снова до подбородка. Кожа на лице, тонкая как папиросная бумага, липнет к языку, сползает с лица, обнажая что-то черное, нечеловеческое, кошмарное.

В этот миг я и проснулся, заметив – или то был последний обрывок сна? – как с моей кровати бесшумно вскакивает темная человеческая фигура и сливается с густой тенью в дальнем конце комнаты.

Лежал, тяжело дыша, всматриваясь в темноту, особенно плотную в том углу, где шкаф примыкает к стене, а рядом на крючках висят мои куртка и джинсы. Нет, конечно: мне померещилось, что там кто-то затаился. Сон, все сон.

Мобильник на тумбочке рядом с кроватью завибрировал, его экран загорелся. Я успел нажать кнопку приема, пока не включилась мелодия вызова. Голос Марины – неуверенный, запинающийся – донесся из динамика:

– Олег, только извини… Поздно, да? Но… Я тебя не разбудила?

– Нет. У меня сон дурацкий был, страшный. Проснулся, и как раз ты звонишь.

Зачем, спрашивается, я рассказываю про сон? Еще бы рассказал, что именно мне снилось! Я почему-то обиделся и разозлился на самого себя. Эмоции застигнутого врасплох человека бывают иногда очень нелепы.

– Понимаешь, Олег, мне нужно тебе рассказать еще… что-то. Я не могла глаза в глаза. Да и вообще, думала, лучше не рассказывать такое. Но… ты должен знать. Только давай договоримся. Расскажу, и после этого ты не будешь звонить, и встречаться мы не будем. Я просто не вынесу, если потом посмотрю тебе в глаза, зная, что тебе все это известно. И ты… ты, пожалуйста, никому об этом не говори, родителям своим не говори. Обещай мне.

– Хорошо.

– Нет, ты обещай. Я серьезно.

– Обещаю. Так что там?

– Когда… Игорь на аборт меня отвел… он договорился… чтобы ему отдали… остатки… останки…

Каждая новая пауза в ее речи была мучительнее предыдущей, я почти слышал, как в паузах звенит напряженная тишина, и, наконец, что-то в той тишине лопнуло и оборвалось. Марина начала рыдать.

Я не утешал ее, не говорил успокоительных банальностей. Да и что сказать? Пусть плачет. Глотать слезы для нее сейчас лучше, чем выслушивать фальшивые и необязательные слова. Все равно ведь настоящего сочувствия, которое, действительно, могло бы облегчить душевную боль, у меня для нее нет, и этого мне никак не выдавить из себя, а вежливость в таких ситуациях – плохое лекарство. Поэтому я просто молчал и ждал.

Наконец, она продолжила:

