355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Непомнящий » Величайшие загадки XX века » Текст книги (страница 10)
Величайшие загадки XX века
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 07:00

Текст книги "Величайшие загадки XX века"


Автор книги: Николай Непомнящий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

ТАЙНА АРКТИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФЫ

13 августа 1937 года в Арктике исчез самолет «СССР Н-209» под командованием Героя Советского Союза Сигизмунда Леваневского вместе с пятью членами экипажа.

После благополучных перелетов в США В. Чкалова и М. Громова Сигизмунд Леваневский – незаурядный и честолюбивый летчик, прославившийся в челюскинской эпопее, – решил направиться в США по иному маршруту, но уже не только для установления рекорда, а и с коммерческой целью – с грузом товаров на борту. В экипаж, возглавляемый Леваневским, вошли: второй пилот, опытный заводской летчик–испытатель Николай Кастанаев, штурман Виктор Левченко, авиамеханики Николай Годовиков и Григорий Побежимов, радист Николай Галковский.

12 августа 1937 года состоялись торжественные проводы самолета на Чкаловском аэродроме Москвы. Леваневский внешне выглядел совершенно спокойным. В настроении же членов экипажа чувствовалась какая‑то подавленность.

В 18 часов 15 минут тяжело груженный самолет с трудом оторвался от бетонной полосы и вскоре исчез в вечернем московском небе. В эту минуту вряд ли кто‑нибудь из провожавших думал, что его больше не увидит ни один человек на Земле.

Непоправимой ошибкой был старт самолета именно в те дни, когда над просторами Арктики бушевал мощный циклон. Следствием этого была многокилометровая облачность и сильнейший встречный ветер. При средней скорости самолета порядка двухсот с небольшим километров в час воздушный поток мог уменьшить ее почти вдвое. И все же, несмотря на крайне сложные условия, через 19 часов 25 минут полета (в 13 часов 40 минут 13 августа) самолет «СССР Н-209» достиг Северного полюса, о чем штаб перелета был извещен радиограммой № 18. А следующая радиограмма– №19, полученная в 14 часов 32 минуты, – несла крайне тревожную весть: «Отказал крайний правый мотор из‑за неисправности маслосистемы. Идем на трех моторах в сплошной облачности. Высота 4600 метров. Очень тяжело». Эта радиограмма стала последней ясно и четко принятой информацией с борта самолета. Все последующие сообщения радиостанции Леваневского были отрывочны и невнятны.

В 15 часов 58 минут в Якутске приняли: «Все в порядке. Слышимость очень плохая». В 17 часов 53 минуты на мысе Шмидта: «Как меня слышите? Ждите…» Все радиостанции Советского Союза, а также американского и канадского корпусов связи, многочисленные станции радиолюбителей вели непрерывное прослушивание эфира на волнах радиостанции «Н-209». Эфир молчал. Связь с экипажем прервалась.

Первыми на поиски вылетели три американских самолета. Стартовав 14 августа с Аляски, они направились в северном, северо–восточном и северо–западном направлениях. Безрезультатно. Когда исландские рыбаки нашли у берегов Гренландии доски с надписью «Август 1937», к поискам подключился известный американский полярный исследователь и летчик Губерт Уилкинс. С Аляски же совершили несколько вылетов два советских пилота– Алексей Грацианский и Василий Задков. Никаких следов «Н-209»…

Между тем выяснилось, что несколько радиостанций в СССР и в городе Анкоридже (Аляска) сумели поймать но–вые фрагменты передач радиостанции Леваневского. Так, 14 августа в 17 часов 44 минуты московского времени радиостанция в Анкоридже перехватила: «Не имеем ориентировки. Затруднения с передатчиком». 16 августа радиостанции в Иркутске и Архангельске прослушивали неразборчивые обрывки работы радиопередатчика на аварийной частоте РЛ.

Однако лишь месяц спустя – 14 сентября – поисковая экспедиция под командованием начальника полярной авиации Марка Шевелева прибыла на остров. Но уже наступала полярная ночь, к тому же бушевала метель. Только 7 октября Михаил Водопьянов совершил, по сути, один–единственный серьезный поисковый полет. Он продолжался 10 часов – это был первый в мире ночной полет за Северный полюс. К сожалению, экипаж Водопьянова ничего не обнаружил.

