Текст книги "Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]"
Автор книги: Николай Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Урожай убрали вовремя.
Коровы и лошади были обеспечены кормом до новин. Под силос вырыли уже не яму, а целую траншею. Изнутри траншею оплели ивняком и обмазали глиной, затем начинили рубленым кормом. Получилась зеленая колбаса для коров, весом в шестьдесят тонн. Ячменя, проса и картошки должно было хватить до следующей осени. Только табак подвел коммуну. Неожиданно, в середине сентября, утренник убил растения, и удалось снять только один урожай листьев, не больше тонны. Неудача эта разрушила планы коммуны – за счет вырученных от продажи табака денег намечали много работ провести. Теперь снятую тонну листьев решили высушить по всем правилам и зимой продать табачной фабрике. В протокол собрания записали: «следующие годы сеять табаку меньше, боится осенних утренников».
Околотили яблоки в саду, и теперь весь чердак во флигеле пропах антоновкой, которую уложили в солому, рядом с комнатой Татьяны. Пшеницы хватило на возврат ссуды и на семена. Коммуна свезла и на ссыпной пункт сколько полагалось. Остальное зерно пока не мерили и не делили, но по расчетам Капралова тонны три приходилось на нужды коммуны, в неделимый фонд. Вот из-за этого неделимого фонда и разыгрался в коммуне скандал.
Летом Джек потратил много энергии на ремонт старого дома. Полуразрушенный верхний этаж разобрали еще весной. Крепкий кирпич выбрали и выложили в штабеля. Часть кирпича пошла на печи и на ремонт бани. Лес на полы, потолки и стропила достали в городе, в кредит. И гвоздей достали в городе.
Николка Чурасов, который умел плотничать, составил строительную артель. Артель в междупарье настлала полы в шести комнатах, срубила потолки и стропила. Досок нехватило только на пол большого зала, и пол в нем Бутылкин выложил кирпичом, по рисунку, елочкой. Крышу крыли толем, тесом и старым железом. Получилось не очень-то красиво, но крыша все-таки была. Переселение в большой дом задерживалось только из-за отсутствия окон и дверей. За эти поделки Николка не брался – говорил, что столярная работа не его специальность. Да и стекол все равно не было. Денег на рамы из-за гибели табака в коммуне не нашлось. Джек с этим не мог примириться и начал мудрить.
Надо сказать, что еще летом Николка Чурасов и Капралов организовали в коммуне партийную ячейку. Из города приезжал тогда знакомый Николки, партиец Бабушкин, с членом райкома. Они жили в коммуне несколько дней и положили начало партийной работе. В ячейке, кроме Капралова и Николки, состояло пять человек: Булгаков Глеб, Дмитрий Чурасов, жена Капралова Ольга Ивановна, Вера Громова и Сергей Маршев.
Николка и с Яшкой заговаривал о вступлении кандидатом, но тот откровенно ответил:
– Подожди, Николка, до весны. Зимой почитаю книги и тогда подам заявление. А сейчас еще мало знаю, и по правде тебе скажу: сны у меня бывают неподходящие.
– Ферма, что ль, снится? – спросил Николка.
– Нет, ферма не снится. А вот на той неделе видел я, что страшный суд настал, а мы будто дворец в это время мраморный достраивали. Так дворец на кирпичики развалился…
Николка и Капралов посмеялись над Яшкой, но сочли его отговорку уважительной, тем более, что к голосу ячейки Яшка всегда прислушивался. Всем в коммуне казалось, что лучшего председателя, чем Джек, нельзя и придумать. Он всюду поспевал вовремя, все предвидел и сам никогда не отказывался от тяжелой работы. Неудовольствия против него возникали только из-за спешки, которую он разводил иногда. Да еще любил он будить коммуну раньше срока. Часы были только у него, и он вставал первым. И сейчас выходил на двор и принимался колотить в большой китайский гонг, который нашли в диване у покойного старика Кацаурова. Гонг ревел, как тигр, и от этого рева люди моментально просыпались, все, кроме Чумакова. Яшку насмех звали тигром и часто ругались, что он не дает поспать.
Но все эти неудовольствия были сущими пустяками, и дело шло гладко. Ячейка, когда нужно, поддерживала Яшку, и вот только осенью, после уборки урожая, Джек выкинул такую штуку, что все перессорились в «Новой Америке».
