Текст книги "Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция"

Автор книги: Николай Лосский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

ЧУВСТВЕННАЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ И МИСТИЧЕСКАЯ ИНТУИЦИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Печатание моей книги «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» осуществилось благодаря заботам Комитета по изданию её, организовавшего подписку на неё.

Выражаю свою глубокую благодарность председателю Комитета Н. В. Тесленко, секретарю П. Ф. Андерсону, казначею Ф. Т. Пьянову и членам Комитета Н. А. Бердяеву, Б. П. Вышеславцеву, А. В. Карташову, С. И. Метальникову, Л. И. Шестову, С. Л. Франку, И. И. Фондаминскому-Бунакову.

Выражаю также благодарность всем лицам, которые, подписавшись на мою книгу, дали возможность моему труду появиться в свет.

Н. Лосский

ВВЕДЕНИЕ

Интуитивизм, разработкою которого я начал заниматься более тридцати лет тому назад [CLXXI]  [CLXXI] В моей книге «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма» (первоначально напечатана в журнале «Вопросы философии и психологии», 1902-1903 гг., затем 1 изд. Спб, 1903) есть глава «Интуиция», где вкратце намечено задуманное мною учение об интуиции. Первая разработка его дана в книге «Обоснование интуитивизма» (первоначально напечатано в журнале «Вопросы философии и психологии», 1904 и 1905 гг.» под заглавием «Обоснование мистического эмпиризма», а лотом в виде книги под заглавием Обоснование интуитивизма», 1-е изд., Спб., 1906).


[Закрыть], есть учение о том, что познаваемый предмет даже и в случае знания о внешнем мире, вступает в сознание познающего индивидуума в подлиннике самолично и потому познается так, как он существует независимо от акта познавания.

Словом интуиция обозначаю это непосредственное видение, непосредственное созерцание предмета познающим субъектом. Все дальнейшие оттенки этого термина и особенности знания выводятся мною из указанного основного значения его. Критикуя мои взгляды, необходимо исходить из этого основного значения термина «интуиция» – непосредственное имение в виду предмета в подлиннике, а не посредством копии символа, конструкции и т. п.

Таким образом, слово «интуиция» у меня вовсе не имеет множества следующих значений, столь распространенных в литературе и в повседневной речи.

1. Слово «интуиция» не означает в моей системе иррациональности созерцаемого (интуиция Бергсона); рациональные, как и иррациональные, аспекты бытия, если они существуют, одинаково могут быть предметом непосредственного созерцания.

2. Слово «интуиция» не означает у меня видения конкретной неразделенной целости бытия: в самом деле, и дискурсивное, отвлечённое знание может быть видением аспектов самого подлинного бытия, если в бытии есть разрывы и объединения; таким образом, я могу говорить об интуитивности дискурсивного мышления, об интуитивности даже и рассудка (не только разума). Но, с другой стороны, именно исходя из учения об интуиции, как непосредственном созерцании бытия в подлиннике, можно объяснить случаи видения предмета в его органической конкретной целости и даже решить трудные проблемы теории дискурсивного знания указанием на то, что в основе дискурсивного мышления всегда лежит также непосредственная данность предмета в целом.

3. Слово, «интуиция» у меня вовсе не означает мышления, перескакивающего через посредствующие звенья, протекающего в области подсознательного, руководимого тактом, озарением, гениальною догадкою и т. п.

4. Оно не означает пророческого вещания.

5. Моё учение об интуиции не есть проповедь нового, необычного способа познавания: это – новая теория старых, обычных способов знания – чувственного восприятия, памяти, воображения и мышления (суждения, понятия и умозаключения). Правда, эта теория, утверждая, что знание есть непосредственное созерцание субъектом самого подлинного транссубъективного бытия, хотя оно и удалено от тела субъекта в пространстве (и иногда во времени), ставит даже и самое обыкновенное чувственное восприятие, напр. видение глазами дерева в расстоянии десяти метров от меня, на один уровень с ясновидением. Такая теория ведет, конечно, к допущению возможности своеобразных путей развития познавательной способности человека и содержит в себе основания для объяснения исключительных, редких видов знания – телепатии, ясновидения и т. п.