Многомесячные поиски в Северном Ледовитом океане, на побережьях Таймыра, Чукотки и Аляски не дали никаких результатов, хотя неподтвердившихся сведений об обнаружении остатков самолета, его груза или следов передвижения экипажа было немало. В мае 1938 года вышло постановление советского правительства о прекращении поисков.

Об этой трагедии написаны десятки статей с самыми разнообразными версиями происшедшего, вплоть до совершенно абсурдных типа «тайного бегства экипажа на Запад в поисках защиты от репрессивного советского монстра» или «захвата экипажа гигантским инопланетным кораблем». Между прочим, когда в Великую Отечественную войну был сбит фашистский ас, внешне напоминавший Леваневского, это привело в замешательство военных летчиков, пока не разобрались, что это не он… Тайна арктической катастрофы 13 августа не разгадана до сих пор.

САМОЛЕТ–НЕВИДИМКА [18]18
  Материал В. Жарова.


[Закрыть]

Еще в 1930–е годы в СССР пытались воплотить в жизнь самые фантастические проекты. Увы, а может быть, к счастью, множество объективных факторов препятствова‑ли их воплощению в жизнь. А если бы эти проекты удалось завершить, то, может статься, современная карта мира выглядела бы иначе…

В то далекое время в Советском Союзе жил загадочный человек по имени Бартини. Он был настоящим гением в конструировании самолетов. К сожалению, мы весьма мало знаем о его жизни и работах. Однако достижения Бартини, о которых стало известно только в последние годы, сенсационны даже по сегодняшним меркам. Еще до Второй мировой войны он успешно разрабатывал сверхзвуковые бомбардировщики и истребители. Он же создал теорию «многомерное пространство–время», что было логическим развитием теории Эйнштейна. А С. Бузиновский в 1993 году выдвинул предположение, что именно Бартини принимал участие в разработке советского самолета–невидимки.

Сын итальянского барона Ороса де Бартини, Роберт–Людвиг стал членом итальянской компартии, но в 1923 году вынужден был эмигрировать в СССР, а в 1927–м вступил в ВКП(б). Вскоре Бартини приступил к проектированию экспериментальных самолетов, среди которых выделялся арктический разведчик дальнего радиуса действия и загадочный самолет–невидимка «Сталь-6».

Четверть века назад журналист И. Вишняков опубликовал в журнале «Изобретатель и рационализатор» статью–воспоминание об испытании самолета–невидимки Р. Л. Бартини:

«Необычность той машины проявлялась уже в тот момент, когда запускался двигатель. Все служащие секретной базы ждали этого момента с нетерпением. Слух о запуске распространялся молниеносно, и множество «зрителей» располагалось неподалеку от старта… Раздавались привычные команды и ответы: «От винта», «Есть от винта», которые были слышны наблюдавшим. Потом все увидели густой голубоватый выхлоп от бортовых отверстий. Одновременно с этим резко ускорилось вращение пропеллеров, и самолет стал исчезать из вида. Казалось, что он растворяется в воздухе. Те, кто находился близко к старту, уверяли, что видели, как машина отрывается от взлетной полосы и уносится в небо, остальные теряли ее из вида еще на земле».

Когда и где имело место такое фантастическое действо? Вишняков утверждает, что это произошло во второй половине 1930–х годов на одном из секретных северных аэродромов.

Существует письменное подтверждение того, что испытательные полеты самолета–невидимки действительно были осуществлены. Так, авиаконструктор В. Шавров упоминает о таком полете в первом томе своей книги «История конструкции самолетов СССР». Он пишет, что эта машина была создана в КБ Военно–воздушной академии под руководством С. Козлова в 1935 году на базе одного из самолетов Яковлева. Основной особенностью машины–невидимки была ее обшивка, изготовленная из прозрачного материала родоида – специального органического стекла. Плюс к этому при взлете использовалась специальная дымовая завеса – газ голубоватого оттенка, который и делал самолет невидимым на фоне неба. Шавров пишет также, что прозрачная поверхность корпуса машины с внутренней стороны покрывалась слоем амальгамы.

