Текст книги "Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]"
Автор книги: Николай Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Незаметно для себя Николка Чурасов сделался совсем другим человеком.
Теперь он уже не был больше похож на деревенского шалопая, который год назад бродил с одноствольным ружьем по полям и стрелял ворон. Ружья у Николки не было, был наган, который он получил в городе. Но и наган этот лежал в столе без употребления. Николка интересовался теперь главным образом газетами и хозяйством.
Знакомый Николки, партиец Бабушкин, сумел внушить ему, что коммуна будет до тех пор развиваться, пока не сойдет с правильного, намеченного партией пути. Николка уверовал в это крепко и сумел заручиться поддержкой актива и правления. Старики и бузотеры в конечном счете против правления не шли, и один только Джек после своего ночного отъезда оставался под подозрением. Николка ценил Восьмеркина за энергию, предприимчивость, деловитость, но ему все время казалось, что Яшка равнодушен, к политике и в погоне за выгодами коммуны готов пренебречь интересами революции. Примириться с этим Николка не мог, и вот теперь главная забота его заключалась в том, чтобы сделать из Джека хорошего общественника, расширить его кругозор, сочетать его американизм с правильной линией.
Николка советовался с Егором Летним, как бы зацепить Яшку, и вот они придумали – скрыть от него переговоры с шефами. Николка решил, что это заденет Яшку и тот заявит протест. Так и случилось. На другой день после посещения рабочих Николка стоял во дворе подбоченясь, рассматривал фасад старого дома и думал о том, что хорошо было бы дом побелить. В это время к нему подошел Джек и сказал без особой злобы:
– А когда, Никола, у вас заседание ячейки будет?
– А что?
– Хочу на тебя жалобу заявить.
– Какую жалобу, Яша? – спросил Николка ласково.
– А ты почему меня о политических новостях не информируешь? Либо выкиньте меня из коммуны совсем, либо исключения не делайте. Вот я как вопрос ставлю.
– Да ведь ты, Яша, политикой мало интересуешься, – сказал Николка с притворным вздохом. – Самообразованием не занимаешься.
– Как так не занимаюсь? У нас теперь в комнате политграмота есть. Я ее каждый день читаю.
– И много прочел?
– Половину прочел.
– Жалко, что не всю.
– Подожди, скоро и всю осилю. Мне еще товарищ Летний обещал книг прислать. Так что ты эти намеки твои брось…
Джек уже побледнел от волнения и близко подошел к Николке, как бы собираясь драться. Но первый не выдержал Николка. Он схватил Яшку за плечи и начал трясти. Яшка не понял, схватил Николку за пояс, и они оба упали на землю.
Со стороны невозможно было определить, борются ли они всерьез или шутят.
Наконец Николка зашептал на ухо Джеку:
– Так ведь мне только того и нужно, Яша. Если ты поучишься, из тебя замечательный человек выйдет… Ну, пусти, будет… Пусти, говорю.
Джек вскочил на ноги.
– Ну, давай руку! – сказал Николка. – Значит, мир. Ты на меня не сердись, это я тебе за Сундучкова отплатил. Можешь на меня жаловаться, конечно, но я слово тебе даю, что больше таких вещей не будет. Нам ссориться некогда…
– Ну да, некогда, – подтвердил Джек и обнял Николку. – Вон они, рамы-то, вставлены! Значит, надо дальше дело двигать.
– И двинем!
– Завтра же в город, Николка, поезжай. Нам сейчас инструктора столярного дела раздобыть надо. Хоть со дна моря достань. Можешь завтра поехать?
– Могу.
Николка теперь ездил в город чаще Джека: у него были знакомства, и он хорошо управлялся со всеми хозяйственными делами коммуны. Тут же во дворе они уговорились, что Николка попросит шефов рекомендовать подходящего человека инструктором, а кстати заберет инструменты.
После этого Джек и Николка вызвали Капралова из конторы и пошли в большой дом распределять комнаты. У Джека было желание переселить поскорее в коммуну тех членов, у которых избы были получше: больше материала получится от разборки строений. Николка, наоборот, исходил из нуждаемости. Немного поспорили в коридоре и в конце концов уговорились. Наметили шесть семей к переселению и шесть изб к разборке.
