Текст книги "Глубинный путь"

Автор книги: Николай Трублаини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

3. Опыты Кротова

– Как, вы здесь? – глядя во все глаза на инженера, спросил я.

– Как видите, – улыбаясь, ответил он.

– Это ваше место?

– Разумеется, мое, если я здесь.

– Нет, позвольте… Это вы четвертый пассажир?

– Да. Я забронировал себе место.

– Так почему же мы не видели вас в Тихоокеанске?

– Потому что меня там не было. В ваш поезд я сел только полчаса назад.

– Но ведь мы нигде не останавливались?

– А зачем останавливаться? Это ведь экспресс прямого сообщения. До Москвы он нигде не останавливается.

И Кротов стал объяснять мне, что сейчас проводятся опыты с посадкой и высадкой пассажиров на полном ходу поезда. Кротов принимал участие в этих опытах и рассказал, как это делается: на станциях специальные вагоны с пассажирами двигаются параллельно главной колее, набирают скорость, равную скорости поезда, и, поравнявшись с поездом, прикрепляются к заднему вагону. Пассажиры из специального вагона переходят в поезд, а те пассажиры из поезда, которым нужно выходить, идут в этот вагон. Вагон отцепляется, продолжает двигаться самостоятельно и останавливается на ближайшей станции, чтобы потом вернуться назад с поездом противоположного направления.

– Почему же до сих пор никто не говорил мне об этих опытах? – спросил я, досадуя, что не попал в экспресс таким оригинальным способом.

– Во-первых, это говорит о том, что вы плохо знакомы со службой движения, а еще о том, что наша служба движения очень скромна и никогда не рекламирует своих замыслов.

– Об этом даже на заседаниях совета никогда не упоминалось.

– Там о многом не упоминалось.

– Например, о чем еще?

– Там почти не обсуждалась, скажем, организация эксплуатации туннеля…

Оставив пререкания, я попросил Кротова рассказать об опытах, в которых он принимал участие, достал блокнот и карандаш и кратко записал его рассказ.

Инженер слез с полки и сел возле меня. Тарас и Набокин крепко спали, и мы не стали их будить.

Я уже упоминал, что начиная с первой встречи с Кротовым, еще за границей, у меня сложилось о нем самое лучшее представление. Это был человек спокойный, разумный, немного флегматичный, но способный действовать быстро и решительно. Беседовать с ним было всегда интересно. Теперь мы сидели и перебирали события последних лет. Общая работа, общие воспоминания – что может крепче связать между собою людей?

– Послушайте, друг, – обратился я к Кротову. – Вот строительство этого гигантского подземного пути закончено. Мы едем с вами в первом поезде прямого сообщения. Борьба за Глубинный путь стала уже историей. Вы помните конфликт между Макаренко и почти всем коллективом строителей? Мне и до сих пор непонятно, почему Макаренко вышел из этой борьбы победителем. Особенно мне хотелось бы знать, почему Самборский вдруг стал защитником герметичности туннеля.

Инженер слушал меня внимательно и серьезно, но мне показалось, что во взгляде его таится ирония.

– Вы знаете, – сказал он, – что я всегда был сторонником герметизации туннеля. Прежде всего меня, специалиста по пневматическим и вентиляционным установкам, привлекали колоссальные масштабы хозяйства на Глубинном пути. Во-вторых, я понимал целесообразность затрат, против которых все возражали. В-третьих, ближе узнав Макаренко, наблюдая его работу, я через самое непродолжительное время пришел к выводу, что этот человек действует правильно и знает, чего хочет, хотя и не всегда излагает свои мысли достаточно ясно и вразумительно. Вот почему я целиком стал на его сторону.

– Почему же все было ясно вам, так сказать, рядовому инженеру, и непонятно академикам и профессорам? Помните, как они выступали в Иркутске на заседании совета строительства? Наконец, почему Самборский вдруг изменил свои взгляды? Что его убедило?

Собственно, я подозревал, что заставило Самборского изменить свои взгляды. Я связывал новую точку зрения энергетика с телеграммой, которую я поднял с пола в его номере в гостинице шахты Глубочайшая. Мне живо вспомнился разговор двух инженеров и мой наблюдательный пункт у окна. Но рассказывать обо всем этом Кротову я не хотел.