Началось с того, что Джек встретил в Починках старика Сундучкова, который завел с ним разговор:
– А что, Яша, слышал я, что в коммуне у вас пшеница есть лишняя. Правду ли говорили мне, али наоборот?
Яшка никогда не любил Сундучкова, а последнее время особенно. Старик выдал свою дочь за Петра Скороходова, злейшего врага коммуны. Но тут Джеку показалось, что Сундучков заговорил о пшенице неспроста, и он подтвердил, что хлеб в коммуне действительно останется.
– А как насчет продажи? – спросил Сундучков мягко. – Ведь я не по казенной цене предложу, а по вольной. Сделаемся, что ли?
Яшка прикинул в уме, что если продать Сундучкову три тонны из неделимого фонда по хорошей цене, то рамы, пожалуй, справить можно.
– Сойдемся! – сказал он уверенно. – Припасай деньги. Завтра на правлении доклад поставлю – и тогда по рукам.
Но правление посмотрело на дело иначе. Когда Джек заикнулся о продаже пшеницы Сундучкову, Николка Чурасов заржал, как лошадь.
– Во! – закричал он и подмигнул Капралову. – Нечего сказать, – попал пальцем в небо. Мы с Васей только вчера в ячейке говорили, что хорошо бы в воскресенье красный обоз составить и на склад зерно подать, а ты спекулировать собираешься. Хорош гусачок, а еще председатель.
Джек рассердился:
– Да ведь я, Николка, не в свой карман торговать собираюсь. Мы все свои долги покрыли, семена ссыпали. Излишки наши. Надо нам как-нибудь до зимы обернуться.
– Да чудак ты человек, – сказал Николка наставительно. – Забыл ты, что ли, откуда у нас излишки? Землю нам советская власть прирезала? Прирезала. Трактор дала? Дала. Семена в кредит отпустила? Отпустила. Много ты в Америке от правительства кредита получал? Слезки ты получал одни. Смекаешь? Неужели ж мы теперь из-за стекла на спекулянтский путь становиться должны? Вот погоди, к новому году управимся с табаком, тогда рамы и вставим.
Все правление поддерживало Николку. Но Джек стоял на своем. Он начал доказывать, что, если не отделать дома до зимы, коммуна развалится. Коммунары разъедутся по домам, разберут скот и запасы, за зиму все проедят, а заработать ничего не заработают.
Обязательно надо предоставить семейным по комнате в большом доме и мастерскую какую-нибудь при коммуне открыть.
Николка решил дать Якову бой по этому вопросу. Он сказал задорно:
– Если каждый будет со своей колокольни смотреть, Яша, то город без хлеба ноги протянет. Снимай предложение!
– Постой! – вмешался Капралов. – Соберем завтра собрание, проработаем вопрос сообща. Пускай члены выскажутся, продавать хлеб на сторону или до нового года в тесноте поживем.
Николка кивнул головой:
– Ладно! Проверим сознательность членов. Передадим на общее собрание.
Джек не возражал.
– Что ж, передадим на общее.
После ухода Яшки члены правления еще потолковали немного.
– Узко он смотрит, – сказал Николка. – Мраморные дворцы ему снятся у нас на дворе. А то, что первое наше дело – знамя высоко держать, этого он недооценивает.
– Боюсь я, что подаст он в отставку, если по его не сделаем, – забеспокоился Дмитрий Чурасов. – Уедет в город работать. А мы без него с табаком не управимся.
– Никуда он не уедет! – отрезал Николка. – Обязан общее собрание слушать. А не послушает, пусть катится. Теперь мы на ногах стоим.
Однако мысль о тем, что общее собрание может кончиться отставкой председателя, мучила Николку. Вечером, когда Джек ушел из дому, Николка поднялся в светелку и постучал к Татьяне.
– Чего тебе, Николка? – спросила Татьяна, выглядывая в дверь.
– Поди, Таня, сюда.
Татьяна вышла, и Николка зашептал:
– Слышь ты, Яшка при особом мнении на правлении остался. Хлеб хочет продать спекулянту, а мы запрещаем. Боюсь я, что из коммуны он уйдет, а сама знаешь – нам его лишиться нежелательно. Вот ты тут почитай, Таня, о продовольственном положении и о значении коммун и своими словами ему вечерком расскажи.