В книгах и статьях, написанных мною об интуиции, как единственном источнике знания, осталось недосказанным многое существенное по вопросу о транссубъективности чувственных качеств, об отношении между идеальным и реальным бытием, а также об интуиции, направленной на металогическое бытие. Настоящая книга посвящена главным образом этим проблемам, что и указано её заглавием. Общие доводы в пользу того, что субъект познает предметы в подлиннике, а не посредством копий, символов, конструкций, изложены лишь вкратце в первой главе, отчасти с целью сопоставить их с другими учениями того же типа развившимися в Западной Европе и Америке одновременно с моим интуитивизмом.

Глава первая ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ В ПОЛЬЗУ ИНТУИТИВИЗМА

В философии XVII-XIX вв. наиболее распространены были учения, согласно которым наличный в моём сознании чувственно воспринимаемый предмет, этот стол, то дерево и т, п., есть только образ, субъективное, индивидуально-психическое явление в моём уме, а сама транссубъективная реальность остаётся вне моего сознания, трансцендента моему сознанию. Одни из этих учений утверждают, что образ, имманентный сознанию, есть копия трансцендентного сознанию предмета, другие считают его только символом, третьи конструкцией, производимою познающим-сознанием и т. п.

В современной философии в течение последних тридцати лет происходит резкий поворот: появилось много учений, признающих, что чувственно воспринятый предмет есть не образ, а само действительное бытие сама транссубъективная реальность, вступившая в сознание субъекта.

Принять такие учения – это значит вступить на совершенно новый путь, резко порывая с привычными для культурного человека представлениями о мире, упрочившимися под влиянием не только философии, но и физики, физиологии и психологии. Склонность субъективировать и психологизировать все находимое в сознании закреплена даже современным языком и велась так глубоко, что многим лицам трудно сразу понять точный смысл учения философов, начавших движение о котором я буду говорить. Правда, дети и необразованные люди также и в наше время склонны к наивному реализму; видя зеленую хвою сосны слыша меланхолический шум её ветвей, они уверены, что эта зёленость находится там в хвое и шум наполняет собою пространство вокруг сосны независимо от того, есть ли слушатели и зрители этих событий.

Но образованные люди нашего времени почти все окончательно поверили, будто доказано, что цвета и звуки суть психические состояния наблюдателя, будто познающий субъект непосредственно знает лишь свои ощущения, вызванные в нём деревом, так что в его сознании наличествует лишь образ дерева, т. е. можно сказать, психическое дерево, а не само материальное транссубъективное бытие.

Согласно этому учению все, что я нахожу в своём сознании, есть уже не внешний мир, а только моё душевное состояние. Непосредственно я не знаю своих детей, своей жены, своих друзей: в моё сознание вступают не они сами, а только мои реакции на них. В клетке своего сознания я замкнут как в тюрьме, в камере вечного одиночного заключения; из внешнего мира до меня доходят в лучшем случае только сигналы, и я вправе даже усомниться, существует ли действительно чтолибо вне моего сознания.

Отняв у природы все её сокровища и включив их в состав субъекта эти теории обесценивают мир и в то же время вовсе не обогащают субъекта: утверждая, что голубой цвет неба, синева моря» изумрудная зелень листвы, шум морского прибоя, аромат магнолий существуют лишь во мне, как мои субъективно-психические состояния, я отнимаю у природы её значительность и безграничную жизненную мощь, однако сам титанической силы не приобретаю.

Но вот являются на сцену философские школы, возвращающие природе её жизненную содержательность и динамичность, а вместе с тем видящие и самого субъекта, как живое, творчески активное существо; там в нескольких метрах от меня синеет сам океан; медленно набегает на берег и шуршит, опадая на песок, сама прохладная влага, и ароматом магнолий действительно напоен весь воздух. А когда дети резвятся играя в прятки, и кричат от восторга, в этих звуках смеха и криках сам восторг их наличествует в моём сознании; если же один из них прищемит палец дверью и громко, жалостно заплачет, само подлинное страдание его вступает в моё сознание.

В русской литературе зародыши учения о знании, как непосредственном постижении самой действительности, восходят к славянофилам И. Киреевскому и А. Хомякову [CLXXII]  [CLXXII] См. статью Э. Радлова: «Теория знания славянофилов». Журн. Мин. Нар. Просв. февраль, 1916.