– Что касается «рядового» инженера, то это, может быть, свидетельствует, что он не совсем рядовой, – смеясь, заметил Кротов. – Простите такую самоуверенность. А Самборский… Самборский просто в конце концов понял ошибочность своей точки зрения и, как человек честный и принципиальный, сделал все, чтобы загладить вред, причиненный его выступлениями против Макаренко.

Кротов явно не хотел говорить откровенно и дипломатически вывернулся. Не мог я поверить, что он ничего не знает о разговоре между Макаренко и Самборским. Ведь Кротов был с обоими инженерами в прекрасных отношениях и теперь всюду о нем говорили как о третьем ближайшем помощнике Саклатвалы. Чувствуя обиду на Кротова за его нежелание поделиться со мной, я прекратил разговор на эту тему и спросил, не слышал ли он что-нибудь о Лиде Шелемехе.

Нужно сказать, что я не видел Лиду с того времени, как ее увезли самолетом из Глубочайшей в Иркутск, где должен был состояться консилиум. Я знал, что оттуда ее перевезли в лечебницу под Москвой, где Барабаш перед этим проводил какие-то опыты. Операцию девушке еще не делали, а лечили иными методами.

Воспоминания о Лиде вызвали у меня гнетущее настроение. Очень больно, когда ожидаешь несчастья и не в силах предотвратить его.

Кротов рассказал все, что слышал о Лиде от Аркадия Михайловича. Старый ботаник регулярно переписывался с Барабашем и с самой Лидой и, разумеется, был осведомлен о положении больной лучше, чем кто-либо из наших знакомых на Глубинном пути.

– Состояние Лидии Дмитриевны не улучшилось, – рассказывал Кротов. – Ее лечат при помощи рентгена, применяют радий и мезаторий, хотя Барабаш больших надежд на это лечение не возлагает. Некоторые хирурги предлагали хирургическое вмешательство, но он его категорически отклонил. Больной до сих пор говорят, что у нее диабет, – и она настаивает, чтобы ее перевезли на Кавказ. Но перевозить ее сейчас совершенно невозможно. Ей необходим абсолютный покой. В своих последних письмах к Аркадию Михайловичу она пишет, что сомневается, диабет ли у нее. Но, к счастью, она далека от мысли, что больна такой страшной болезнью. Барабаш все же не теряет надежды. Различные медицинские светила уже несколько раз определяли срок, когда наступит конец, но до сих пор удавалось оттянуть печальную развязку. Собственно, чья это заслуга – врачей или организма больной, – трудно сказать. Барабаш продолжает экспериментировать, ищет новые препараты, способные уничтожить раковую опухоль, не нарушая здоровой ткани тела. Такие эксперименты, как известно, проводятся различными исследователями уже десятки лет, но пока ничего утешительного мы не имеем. Лидия Дмитриевна очень похудела, ослабла и часто целыми днями лежит в полубессознательном состоянии. Усилились боли. Аркадий Михайлович сильно волнуется. Он даже хотел ехать к ней. Я отговорил его. Ведь там он ничем не поможет, а здесь, погруженный в свою работу, меньше думает о девушке… Родителям до сих пор ничего не сказали, но брат, кажется, знает. Он ее часто навещает…

Я выслушал Кротова, не перебивая, вздохнул и больше ни о чем не спрашивал.

– А наши спутники крепко спят, – заметил, поглядывая на Тараса и Набокина, инженер. – Вы, искатели приключений, собрались здесь, как я вижу, старой компанией…

Кротов намекал на катастрофу в Северной штольне. Мы заговорили об этой катастрофе, о Догадове, и я спросил:

– Меня интересует вот что: на всем строительстве Ярослав Васильевич, кроме вас, имел еще сторонника.

– Помню. Это был Догадов.

– Догадов горячо отстаивал герметизацию туннеля. Чем вы это объясняете?

– Не понимаю вас…

– Он не раз старался меня убедить, что Макаренко – гений.

Я пересказал Кротову несколько своих разговоров с Догадовым, когда тот с симпатией говорил о главном инженере туннельных сооружений. Рассказал и о том, чем обосновывал шпион защиту Макаренко.