Большой зал решили разделить пополам разборной перегородкой. Эту перегородку придумал Чарли, он видел такие разборные стены в американских клубах. В одной половине зала должна была поместиться столовая и библиотека, а в другой – мастерская. В случае нужды в большом помещении перегородку можно было легко вынести. Зал и все комнаты решили перед заселением побелить.
Николка уехал в город вечером того же дня, а через двое суток вернулся назад в нанятых санях по первопутку. Он привез мел, кисти и инструменты. Вместе с ним приехал старичок в очках, Мильтон Иванович Пригожев. Он и должен был работать в коммуне в качестве инструктора столярного дела.
Мильтону Ивановичу было уже лет за шестьдесят, а может быть и все семьдесят. Год назад он работал в вагонных мастерских бригадиром и оттуда по старости лет ушел в отставку. У него был большой стаж в столярной работе. За свою долгую жизнь он успел побывать в Ленинграде, в Москве и в Риге. Шефы познакомили его с Николкой, и тот увлек его новизной дела и интересными планами постройки электростанции, теплицы, столярной мастерской.
«Старичок-находка», как Николка назвал Пригожева, сразу понравился коммунарам. Все один за другим приходили с ним знакомиться. Мильтон Иванович записывал себе в книжку имена и отчества коммунаров и тут же рассказывал разные смешные истории, которые с ним случались от путаницы имен и фамилий.
За обедом Мильтон Иванович был в центре внимания. Он ел мало, но рассказывал много. Говорил он о своей прежней работе на заводах, о мебели красного дерева, о революции девятьсот пятого года. Рассказывал он интересно, задавая по временам трудные вопросы, и ребята развесили уши и готовы были слушать его без конца.
После обеда было созвано производственное совещание. Оно было таким же многолюдным, как общее собрание. Мильтон Иванович переписал на бумажку всех желающих работать в столярной бригаде. Оказалось, что работать хотят почти все, за исключением пожилых женщин и стариков.
– Что же мы будем делать в первую очередь? – спросил Мильтон Иванович.
– Колесо для электрической станции, – сказал Джек.
– Подожди ты с колесом! – перебил Николка. – Колесо зимой не пригодится. Нам табуретки нужны, на поленьях сидим. Потом столы нужны, кровати.
Чарли через Джека попросил не забывать о рамах для теплицы. Капралов потребовал шкаф для отчетности, Вера Громова – полки для книг.
Пока шли разговоры, Чарли сбегал к себе в комнату и принес английские руководства и чертежи ульев, кирпичного пресса, инкубатора.
Мильтон Иванович посмотрел чертежи и сказал, что во всех этих вещах есть железные части. Это уже не столярное дело.
– А мы и слесарню заведем! – воскликнул Джек. – Все равно, раз трактор у нас будет, нам без мастерской не обойтись. Да и кузница нам нужна. А главное – место есть подходящее, у бани. И кирпич на постройку есть.
Так выплыла мысль о кузнице и слесарне, о которых раньше и не думали. Николка пообещал поговорить с сыном чижовского кузнеца, своим приятелем. Если он войдет в коммуну, кузница будет.
В тот вечер говорили долго и мирно, сидя за столом в конторе. Горела большая кацауровская лампа под розовым колпаком, и всем казалось, что новая жизнь уже пришла, а бедность и все беды остались позади. Вдруг сильно стукнули в окно снаружи. Маршев открыл дверь и впустил с холода в комнату двух братьев Козловых, Антона и Григория. У Григория под глазом был синяк, и все лицо его казалось сдвинутым куда-то в сторону.
Козловы остановились на пороге, сняли шапки, поклонились в пояс.
Антон сказал торжественно:
– Вот пришли мы, товарищи коммунары, в вашу «Новую Америку» проситься членами. Жить нам в Чижах больше невозможно.
Все встряхнулись, как после тихого сна под розовой лампой, и сразу почувствовали, что рано начали мечтать о спокойной жизни и что Козловы пришли ночью не зря.
– Так ведь ты, Антон, хотел в «Умную инициативу» записаться, – сказал Николка.