[Закрыть]; систематически оно было разработано затем в философии Вл. Соловьева, построившего сложное учение об истине как результате эмпирического, рационального и мистического (вводящего в сферу самой транссубъективной реальности) познавания.

Далее, в начале этого века учение о знании как интуиции подвергнуто разработке мною под именем интуитивизма; труд этот был предпринят мною в связи с учениями Шеллинга и Гегеля, а не Вл. Соловьева и только тогда, когда я перешёл от гносеологии к метафизике, мною были осознаны многие черты родства моих взглядов с учениями Вл. Соловьева. Своеобразная форма интуитивизма развита, далее в книге Франка «Предмет знания», которую автор рассматривает как систему не только гносеологии, но и онтологии, выясняющей метафизические условия возможности интуиции. Наконец, недавно в Москве напечатан сборник статей Б. Бабынина, Ф. Бережкова, А. Огнева и П. Попова под заглавием «Пути реализма» (М., 1926). Авторы сборника называют своё направление интуитивистическим реализмом.

Учение о знании предмета в подлиннике развито также представителями англо-американского неореализма. В форме, наиболее близкой к русскому интуитивизму, оно осуществлено в английской литературе напр. у С. Александера и Дж. Лэрда [CLXXIII]  [CLXXIII] S. Alexander, Space, Time and Deity, 1920; J. Laird, A Study in Realism, 1920. См. об английском реализме R. Kremer, La theorie de la connaissance chez les neo-realistes anglais, 1928.


[Закрыть]. В американской литературе главными представителями неореализма следует считать авторов сборника «The New Realism» (1912). E. Holt, W. Marwin, W. Montague, R. Perry W. Pitkin, E. Spaulding [CLXXIV]  [CLXXIV] Об американском неореализме см. R. Kremer, Le neo-realisme americain, 1920.


[Закрыть].

Во Франции иррационалистический интуитивизм блестяще представлен философией Бергсона. В Германии можно указать два глубоко отличные друг от друга вида учения о знании предмета в подлиннике: философию Ремке и учения М. Шелера, развиваемые им, поскольку речь идёт о гносеологии, в связи с интенционализмом Гуссерля. Далеко вперёд зашёл по этому пути П. Липке, преобразующий феноменологию переживаний Гуссерля в феноменологию предметов и сам называющий эту дисциплину онтологическою. Своеобразный интуитивизм развит также Э. Бартелем [CLXXV]  [CLXXV] J. Rehmke, Philosophie als Grundwissenschaft, 1911; его же, Logik oder Philosophie als Wissenslehre, 2 изд., 1923.
  M. Scheler, Zur Phanomenologie und Theorie der Sympathiegefuhle, 1913, в новом издании эта книга озаглавлена «Wesen und Formen der Sympathie», 1923; его же «Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik», 1921 (эмоциональный интуитивизм в аксиологии) и др. P. F. Linke, Grundfragen der Wahrnehmungslehre, 2 изд., 1929, стр. 384. E. Barthel, Die Welt als Spannung und Rhythmus, 1928; Vorstellung und Denken, 1931.


[Закрыть].

Струя интуитивизма, идущая от Аристотеля через средневековую философию вплоть до современной неосхоластики, по-видимому, никогда не замирала в истории философии. Ученый бенедиктинец Гредт защищающий это направление под именем естественного реализма даёт в своей ценной книге «Unsere Aussenwelt» перечень современных неосхоластиков, примыкающих к нему [CLXXVI]  [CLXXVI] J. Gredt, Unsere Aussenwelt. Eine Untersuchung uber den gegenstandichen Wert der Sinneserkenntnis, 1921, см. стр. 23, 29 с., 33 с.


[Закрыть].

Обоснование учения о том, что в восприятии предмет дан в подлиннике, производится весьма различно разными философскими школами.

Мой метод состоит в следующем. Исследуя докантовский эмпиризм рационализм и кантовский критицизм, я нахожу в основе всех этих гносеологических направлений две предпосылки, именно, что все содержания сознания суть индивидуально-психические состояния и что содержание чувственного восприятия производится причинным воздействием предмета на тело субъекта. Отказавшись от этих предпосылок, я анализирую состав сознания при восприятии и познавании, описываю наблюдаемые оттенки элементов сознания, обыкновенно игнорируемые под влиянием ложных предпосылок, и устанавливаю понятия, в которых мыслятся различные найденные стороны строения сознания. Конечно лишь состав всего учения выясняет, что значат слова «наблюдать» «мыслить», «установить понятие» и т. п.