– Позднее, когда я обдумывал все случившееся, меня больше всего сбивало с толку именно это.

– Когда такой субъект начнет поддерживать честного человека, это может сбить с толку, – задумчиво проговорил Кротов.

– Но почему же он его поддерживал?

– Вероятно, это было ему полезно, отвечало интересам хозяев, которым он служил… Скорее всего, они ошибались в Макаренко и считали, что его идеи повредят строительству. Не понимая существа дела, они приказали Догадову всюду проповедовать необходимость герметизации туннеля. Они, вероятно, были убеждены, что герметизация приведет к краху строительства.

– Вы полагаете, что Догадов и его хозяева просчитались?

– Несомненно!

– А скажите, – спросил я помолчав, – как получилось, что вы приняли участие в аресте Догадова? Неужели у вас были какие-нибудь подозрения, когда он организовал в штольне спасательные работы?

– Напротив, тогда он мне нравился. Кто мог подумать, что его кипучая деятельность была только одним из способов маскировки?.. Но он сильно мне не понравился, когда занялся так называемыми палеонтологическими разведками. Я даже хотел запретить ему спускаться в шахту. Однако во время наводнения я вновь стал думать о нем значительно лучше. Кто же знал, что он не палеонтолог, а шпион!.. Когда Томазян в то утро сказал, что я должен помочь арестовать палеонтолога, я прямо-таки разинул рот. Следователю нелегко было убедить меня, что искатель старых костей – преступник. Кроме того, он предупредил, что следует ожидать жестокого сопротивления. Так и случилось, как вы помните.

– Кажется, этот искатель здорово стукнул вас локтем, – послышался голос с верхней полки. Это проснулся Тарас и не утерпел, чтобы не вмешаться в наш разговор.

– A-а, юноша, вы уже проснулись? – приветствовал его Кротов.

– Я еще не уверен в этом. Может быть, вы просто мне снитесь. Откуда вы взялись?

С этими словами Тарас соскочил на пол и подал инженеру руку.

Почти одновременно с Тарасом проснулся и Набокин. Кротову снова пришлось рассказать, как он попал в поезд, причем Тарас и Набокин все время требовали самых подробных объяснений.

Мы заказали в ресторане ужин, включили радио, сообща написали телеграммы друзьям и знакомым.

– Предлагаю, – подал мысль Тарас, – ввести на Глубинном пути специальные билеты для встречи пассажиров со знакомыми, живущими по пути следования поезда. Плата по таксе: минута – три рубля.

– Для этого нужны специальные вагоны-гостиные, – сказал Набокин.

Приближался район Глубочайшей. Кротов начал готовиться покинуть экспресс, и мы загрустили.

Пересадка должна была произойти приблизительно за сто километров от станции. Кротова по радиотелефону известили, чтобы он собирался. Мы втроем отправились его провожать.

Минут за двадцать до пересадки мы все перешли в задний вагон. Последнее купе занимала специальная бригада железнодорожников-электриков, которая обслуживала экспресс и принимала участие в опытах по сцепке и отцепке вагонов на ходу.

На разъезде с окон сдвинулись заслонки, и мы увидели, что рядом с нашим поездом, по параллельной колее, мчится вагон. Он то немного перегонял нас, то отставал. По-видимому, машинист выравнивал ход. Наконец скорость вагона и нашего поезда стала одинаковой. Тогда из дверей вагона выдвинулись мощные металлические лапы и зацепились за дверь нашего вагона. Вслед за лапами протянулась сетка, а затем и доска, которая, как мостик, соединила оба вагона.

– Готово. Можно переходить, – сказал Кротов. – Ну, я вас не приглашаю с собой, так как все это должно делаться быстро. Надеюсь, скоро увидимся. А вас, Олекса Мартынович, прошу специально приехать ко мне в Глубочайшую. Вероятно, тут вскоре произойдут очень интересные события, и вы сумеете получить исчерпывающие ответы на вопросы, которые предлагали мне сегодня.