Николка протянул Татьяне политграмоту. Та взяла, усмехнулась:
– Да никуда он не уйдет, Николка. Все его интересы здесь. Просто шумит.
– Я тоже так думаю. А если дело до разрыва дойдет, ты за кого стоять будешь: за него или за нас?
Татьяна задумалась. Николка опять начал говорить. Они долго шептались, сидя на ящике с антоновскими яблоками. Разговор оборвался сам собой в тот момент, когда внизу послышалась английская речь Чарли. Он что-то доказывал Джеку, а что – невозможно было понять. Николка тихо спустился вниз. А Татьяна вошла к себе в комнату, уселась за стол и начала быстро перелистывать книгу.
Как был использован автомобиль ЧарлиНельзя сказать, что Чарли Ифкин принес особенно много пользы коммуне этой осенью.
Прежде всего он не знал русского языка и, хотя каждый день занимался с Татьяной по-русски, разговорной речи никак осилить не мог. Поэтому он не понимал и десятой доли того, о чем говорили и спорили в коммуне, оставался все время как бы посторонним.
Затем – и это самое главное – Чарли не нашел для себя настоящей работы. За всю его жизнь ему ни разу не приходилось иметь дела с косой и серпом. Он привык работать только на машинах. А весь урожай в этом году коммуна убрала вручную. Чарли помог коммунарам только в уборке табака, но, конечно, это была пустяковина.
Большую часть своего дня Чарли возился с автомобилем. Он разбирал его, чистил, собирал вновь, – словом, как бы готовился к дальней дороге. Но никаких больших поездок не было в этом году. Автомобиль жалели, и коммунары предпочитали пользоваться лошадьми. Урожай обмолотили тоже без помощи автомобиля. В коммуну приезжала молотилка с трактором, и снимать автомобиль с колес не пришлось. Конечно, Чарли тяготило такое положение, но Джек утешал его, что весной в коммуне будет полный комплект машин, и тогда Чарли найдет себе применение.
Не надо думать, конечно, что вся деятельность Чарли заключалась в возне с автомобилем. Он всегда находил себе сам небольшую работу, которую однако не принято считать работой в крестьянском быту. Например, он стриг головы всей коммуне машинкой, которую привез с собой из Америки, «работал единственной уборочной машиной», как он шутя говорил Джеку. Он завел журнал погоды и ежедневно записывал температуру. Составил приближенный план земель коммуны и изучал почву и характер местности. Во рву, у березовой рощи, он нашел глину, которая, по его мнению, подошла бы на кирпичи. Вообще он ко всему приглядывался, записывал, чертил какие-то планы. Даже речку он не оставил в покое. Несколько раз в неделю он ходил к Миножке с палкой и делал промеры. Один раз бросил в воду пустую бутылку и шел за ней по берегу, все время глядя на часы. Так он определил скорость течения реки. Когда материала о Миножке у него скопилось достаточно, он начал заводить с Джеком разговоры о постройке электростанции. Но Джек не стал слушать его; он просто ответил, что достать динамо трудно и пока не стоит говорить об электричестве. Гораздо больше верил в электричество Николка Чурасов, который жил в одной комнате с Чарли. Николка все время мучился, что не может поговорить с американцем по душам, и ждал того дня и часа, когда Чарли заговорит наконец по-русски. Пока же он иногда ходил вместе с Чарли мерить воду. По пути Николка произносил целые речи об электричестве, и Чарли пространно отвечал ему. Но оба они не понимали друг друга.
О событиях и планах коммуны Чарли узнавал главным образом от Джека. И теперь, конечно, в споре о продаже пшеницы, Джек сумел осветить вопрос так, что Чарли был на его стороне. Но Джек не придавал этому особого значения. Его больше интересовало решение общего собрания.
Собрание было назначено в восемь часов вечера в столовой флигеля, где теперь помещалась контора коммуны. На улице шел дождь, но это не помешало коммунарам собраться вовремя, даже из Починок пришли люди, накрытые рогожами. Вопрос был уж очень важный.
Капралов открыл собрание и предоставил слово Джеку для доклада.