– Верно, хотел, но ничего не вышло с записью, товарищи. Вот глядите на Гришкину морду. Петр Павлович Скороходов резолюцию наложил отрицательную. Дело наше, можно сказать, табак или еще хуже.
И Козлов тут же рассказал, как пришел он вместе с товарищами записываться в артель «Умная инициатива». Сразу Петр Скороходов начал глумиться над ними, что пришли, мол, на поклон и прочее. Козлов сперва стерпел. Но когда Петр начал требовать подписку, что вновь вступающие обязуются не вмешиваться в план работ два года, он не вытерпел и заявил протест.
К этому времени у избы Петра собрались все скороходовские сторонники, и даже пришел отец Петра, Пал Палыч. Старик начал науськивать подкулачников на Козловых.
Спор перешел в драку, и Козлова с товарищами сильно поколотили.
– Хорошо еще, сельсовет на помощь подоспел, арестом пригрозил, а то совсем бы убили, – вмешался Григорий. – Все это Пал Палыч мутит. Нас же в драке обвинил, а сам начал. Нам теперь к ним в артель носа показать нельзя.
Николка начал объяснять Козловым, что, конечно, записать их в «Новую Америку» можно, но это не решает вопроса. Надо на месте бороться, расколоть Чижи, подорвать влияние Скороходовых.
Козлов усмехнулся.
– Так ведь у них же друзей более сорока человек! Кого купили, кого запугали. Того гляди, еще дом запалят ночью, и не выберешься.
– Ну вот что, Козлов, – сказал Николка. – На-днях поедем в Починки избы разбирать, на обратном пути в Чижи к вам заявимся всей коммуной. Потолкуем с крестьянством. А если Скороходовы сунутся, мы их в сельсовет сволокем и попросим Зерцалова ими заняться. Ладно, что ль, так?
– Да уж ладно.
На том и уговорились.
Работа пошлаМильтон Иванович Пригожев в работе ценил прежде всего трудовую дисциплину. Без дисциплины по его мнению нечего было и дела затевать. В первый же день, когда собрались коммунары в мастерскую, Мильтон Иванович сообщил им кратко о порядке работ, помог каждому оборудовать рабочее место, показал, как надо правильно пользоваться инструментами. Потом задал всем сообща задачу – сделать одну табуретку. Другую табуретку стал делать сам. Он окончил свою работу раньше коммунаров, склеивать табуретки не стал, а связал ее веревкой и поставил в сторону. Тут и коммунары подали ему свое изделие. Мильтон Иванович ударил табуретку об пол, табуретка разлетелась. На отдельных частях он указал на недостатки работы, разъяснил, что продуктивнее работать, если каждый делает какую-нибудь отдельную часть и выделил каждому задание.
Работа пошла лучше. Одни резали доски на бруски, другие выстругивали из брусков ножки, третьи готовили сиденья.
Кирпичный пол запенился желтыми стружками, в воздухе запахло смолой и горячим деревом, а немного погодя и клеем.
К обеду было сделано пять табуреток, правда немного нескладных, но сидеть на них можно было. Табуретки, беленькие, склеенные и перевязанные веревками, выстроились у печки.
Коммунарки-коровницы после обеда зашли в мастерскую, увидали табуретки и сейчас же заявили Мильтону Ивановичу свои просьбы.
Просили сделать скамеечки для дойки коров, покрышки для кувшинов, кормушки.
Мильтон Иванович выслушал всех внимательно, но тут же сказал, что все это можно сделать не иначе, как по нарядам правления.
Коммунарки поворчали, но обещали принести наряды.
После обеда работали еще три часа, а вечером ужинали, уже сидя на новых табуретках. Это было лучшей рекламой для мастерской. Табуретки рассматривали со всех сторон, оценивали, пробовали их прочность. Мильтон Иванович посмеивался и говорил, что это все пустяки, только начало. Если работа хорошо наладится, можно и из города заказы принимать. Но он тут же заявил, что для развития мастерской надо заготовить как можно больше материала и достать продольную пилу, чтобы разгонять бревна на доски.
Николка пообещал доставить материал для мастерской через два дня.
Санный путь уже установился, и можно было приступить к разборке изб. С утра на другой день Капралов с несколькими товарищами должны были итти в Починки и там взяться за работу.
