Текст книги "Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]"
Автор книги: Николай Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Вот что случилось в коммуне в ту памятную ночь. Выстрел прогремел близко от конюшни, и коммунары, не мешкая, бросились в сад. Николка бежал первым. В кармане у него был электрический фонарик, как-то подаренный ему Егором Летним.
Освещая себе дорогу, Николка заметил два тела на земле.
– Оба убиты! – закричал он, повернувшись назад. – Маршев, скачи в больницу за докторшей! Телеграмму дай прокурору на станции! Осторожно в дом их несите, может, живы еще. А мы дальше побежим.
Маршев вернулся во флигель, и сейчас же двор наполнился плачем и причитаниями. Татьяну и Джека перенесли в комнату Николки. Прибежал Чарли, охнул, схватил Джека за пульс. Рука била теплая, и пульс хоть слабо, но бился.
У Татьяны никаких признаков жизни не было.
Чарли начал быстро раздевать Джека. Одежда была прострелена и промочена кровью в трех местах: на груди, на ноге и на руке. Лицо у Джека было желтое и незнакомое. Пока Чарли раздевал его, он не издал ни одного звука. Чарли потребовал водки, йода и чистых полотенец. В коммуне оказались только полотенца. Йод был у Татьяны, но его не могли найти.
В это же самое время Сережка Маршев на паре лошадей скакал в больницу.
* * *
Пятеро коммунаров: оба Чурасовых, Капралов, Булгаков и Курка бежали по саду, все время чувствуя, что преступник ушел недалеко.
По топоту ног и треску сучьев иногда казалось, что впереди бегут двое-трое, но сколько именно – решить на ходу было нельзя. Только за садом, у пруда, Николка рассмотрел перед собой две фигуры.
Он закричал:
– Стой! Стрелять буду! – И дважды выпалил из нагана, не целясь.
Фигуры не остановились. Наоборот, прибавили шагу.
За прудом преступники, очевидно, решили, что правильнее бежать в разные стороны, чтобы запутать преследователей. Но маневр этот не принес им пользы: коммунаров было пятеро. Николка и Курка побежали за тем, что взял влево от пруда, остальные за другим, по дороге к Чижам.
В поле Николка почувствовал, что начинает уставать. Он был тепло одет и в высоких сапогах. На ходу Николка сбросил ватную куртку и прибавил шагу, и тут заметил, что фигура впереди как-то странно подпрыгивает.
Николка оглянулся и крикнул Курке:
– Эй, наддай шагу! Сейчас мы его застукаем!
Затем зажег свой фонарик, сделал еще несколько шагов и остановился. Впереди никого не было, и топот затих. Только кусты горбились под слабым светом фонарика.
Подбежал Курка, тяжело дыша.
– Ну?
– Пропал из глаз.
– Кусты обыскать надо, – сказал Курка. – Там и найдем.
Николка с фонариком обошел все ближайшие кусты, но не нашел никого.
– Эй, вылезай, видим! – закричал он наудачу. – Стрелять буду! – И выстрелил в дальний куст.
Никакого ответа.
Николка упал на землю и застонал от досады.
– Неужели и теперь не поймаем? Ведь позор! Позор!
– Может быть, те поймали? – предположил Курка. Николка вскочил.
– Нам хоть бы одного захватить! До остальных доберемся. Идем!
Они побежали назад. Вдруг Николка присел и потянул за собой Курку.
– Посидим немного. Может, он выскочит.
Они тихо сидели на земле. Кругом огромное темное поле, над ними – небо без звезд. Тоска.
Вдруг где-то далеко грохнул выстрел. Курка хотел было бежать, но Николка остановил его:
– Там справятся. Давай лучше еще по кустам пошарим. И они снова принялись обыскивать кусты, перекликаясь и пересвистываясь.
* * *
Трое коммунаров, побежавших по направлению к Чижам, очень скоро почувствовали, что преступник не уйдет от них. Он явно выдыхался, уставал, и расстояние до него все уменьшаюсь.
– Сейчас возьмем! – шептал Капралов. – Прибавь шагу, ребята.
Расстояние сократилось шагов до шестидесяти. Вдруг преступник остановился.