– Мы поехали… после аборта… на дачу родителей моих, в Раевку. Игорь взял с собой останки. Я думала, он похоронить хочет. А он… сказал мне: «Давай съедим это». Тогда я поняла, что он безумен. Уговаривал меня, уверял, что это почему-то важно и нужно – съесть младенца. Я сказала, чтобы он ко мне даже не приближался… с этим. И тогда… он тогда съел… все это у меня на глазах. Прямо так, сырым. Как зверь. Это было страшно. Это было… как во сне. Он вгрызался, глаза блестели, текла кровь по подбородку, капала на грудь. И от него исходил такой ужас… То, как он смотрел… на останки… Это какое-то запредельное зверство, что-то совсем античеловеческое. Сумерки уже начинались. Мне мерещилось что-то страшное во дворе, словно лезло к нам, словно что-то заползало. Какие-то незаметные твари, туманные черные силуэты. Потом Игорь начал мне говорить, что в каждом предмете кроется страх, но не всякому дано познать страх предмета. Нужно найти свой предмет. Личный. Который откроется тебе, потому что для тебя он предназначен. А как найдешь, постарайся выделить его страх, извлечь, выманить наружу. Чтобы чувствовать, как потоки страха, вытекая из предмета, тебя накрывают, на тебя наползают. Как удушливое покрывало. И он сказал, что для него такой предмет – это я. Что я полна страха, скрытого, липкого, черного, ядовитого, горького, но сама об этом не знаю. И никто не знает. Этот страх дано познать и вывести только ему, потому что я существую в этом мире как его личный предмет. Его ключ от дверей, ведущих в глубины. И то, что мы с тобой убили ребенка – он так и сказал: «мы с тобой», – это только поможет открыть дверь. Он заставил меня сидеть на полу, а сам ползал вокруг, будто огромное насекомое, алчно как-то рассматривал меня со всех сторон, бормотал и шептал себе под нос какие-то молитвы или заклинания. Слов не разобрать. Потом вдруг засмеялся. У меня от этого смеха мурашки поползли. Мне казалось, Игорь сейчас кинется на меня, вопьется в меня зубами. Кинется не как человек, а как насекомое, как паук огромный или клещ. Меня тогда парализовало от жути. Я… ну, я обмочилась. Извини, что про это говорю. А он лакал с пола мою мочу, вылизывал ее языком. Так мерзко! Потом оцепенел, глядя на меня. Застыл, стоя на четвереньках. Долго смотрел. Каким-то – не знаю – загробным взглядом. И его накрыл страх. Лицо исказилось, задрожали губы, зубы начали стучать, кожа побледнела, стала землистой. Он, как в лихорадке, отползал прочь от меня, но взгляда все не отрывал. Пятился, дрожал всем телом. А мне передавался его страх. Игорь отполз к стене, вжался в нее и так смотрел на меня… так… и глаза его округлились, а зрачки стали большими, и в них словно бездна. Потом он вскочил и начал метаться по комнате. В панике. И закричал от ужаса. Словно бы я превратилась в чудовище, которое убивало его одним своим присутствием. Не громко закричал, а как-то так тихо, тонко, с хрипом. Такая жуть был в этом крике, такая обреченность, такое отчаянье. Он боялся меня, но не мог убежать, словно его держало что-то, как на цепи. А я… знаешь, я сама начала бояться себя, будто я – посторонняя себе самой, злая, опасная, будто я какая-то хищная тварь. И, знаешь, мне, правда, хотелось кинуться на Игоря и растерзать его. Вгрызться ему в горло, напиться его крови. А он поймал мой взгляд, и я поняла: ужас его усилился настолько, что мышцы тела начали отказывать. Лежал на полу, уже не способный шевелить ногами и руками, смотрел на меня… на боку лежал… и бился головой об пол. Глаза не моргали, веки не закрывались. Полностью оцепеневший взгляд. На меня какая-то пелена наползла, я потеряла сознание. Наутро, когда очнулась, он сидел рядом, смотрел на меня и говорил, что я – его богиня ужаса. Уговаривал меня покончить с собой. Говорил: убей себя, хочу посмотреть на тебя мертвую, ты мертвая будешь прекрасней, чем живая, ты начнешь источать такой ужас, что можно будет умереть от него, и тогда мы вместе окажемся в аду, познаем весь его кошмар, заглянем в самую бездну, присосемся к океану страха и ужаса, бесконечно будем пить его тьму, его безумие, из вечности в вечность… Олег! Ты понимаешь?! Игорь был сумасшедший. Но это не простое сумасшествие… какое-то другое… не знаю, что за болезнь, что это вообще такое, как это назвать…

Голос Марины, сочась из динамика телефона, звучал над ухом, будто комар, зависший возле головы – этакий спутник над атмосферой планеты, сорванной с орбиты, летящей сквозь космос, вдали от всяких солнц. Тишина вокруг этого голоса наливалась тяжестью. И сама темнота словно потяжелела.

Мне почудилось, как что-то шевелится там, во тьме, густеющей у дальней стены. Что-то злобное, хищное, грозное. Или это шевелилась сама тьма, уплотняясь и обретая подобие животного существования?

– Марина, скажи, – спросил я внезапно, – у тебя на даче какого цвета занавески на окнах?

– Желтые, – ответила она. – Охра, точнее. Почему ты…

– А цветок в горшке на подоконнике около кровати, – перебил я. – Что за цветок, такой темно-сиреневый?