Положим, я вижу и осязаю ствол березы и высказываю знание считаемое мною истиною: «кора этой березы – белая, твердая». Или положим, на вопрос: «Какое у вас есть наиболее сильное желание в настоящее время?» – я отвечаю: «Я хочу услышать исполнение Шаляпиным Бориса Годунова, и это моё желание наиболее напряженное» или на вопрос: «Что вас так обрадовало?» – я отвечаю: «Я доволен тем, что удалось решить трудную математическую задачу». Во всех трёх случаях высказывания суждений я нахожу, подвергнув наблюдению и анализу состав сознания, что в нём наличествуют: 1) сознающий субъект – я; 2) сознаваемый объект – кора березы, моё хотение, моё удовлетворение; 3) отношение между субъектом и объектом.

Когда я вполне поглощен восприятием объекта, напр. с интересом наблюдаю на коре березы муравьев, доящих тлей, моё я, т. е. субъект исчезает из области наблюдаемого совершенно. Однако, как только я начну наблюдать состав сознания, я тотчас найду в нём не только муравьев, но и своё я, как наблюдающее муравьев с интересом.

Философы, стремящиеся упростить состав мира и питающие отвращение к таким своеобразным элементам его, как я, утверждают, что очень часто, а может быть, и всегда думание должно быть описываемо словами «думается», а не «я думаю». Что такие оттенки душевной действительно существуют, я вовсе не отрицаю; вся моя книга «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма» построена на изучении их. Можно даже предпринять не безопасный эксперимент такой стилизации своей душевной жизни, такого выпускания вожжей из своих рук и предоставления душевных функций кому-то другому или другим, что большинство перемен будет возникать в форме «думается» «мелькнуло в уме», «хочется» и т. п. Однако и в таком сознании нетрудно найти я, которое «имеет в виду» все эти «думается», «хочется» и т, п.

Чтобы стилизовать так свою душевную жизнь, нужно прекратить функции «я думаю», «я хочу» и т. п., но необходимо сохранить хотя бы в виде спорадических проявлений одну наименее активную функцию: я имею в виду все эти «думается», «хочется» и т. п.; если бы и эта функция с одним и тем же я в центре её была прекращена, не было бы единства сознания.

Присмотримся теперь к объектам сознания и тому, что может быть найдено в них и может стать объектом в новых высказываниях истины (кора, её белизна, её твёрдость и т. п.; моё хотение, моё удовлетворение моё усилие при отталкивании обрубка березы и т. п.). Обратим внимание на различие между такими объектами, как моё хотение, удовлетворение, усилие, и такими, как кора, белизна, твёрдость. Моё хотение удовлетворение, усилие непосредственно наблюдаются мною, как интимно связанные с моим я, субъектом сознания: это я сам хочу, удовлетворен, усиливаюсь. Каждое из названных событий есть нечто «мое»: это – мои проявления, действия, переживания; в них -жизнь моего я.

Иное дело – кора, белизна, твёрдость, движение её (напр., падение куска коры со ствола березы на землю): это – нечто чуждое мне: «данное мне» извне, а не моё проявление. Опираясь на это непосредственно усматриваемое очевидное различие, я говорю, что эти предметы и события суть для меня внешний мир, а мои хотения, чувства, усилия – мой внутренний мир.

Слова «внешний» и «внутренний» не имеют здесь, конечно, пространственного значения. Кто привык наблюдать предметы, не имеющие пространственного оформления, тот безбоязненно пользуется такими словами в метафорическом смысле, не опасаясь, как Ремке и его школа искажения своей мысли.

Можно назвать также эти два царства бытия с точки зрения субъекта словами: транссубъективный и субъективный мир.

Наблюдаемая мною кора, белизна, твёрдость, скажут многие философы, имманентна моему сознанию, следовательно, она есть уже элемент моего субъективного, а не транссубъективного (внешнего) мира. на это, замечание можно возразить следующим образом. Существует, конечно, связь между моим я и находящеюся в моём сознании березою.