– Ложись! – скомандовал Капралов.
Как бывший красноармеец, он почувствовал, что дело неладно. Все трое упали наземь, и одновременно грохнул выстрел. Никто не был ранен, дробь пронеслась над головой. Но преступник, очевидно, решил, что ранены все. Мелкой рысцой он двинулся дальше, прямо на Чижи.
Коммунары воспользовались этим, тихо поднялись; побежал и преступник. Но теперь коммунары следовали за ним с опаской: боялись, что он снова выстрелит.
Преступник двигался к Чижам, и коммунарам это было наруку. Они рассчитывали, что поблизости от села человек стрелять не будет: побоится разбудить народ.
Оказавшись на задворках Чижей, коммунары прибавили шагу. Человек – тоже. Но он не жался к дворам, наоборот, заворачивал в поле.
– На кладбище бежит, – сказал Капралов.
Кладбище было в стороне от села, у сгоревшей деревянной церкви. Там росли высокие березы и много кустарника. Ограды вокруг не было, была только канава, через которую преступник легко перескочил и сейчас же затерялся среди крестов и могил.
– Оцепить местность придется! – крикнул Капралов на ходу. – Туда лезть не стоит. Перестрелять он нас может поодиночке. Заляжет за могилами и палить начнет.
Кладбище представляло собой почти правильный квадрат. Кругом было поле.
Капралов подозвал Булгакова.
– Жарь в Чижи за Зерцаловым и Козловым. Да поскорей приходите. А мы пока с Дмитрием покараулим.
Булгаков побежал в Чижи, а Капралов и Дмитрий Чурасов стали караулить на двух противоположных углах кладбища. Все было тихо. Но временами Капралову казалось, что преступите ползет по канаве и наводит на него ружье. Капралов лег на землю, за кочку, и кое-как окопался пятерней. Но через каждую минуту он поднимался и свистел. Ему отвечал свист невидимого Дмитрия Чурасова с другого угла кладбища.
В таком положении их застали прибежавшие из Чижей Булгаков и Козлов.
– Только двое пришли? – спросил Капралов, приподнимаясь.
– Сейчас Зерцалов еще народ приведет, мы вперед всех прибежали, – ответил Козлов. – Вот горе-то какое…
Скоро Зерцалов пришел еще с шестью крестьянами; в их числе был Советкин. Решили немедленно обыскать кладбище. Развели костер и с горящими ветками в руках осмотрели могилы. Тени от крестов зашатались, запрыгали по кустам бузины. Люди бродили долго, зажигая ветку о ветку. Не нашли никого. Начали совещаться.
– Убежать-то он не мог? – спросил Зерцалов.
– Да не должно бы, – ответил Капралов.
– А как думаешь, кто?
– Думали сначала на Скороходова. Да больно быстро бежал, заморил нас совсем.
– Проверить надо.
Было решено, что Капралов и Булгаков пойдут на дом к Скороходову и там произведут поверку. Остальные взяли кладбище в кольцо и, перекликаясь, расхаживали вдоль канав.
Капралов и Булгаков задами прошли на двор к Скороходову и постучались в окно. Выскочила в одеяле испуганная девка, дочь Скороходова.
– Вам чего?
– Пал Палыч по делу требуется.
Девка заревела.
– Да вы что, обалдели, что ль? Болен он, при смерти, спит. Не знаете разве?
– Пропусти, – сказал Капралов и вошел в избу.
В избе было тепло и темно. Девка жалобно плакала и тянула Василия за рукав, но тот прошел за перегородку. Зажег спичку.
Скороходов спал на своей кровати, накрывшись с головой. Он ровно дышал под одеялом. Капралов взмахом руки потушил спичку и повернул назад.
Когда ребята вернулись на кладбище, начало уже светать. Костры горели по всем четырем углам. Было холодно. Советкин спал, завернувшись в полушубок.
– Ну? – закричал Зерцалов.
Капралов рассказал все, что видел в доме Скороходова, и уселся к костру. Долго молчали.
В это время с поля донеслись крики:
– Го-го-го!..
– Это Николка кричит, – сказал Капралов и свистнул в ответ.