А вот как конструктор описывает испытания машины: «Аэроплан уже при отрыве от земли сделался незаметным для наблюдателей. В полете невидимку сопровождал самолет УТ-2, который повторял его путь. Это делалось для того, чтобы членам комиссии было легче определять нахождение испытываемой машины. Испытательные полеты записывались на пленку, но на ней не удалось определить даже приблизительные очертания самолета. Однако дальнейшие тесты показали, что со временем родоид терял свои свойства – то есть первоначальную прозрачность. И по завершении испытаний самолет разобрали, а проект приостановили. Далее конструкторы хотели продолжить работы с применением в качестве обшивки хромированных пластин».

В это время Бартини сделал открытие в области сверхмощных магнитных полей. Он обнаружил ранее неизвестный эффект, который позволял объекту в определенный момент становиться невидимым для окружающих. Параллельно над этой проблемой работали американские ученые, но они пришли к ее осуществлению несколько позднее.

Что же остановило СССР от массового производства самолетов–невидимок?

Сталин прекрасно знал о секретных разработках советских конструкторов и понимал потенциальную силу невидимого воздушного флота. Но нет свидетельств, что он возлагал на него какие‑то надежды. В то же время закрадывается мысль о том, что Бартини (хоть он и был коммунистом) мог специально затягивать суперпроект, с тем чтобы препятствовать алчным планам вождя по экспорту всемирной революции посредством захвата европейских государств с помощью невидимых эскадрилий. Между тем невидимость этих машин сохранялась лишь непродолжительное время – всего несколько вылетов. При их высокой стоимости Сталин не мог создать большой флот самолетов–невидимок, который вдобавок требовалось постоянно пополнять. Только этим можно объяснить, что проект приостановили.

А как можно объяснить секретность вокруг имени и работ советско–итальянского конструктора Бартини? Очень просто: современные технологии легко могут восстановить самолет–невидимку (как знать, не использовали ли американцы что‑то из этого при конструировании «Стеле»?), а это значит, что весьма скоро рассказ о нем будет продолжен. Может, тогда мы узнаем о Бартини больше, чем о нем написано в энциклопедиях…

КАК КРЕМЛЬ ПЫТАЛСЯ ОБУЗДАТЬ ИВАНА БУНИНА [19]19
  Материал Д. Кедрова подготовлен на основе документов из Архива внешней политики РФ о деятельности советских спецслужб и дипломатического корпуса, связанной с нелепой возней вокруг Ивана Бунина в 1930—1940–е годы.


[Закрыть]

Советский посол в Швеции Александра Коллонтай в смятении – Бунину присудили Нобелевскую премию. В посольстве паника: не смогли предотвратить «враждебную акцию»! В письме–отчете «товарищ посол» стремится смягчить удар:

«Присуждение это носило весьма случайный характер. Во всяком случае, швецпра (шведское правительство) бессильно было предотвратить этот шаг международного комитета. Кандидатура Бунина появилась в печати впервые накануне голосования. Я имела частную беседу с минпросвещения на этот счет, но он, будучи сам изумлен таким поворотом дела, объяснил мне, что комитет не поддается никакому воздействию, что “старики” строго оберегают свою независимость от влияний на них со стороны правительства».

Коллонтай понимает, что последнее утверждение вызовет лишь кривую усмешку в Кремле: сама мысль о независимости кого‑либо от власти звучит для Москвы кощунственно. Пусть даже это не в Москве, а в Стокгольме. Но ничего не поделаешь – их нравы! Коллонтай специально оговаривает, что в буржуазной стране такое возможно: «Я проверила, что в самом деле бывали случаи, когда премию присуждали вопреки явному одобрению швецпра (т. е. шведского правительства. – Ред.)».

Трудное положение у советского посла. Как объяснить кремлевским людоедам, что бывают страны, где людей не едят, где существует независимая мысль и есть свобода? И снова в отчете посла чисто азиатское подслащивание пилюли: раз новость плохая, выдадим желаемое за действительное – изобразим возмущение общественности. Пусть в Москве думают, что шведская пресса мыслит категориями Кремля. Как это характерно для деспотической дипломатии: выдавать желаемое за действительное, дабы усладить слух тирана! Ведь за плохую новость посла могут отозвать, а то и жизни лишить. Поэтому умная женщина пишет несусветный вздор чисто ритуального характера:

«Нехарактерно, что и шведо–общественность, и почти вся, даже буржуазная, пресса весьма критически отнеслась к выбору Бунина как представителя словесности на русском языке, достойного премии Нобеля. Даже «Аллеханда» писала, что неудобно выглядит, что в списке имен, награжденных премией Нобеля, русскую литературу – страну Толстого – представляет Бунин».