– Глоксиния. – И встрепенулась: – Подожди! Ты откуда знаешь? Игорь тебе сказал?

– Это не Игорь, Марина. Он мне ничего не рассказывал. Мы же с ним давно не виделись. Да и когда виделись последний раз, ни о чем не говорили. Мне не о чем с ним говорить. Не знаю, это совпадение какое-то, что ли. Я видел… ну, тебя с Игорем во сне. (Язык не повернулся сказать правду – что видел ее и себя). В каком-то сельском доме, там охристые такие занавески, цветок на подоконнике, над кроватью, кровать еще такая с высокой металлической спинкой, скрипучая…

– Игорь… – она осеклась и поправилась: – Олег. Ты больше не звони мне. Пожалуйста. Я тоже не буду. Сотру твой номер. И ты мой сотри, хорошо? Прощай.

Марина отключилась.

Я тут же удалил ее номер из контактов. Отложил мобильник в сторону, поднялся с постели, пошел босиком в темноту. Туда, где мерещилось шевеление, в то сгущение тьмы, с которым слилась пригрезившаяся в миг пробуждения фигура.

«Здесь кто-то есть?» – хотел спросить, приближаясь, но голос мне отказал. Темнота, с каждым шагом, не редела, а напротив – становилась плотнее, и мне не хватало воздуха в той тягучей тьме.

Казалось, пора упереться в стену, казалось, справа должен быть шкаф, слева – одежда, повисшая на крючках, но темнота словно раздвигалась, вбирая меня в себя. Это была глотка, и она втягивала пищу. Оглянувшись назад, я не увидел ничего – ни кровати, ни пятна лунного света на стене. Только тьму.

Где я оказался? Куда попал, попытавшись совершить путешествие к дальней стене комнаты?

Я галлюцинировал? Спал на ходу? Или реальность вокруг меня проедена какой-то потусторонней молью, пожирающей саму сущность материального бытия, почему я и прошел сквозь брешь, и вошел… только во что?

Передо мной стоял Игорь, вынырнувший из тьмы, как из черной жидкости. Голый, с распоротым животом, из которого вываливались внутренности, свисая и прикрывая пах. В его распоротом чреве что-то шевелилось, ползали какие-то существа. Видел я это тем же изощрившимся в темноте зрением, что в детстве прорезалось у меня в темной комнате старика-инвалида. Приглядевшись, различил среди вскрытых внутренностей крысиную морду, мелькнувшую и тут же пропавшую. А затем – маленькие детские головку и ручки, гораздо меньшие, чем бывают у новорожденных. Миниатюрный ребенок взглянул на меня – он не был слеп, внимательные глаза блеснули бусинками. От этого взгляда мне стало не по себе, словно в меня, до самого сердца, вонзилась игла.

Маленькое существо оскалилось, обнажая мелкие острые зубы, вроде рыбьих, и впилось ими в кишечную мякоть. По лицу Игоря пробежала судорога – боль и упоение. Вырвав из мякоти частицу, ребенок вновь взглянул на меня, прожевывая добычу. Теперь он смотрел, не отрываясь, и его гипнотический взгляд лишал меня воли.

Не было сил стоять, я опустился на колени. Когда Игорь приблизился вплотную, его руки легли мне на плечи, мое лицо оказалось прямо напротив его распоротого живота.

Меня душил ужас. Но вместе с тем непреодолимый порыв заставил меня вложить голову в распоротое чрево. Где-то внутри ужаса змеилось и серебрилось тонкое наслаждение – как проволочка, как волосок. Этот притягательный волосок не позволял отшатнуться и броситься прочь.

Голова моя погрузилась в мягкое, скользкое, липкое, сводящее с ума своим трупным смрадом. Моей кожи, моих волос касались не то крысиные лапы, не то детские пальчики, по мне ползали черви и мухи. Я словно засунул голову в звериную пасть, которая или сомкнет зубы на мне, ломая кости и разрывая позвонки, или присосется ко мне так, что я не удержусь и перетеку – вольюсь в это беспросветное жерло, будто перышко, увлекаемое потоком воды.

Р. S.