Но какова эта связь? – Береза связана с моим я в данном случае только предмет моего наблюдения; своеобразная связь её с моим я (природа этой связи будет рассматриваться позже) такова, что даёт мне возможность направить на неё акт моего внимания, но эта связь не настолько тесная, чтобы я мог назвать березу своим проявлением. Иное дело «мои» хотения, чувства, усилия и т. п.: они принадлежат моему я как проявления его. Для них, как это хорошо выразил Линке, связь с я есть «закон их сущности». Это их эйдетическая структура и, если я, наблюдая свои переживания, не замечаю своего я, этот случай подобен тому, как напр., наблюдая пространственную форму предмета, я могу не заметить» какова его величина, из чего, однако, не следует, будто величины у этом формы вовсе не было [CLXXVII]  [CLXXVII] P. F. Linke, Grandfragen der Wahrnehmungslehre, 2 изд., § 38, стр. 110.


[Закрыть].

Здесь уместно вспомнить давно уже выработанное философиею понятие субстанции и её принадлежностей (акциденций). Одно и то же я есть творческий источник и носитель различных своих проявлений во времени; я есть субстанция, а хотения, чувства и т. п. проявления суть акциденции. – Чтобы подчеркнуть, что хотения и чувства не пассивно наложены на я, а суть живые действования я, в дальнейшем будем называть его не субстанциею (это слово наводит на мысль, будто предмет, обозначаемый им, есть какая-то отвлеченность, вроде математических идей), а субстанциальным деятелем.

Итак, «данное мне» в сознании связано с моим я только как предмет доступный наблюдению, а «мои» проявления связаны с я и как предмет наблюдения, и, более того, как принадлежности я, как моменты его бытия. «Данное мне» тоже может иметь своего носителя, тоже может быть принадлежностью, но не моего я, напр. белизна, твёрдость непосредственно наблюдаются как принадлежность коры. Когда я сгибаю ветвь березы, я непосредственно наблюдаю, как моему усилию сопротивляется противоусилие ветви. Правда, во многих случаях с трудом можно установить, какие элементы «данного мне» суть проявления каких субстанциальных деятелей, но нет никакого сомнения в том, что основной принцип строения всего «данного мне» тот же, что и принцип строения моей субъективной жизни: «данное мне» состоит тоже из субстанциальных деятелей и их принадлежностей. «Мои» проявления образуют сферу бытия моего я как своеобразного индивидуума; блеск жгучая теплота и т. п. суть проявления этого пылающего угля; радостный лай, виляние хвостом и т. п. суть проявления подбегающей ко мне собаки; пылающий уголь, лающая собака суть иные, чем я, резко отличные от меня сферы индивидуального бытия, что не мешает им ярко наличествовать в моём сознании.

Опираясь на описанные наблюдения, можно формулировать следующее различение: имманентность сознанию не есть ещё имманентность субъекту сознания (т. е. не есть ещё принадлежность к составу бытия субъекта, к составу его индивидуальности). Сознаваемые «мои» проявления (чувства, хотения и т. п.) имманентны сознанию, но этого мало, они ещё имманентны и субъекту сознания (они суть моменты моего бытия).

Сознаваемые «данные мне» предметы (дерево, собака и т. п.) имманентны сознанию, но трансцендентны субъекту сознания (по своему бытию находятся вне состава бытия моего я). Имманентность чужого бытия моему сознанию есть вступление предмета в кругозор моего сознания не превращающее чужого бытия в моё состояние, в мой психический процесс. Сознавание есть деятельность субъекта, способная вывести его за пределы его индивидуальности. Сознание, как целое, содержащее в себе субъект и объект, принадлежащий к области «данного мне», есть нечто сверхиндивидуальное, объёмлющее, по крайней мере, две, а то и более индивидуальности.

До сих пор, разграничивая в сознании субъективный и транссубъективный мир, мы сосредоточивались на тех оттенках и элементах опыта которые выражены выше словами «мой» и «данный мне», субстанциальный носитель, деятель и принадлежности его, В состав этих понятий входило уже также и понятие зависимости, и именно причинной зависимости. Следуя своему методу, займёмся понятиями причины и действия чтобы также и для них найти материал в опыте. «Мои» чувства, «мои» хотения, «мое» усилие оттолкнуть тяжёлый предмет причинно зависят от моего я: они в опыте непосредственно переживаются, как мои деиствования. Я, как субстанция, – источник их, причина, а они действия.