Джек начал издалека. Он дал справку о том, сколько труда в днях потратила коммуна на ремонт дома и сколько рублей уложила в полы и потолки. Затем сказал, что, если зимой решено жить в новом доме, надо начинать топить печи: не нынче – завтра ударит мороз. Указал на возможность организации столярной мастерской в большом зале. В заключение поставил вопрос: оставить ли дом недостроенным на зиму и отпустить в Починки две трети членов коммуны, или, наоборот, закончить ремонт побыстрей, дать площадь всем коммунарам и провести зиму по-трудовому.
Что для этого требуется? Немного. Всего только продать неделимый фонд Сундучкову, а на вырученные деньги заказать рамы и купить стекла.
Яшка говорил без запала, рассудительно – он хотел подействовать на собрание убеждением, да и вопрос ему казался совершенно ясным. С ответом ему выступил Николка Чурасов.
Этот начал напористо:
– Что ж, товарищи, пришла пора показать, кто мы сеть – советская коммуна или волки-хищники в коммунной шкуре! По-яшкиному выходит, что самое для нас подходящее дело начать спекуляции в компании с Пал Палычем Скороходовым. Ведь Сундучков для кого хлеб покупает? Для него…
– Это уж как пить дать! – с места подтвердил Маршев.
– Вот получили мы от советской власти усадьбу, а теперь спекулянтов усиливать хотим. Может правильная коммуна такими делами заниматься?
– Не может! – закричал Маршев, и его поддержали остальные.
– Вопрос ясен?
– Ясен.
– Я кончил.
Николка торжествующе сел. У него была приготовлена большая речь еще, но он придерживал ее к концу.
Стали высказываться коммунары. Джека поддержали только двое – Пелагея Восьмеркина и Бутылкин. Они начали жаловаться, что дальше жить в тесноте невозможно. Бутылкин даже заявил, что он просит выделить ему на зиму лошадь и корову и обеспечить их на зиму кормом. Он уедет с семьей в Починки завтра же. А остатки хлеба предлагает разделить по едокам. Остальные коммунары стояли за Николку.
Джек страшно удивился. Ведь он хлопотал не за себя, а за большинство, и вдруг это большинство не хочет его поддерживать. Он предложил поставить вопрос на голосование. Капралов поставил.
За предложение Джека поднялись только три руки, если считать и его собственную. Трое – Татьяна, Катька и Дуня – воздержались. Остальные дружно голосовали против.
Джек решил, что собрание просто чего-то не поняло. Он закричал тонким голосом:
– Еще раз голосовать! Ошибка!
Николка поднял руку:
– Провалился ты со своим мраморным дворцом, Яша. Вопрос ясен. Предлагаю перейти к текущим делам.
Яшка закипел:
– Я провалился, говоришь? Нет… Это коммуна наша провалилась! Растащут ее теперь по бревнышку.
– Не беспокойся, уцелеем.
– Нет, не уцелеем. Я первый уволить меня из председателей прошу.
– Об этом вопрос не стоит. Не имеешь права пугать.
– Никого я не пугаю. Просто сейчас в город уеду, и конец!
Поднялся невообразимый шум. Сразу появилось множество предложений. Одни кричали, что проживут зиму в старых домах, а коммуны не развалят, другие соглашались спать вповалку во флигеле. Были предложения занять в городе денег на стекла, а за зиму отработать. Пелагея плакала навзрыд и кричала, что Яшку выгнали из коммуны завистники.
В это время Татьяна встала и подняла руку. Сразу воцарилась тишина. Капралов с беспокойством произнес:
– Слово предоставляется…
Тихим голосом Татьяна начала говорить о том, что пшеницу продавать спекулянтам нельзя, надо везти на склад и сдать государству. Очень вразумительно она разъяснила, что страна борется за хлеб и каждый воз лишний сейчас дорог. От хлеба зависит стройка социализма. Это дело общее, и забывать о нем нельзя.
– Правильно, Таня! – крикнул Маршев. – В самую точку попала.
Но Джек слушать не стал, махнул рукой и выскочил из комнаты. Скоро вернулся в картузе и куртке.
– Собирайся, Татьяна! – закричал он жене. – Поедем в город, я там себе работу найду.
Затем повернулся к Чарли и спросил по-английски:
– Автомобиль у тебя в порядке, старик?
– В полном порядке.