За лесом в Починки выехали на шести подводах, всем активом. Погрузили бревна от капраловской избы на сани с подсанками, но повезли их не прямо домой, а в объезд через Чижи, как было обещано Козлову. Въехали в село и остановились посреди улицы, будто попить захотелось. Сейчас же собрался народ. Начали спрашивать, что за лес, куда везут, зачем.
Николка растолковал, что везут разобранную избу Капралова.
– На дворе у себя соберете? – спросил кто-то.
– Нет, собирать не будем, в поделки пустим. Столы из нее поделаем, кровати, ульи. Сами мы теперь в каменном доме живем.
Мужики зашумели, затеяли спор. Сейчас же на улице появился Петр Павлович Скороходов. Он никогда собрания не пропускал, боялся что за глаза о нем лишнее сказать могут.
Чижовские мужики растолковали Петру, что задумали сделать коммунары.
– Хорошее дело, – сказал Петр покровительственно. – Мы им первые заказ сделаем: стол для нашего правления с ящиками. Будем заседать и все помнить, что стол из капраловской избы сработан.
– Правильно! – подхватил Николка. – На таком столе и решения правильные выносить будете. Может, и Козлова в артель зачислите…
Петр Скороходов промолчал и отвернулся. Но на Николку это не подействовало. Он спросил:
– А верно, почему, Петр Павлович, Козлова не приняли?
– Я посторонним людям на вопросы отвечать не намерен, – сказал Петр, но сейчас же ответил: – Не могут быть членами артели хулиганы и безобразники.
– Папаша ему не велел! – закричал кто-то из чижовских ребят.
Петр повернулся в сторону крика и тут заметил, что на улице появился сам старик Скороходов. Что-то жуя, он шел в сторону собрания и при этом как-то странно подпрыгивал. Похоже было на то, что старик немножко выпил. Узнав, что коммунары везут разобранную избу Капралова, Скороходов замотал головой и притворно засмеялся.
– Ну, ну, Вася! – сказал он весело и похлопал Капралова по плечу. – Теперь к коммуне до конца дней пришился. Отрезали тебе хвост на вечные времена.
– Не страшно, Пал Палыч! – ответил Капралов. – Я коммуной вполне доволен.
– Так и должно быть, – захохотал Скороходов. – Коммунами все довольны, а главное – в городе. Говорят добрые люди, что с нового года на паек посадят всех коммунаров. По четверке хлеба на рыло и по пять картошек. Остальное – в Москву.
Николка Чурасов тихо подошел к Скороходову.
– А откуда у тебя такие сведения, Пал Палыч? – спросил он серьезно.
Скороходов решил сострить.
– А вон галку видишь? – показал он на крышу. – Так она мне на хвосте вчерась информацию принесла. Курьером служит в Еркаи.
Николка забрал носом воздух, подошел еще ближе, взял Скороходова за карман.
– Вот что, милый человек, – закричал он неожиданно громко, – завтра с тобой в город едем. Сходим там в исполком. Если правда указ такой о пайке подготовляется, я у тебя прощения попрошу и дорогу оплачу. А если соврал, так уж не обижайся: за клевету советской власти ответишь.
На улице стало тихо, все поняли, что дело повернуло серьезно.
Пал Палыч замотал головой, снял картуз и начал им молча обмахиваться. Потом пошел прочь, как ни в чем не бывало.
Николка догнал его, взял за руку.
– Стой, дружок. Сегодня в город поедем, с ночным поездом. Уж не посплю ночку, зато дело до правды доведу.
– Не поеду, – сказал Пал Палыч твердо.
– Тогда в сельсовет идем!
– Не пойду.
– Пойдешь!
Тут Пал Палыч повернулся к Николке, как бы желая сказать что-то важное, но произнес только:
– Бу…
Потом как-то бессвязно взмахнул руками, попятился задом и грохнулся на снег, все время повторяя:
– Бу, бу, бу…
Сначала никто не мог понять, в чем дело. Несколько человек подбежали к Скороходову, попытались поставить его на ноги, но он упал опять.