Нередко одно своё проявление я считаю причиною другого: напр. переходя через улицу и видя приближающийся автомобиль, я опасаюсь быть раздавленным и потому решаю отступить назад. Моё опасение говорим мы, есть причина моего решения отступить. Это несколько неточно: опасение и решение существуют не самостоятельно, а как проявления моего я и тесная связь между этими двумя событиями, связь действования есть проявление не их, а все того же моего я: не опасение а я, поскольку я опасаюсь, являюсь причиною решения. В сложной ткани моей душевной жизни эти два события интимно связаны непосредственным переживанием, свидетельствующим, что я произвожу решение, как опасающийся. Причинная связь есть именно, прежде всего связь порождения, осуществленная действованием, исходящим от субстанциального деятеля; а такая черта её, как правильность, т. е. однообразная повторимость, производна и вовсе не необходима [CLXXVIII]  [CLXXVIII] См. об этом динамистическом понятии преданности мою книгу «Свобода воли» и статью «Мифическое и современное научное мышление». Путь, 1928 *.


[Закрыть].

Поставим теперь вопрос, есть ли воспринятость белизны коры твердости её и т. п. – зависимость белизны и твердости от моего я.

Конечно, восприятие не может быть осуществлено без некоторых актов я: в его составе всегда есть акт внимания и акт сопоставления, охватывания сразу нескольких предметов (принимающий иногда характер сознательного сравнивания), откуда возникает различение и отожествление, также и другие акты, о которых речь будет позже. Можно ли утверждать, что эти акты, напр. внимание (вернее, л внимательный) причиняют, порождают белизну, твёрдость? На этот вопрос может быть дан только отрицательный ответ: отношение между вниманием (мною внимательным) и предметом внимания совершенно не похоже на порождение, причинение: внимание направлено на белизну как на нечто предлежащее ему, а не творимое им.

Чтобы усмотреть независимость объекта от познающего субъекта нужно отчётливо различить познавательные акты от познаваемых объектов; эту задачу для современной гносеологии выдвинул в особенности Брентано в своей «Psychologie vom empirischen Standpunkt».

Научившись разграничивать акты субъекта от объектов, нетрудно уже сделать дальнейший шаг, именно усмотреть, что связь между актом субъекта и объектом не есть порождение.

Такие проявления я, как внимание, сравнивание и т. п., направленныена нечто и не стоящие с этим нечто в – причинной связи, мы будем называть интенциональными актами. Заметим, что интенциональный акт, направленный на «мое» проявление, также не стоит с ним в причинной связи: «мое» внимание устремлено на «мое» решение, если я хочу опознать его, и оно предстоит мне в поле моего сознания, как порождаемое не мною внимательным к нему, а мною опасающимся быть раздавленным. Таким образом, и мои проявления, поскольку на них направлены интенциональные акты, напр. внимание, могут быть названы словом «предмет» (объект).

Интенциональный акт есть средство для осознания и опознания предмета, независимого по своему бытию от осознания и опознания.

G. Е. Moore называет эти акты «прозрачными» (diaphanous): сквозь них, как сквозь прозрачную среду, предмет виден без искажения его.

Кроме внимания и сопоставления (сравнения), существует ещё множество других интенциональных актов. Таковы, напр., акт видения, акт слышания, акт осязания и т. п., которые отличаются друг от друга не только связанными с ними органическими ощущениями в зрительном слуховом и т. п. аппарате (напр., переживанием мускульных напряжений при натягивании барабанной перепонки), но и как проявления самого я различными способами имеющего в виду разные аспекты внешнего мира.

Совокупность этих актов вместе с некоторыми другими актами (о которых будет сказано позже), необходимыми для имения в виду не только цветов звуков, но и цветовых, звучных и т. п. вещей, образует акт восприятия [CLXXIX]  [CLXXIX] Впрочем, следуя укоренившемуся словоупотреблению, мы будем нередко называть также и видение цвета, слышание звука и т. п. восприятием, а не актом ощущения цвета, звука и т. п.


[Закрыть].