С поля действительно шли Николка и Курка. Булгаков побежал навстречу.
– Ну, поймали кого?
Николка промолчал. Курка за него ответил:
– Убег. Сейчас уже при свете искали. А вы поймали?
Булгаков рассказал все подробности преследования и поисков. Николка Чурасов хрипло выругался;
– Опять обманули нас, стервецы! Чего же тут сидеть? Идем домой. Ведь беда там…
Все поднялись с мест и начали затаптывать костры.
Вспомнили вдруг о страшном несчастье, которое стряслось над коммуной и о котором забыли в пылу погони.
Молча пошли по полю.
Только один Зерцалов остался на месте. Он внимательно присматривался к чему-то на кладбище.
– Зерцалов! – закричал Николка. – Чего стал? Аль кого видишь?
– Вижу, – ответил Зерцалов глухо. Все вздрогнули и остановились. Николка вернулся к Зерцалову.
– Где видишь?
– А вон там, на дереве. – И Зерцалов палкой указал на верхушку.
Это была большая береза. Голые ветви ее четко выделялись на фоне посветлевшего неба, и было заметно, что верхушка березы по стволу изуродована наростом, словно человек сидел там, прижавшись к дереву, или какой крупный зверь. Все вернулись гурьбой к дереву и тут увидели ясно, что на березе, обняв ствол двумя руками, сидит человек. Лицо его было прикрыто шапкой.
– Слезай, видим! – закричал Зерцалов.
Фигура не двинулась.
– Тогда у меня разговор короткий будет, – сказал Николка и начал снимать куртку. – Заберусь наверх и стащу его за ногу.
– Стой, стой, Николка! – крикнул Капралов. – Нельзя лезть. Дробник у него. Он в поле стрелял.
– Давайте, ребята, его дымом подкурим, – предложил Козлов. – Соберем хворосту и запалим. От дыма он живо слезет.
Быстро у подножья березы разложили костер. Сырой хворост разгорался не скоро, но дал много дыма. Однако дым не шел вверх по стволу. Только нижние ветви были им слегка затронуты. Человек продолжал сидеть на дереве безмолвно и не двигаясь.
– Надо огонь сильнее поднять! – скомандовал Козлов. – Можжевельнику бы хорошо, ребята.
Принесли еще хворосту. Огонь начал разгораться. Жарко было стоять рядом.
В это время человек, сидевший на дереве, бросил что-то вниз, в костер. Потом еще и еще. Ребята сразу не разобрали, в чем дело. Но вдруг в костре негромко хлопнул выстрел, и медная гильза патрона со свистом вылетела из огня. Гильза попала в рот Советкину. Тот упал на землю, но сейчас же вскочил и побежал от огня. Изо рта у него текла кровь.
– Патроны в огне! – крикнул Капралов. – Отходи!
Все побежали в разные стороны и остановились шагах в сорока от костра. В огне еще несколько раз хлопали выстрелы, и горящие сучки разлетались далеко и дымились между могил. Теперь опасно было подойти к костру, разбросать хворост.
– Валить березу придется, – сказал Зерцалов. – Кто за пилой пойдет?
Двое ребят побежали в Чижи за пилой, остальные расселись кругом на могилах. Стало совсем светло, но нельзя было все-таки узнать человека. Лицо его было по-прежнему прикрыто картузом, руки обнимали ствол.
Огонь под березой потух. Только черная, обожженная кора дерева курилась дегтярным дымом.
Из Чижей принесли пилу и топоры. Николка Чурасов подбежал к дереву первый. Он начал рубить быстро и со злостью, как будто разил врагов. Подруб шел в дерево наискось, мелкие щепки летели далеко в стороны.
– Смотри, Коля, застрелит! – крикнул Чурасов.
– Сразу не застрелил, теперь не застрелит, – откликнулся Николка. – Все патроны вышли у него, должно быть.
– Пилой надо, – сказал Зерцалов. – Пилой верней.
Двое ребят, Булгаков и один чижовский, начали пилить против подруба. Вдруг Капралов крикнул:
– Стреляет!