На следующий день Олега нашли в комнате, той самой, что Игорь присвоил себе своим самоубийством. В комнате, запертой на ключ, который хранился у родителей.

Его плавки и цепочка с крестиком валялись в соседней комнате у стены, общей для комнат двух братьев. Сам же он, голый, голова в запекшейся крови, лежал на месте самоубийства Игоря.

Странно, что родители, когда искали Олега, догадались открыть запертую комнату и заглянуть в нее.

Когда он разомкнул веки, то ничего не понимал, не соображал. Думали, что его голова травмирована, но кровь отмыли и не нашли на коже повреждений, разве что несколько мелких свежих шрамов, но то были незначительные царапины.

В больнице он пришел в себя и заговорил. На вопрос врача – «Как вас зовут, помните? Имя, фамилия?» – отвечал:

– Да, помню, конечно. Олег Парамонов. Олег Алексеевич.

Врача ответ удовлетворил, но, будь на его месте тот, кто хорошо знал Олега Парамонова, он бы понял, что этот человек лжет, называя свое имя, что в его голосе нет искренности.

Какая-то несвойственная Олегу хищная целеустремленность проявилась в его взгляде, мимике, движениях тела. Двигаясь меж обыкновенных предметов, он был похож на огромную человекообразную летучую мышь, которая летит сквозь непроглядную тьму, сканируя ее ультразвуковыми сигналами.

Выйдя из больницы, вечером того же дня, Олег подкараулил на улице Марину Бескраеву, бывшую девушку своего брата, шедшую с вечерних компьютерных курсов, где она осваивала векторные графические редакторы. Улица, по которой она шла к автобусной остановке, была пустынна, словно чья-то черная воля заведомо протравила улицу испарениями страха, побудившими всякого прохожего избегать эти пространства, освещенные загробным дыханием фонарей-призраков.

– Марочка моя, – произнесла темная фигура, выступившая перед Мариной из какой-то непонятной ниши в стене ветхого дореволюционного дома, мимо которого та проходила.

Марина вздрогнула и замерла на месте, холодея от ужаса. Морозцем покрылась ее кожа. Ледяным сквознячком потянуло где-то в желудке. Марочка – так называл ее только Игорь, и больше никто.

– Олег? – спросила она, разглядев на залитом тенью лице знакомые черты. На миг ей почудилось, будто лицо напротив все покрыто грудой извивавшихся пиявок, но иллюзия развеялась, когда фигура сделала еще один шаг, и на лицо упал неживой свет фонаря. – Мы же договорились, что не будем встречаться… ни разговаривать…

– Марочка, – перебил он, – да ты ж посмотри на меня: разве я Олег? Ну, в каком-то смысле, да, Олег. – И он гадостно захихикал. – Но ты посмотри на меня, внимательно посмотри: кого ты видишь?

Хищный блеск его глаз, казалось, впился в нее, будто брызги расплавленного металла. Эти глаза не могли принадлежать Олегу, поняла она, такие глаза уничтожили бы его, простодушного, завладей он ими по какому-то волшебству. Только Игорь, никто другой, мог выдержать червоточины этих глаз на своей голове и не сойти с ума от кошмарности взгляда, одним концом вонзавшегося в собеседника, другим – вглубь собственного естества.

Глаза приблизились, и знакомые руки когда-то любимого, затем ненавистного человека легли ей – одна на спину, под шею, другая на талию. Еще бы секунда, и Марина упала на землю, ноги уже отказывали, но эти руки заключили ее в крепкий захват. Голос – до омерзения, до паники знакомый голос Игоря – зашептал над ухом:

– Я был там, я видел, я видел все. Последние ограничения сняты. Двери открыты. Теперь я точно знаю, как надо извлекать ужас из-под пластов. Теперь, Марочка моя, ты увидишь настоящий ад на земле. Увидишь, как он сочится из тебя, как из каждой складки и тени твоей выползает тьма, как страх парализует и пожирает всякого, кто видит эту тьму. Каждый может стать источником ужаса и тьмы, но ты будешь первой, потому что ты – моя. Моя дверь, мое божество, мое сладкое проклятие. Мы сделаем то, о чем всякий мечтает в глубине своей души, не осмеливаясь только нырнуть в провал. А потом уж за нами пойдут другие…

Он поцеловал ее в губы, и мертвенный холод разлился по ее телу от этого поцелуя.