Петр Павлович наклонился над отцом, долго смотрел ему в лицо, тряс за руку. Потом вдруг выпрямился и заговорил слезливо:
– Добрые люди, вы же видите, языка он лишился. Удар его хватил из-за проклятых споров. И ножки не действуют… Граждане, помогите мне умирающего отца домой доставить. Я сам на него сердит был, а теперь вот перед всеми прощенья прошу. До утра он не дотянет…
В полном молчании крестьяне подняли старика на руки, и вся толпа повалила к дому Скороходовых. Коммунары остались одни у своих лошадей. Николка почувствовал какую-то неловкость, словно он нарочно сшиб старика с ног.
В избу Скороходова никого не пускали. Оттуда доносились только крики Петра да жалобный плач девок, дочерей Скороходова. Весть о том, что со стариком плохо разнеслась по Чижам. К избе Скороходовых потянулись старухи со всего села. Они липли к окнам, крестились, шептались.
Наконец на крыльцо вышел Петр Павлович.
– Похоже, кончается папаша, – сказал он виновато. – Удар его хватил. Кто за докторшей поедет? Кровь открыть надо.
Сейчас же нашелся желающий ехать в больницу. А Петр спустился с крыльца и начал рассказывать старухам, что не разговаривал с отцом десять месяцев, после зимней ссоры. А теперь и рад бы поговорить да старик уж языком не ворочает.
Крестьяне слушали рассказ внимательно, мрачно косясь на коммунаров.
– Во, без ножа режут людей, до чего дошли! – кричала какая-то баба.
Начало темнеть, и коммунары поняли, что возобновить собрания не удастся. Надо было ехать дальше. Капралов взялся за вожжи и тронул лошадь. За ним поехали остальные.
Снегу на дороге было еще мало, и хорошего пути накатать не успели. Ехали медленно. Николка разъяснял тихим голосом:
– Вот она, классовая борьба-то, какая… Не простое дело. А старик до чего ловок: под удар и то вовремя попал.
Пошел легкий снежок. Он приятно скрипел под ногами, садился на спины лошадей и сейчас же таял. Вдруг услышали, что кто-то сзади бежит. Это был Антон Козлов, веселый, без шапки.
– Ну, Никола! – сказал он, тяжело дыша. – Считай, что полдела сделал. Если старик хоть месяц без языка пролежит, мы свое воротим. Петр теперь притихнет до поры до времени, и мужики подбодрятся. Ведь главный яд на деле с языка Пал Палыча шел.
– Партия у них велика, Антон, – сказал Николка. – На-днях с тобой в город поедем, посоветуемся. Может, и новую артель придется открыть.
– Ну что ж, новую, так новую. Это еще лучше.
Козлов потолковал еще немного с коммунарами и вернулся в село.
У избы Скороходова все еще шли разговоры. Больше всего крестьян интересовал вопрос: помрет старше или поправится. Старухи стояли за то, что Скороходов не умрет. Ударов у человека должно быть три, а этот был только первый.
ЗимаЗима не застала коммуну врасплох, все было готово к ее приходу. Силосную траншею прикрыли соломой и сверху еще засыпали землей почти на метр, так что мороз силосу не был страшен. В большую яму закопали картошку на весну. Концы бревен от разобранных изб попилили на дрова и ежедневно топили все печи.
Все внимание коммуны сосредоточилось в эту зиму на столярной мастерской. От желающих работать отбоя не было, иногда даже нехватало инструментов. Бывали дни, когда двадцать пять человек выходили работать к верстакам. Некоторые научились хорошо столярить.
Выработка мастерской была у всех на глазах. Все новые и новые вещи появлялись в коммуне, заполняли пустые места, расползались по комнатам. Тут были и деревянные кровати, и столы, и лавки. На все притолоки навесили по двери, появилось в старом доме крыльцо, и даже с перилами. Вдоль стены мастерской стояли ульи самой усовершенствованной конструкции. В каретном сарае у Чарли были составлены рамы для теплицы, пока без стекол. А разных мелочей, необходимых хозяйству, невозможно и перечесть.