С дерева грянул выстрел. Дробь крепко звякнула по пиле. Одна дробина попала в руку Булгакова, и он побежал со стоном, зажимая рану ртом. Остальные запрыгали через могилы.
– Кончать историю надо, – сказал Николка. – Пусть стреляет, а я дерево повалю.
Он поплевал на руки и взялся за пилу.
– Ну, ребята, кто со мной на линию?
После некоторого молчания вышел Козлов.
– Вместе помрем, Николка. Берись!
– Стой, стой! – вдруг закричал Курка. – Пусти, Николка, меня. Может, это он станцию поджег. Моя вина, что тогда я его прозевал. Пусти. Я пилить буду. А тебе дела другие найдутся.
Николка отошел от дерева. Не глядя наверх, Курка и Козлов принялись пилить. Все со страхом и напряжением смотрели на них и на верхушку дерева. Но человек не стрелял.
Береза была подпилена больше чем наполовину и уже качалась, когда человек начал спускаться.
– Стой, Козлов! – крикнул Николка. – Спускается.
Курка и Козлов перестали пилить.
Человек спускался медленно, как бы нехотя. Ружье ему мешало. Он задержался на минуту на середине дерева и бросил дробовик вниз, стараясь зашибить кого-нибудь прикладом.
– Мое ружье! – закричал Николка. – Я его Собашникову два года назад продал!
Но с дерева спускался не Собашников, а сам Пал Палыч Скороходов. Стал на землю, развел руками.
– Ишь ты, – с досадой скачал Капралов. – Значит, на кровати другой кто-то за него дышал…
Чижовские ребята бросились было бить кулака.
– Не трожь! – закричал Николка и загородил Скороходова телом. – А то он нам третий удар разыграет. Разговор его теперь нужен. В город с утренним поедет, как наметили…
Джек хочет житьСерега Маршев гнал лошадей во весь дух и совсем их запарил, когда подкатил к больнице. Здесь бросил вожжи коням на спину, соскочил с телеги, разбудил сторожа и вместе с ним пошел к докторше. Та еще не спала, читала книгу у лампы. Маршев, сбиваясь и путаясь, рассказал о несчастье в коммуне, а потом громко по-мужицки заплакал.
Докторша сейчас же стала собираться в путь, побежала в больницу за марлей и ватой. Серега обещал заехать за ней через десять минут, а сам погнал лошадей на станцию, до которой было с полкилометра. Там он дал в город, прокурору, телеграмму, как наказал Николка.
В телеграмме сообщал, что члены коммуны «Новая Америка» – Восьмеркин и его жена – убиты неизвестными преступниками, и просил оказать помощь в розысках. Ночью телеграмма была передана в центр. Из нее и узнали о событиях в коммуне редактор и Егор Летний.
Когда Маршев вернулся к больнице, докторша уже стояла у ворот с сумочкой и большим свертком ваты. Сережка усадил ее в телегу и погнал лошадей обратно. Телега сильно подскакивала на ухабах, и докторша вскрикивала. Но Серега не обращал на это внимания и хлестал лошадей изо всех сил.
Когда телега остановилась у конторы, от коней валил пар, как зимой. Сергей велел ребятам распрячь лошадей и поводить, а сам с докторшей прошел в комнату Николки, где лежали Джек и Татьяна.
Докторша осмотрела Татьяну и сказала тихо:
– С этой кончено.
Потом подошла к Джеку, попробовала пульс и начала быстро резать блестящими ножницами повязки, которые наложили Чарли и Катька. Она осмотрела раны и заявила, что лучше всего отравить Джека немедленно в больницу: надо сделать операцию.
Пелагея, которая молча стояла у дверей с открытым ртом, начала возражать:
– Куда его везть? Пусть уж здесь лучше сынок мой помирает.
Докторша посмотрела на нее строго, и Катька замахала рукой. Пелагея замолчала, вышла в коридор и там неистово заревела.
– Надо только его очень осторожно доставить, – сказала докторша, вспомнив о своем пути в коммуну, – иначе он в дороге умрет.
Чарли взялся довезти Джека на машине с полной осторожностью. Через пять минут он уже подал автомобиль к крыльцу.