Дмитрий Костюкевич
МИР, СКРЫТЫЙ В ТЕНИ

Тот, на кого смотрел Вадим, коротая время в зале ожидания железнодорожного вокзала, был высоким худым мужчиной, у которого что-то не так с глазами. Вадим сидел через два ряда и не мог понять, что именно. Какая-то замутненность и разрозненность. Мужчина постоянно наклонял голову то к одному, то к другому плечу, вытягивал шею, глядя на мир – на скучающих в душном помещении людей – под странными углами. Его глаза подслеповато смотрели в разные стороны.

Взгляд Вадима постоянно тянулся к мужчине с жутковатыми глазами.

Чтобы не пялиться, Вадим принялся изучать табло с расписанием. До отправления оставалось тридцать две минуты. Скоро начнется посадка. Он запомнил путь и платформу и против воли снова посмотрел на мужчину.

Внутренне дернулся.

Лицо мужчины было обращено в его сторону. Тускло блестящие глаза разбежались. Не было уверенности, что мужчина смотрит именно на него, но Вадима пробрало.

Он отвернулся, делая вид, что рассматривает павильон с сувенирами. Достал платок и вытер лицо и шею. У них что, кондиционеры сломались? Путешествие еще не началось, а он уже жалел о том, что поддался порыву.

Выдохнул, отлип от пластикового сиденья. Закинул на спину рюкзак и, не глядя в сторону мужчины с больными глазами, направился к выходу. На него смотрели – давили взглядом между лопаток.

Перрон встретил драконьим дыханием. Скоро начнет темнеть, а легче от этого ни на грамм. Вдоль поезда сновали бабульки с корзинами: «Клубника, домашняя, свежая, мытая».

– Двадцать второе место, – сказала проводница, возвращая билет. – Кондиционер включат, когда поедем.

Вадим помедлил перед решетчатой подножкой. Страха не почувствовал. Наверное, и не должен был: вот если бы стоял перед самолетным трапом… Вряд ли он когда-нибудь это проверит.

Вадим поднялся в вагон.

Дверь купе была открыта. Нижние полки подняты, на столике – стопка пакетов с постельным бельем. Попутчиков не наблюдалось, но в купе кисло пахло потом умаявшихся на жаре человеческих тел.

Он взял верхний комплект, скривился, увидев, что пакет не запаян, достал две простыни, наволочку, полотенце и стал стелить на верхней полке.

За спиной зашаркали.

Вадим резко обернулся и кивнул соседу, молодому коротко стриженному парню. Тот никак не отреагировал. Вадим мысленно пожал плечами, закинул рюкзак в нишу над дверью, в которой лежали свернутые в рулоны матрасы, разулся и полез на полку. Неприметное лицо парня тут же выветрилось из головы.

Сосед оставил сумку и нырнул в коридор.

Вадим стянул шорты, футболку, сунул их в кармашек-сеточку и лег на спину. Боже, почему так жарко… Если бы он знал, что будет так жарко, то… что? Сдал бы билет?

Ответа не было.

Заоблачный дом будто звал его. Звал с той самой минуты, как он увидел его на экране своего компьютера. Выкопал из фотографий других экспонатов, найденных при раскопках древнего храма. Колонна из белого камня; мраморные таблички с латинскими надписями, посвященными богу Пану Марсу; бронзовые рельефы с тритонами и лающими собаками; полая бронзовая рука; обломки античных скульптур; браслеты и монеты.

Увидев снимок фрагмента стены, на которой был изображен старый дом на краю утеса, зыбкий мираж, он понял, что изголодался по впечатлениям. Нет, в нем не проснулась тяга к путешествиям, это было бы слишком громко сказано, но он почувствовал разочарование в себе. Главным образом в том, что не сделал за эти годы, монотонно протащившиеся мимо после падения. Мог, но не сделал.