Больше разговаривать было некогда. Мы пожали друг другу руки, и Кротов перешел в электровагон. Его сопровождали несколько железнодорожников. Доска, соединявшая тамбуры, задвинулась обратно в тамбур электровагона, потом невидимая рука потянула и убрала сетку, и, наконец, металлические лапы отпустили дверь нашего вагона и вернулись на свое место. Еще две-три секунды мы видели через окно Кротова, но вот электровагон начал отставать, и перед нами замелькала темная стена туннеля. Наше окно закрыла легкая металлическая заслонка, и мы снова очутились в герметически закупоренной коробке.

– Нельзя ли нас тут законсервировать на тысячу лет, – поинтересовался Набокин, – а потом показывать, как допотопных животных?

Нужно было возвращаться на свои места. Итак, мы снова в купе втроем. До Москвы оставалось ехать еще немало. Можно было хорошо выспаться. Я заметил, что, приближаясь к Байкалу, поезд пошел еще быстрее. Теперь его скорость достигала ста пятидесяти трех километров в час. Не имело ли значения то, что здесь подземная Ангара могла большую часть своей энергии отдать в провода Глубинного пути?

На этот вопрос никто не мог мне ответить.

4. Встреча друзей

В новом доме на улице Завоевателей глубин Антон Павлович Черняк занимал две огромные комнаты. Сегодня он принимал своих близких друзей. Это были преимущественно люди, связанные с проектированием и строительством туннеля Москва – Дальний Восток… Антон Павлович воспользовался пребыванием в Москве в этот день нескольких людей, которые давно знали друг друга, но очень редко в последнее время виделись.

В восьмом часу вечера начали собираться гости. Мы с Тарасом приехали одними из первых. Вслед за нами появились Самборский, Макуха и еще несколько человек. Хозяин поздравил гостей с успехами и просил усаживаться где кому нравится. Все делились впечатлениями о Москве, в которой давно не были, вспоминали работу в туннеле, различные приключения, давно решенные споры. Много шутили, смеялись.

Когда появился полковник Шелемеха, всем стало еще веселее. Мой друг очень быстро продвигался по службе. Ведь всего три года назад он был только майором!

– Ох, друзья, едва вырвался! – сказал полковник, обнимая меня и Тараса и здороваясь с остальными. – В моем распоряжении два часа. На это время я, так сказать, ваша собственность.

– Станислав, – обратился я к нему, – я страшно соскучился по тебе. И вообще у меня к тебе миллион вопросов.

– Ну, разумеется, как всегда! – засмеялся он. – Разве журналист может не спрашивать?

В самом деле, я был чрезвычайно рад этой встрече. При первой возможности я отвел летчика в угол и начал расспрашивать его о здоровье Лиды. Но, кроме того, что мне было известно от Кротова, я не услышал ничего нового. Разве что после разговора со Станиславом мне стало ясно, что положение еще тяжелее, чем представлял себе Кротов. Конца ожидали буквально в ближайшие дни.

Станиславу, очень любившему сестру, было тяжело говорить о ней. Я почувствовал угрызения совести за то, что затеял такой печальный разговор, и был очень благодарен Черняку, когда тот пригласил гостей к столу.

– Прошу, прошу, – обращался к каждому из нас Антон Павлович.

Вскоре все разместились за большим столом.

– Среди нас кое-кого не хватает, – сказал Самборский, оглядывая присутствующих. – Я предлагаю поднять бокал за…

– …за Ярослава Васильевича! За Аркадия Михайловича! – закричали все, сразу догадавшись, кого имеет в виду Самборский.

В это время в дверь постучали.

– Войдите, пожалуйста! – пригласил хозяин.

Все обернулись. На пороге показался Томазян.

– Простите, что опоздал, – сказал он. – Меня задержало дело, которое, вероятно, интересует и всех вас.

– Садитесь скорее к столу, – перебил его Черняк. – А о деле успеете рассказать.

Следователя окружили. Он попросил стакан воды и, спокойно поглядывая на любопытные лица друзей, сказал:

– Я закончил следствие о Догадове. Его дело уже передано в суд.

– Кто же он все-таки? – спросил, глядя на Макуху, Самборский. – Опытный палеонтолог?

– Да, – ответил Томазян, – только он специалист не по изучению кладбищ допотопных животных, а по созданию кладбищ советских людей. Он – агент капиталистического государства. Даже не одного, а двух. Наконец-то он признался, хотя я думаю, что кое-каких сведений он все же не дал. Он признавался только тогда, когда возражать против наших доказательств было совершенно немыслимо.