В автомобиле соорудили что-то похожее на кровать и бесчувственного Джека перенесли осторожно на матраце. Машина медленно тронулась. Несколько коммунаров двинулись вслед за автомобилем в больницу.
Никто не ложился в коммуне спать в эту ночь. Во флигеле бабы причитали у тела Татьяны.
Чарли ехал медленно и осторожно. Он хорошо знал дорогу, все бугры и выбоины и вел машину плавно, как будто нес Джека на руках… Только в одном месте, у большого дуба, автомобиль сильно качнуло. Джек поднял голову.
– Чарли! – сказал он по-английски. – Куда это мы едем так медленно, старик?
– В больницу, – ответил Чарли, не оборачиваясь. – Лежи и молчи.
– Дай тормоз, старина, я сейчас сойду, – продолжал Джек. – В какую больницу можно ехать сейчас? Надо спасать коммуну, товарищ. Ты подумал о тракторе? Ведь они сожгут его. Скажи Маршеву, чтоб он отвел его к теплице.
– Лежи и молчи! – крикнул Чарли строго.
Но Джек снова сделал попытку подняться. Докторша удержала его. Он застонал, заговорил на этот раз по-русски:
– Горит, Чарли, горит…
Потом запел английскую песню.
Но когда машина остановилась у больницы, он был уже опять без сознания, и его, как мертвого, перенесли в палату на тюфяке.
Утром Джеку сделали операцию. Одна картечина прошла в сантиметре от сердца и застряла в спине. Раны на руке и ноге были не опасны.
Операция прошла хорошо, но Джек был очень плох несколько дней. Боялись заражения крови. Особенно тяжело прошла одна ночь. Пульс начал ослабевать, и докторша заявила, что надежды на выздоровление почти нет.
Коммунары по очереди дежурили в больнице. Чарли просиживал все ночи в приемной и прислушивался к звукам, которые шли из палаты Джека. Николка поехал в город и привез оттуда двух врачей. У постели больного устроили консилиум. Но и консилиум не дал ничего определенного.
Это были черные дни в коммуне.
Татьяну похоронили в самом конце сада.
На похороны собралось много народу из окрестных деревень. Николка произнес большую речь о борьбе с кулаками, о страшной борьбе, которую ведет сейчас страна.
– Пусть эта смерть протрет глаза тем, кто сомневается, – сказал он в конце. – Кабы все сознательные были, не посмел бы кулак из ружья стрелять.
Все бабы плакали. Крестьяне, и те вытирали глаза картузами. Всем казалось необъяснимым, что именно Татьяна пала от руки кулаков.
* * *
Джек пришел в себя на четвертый день после операции. На этот раз он прежде всего спросил о Татьяне. Докторша ответила ему что-то неопределенное. Джек сейчас же попытался соскочить с постели. Он заявил, что пойдет в коммуну и наведет справки сам. Докторша уложила его с помощью сиделки.
Джек заволновался, почувствовал страшную слабость, впал в забытье.
Когда он снова пришел в себя, он увидел, что рядом с его кроватью на табуретке сидит Пелагея. Он не сразу узнал ее. Старуха была в белом халате, в черном платке, и лицо ее сильно изменилось за последние дни.
– Татьяна жива? – спросил Джек.
– Похоронили в четверг в саду, – ответила Пелагея просто, по-крестьянски. – Попа не было. Зато народу собралось…
Джек закрыл глаза, и по лицу его побежали слезы.
– Яшенька, – зашептала Пелагея горько, – говорила я тебе, что не рука на помещице жениться. Не послушал ты меня, вот и вышло…
– Эх… При чем здесь помещица, мать?
– Яшенька, – продолжала Пелагея, – ведь это она тебя погубила, она. Докторица правлению сказала, что не будешь ты жить.
– Это мы еще посмотрим, – сказал Джек слабо, но с задором. – А почему ты говоришь, что Татьяна виновата?