Путешествия. Он превратился в настоящего убийцу путешествий.

И вот, пока он рассматривал снимки, сделанные дешевым смартфоном и выложенные на сайте неприметного музея неприметного городка в восточной Европе, на него накатило одиночество. Он почувствовал, что должен увидеть фреску воочию, чтобы подняться в своем воображении на вершину каменной гряды и поприветствовать хозяина дома, еще более одинокого человека, чем он. Чувство было настолько острым, что он забронировал билет в тот же вечер.

Вадим медленно повернулся на бок и осмотрел окно.

Ни откидной фрамуги, ни ручки.

Надо было подождать отправления на перроне (как поступил сосед – Вадим видел его за окном, которое не знал, как открыть), там хоть какой-то ветерок, воздух…

Голые ступни упирались в перегородку, липли к обшивке. Он отвернулся и обтерся простыней: грудь, руки, лицо. В бороде установился тропический микроклимат. Зря он отпустил бороду – перед поездкой это казалось хорошей идеей. Решил, что так будет больше похож на путешественника.

Всего каких-то десять часов, сказал он себе. Потерпи. Представил, как откроет двери музея и пройдет по длинному пыльному коридору к витринам, где сольется взглядом с домом на холме. Город, напомнил он себя, город тоже важен – не только фрагмент древнеримской стенописи. Он улыбнулся, думая об этом.

Улыбка быстро угасла.

Чувства и ожидания притиснула аномальная жара. Весь день он прятался от нее в своей квартире, наглухо закрыв и зашторив окна, не выпуская из рук кружку с квасом. Потом взял рюкзак, закрыл двери и двинулся в сторону вокзала, и вот – варится в собственном соку в обшарпанном купе.

Вошла девушка. Вадим не разобрал, как она выглядит. Белое размытое пятно лица – подарок периферийного зрения.

Разве в купе не должны разделять пассажиров по половому признаку, особенно в ночные поездки?

Она тоже не поздоровалась. Кажется, глянула бегло, закинула сумку на свободную верхнюю полку и вышла.

Сколько еще стоять?

Телефон остался в шортах, а Вадим не хотел шевелиться. Теперь он знал, как обстоят дела в преисподней. Никаких вил и котлов с кипящей водой. Тебя просто закрывают в душном тесном помещении и уходят.

Он чувствовал, как на нем, будто на грядке, созревают крупные капли пота, как они текут по коже, не охлаждая, сливаются в лужицы, обволакивают.

Вернулся сосед. Одетый, лег на нижнюю полку. Девушка с верхней (теперь будет лежать напротив, подглядывать, как он плавится) осталась в проходе напротив двери. Смотрела в окно. Вадим по-прежнему видел лишь ее силуэт. Большая задница, маленькая голова, пепельные волосы – собраны в пучок?

Тронулись.

Он долго не мог понять, работает ли кондиционер. Лежал, стараясь не делать лишних движений.

Заглянула проводница, женщина в возрасте с плохой кожей и скошенным подбородком.

– Закройте дверь, чтобы холод не уходил. Кондиционер включили.

Холод, отупело подумал Вадим. Что это значит?

Соседка зашла и закрыла за собой дверь.

Вадим обтерся краем мокрой простыни. Ждал избавления. Ощутил кожей почти неуловимое касание. Струйка прохладного воздуха. Насколько она реальна? Он продолжал обливаться потом.

Перевернулся на живот, прижался щекой к подушке и выглянул в окно.

Березовый подлесок скатывался влево. Вадим смотрел на какие-то луговые цветы, белые, с крошечными соцветиями: они росли на склоне оврага и из окна движущегося поезда сливались в полосу прибрежной пены. В сумерках белое стало серым, растеклось, размазалось.

На тропинке, выходящей из леса, сидел пес и смотрел на поезд. Пес был большой, растрепанный, похожий на волкодава. Хотя Вадим не был уверен, что правильно представляет себе эту породу.

Во рту пересохло. Он потянулся за заранее приготовленной бутылкой минералки. Отпил. Воды осталось на три-четыре больших глотка. Надо купить у проводницы.