– Вот он нам и пригодится, дружище. Заводи машину, мы сейчас уезжаем в город.
Чарли, как всегда, ничего не понимал на собрании и хлопал глазами. Теперь ему показалось, что Джек решил ехать в город жаловаться. Значит, надо действовать без промедления.
Американец скользнул в коридор, а Джек снова обратился к Татьяне:
– Что же, идем?
Татьяна не двинулась с места. Все в полном молчании глядели на нее.
– Я остаюсь в коммуне, – тихо сказала Татьяна.
Маршев страшно громко захлопал в ладоши, остальные тоже захлопали. Яшка побледнел, закричал:
– Ага, боишься с имением расстаться, помещица! Ну что ж, сиди…
Он выбежал из комнаты. Слышно было, как стукнула входная дверь. Собрание было прервано. Коммунары высыпали на крыльцо. Сильный дождь шумел на дворе.
Вдруг у каретного сарая застучала машина, и автомобиль реванул своими белыми огнями по дождю. Пелагея Восьмеркина заголосила и бросилась с крыльца:
– Яша, Яша, постой!
Но догнать машину она не могла. За воротами, в дубовой аллее, автомобиль прибавил ходу и пропал в темноте.
Николка Чурасов сейчас же собрал ячейку.
– Объявляю экстренное заседание открытым, – сказал он. – Тужить не надо, товарищи. Не может быть несознательных коммунаров, а тем более председателей. Нам, конечно, Восьмеркина лишаться нежелательно, но и в пояс кланяться ему не будем. Думаю я, что он сам к нам вернется дня через три. Семья его здесь осталась и все имущество. Я поэтому о машине вопроса заострять не стал. Вернется он поспокойнее, тогда мы с ним поразговариваем.
Ячейка Николку поддержала. Однако насчет трех дней он ошибся.
Джек узнает кое-что без книгДжек и Чарли обменялись в автомобиле всего несколькими словами: Джек попросил ехать в город, Чарли согласился. Дальше разговор не пошел.
Джек был слишком рассержен и не стал рассказывать приятелю всех подробностей ссоры. Да он и не знал, как рассказывать. Почва ушла у него из-под ног после отказа Татьяны ехать вместе с ним.
А Чарли не стал расспрашивать Джека потому, что слишком был занят машиной. Дождь размыл дорогу, грязь облепила колеса, и автомобиль еле двигался. А на втором километре от коммуны, при подъеме на горку, колеса забуксовали, и машина стала.
Ребята вылезли из-под брезента на грязную дорогу, обломали ближайшую ольху и набросали веток под колеса. Дождь и темнота действовали удручающе. Джек тяжело вздохнул и плечом уперся в машину. Чарли сел за руль. Но машина не двинулась с места.
– Назад бы пошла, – сказал Чарли. – А в гору сейчас не влезет.
– Кончится дождь, полезет и в гору, – пробурчал Джек. – Туши фонари. Чарли, мы полежим немного под брезентом. Ведь не так давно ночевали и просто на дворе. Думаю, что ночью нас никто не тронет.
Чарли потушил фонари, приставил к сиденью свой чемодан и накрыл его одеялом. Джек снял куртку, и они легли, как в былые дни в Америке. Только прежних разговоров не было: о чем они могли мечтать теперь?
Оба волновались, но Чарли заснул раньше Джека. Американец верил своему другу; ему казалось, что Джек прав и все уладится. А вот Яшка теперь совсем запутался, он ничего не понимал. Он лежал и думал: в чем дело, почему все отвернулись от него? И не мог найти ответа на свой вопрос. В прежнее время Джек обдумывал трудные положении всегда по утрам.
Он и теперь был готов сделать так, но ничего не получилось. Мысли не давали ему покоя, гнали сон прочь. Правда, он задремал в конце концов, но на одну секунду: вдруг ему показалось, что автомобиль горит.
Джек вскочил. Чарли тоже поднялся, и ему показалось, что огонь проник под брезент. Это был электрический фонарик Егора Летнего. Первые же вопросы писателя убедили приятелей в том, что опасности никакой нет.
Через минуту мокрый и перепачканный Летний влез в машину.
– Ну, кто из вас здесь председатель коммуны? – спросил он дружески.
– Бывший председатель, – поправил Джек. – Это я.