– Он каялся? – спросил Черняк.

– Нет. О раскаянии не может быть и речи… Он приехал специально для подрывной работы. Если верить ему, то сообщников и помощников он не имел, кроме, конечно, тех, через кого он поддерживал связь со своими шефами. Я думаю, товарищи, что некоторым из вас не особенно приятно вспоминать, как этот Догадов водил вас за нос, а мы ему во всем верили. Теперь уже не стоит волноваться, но и забывать не следует, дорогие мои Антон Павлович и Олекса Мартынович… Между прочим, среди нас тут присутствует пострадавший от его рук.

– Это я? – вскрикнул Тарас.

– Да, – кивнул следователь. – Он выбросил Тараса из поезда и почему-то долго не хотел в этом признаться. Но нам удалось собрать необходимые доказательства. Мы даже выяснили, что он получил выговор от своего начальства, так как этот бессмысленный поступок мог выдать его. Он даже признал себя виновным в нападении на Черепашкина. Он оглушил Черепашкина и выпрыгнул вместе с ним из самолета, надеясь получить у чудаковатого управдома нужные сведения, так как заметил у Черепашкина записку, касающуюся Довгалюка… Он выпытал все, что мог, но это дало ему немного. Дальше показания Догадова несколько расходятся с показаниями самого Черепашкина. Он не отрицает, что переодел бывшего управдома в свою одежду и обменял документы. Дальше он утверждает, что хотел убить Черепашкина, но, раньше чем он выполнил свое намерение, Черепашкин убежал… Диверсант без особого труда устроился палеонтологом, ему удалось попасть на один из самых ответственных участков туннеля, устроить взрыв и выпустить в шахту воду из верхнего озера. На этом его деятельность была прекращена.

– Для чего это было сделано? – поинтересовался Макуха.

– Этого требовали от него разведки некоторых реакционных государств. Правительства этих государств готовятся к войне с нами и понимают, какое стратегическое значение имеет туннель.

– Может, и не понимают, – тихо сказал Самборский.

– А как он сразу пронюхал о туннеле и о нашей встрече в солярии Аркадия Михайловича? – спросил Макуха.

– Устроившись в редакции «Зари» техническим консультантом, он намеревался добывать сведения о самолетах, в том числе о самолете товарища Шелемехи. Подслушал разговор нашего уважаемого хозяина с профессором Довгалюком, узнал о ваших «вечерах фантазии». Оказывается, позднее физик Гопп, зайдя в редакцию, рассказал об идее подземного пути. Шпион все схватывал сразу и очень хорошо ориентировался. Он там у себя прошел хорошую школу.

– И теперь… – протянул Самборский.

Томазян кивнул головой, показывая, что он понял.

– Его как шпиона и диверсанта будет судить военный трибунал. Он признался, что его настоящее имя Томас Гелл. Ссылаясь на то, что он иностранец, шпион требует иностранного защитника. Разумеется, ему откажут, так как по нашим законам защитником в советском суде может быть только советский подданный.

Некоторое время в комнате царило молчание. Потом Антон Павлович тяжело вздохнул:

– Я чувствую себя достойным всяческого наказания за то, что не сумел раскусить этого субъекта…

– Успокойтесь, – мягко сказал Томазян. – Негодяи часто обманывают честных людей. Вот почему мы ни на минуту не должны забывать о бдительности. Но, – продолжал следователь, – первых значительно меньше, чем вторых, и бдительность не должна превращаться в подозрительность. Надо ценить доверие людей, надо верить в человека. «Человек – это звучит гордо», сказал великий писатель. Мы верим в это и поэтому творим великие дела. Здесь, в вашем кругу, в кругу победителей подземных глубин, я чувствую себя прекрасно, потому что вы утверждаете право человека на гордость.

Томазян провозгласил тост за гордость, и все присутствующие единодушно поддержали его.

Поднялся Самборский. Видно было, что он волнуется.

– Товарищи! – торжественно обратился он к нам. – Сегодня в ночном выпуске последних известий по радио объявят о том, что мы можем назвать тайной инженера Макаренко. Вот почему, с согласия нашего гостеприимного хозяина, я беру на себя смелость рассказать вам эту тайну двумя часами раньше.