Их разбудят для паспортного контроля?

Он вымученно усмехнулся: в такой духоте поди засни.

Переворачивался с бока на бок в тягостном полусне. Засыпал на несколько минут и просыпался с неясными воспоминаниями. Неподвижно лежал на верхней полке, открывал глаза, мутно вглядывался в зазоры ломкого сна, видел крапчатый потолок, индивидуальный светильник, обросший комковатой пылью, слышал перестук колес, чувствовал призрачный сквозняк; кондиционированный воздух облизывал кожу, Вадим закрывал глаза, открывал, видел спину соседки, окно, кто-то опустил шторку; Вадим закрывал глаза, открывал, видел белое круглое лицо, нарисованные глаза…

Он дернулся, проснулся и съежился в выморочной темноте.

Понял, что не слышит перестука колес. Поезд стоял.

Со скрежетом распахнулась дверь.

– Граница! – Лица проводницы не было видно из-за ярко горящих коридорных ламп. – Приготовьте паспорта.

Вадим влез в шорты, надел футболку и спустился. Сел на краю свободной полки.

Парень и девушка словно и не слышали – неподвижно лежали под простынями. С верхней полки свесилась белая рыхлая ступня.

В проходе кто-то напевно, точно молитву, произнес:

– И’а, отмеривший меру судьбе! И’а, хранитель чертогов Си’н, Си’ра и С’альк!

Вадим выглянул.

Встретился взглядом с проводницей, стоящей рядом с пограничницей у дверей соседнего купе. Проводница махнула рукой, словно отгоняя.

– Й’а Ноденс!

Через пять минут зашла светловолосая инспекторша, села напротив Вадима, положила на колени мобильный сканер. Протянула руку.

Он отдал паспорт, раскрытый на фотографии, выпрямился под ее цепким взглядом, приподнял подбородок. Расслабился, когда инспектор занялась сканером. Ее блестящее от пота лицо казалось чешуйчатым.

– Цель визита?

«У хорошего путешественника нет точных планов и намерения попасть куда-то» – вспомнилось изречение Лао-цзы. Намерение у Вадима было, а вот планов… Что он собирался делать по приезде? Сходить в музей – а дальше? Подскажет само путешествие, решил он.

– Туризм.

– Надолго?

– Пара дней.

Со стороны рабочего тамбура провели взлохмаченную овчарку. Псина остановилась в дверях и глянула на Вадима.

– Багаж?

– Только рюкзак.

– Поднимите полку.

– Он наверху.

– Снимите.

Когда инспектор ушла, он забрался на полку и, несмотря на застоялую духоту, немного вздремнул.

Снилось, что он бродит по узким, петляющим, спотыкающимся на подъемах и спусках улочкам европейского городка, изучает омраченные временем дома, обветшалые фасады, потемневшие рельефы фронтонов, ощупывает пальцами трещины на мраморных плитах и канавки дивной резьбы на старых дверях. Находит музей, но не может попасть внутрь: двери закрыты, окна забраны решетками. Оборачивается и видит отвесную скалу и дом с маленькими окнами на ее вершине…

Его разбудило шушуканье соседей. Вадим демонстративно повертелся, но шелестящие голоса только усилились. Он не мог разобрать, о чем они перешептываются, улавливал лишь несвязные обрывки: «благоухающая птица», «чародей полумесяца», «ладья венценосная».

Шу-шу-шу… Под это нельзя было спать; под гул аэропорта можно, а под разговоры шепотом нельзя.

Вадим приподнялся на локтях и повернулся в сторону соседней полки.

Перешептывание стихло.

Девушка лежала лицом к стенке, из мерцающей полутьмы (что-то светило снизу, возможно, экран лежащего на столике телефона) на Вадима была нацелена гулька из седых волос. Будто инопланетный паразит, обхвативший голову девушки нитевидными щупальцами.

Вадим лег и стал смотреть в потолок.

Жара спала. Вадим ощущал на коже тончайшую пленку высохшего пота. Призрак кондиционера справился с проклятием замка. Другое дело, подумал Вадим, и тут поезд остановился.