– Тебе, брат, поклонище из Москвы.
Яшка мог ожидать чего угодно ночью в поле – потопа, пожара, но только не этого поклона из Москвы.
– От редактора газеты поклон? – спросил он неуверенно. – Или от Мишки Громова?
– От редактора, – ответил Летний. – Он меня в вашу коммуну и направил. С поручением.
– Ишь ты! Не забыл?
– Нет, какой там. Очень интересуется твоей деятельностью. Просил передать, что шефство газета над вашей коммуной возьмет. Помочь обещал.
– Так. А я ему ни одной статьи не послал.
– И об этом говорил.
– Оконные стекла-то в Москве есть? – спросил Джек, подумавши.
– Как не быть, штука простая. Мне поручено список составить, чего вам надо в первую очередь. А весной трактор возможно что будет. Конечно, если у вас дело стоящее.
Джек зачмокал языком и тяжело вздохнул.
– А вы сами-то кто будете?
– Советский писатель. Хотел у вас в коммуне пяток дней пожить. Новой деревней интересуюсь. И помощь – какую смогу – окажу.
– Разве делать что умеете?
– По электричеству смекаю.
– Пока нет у нас электричества, но в плане намечено. Пешком идете?
– Пешком. Больно замучился. Все из-за книг.
– Каких книг?
– Да редактор тут вам библиотечку посылает. Все больше по сельскому хозяйству. Но и песенник есть.
– Так…
Джек заволновался. Он как-то вдруг позабыл всю линию событий, общее собрание, споры, свой внезапный отъезд. Перед ним осталось только два факта. Первый: незнакомый человек, писатель, идет в дождь пешком по грязной дороге, чтобы сообщить о помощи, которую город посылает далекой коммуне, идет ночью, выбивается из сил. И второй факт: он, Яков Восьмеркин, председатель коммуны, только что уговаривал своих товарищей обмануть город, продать потихоньку хлеб спекулянту… Факты столкнулись лбами, и Джеку вдруг стало стыдно, да так стыдно, что слезы навернулись на глаза. В один миг ему стала ясна его ошибка, которую тридцать человек не могли доказать ему на собрании. Ему показалось даже, что он понял и запальчивость Николки, и выкрики Маршева, и даже книжную речь Татьяны. Он понял все это не только умом, но и сердцем, иначе при чем же даже тут слезы?
– Чарли, – сказал Джек тихо своему приятелю, – ты не догадываешься, конечно, о чем идет речь?
– Не догадываюсь, – сознался американец.
– Я тебе растолкую об этом в дороге, старик. Запускай машину.
– Но ведь ты же знаешь, что она не идет.
– Назад пойдет. Мы возвращаемся в коммуну.
– Возвращаемся? Что же сказал тебе этот человек? Может быть, это судья, и он разъяснил тебе, что закон на твоей стороне?
– Нет, это не судья, и он не сказал мне ничего нового. Просто я сам понял, что сел в калошу с отъездом.
Автомобиль отказывался итти только в гору. Обратно в коммуну он хоть и не быстро, но пошел, словно машина, дорога и ночь были в заговоре против Джека.
Через четверть часа машина въехала во двор коммуны и остановилась у крыльца флигеля. Дом уже спал, только в конторе горела лампочка. Капралов и Николка вышли на крыльцо.
– Готовьте ужин, гостя из Москвы привезли! – крикнул Джек громко и выскочил из машины.
Летний с Капраловым прошли в контору.
– Ты что ж, только из-за него вернулся? – спросил Николка Джека. – Теперь дальше поедешь?
– Нет, не поеду, Николка. Я так подумал, что если уж красный обоз собрание решило на станцию посылать, надо, чтобы автомобиль впереди шел. А потом я хотел поговорить с тобой насчет ячейки. О вступлении кандидатом.
– Шалить, брат! – ответил Николка радостно, так как чувствовал, что победил. – После сегодняшней штуковинки мы тебя не примем.
– Не закаивайся, Николка. Похоже на то, что я начал понимать немного политику, хоть и трудная это штука. Больше бузить никогда не буду, честное слово тебе даю. Собирай сейчас общее собрание, я перед всеми извинюсь и зарок дам. Понял? А теперь пойдем гостя устраивать. К нам в коммуну специально приехал. Из Москвы…