Мильтона Ивановича все уважали и даже немного боялись за пристрастие к порядку. Он был теперь первый человек в коммуне, и его приглашали на все заседания правления. По его инициативе в конце декабря мастерская начала выполнять заказы на сторону. Приезжали крестьяне окрестных деревень, заказывали сундучки, рамы, люльки. В мастерской была заведена книга заказов, и весь чистый доход от продажи изделий шел на прикупку инструментов.
Чарли и Джек тоже работали в мастерской, но выполняли они особую работу. Сначала взялись они делать инкубатор с автоматической подачей керосина к лампе. Трубки и кое-какие другие металлические части попросили сделать шефов в мастерских. Эти части и задержали работу, и, не закончив инкубатора, ребята начали мастерить водоналивное колесо для станции.
Плохонькие чертежи у них были составлены еще осенью. Инженер Кольцов, которому они возили их в город, помог выправить чертежи и определил размер колеса: два метра в поперечнике. К этой работе приложил руку и сам Мильтон Иванович. Колесо было сделано под его ближайшим руководством, тщательно и из лучшего материала. Собирать однако колеса не стали, а перенумеровали части и сложили их в каретном сарае. Сборку решили произвести летом на месте работ.
В декабре поспел табак. Его перевязали в пачки и запродали на московскую фабрику за тысячу восемьсот рублей. Часть денег внесли за машины и отложили на динамо, а часть роздали коммунарам на руки. На эти деньги в городе была закуплена коммуной мануфактура.
У Татьяны была швейная машина, и она учила коммунарок шить. Николка начал заговаривать, что хорошо бы открыть настоящую пошивочную мастерскую и купить три машины. Но денег в этом году на машины не нашлось.
Всех ребят школьного возраста возили каждый день на подводе в Чижи, в школу. Иногда подавали им лошадь и на обратный путь. Ребята не уставали от ходьбы, и по вечерам Татьяна читала им книги, показывала глобус и альбомы покойного отца. Иногда Джек брал английскую книгу и переводил вслух путешествия знаменитых мореплавателей. Про плаванья капитана Кука приходили послушать и взрослые: всем интересно было узнать, какие люди живут на океанских островах и как было трудно плавать на кораблях под парусами. Взрослые и дети слушали эти рассказы вместе, и часто взрослым было стыдно, что ребята знают больше их. Николка предложил полностью ликвидировать неграмотность в коммуне, и это было принято всеми. Пелагею Восьмеркину, и ту заставили заниматься, хотя она уверяла, что не может отличить букв, потому что они все одинаковы. Читать газет она так и не выучилась, но подписываться могла и наряды разбирала.
Газету в коммуне читали сообща. Николка Чурасов собирал народ в контору, все рассаживались на лавках, и Капралов своим ровным голосом читал последние известия. Затем шли разговоры. Джек всегда был первым на этих беседах. Он уже не говорил теперь, что мало понимает в политике, а, наоборот, считал, что понимает все. Чарли тоже приходил и внимательно слушал, но разобраться без помощи Джека в беседе он не мог.
Джек и Чарли в эту зиму выполнили еще одну работу, против которой возражало большинство коммунаров. Но они все-таки ее выполнили.
Железная дорога купила у коммуны десять дубов и заплатила за них сто рублей. Джек начал доказывать, что деньги эти должны пойти на проводку электричества, – так было решено при составлении плана работ. Он вытащил схему проводки, которую ему составил Егор Летний, и потребовал денежных ассигнований; при этом доказывал, что протянуть провода по помещениям нужно именно сейчас, зимой, а летом некогда будет заниматься этим делом: надо станцию строить.
Все, конечно, были за электричество, но и всем казалось странный начинать работу с конца. Однако правление поддержало Джека. Николка отвез схему проводки в город и согласовал ее там с Кольцовым. После этого Джек забрал у Капралова деньги и поехал закупать материалы. Он вернулся с несколькими кругами провода, привез и изоляторов, и патронов, и даже несколько лампочек. А затем Джек и Чарли соорудили стремянку и начали лазить по стенам. В каждую комнату они вводили провод и прикрепляли к стенке патрон. В зале с потолка спускалась большая лампа. Даже в бане и в каретном сарае было по лампочке. Все смеялись над доморощенными электротехниками, но они только отшучивались и довели работу до конца.