– Стоим полчаса, – сообщила из коридора проводница. – Можно выйти. Только осторожно.

– Почему осторожно? – спросил Вадим. Даже крикнул, желая отомстить еще недавно шушукавшимся соседям.

– Немного пропустили перрон.

Сосед порывисто сел и обратил лицо к открытой двери. Словно ждал от проводницы новых инструкций. Соседка спустила ноги с полки. Ее широкая ступня плюхнулась на голову парню, тот отодвинулся к столику. Безмолвная сцена пробудила в Вадиме смутную тревогу, чувство неправильности.

Через минуту он остался в купе один. Кондиционер не работал. Полчаса…

Время текло ужасно медленно. Надень шорты, упрашивал себя Вадим, выйди на платформу или что там сейчас – откос насыпи, раз пропустили перрон? – но продолжал вариться в ядовитом мертвом воздухе. Будто кто-то насильно держал его в вагоне – подавлял волю и разум. Кто, кто…

Почему так жарко? Ночь ведь давно.

Он ясно представил машиниста и его помощника (пускай будет помощник, и кочегар пускай), сидящих в привокзальном кафе и смеющихся над теми, кто остался в поезде.

А был ли вокзал? Было ли хоть что-нибудь, кроме этой спертой черноты за окном?

Вагон стоял в ночи, презирающей и отрицающей остальной мир. Ничего не знающей о нем. Нигде ни огонька.

Вадим подался к окну, и, словно в кошмарном сне, за стеклом из темноты, едва освещенные светом высокого фонаря или огнями на крыше состава, проступили два бледных лица. Парень и девушка, попутчики.

Они смотрели на Вадима. Пялились. Их глаза – плоские, неподвижные – казались нарисованными. Парень стал поднимать руку, как если бы хотел дотронуться до стекла, но девушка перехватила ее за предплечье и медленно опустила. Что он хотел сделать? Почему так близко стоят, на чем?

Вадим видел только лица, они плавали в черном воздухе.

Отвернулся к стене.

Надо поспать, надо постараться заснуть, и тогда ночь проскочит мимо.

А утром он будет на месте.

Поры кожи распахивались рыбьими ртами.

Я умру здесь, подумал он, превращусь в мумию с запавшими глазами.

Он сел, приложившись о потолок головой. Пополз к нише, стянул на полку рюкзак и принялся рыться. Да где же они!.. Упаковка влажных салфеток пряталась на самом дне, мелкая глубоководная тварь.

Он тщательно обтерся салфетками.

Помогло секунд на десять.

Нет, так больше нельзя, он не выдержит…

Вадим спустился.

Коридорные лампы истекали бледно-желтым сиянием. Со стороны нерабочего тамбура доносились приглушенные чавкающие звуки. В купе проводников – дверь открыта, никого – на столике лежала книга. Вадим прочитал тиснение: «Материалы, подтверждающие существование Дьявола». Специфический выбор для проводника… для кого бы то ни было.

Неожиданно за спиной утробно зарычал титан, стальной бачок с бесплатным кипятком, Вадим вздрогнул и поспешил в тамбур.

Проводница выскользнула из туалета, преградила путь. Вадим вспомнил о воде.

– Можно минералки купить?

Скошенный подбородок дернулся вниз:

– Конечно. Пол-литровою, литровую?

– Литр.

Она долго копалась в служебном помещении.

– Закончилась.

– А что есть?

– Все закончилось.

Вадим покосился на выставленные на поддоне бутылки.

– Образцы, – сказала проводница.

Он пожал плечами, хотел было уйти, но остановился.

– Как это закончилось? Еще и половины пути не проехали.

Проводница развела руками.

– А что вы от меня хотите? У меня тут не завод.

– И что пассажирам пить?

– Могу кипятка налить.

– Спасибо…

Он спустился на подножку и вгляделся в кромешную тьму. Кто-то говорил в темноте, потом голоса стали отдаляться.

Вадим подсветил телефоном и спрыгнул на утрамбованный склон. Поскользнулся, но устоял на ногах.