– Так ведь она на сторону Скороходова стала. И меня в грех ввела. Уговорила в Чижи слетать, предупредить Пал Палыча, что коммуна его ночью выселить хочет. Я сдуру пошла, думала, что зла от этого никакого не будет, одно добро. А он, пес, не болен был, а притворялся. Мне виду не подал, все стонал, а ночью пришел с ружьем и начал палить. В городе сознался, что хотел коммуну сжечь, а тебя застрелить. Думал, что это ты его выселить настоял. Во злость-то какая! Никому я об этом не говорила, ни Катьке, никому. Тебе первому сказала, чтоб легче помирать было.
Пелагея сдвинула платок на лицо и заплакала. Джек лежал с закрытыми глазами, и Пелагея уже думала, что он умер.
– Так, значит, это старик Скороходов стрелял? – вдруг спросил он, не открывая глаз.
– Он, враг. Из чурасовского ружья.
– Один был?
– Говорит, с Петром. Все на него теперь валит. И станцию, говорит, Петр поджег.
– А Петра поймали?
– Убег. И в городе его искали, и в лесу, – нигде нетути.
– А как же артель их теперь?
– С козловской сливается. Одна артель теперь в Чижах будет – «Правильный путь». А в правлении – Козлов, Советкин и Зерцалов председателем.
Джек задавал вопросы все тише и тише и наконец умолк совсем. В это время в коридоре послышались голоса. Фельдшерица не пускала кого-то в палату, говорила, что халатов нехватает.
Джек встрепенулся.
– Поди, мать, – сказал он громко, – отдай свой халат, я сама ступай в коммуну и все с глазу на глаз Николке Чурасову расскажи.
– А мне ничего за это не будет?
– Увидим.
Пелагея, громко стуча сапогами, вышла из комнаты. Дверь закрылась за ней. Джек с трудом повернул голову и ждал нового посетителя.
Он не сразу узнал гостя, не ожидал увидеть его. В белом халате, важный и торжественный, в палату вошел Егор Летний. В руках он держал толстую красную книгу в коленкоровом переплете.
– Такие-то дела, Яша, – сказал Летний, усаживаясь на табуретку. – Горе большое, что и говорить. Но ничего не поделаешь. Трудное дело мы с тобой затеяли, братец, – мир перестроить. Однако, думаю, осилим. – И писатель погладил Джека по голове. – Тебе редактор привет посылает, – продолжал он. – Говорил, что, если нужда в чем есть, газета поможет.
Джек ответил едва слышно:
– Нам артезиан в первую очередь нужен. За чистоту пора приниматься.
– Что ж, артезиан, так артезиан. Думаю, что он согласится. А тебе я, по твоему поручению, политграмоту купил. Самую толстую, какая есть. Тут обо всем прочтешь: и о крестовых походах, и об Америке, и о коммунизме.
– По коммунах есть?
– И о коммунах. На всякий вопрос – ответ.
Джек задумался.
– Егор Митрофанович, – сказал он немного погодя, сильно волнуясь, – а есть в политграмоте объяснение, почему у нас все так плохо вышло?
– Это, Яша, и без книжки понятно. Трудно коммуны строить. Надо, чтоб народ поднялся до них, чтоб все условия были. А вот вы построили хозяйство, отгородились от всех проволокой, про жизнь-то окрестную и забыли. Вот и случилось. Предупреждали мы тогда тебя в Москве, да не послушал ты, значит.
Джек сделал гримасу.
– Не в том дело, Егор Митрофанович. Вы еще всего не знаете. Ведь это Татьяна все натворила. Послала Скороходову известие, что мы его выселить хотим. Пожалела его. А он ее первую застрелил, да и меня вот тоже. В меня и целился. Эх, сделал я ошибку, что на помещице женился! А может, и в том виноват, что не сумел ее переделать.
Джек закрыл глаза, потом вдруг тревожно заворочался.
– Чего ты? – спросил Летний. – Иль тебе чего-нибудь хочется?
– Жить хочется, Егор Митрофанович. А дышать вот трудно.
– Будешь жить! – произнес Летний уверенно, как будто он был замечательный врач. – Будешь жить, ручаюсь…
– Хорошо бы. Только неужели все наши труды напрасны были? Неужели по неправильному пути шли? Неужели «Новая Америка» для строительства социализма не пригодится?
– Пригодится, Яша. Вот попомни мое слово, пригодится. А пока – спи.