Деятельность памяти содержит в себе специфический акт направленности я на прошлое, именно акт припоминания. Имение в виду предмета в результате припоминания, фантазирования и т. п. есть акт представливания. Об актах мышления, именно суждения, умозаключения будет сказано позже. Кроме интеллектуальных актов, о которых шла речь до сих пор, существуют ещё эмоциональные и волевые акты, тоже имеющие характер интенций, тоже направленные на предмет: желания, хотения стремления, влечения направлены на цель, которая может принадлежать к области субъективных переживаний, но может быть и внешним предметом (событием и т. п.); чувства суть интенциональные акты, направленные на ценности [CLXXX]  [CLXXX] В книге М. Шелера «Der Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik» развито учение о чувствах как ивтенционалъных актах, представляющих собою как бы особый специфический орган для приобщения к объективным ценностям («эмоциональный интуитивизм» Шелера, см. стр. XI, 8 с., 64 с., 68, 261-269, 272 и др.). Отличие развиваемого мною учения о чувстве и природе ценности изложено в моей книге «Ценность и бытие», гл. IV, § 1 *.


[Закрыть].

Итак, в сознании, поскольку в нём есть интенции, всегда существует двустороннее целое: субъективный акт и нечто объективное т. е. предмет. Существует следующее различие между этими двумя сторонами интенционального целого: 1) интенциональный акт есть всегда нечто субъективное, оно есть проявление я, субъекта сознания; что же касается объективной стороны, она может состоять из любых отрезков мира предметом интенционального акта может быть как субъективное (напр. наблюдаемое мною «моё» чувство), так и транссубъективное бытие (наблюдаемое мною дерево и т. п.); 2) интенциональный акт есть индивидуально-психическое проявление субъекта сознания; предметом акта может быть любой вид бытия: психическое (мое и чужое) и материальное [CLXXXI]  [CLXXXI] Словом «психическое» я обозначаю событие, оформленное лишь временем, а словом «материальное» – событие, оформленное не только временем, но и пространством.


[Закрыть], реальное и идеальное, индивидуальное и общее и т. п.; 3) интенциональный акт есть событие, т. е. нечто оформленное временем: предмет может быть событием, т. е. бытием временным (напр. наблюдаемое мною тикание метронома), но он может быть также и невременным, идеальным бытием (напр., мыслимая мною математическая идея).

Так как объективная сторона сознания всегда наличествует вместе с субъективный актом, то мы не умеем точно обособить их, абстрагировать их мысленно друг от друга, тем более что в большинстве случаев нас интересует объект, а не акт; мы сливаем интенциональный акт и предмет его в одно целое и обозначаем это целое одним словом. Так мы говорим, что видимый и осязаемый стол есть «мое восприятие»; между тем к области «моего» здесь принадлежит только акт воспринимания, а стол с его цветом, твёрдостью и т. п. есть «данное мне».

Вспоминая начало русской революции 1917 г., я могу сказать: «В уме моём толпою встают воспоминания»: здесь отглагольным существительным «воспоминания» обозначены и акты припоминания, и само вспоминаемое, сами предметы прошлого, поскольку они вновь стали наличными для сознания.

Чтобы отчётливо различать в сознании субъективную и объективную сторону (акт и предмет), полезно обозначать в наиболее ответственных случаях каждую из них особым словом: акт восприятия (воспринимание) и воспринимаемое, акт ощущения и ощущаемое, представливание и представляемое, акт воспоминания и вспоминаемое, акт понимания и понимаемое, акт мышления и мыслимое [CLXXXII]  [CLXXXII] В английской литературе Ллойд-Морган, Александер и др. употребляют здесь слова с окончанием на – ing и – ed (действительный и страдательный, залог): sensing – sensed experiencing – experienced – и т. д. Хорошим пособием для ознакомления с этими различениями может служить книга A. Messer «Empfindung und Denken» *.


[Закрыть] и т. д.

Сливая в одно неразличенное целое субъективный акт и объект легко прийти к следующим односторонним, противоположным учениям о составе сознания и мире. Одни лица видят только объективную сторону сознания и именно только внешние протяженные материальные объекты, численно преобладающие над всем остальным составом сознания и практически наиболее важные; такие лица склонны к материализму.

Другие, осознав свои субъективно-психические проявления и сливая с ними также и транссубъективные предметы, субъективируют и психологизируют весь состав сознания; такие лица приходят к панпсихизму к психологистическому идеализму, к солипсизму и т. п. Так, Шопенгауэр начинает свою систему словами: «Мир есть моё представление», не разграничивая в сознании акта представливания от предмета.