Перед новым годом библиотекарша Вера Громова поставила в правлении вопрос о выписке журналов. Капралов нашел возможным отчислить несколько десятков рублей, и в январе в коммуну начали еженедельно поступать иллюстрированные журналы и даже один сатирический. Была открыта читальня, и на открытие ее приглашена молодежь из соседних деревень.
После этого по воскресеньям постоянно приходили молодые крестьяне из Починок и Чижей. Приходили и девушки. Они шли обыкновенно до ворот с песнями, а потом умолкали и толпой вваливались в большой дом. В зале, прямо в овчинных полушубках, рассаживались по верстакам или в стружки, слушали чтение, рассматривали картинки, а потом спорили и даже ругались. Коммунары чувствовали уже, что они успели обогнать деревенских в знаниях, но не говорили об этом. Только Бутылкин иногда пускал пыль в глаза: вдруг начинал говорить о подводных лодках или о завоевании полюса и тут же подчеркивал свое превосходство.
Приходила в коммуну больше молодежь, но этого как-то не замечали, и эти воскресные вечера считали за большую культработу, которую наказывали коммуне вести шефы и Егор Летний. Развернуть работу шире, вовлечь и пожилых крестьян не догадывались. Впрочем, бывало, что и пожилые крестьяне заезжали в коммуну посоветоваться, но чаще всего по делам в мастерскую.
В конце января у большого дома остановились сани, и из них вышел хмурый Петр Павлович Скороходов. Он прямо прошел в мастерскую. Там работали полным ходом, пилы хрипели и стучали топоры.
Петр бегло оглядел помещение и потом мрачно произнес:
– Кто здесь старший?
Вышел Мильтон Иванович.
Скороходов поздоровался с ним за руку и сказал со вздохом:
– Ну-с, дело в следующем: гробик приехал заказать.
Работа на миг прекратилась. Рубанки остановились на верстаках, и пилы хрипеть перестали. Тишина воцарилась в мастерской.
– Для кого гроб? – спросил Маршев со своего места.
– Для папаши.
– Нешто помер?
– Да нет, пока жив, но в скорости умрет. Докторша мне по секрету сказала, что до весны не дотянет. Намедни немного отошел, позвал меня и первым долгом гроб заказать просил. Все равно, говорит, пусть хоть из капраловской избы сделают, спокойнее лежать будет.
Все опять заработали, мастерская зашумела. Ясно было, что Скороходовы хитрить не отвыкли и даже на гробе собрались какую-то штуку сыграть. Мильтон Иванович согласился сделать гроб за двадцать рублей. Петр поторговался немного, потом вынул из кармана веревочку с узлами и сказал:
– Ладно, делайте, только получше. Вот и размеры у меня в этой веревке: длина, ширина и высота.
Мильтон Иванович прикинул размер на доску и сказал:
– Но ведь это, простите, не гроб будет, а рундук. Размеры гроба не такие.
– Нам старые образцы не указ! – сказал Скороходов важно. – Новую жизнь строим. Да и ничего, что на рундук похоже. Ведь не помер папаша еще. Гроб будет в комнате стоять. Может, пока положить в него что придется. Когда готов будет?
Договорились, что через три дня.
Скороходов пошел после этого по мастерской, осматривал ульи, табуретки, верстаки. Не сказал ни одного слова, простился и уехал.
Все знали, что дела его сильно пошатнулись за последнее время. Только недавно в Чижах образовалась новая артель «Кулацкая гибель», хотя Петр и хлопотал в городе, чтоб ее не разрешали. Козлов теперь часто приходил в «Новую Америку» и обо всем советовался. Коммунары считали уже, что победа в Чижах осталась за ними.
Конечно, были разные неприятные пустяки, но на них не обращали внимания. Например, один раз Чарли прибежал утром к Джеку и сказал, что на воротах каретника кто-то сделан надпись углем: Джек пошел посмотреть и действительно нашел на воротах крупную надпись:
«Берегитесь, друзья».
Очевидно, что ночью написали.
Коммунары собрались к надписи и долго обсуждали, что бы это могло значить и кто мог написать. Ничего не решили. Но никто не испугался угрозы. Показалось, что это явное озорство, посмеялись, разошлись.
Коммуна теперь верила в свои силы.