1933 год на дворе. Фашизм в Германии уже пришел к власти. А советский посол в Стокгольме воюет… но не с Гитлером и не с Геббельсом, а с великим русским писателем, увенчанным престижной международной премией. Судя по отчету Коллонтай, битва идет не на жизнь, а на смерть. Дело в том, что, помимо провинившейся Швеции, Франция тоже совсем отбилась от рук. Появились сообщения в прессе, что французский посланник Гессен будет представлять Бунина при торжествах вручения премии. Для советского посольства открывается широкое поле деятельности. Коллонтай переходит в наступление.

«Я, во–первых, указала на то неблагоприятное впечатление, какое вообще произвело избрание Бунина предметом премии; во–вторых, если уж кабинет не мог этому помешать, я попросила, по крайней мере, воздействовать на прессу с тем, чтобы приезд Бунина не принял бы под воздействием враждебных к нам элементов белой эмиграции характер политической кампании против Союза, выставления Бунина «жертвой» и т. п.

МИД, как я узнала, делало попытки, чтобы Бунин вообще сюда не приехал, но попытки эти не удались. Во всяком случае, уже известно, что де Шассен организовывает вечер иностранных журналистов в честь Бунина. Нашего ТАССа (тов. Зейфертс) на вечере этом, конечно, не будет. Я тоже, разумеется, отказалась быть на торжестве при вручении премии».

Советскому режиму нельзя отказать в последовательности. Пройдут годы, умрет Сталин, отбушует Вторая мировая война, состоится исторический XX съезд, осудивший сталинизм, но неизменной останется сущность тоталитарной власти. Теперь Нобелевскую премию получит не эмигрант, а писатель, живущий в СССР, Борис Пастернак. А реакция в конце 1950–х будет такая же, как в начале 1930–х. Там шумели: почему Бунину, а не Горькому? Здесь завопят: почему Пастернаку, а не Шолохову? И снова Россия (Советская, впрочем) отречется от своего великого сына. Снова советский посол не явится на торжества по случаю вручения премии, а советские газеты напишут такую же ахинею о возмущении мировой общественности решением Нобелевского комитета.

Пройдут еще годы. Минует эра застоя, наступит перестройка. Нобелевскую премию получит высланный из страны Иосиф Бродский. И опять советский дипломатический корпус за рубежом окажется в шоке. Кто‑то заявит, что у него другие эстетические вкусы, кто‑то промямлит, что Нобелевский комитет волен принимать какие угодно решения, даже абсурдные. Лауреата уже в третий раз будут чествовать представители всех цивилизованных стран, и только СССР окажется в стороне. Коммунистическая идеология до последнего часа советской власти не допускала и мысли о возможности существования какой‑либо несанкционированной литературы.

Уверенность в своем превосходстве над учеными и писателями никогда не покидала вождей. Презрение к Нобелевскому комитету и к великому писателю пронизывает все документы МИД. Но после войны отношение к Бунину резко меняется. Вокруг него начинается возня дипломатического корпуса и разведки. Нельзя ли переманить писателя в СССР на волне охватившей общество эйфории?

В СССР летят секретные бумаги бойцов невидимого фронта. Невозможно без омерзения читать отчет некоего А. Гузовского, сотрудника СССР во Франции. В лакейской всегда чутко улавливают настроения господ. Что четко усвоил пишущий, так это все тот же презрительно–высокомерный тон по отношению к Бунину:

«Секретно. 31 октября 1945 года. Заведующему 1–м Европейским отделом НКИД СССР тов. С. П. Козыреву.

Случайно оказавшись в одном обществе, я познакомился с известным Вам писателем Буниным. Поскольку я узнал о том, что к этому писателю у нас проявляют значительный интерес, сообщаю содержание моей краткой с ним беседы.