G. Е. Moore один из первых отметил, что ошибочное положение «esse est percipi» есть результат смешения предмета с испытыванием предмета [CLXXXIII]  [CLXXXIII] Статья «Refutation of Ideailsm» Mind N-S. XII, 1903; перепечатана в его «Philosophical Studies», 1922.


[Закрыть].

Наконец, третьи, на почве сложной философской культуры, под влиянием каких-либо предпосылок стилизуя свой ум так, чтобы не видеть психические акты, сосредоточиваются только на «данном мне» на цветах, звуках и т. п., но не становятся ни материалистами, ни панпсихистами, а утверждают, что эти элементы мира сами по себе«нейтральны», т. е. не суть ни психическое, ни материальное, и что только комплексы их, поскольку законы комплексов различны, заслуживают названия психического или материального: так, напр., зеленоватый цвет обоев, поскольку он стоит в связи с освещением, есть физическое, а поскольку он входит в комплекс моей жизни, вызывая во мне воспоминания о цвете морских водорослей, есть психическое [CLXXXIV]  [CLXXXIV] Учение Маха, Б, Ресселя, некоторых американских неореалистов, например: Perry. См. об этом учении мою книгу «Типы мировоззрений».


[Закрыть].

Отчетливое различение и опознание протяженных материальных процессов, с одной стороны, и, с другой стороны, психических интенциональных актов, имеющих только временное оформление, но не обладающих никакою пространственною формою, сразу освобождает от всех односторонностей и от материализма, и от панпсихизма, и от релятивирования психического и материального; мало того, оно даже объясняет как возникают эти ложные учения: est veritas norma sui et falsi.

Воспользуемся этим свойством истины для устранения и объяснения ещё одного важного заблуждения. Сливая интенциональный акт и предмет его в одно целое и субъективируя предмет, приходится признать вслед за Беркли и Юмом, что наблюдаемый предмет существует в момент акта восприятия и перестает существовать, когда я перестаю воспринимать его; существование предмета в иное время, чем совершается акт восприятия его, согласно этим учениям, не может быть установлено путём опыта. Наоборот, различая интенциональный акт и предмет на который он направлен, и усматривая независимость бытия от акта сознавания и познавания, мы понимаем, что время существования наблюдаемого предмета в громадном, большинстве случаев иное, чем время акта наблюдения. Слушая мелодию и наслаждаясь ею как целым я имею в сознании теперь начало её, существовавшее несколько секунд тому назад; единым актом сознавания, длящимся небольшую долю секунды, я могу охватить как целое мелодию, длящуюся более минуты.

Мало того, свой акт сознавания я могу направить в форме воспоминания на события, совершившиеся вчера, год назад и т. д.

Начиная анализ сознания, мы нашли в нём – 1) субъект, 2) объект или, лучше сказать, предмет и 3) отношение между субъектом и предметом. Сосредоточимся теперь на исследований отношения между субъектом сознания и предметом, принадлежащим к составу внешнего мира таким, как дерево, солнце и т. п. Наличность отношения между субъектом и «данным мне» внешним предметом, напр. при высказывании суждения очевидна: я есмь сознающий и наблюдающий, а внешний предмет есть сознаваемое и наблюдаемое; «а вместе мы образуем единство сознания».

Что это за тип связи? Какое это отношение? – Нетрудно убедиться что это отношение своеобразное, не сводимое ни к каким другим отношениям. Прежде всего это не пространственное отношение – не близость, не смежность, не далёкость. Независимо от того, в каком пространственном расстоянии от тела субъекта находится предмет, будет ли это рукав моего сюртука или дерево, растущее поодаль, или Сириус, находящийся в громадном отдалении, всё равно – субъект и предмет образуют единство сознания; это – сверхпространственная связь субъекта и предмета, преодолевающая пространственную пропасть, зияющую между ними, как телами. Это также не временная связь: не одновременность, не последовательность и т. п. Предмет знания может быть даже и невременным или. может принадлежать к иному времени, чем направленный на него акт: он может быть событием секунду тому назад отошедшим в область прошлого, или совершившимся вчера, или происшедшим десятки веков тому назад, как, напр., смерть Сократа в Древней Греции. Итак, это – связь сверхвременная, преодолевающая пропасть между прошлым и настоящим.