Мы сидели очень тихо, когда Томазян рассказывал о Томасе Гелле, но даже внимание, с каким слушали следователя, не шло ни в какое сравнение с той тишиной, что воцарилась, когда Самборский заговорил о тайне инженера Макаренко.

– Товарищи! Мой лучший друг Ярослав Васильевич Макаренко, к сожалению, не может сейчас быть с нами. Несколько часов назад он докладывал на заседании правительства об окончании испытаний Глубинного пути. Вы знаете, что в течение долгого времени почти все считали, что макаренковские принципы строительства туннеля абсурдны. Я сам, к величайшему моему сожалению, выступал против Ярослава Макаренко. Его система строительства казалась нам всем слишком расточительной. Но Ярослав и академик Саклатвала знали, что делали. Знало это и правительство. Знало и поддерживало их. И вот результаты: многократное испытание центральных участков туннеля показало, что поезда там могут двигаться со скоростью до тысячи трехсот километров в час.

Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:

– Тысяча триста километров в час!

– Не может быть! – вырвалось у Тараса.

– Это правда, мой друг. И разве не об этом ты когда-то мечтал?

– Как же удалось добиться такой скорости? – с изумлением спросил я.

– На этот вопрос вы, вероятно, получите ответ через некоторое время. Я пока что лишь сообщаю вам об этом невероятном факте. Скорость поезда-экспресса на Глубинном пути значительно превышает скорость самого быстрого пассажирского самолета. А безопасность подземного движения, его регулярность, независимость от состояния погоды, изменения температуры и тому подобного оставляют далеко позади транспортную авиацию. Последняя имеет только одно преимущество: для нее не нужно строить пути.

– И про эти возможности до сих пор никто не знал? – воскликнул Макуха.

– Да. В интересах государства тайна сохранялась до полного окончания строительства. Я узнал ее только во время ликвидации ужасной катастрофы на Глубочайшей.

Трудно передать, какое впечатление произвело на нас сообщение Самборского. Оставались спокойными только Черняк и Шелемеха: как выяснилось немного погодя, они всё знали раньше.

Кажется, я волновался сильнее других. Вот она, тайна, раскрытие которой объясняет так много непонятного в строительстве Глубинного пути, в поведении Ярослава Макаренко, автора идеи сверхскоростного движения!

Но как он этого добился? При чем здесь герметизация? Это пока для меня было непонятно и еще больше разжигало любопытство.

В соседней комнате зазвонил телефон, и Черняк вышел из-за стола. Гости остались одни, продолжая оживленную беседу.

Мною овладела какая-то молчаливость и задумчивость. Встав с места, я подошел к открытому окну. Вспоминались тревоги, связанные со строительством.

Ко мне подошел Тарас. Он расчувствовался и начал рассказывать о своих мечтах.

Парень твердо решил стать инженером-туннелестроителем. «Буду кротом», – говорил он мне о выборе будущей профессии.

Он мечтал о туннелях, которые свяжут мыс Дежнева с Гибралтаром, Гибралтар с мысом Доброй Надежды, а мыс принца Уэльского с мысом Горн. Мечтал превратить Антарктику и приарктические пространства в ульи, сотами которых станут подземные тропические сады, прокопаться к центру Земли, разыскать все геологические богатства нашей планеты, собрать все спрятанные в глубинах памятники старины.

Мы смотрели на звездное небо. В Москве звезды были еле видны – заливавшее город электричество освещало небо, заставляя бледнеть далекие солнца.

– Интересно, есть ли и там завоеватели глубин? – спросил Тарас.

Вдруг электрические фонари начали гаснуть и звезды над столицей засияли ярче.

В доме тоже погас свет. Раздались поспешные шаги. Из другой комнаты вошел Антон Павлович.

– Война!.. – взволнованно воскликнул он. – По радио передают правительственное сообщение. Час назад враг одновременно напал на наши восточные и западные границы. Против нас выступил блок реакционных государств. Над пограничными городами идут воздушные бои. На границах уже гремит артиллерийская канонада… Предполагается, что враг намерен атаковать с воздуха Москву…