Бунин сказал мне, что он окончательно утвердился в Париже и, несмотря на скверные материальные условия, “подыхаю с голоду”, продолжает пописывать, кое‑что перерабатывать старое и кое‑что переиздавать. Большие надежды возлагает на Америку, т. к. – де, мол, не в праве рассчитывать на “удовольствие издать свои произведения в СССР”. «К слову сказать, – заявил Бунин, – весьма огорчен, что мои произведения издаются в Москве “Огизом”, как посмертные. Кричать о том, что я еще жив, стал слабоват голосом и к тому же я эмигрант».

Исподволь известно, что Бунин крепко “полевел”, тоскует по родине, втайне мечтает о том, что наступит час, когда его пригласят домой. Говорят, что за отсутствием тем, а может, просто по старости, но после бурной жизни, он сейчас пробует свое перо под Арцибашева, но с еще большим обнажением трактует сексуальные темы.

Поскольку я сумею с ним встретиться еще и если в этом будет необходимость, можно поближе с ним познакомиться и составить личное впечатление о его перспективах и настроениях.

Прошу сообщить Ваше мнение, следует ли им заняться».

Эти смердяковские рассуждения о Бунине произвели большое впечатление на советского посла во Франции А. Богомолова. Тем более что он получает и другую официальную справку, больше похожую на инструкцию спецслужб по охмурению непокорного писателя.

Путь к сердцу классика лежит через желудок – именно так, прямолинейно, решили советники советского посольства. Замечание, вскользь оброненное осведомителем Гузовским, «подыхаю с голоду» они истолковали буквально. И вот 2 мая 1945 года в обстановке строжайшей секретности готовится записка на имя посла. В ней утверждается, что Бунин вполне готов вернуться на родину, и все было бы хорошо, если бы не одно «но».

«По натуре своей Бунин человек слабовольный и легко поддающийся посторонним влияниям. Несомненно, что сейчас по приезде он будет окружен своими близкими друзьями, из которых многие, как писатель Зайцев Б. К. и профессор Михайлов Н. А., занимают политически антисоветские позиции, а некоторые, как писатель Шмелев И. С., – скрытые фашисты. И эти встречи, несомненно, окажут в короткое время свое определенное влияние на Бунина.

Соображение:

Ввиду изложенного, было бы крайне желательным получение Буниным в самом скором времени по приезде частного письма от А. Е. Богомолова с пожеланием личной встречи, лучше всего с приглашением на завтрак. (Бунин – большой гастроном.)

Такое приглашение в корне парализовало бы все попытки отговорить его от ‘ безумного шага” возвращения на родину».

Перечитывая этот бред о «фашисте» Шмелеве, о Бунине, которого можно‑де перекупить за хороший завтрак, невольно задаешь себе вопрос: в своем ли уме были сотрудники спецслужб, когда писали эту записку?

Но вот уже не безымянная бумага, а запись в дневнике самого посла А. Богомолова:

«В 17 ч. ко мне пришел И. Бунин. Ему 75 лет, но он держится бодро. Беседа шла в духе обычного “светского” разговора и никаких деликатных вопросов не захватывала.

Он любит выпить, крепко ругается и богемствует в среде своей писательской братии.

У меня на приеме старик держался, как полагается на приеме у посла, немножко рисуясь и кокетничая.

Приглашу его к себе позавтракать, он человек интересный».

Неизвестно, состоялся ли злополучный завтрак, но точку в этой нелепой возне поставил сам Бунин. Он конечно же хотел умереть на Родине, конечно, хотел вернуться в Россию; но достаточно было взглянуть на этих людей, пишущих отчеты после каждой встречи с писателем, чтобы понять и почувствовать – возвращаться не надо. Уже через год после упомянутых событий Бунин направил в Москву резкое и раздраженное письмо, где сказал все, что думает, открытым текстом:

«Париж. 30 января 1946 г.

Я горячо протестую против того, что уже давно издано в Москве несколько моих книг без всякого гонорара за них (имею в виду “Песнь о Гайавате”, “Митину любовь”), особенно же горячо протестую против последнего издания: тут я уже прямо в отчаянии и прежде всего потому, что тут поступлено со мной как бы с уже несуществующим в живых и полной собственностью Москвы во всех смыслах».

Бунин не хотел быть собственностью советских властей и решительно отверг все их неуместные домогательства. Гастрономический заговор спецслужб лопнул.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю