Текст книги "Страшная Мария"

Автор книги: Николай Чебаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

26

Вернувшись из Лапаевки, Мария тотчас передала Путилину, что сказал Коська, когда получил его пакет. Можно было ожидать, что коммунар помрачнеет, скажет сурово: это лишний раз подтверждает, что Коська не партизан, а грабитель. Но Путилин просто обрадовался:

– Ну-ну, выкладывай, выкладывай все подробнее! – весело произнес он, вскочив на ноги.

Так уж у него было заведено. Он никогда не выслушивал донесений разведчиков и командиров боевых эскадронов, небрежно развалясь на стуле или в седле. Он стоял, как на смотре. И это невольно подтягивало подчиненных, придавало особое значение тому, что они должны были сказать, заставляло говорить только о главном. Если же приходила с донесением Мария, коммунар сверх того снимал фуражку, взглядом требовал, чтобы и все окружающие сделали то же: этим он подчеркивал, что постоянно чтит память Ивана и других партизан, погибших за революцию.

На этот раз Путилин хотя и вскочил перед Марией, но не был серьезен, как на смотру, а по-приятельски улыбался. И Мария поняла: рад, что вернулась. Знать, серьезно опасался – не переметнулась бы к Коське. Так что же он, проверял ее надежность, посылая с пакетом к Кривопятому, или хотел, чтобы она поближе познакомилась с анархистами? Какие безобразия творятся у Коськи, Путилин знал давно, рассказ Марии не имел для него никакого значения. Он даже весело засмеялся, когда Мария с возмущением сказала, кто ходит у Коськи в комиссарах и начштабах.

– Да ты не смейся! – обиделась Мария. – Ты же не знаешь, какая это тварь – Фроська. А я знаю ее с детства. Я у Борщова жила в прислугах при больной старухе, так Фроська даже жрать не давала мне и била походя.

Путилин сразу оборвал смех, сказал серьезно:

– Ничего, в конце-то концов будут биты все эти паразиты. Крепко биты!

На прощание коммунар тепло пожал Марии руку. И хотя он этого не сказал, было ясно, что теперь он полагается на нее, как на самого себя.

И вскоре Мария вполне заслужила уважение и доверие коммунара.

Из соседнего отряда партизаны получили сведения, что их атаковал есаул Петух. Первую атаку они отбили, но требуется помощь.

Собственно, фамилия есаула была Птицын, но за горластость, задиристость, поминутную готовность влезть в драку все звали его не иначе, как Петухом. И фигурой он смахивал на тощего, обдерганного петуха – худоногий, поджарый, длинношеий. Прозвище было насмешливое, однако к Петуху относились серьезно не только в рядах колчаковцев, но и партизаны. Рубакой он показал себя удалым, в схватки на шашках бросался бесстрашно, всегда впереди своих солдат. И недаром говорят, что смелого пуля боится и штык не берет: шрамов на теле Петух носил много, но тяжелой раны – ни одной. Помогало ему еще и то, что он мог рубить обеими руками: скакал на противника с шашкой в правой руке, а потом мгновенно перекидывал ее в левую и наносил внезапный удар с той стороны, откуда не ждали.

Словом, враг наседал там опасный, и Путилин срочно двинулся на выручку. Переход был большой, в полдень партизаны остановились на привал, чтобы и коням и людям дать передохнуть, попить, поесть.

Расположились на большой луговине у реки. Место удобное со всех точек зрения: вода – рядом, трава – в пояс, и к поляне всего два подхода – с севера и юга. На западе глубокая река, на востоке – непролазная согра. Чтобы не подвергнуться внезапному налету колчаковцев, на дорогах выставили заслоны, на ближнем холме наблюдал за окрестностями дозорный.

Все, кажется, предусмотрел Путилин. Но и Петух не дремал, проявил совсем не петушиную хитрость.

Разведчики снялись с привала раньше других. Обычно они двигались впереди главных сил версты за три – четыре. В случае опасности поднимали тревогу стрельбой, а если обнаруживали крупные силы карателей, которые значительно превосходили партизанские, то немедля возвращались обратно, или в отряд скакал с донесением связной.

Только на войне всего не предусмотришь. Часто события развивались не так, как ожидалось. Разведчики еще не миновали своей заставы, поэтому ехали без опасения. Ванюхой Совриковым овладело даже благодушие.

– Эх, как баско кругом! – умилялся он. – Небушко светлое да ласковое, а березки умыло утром дождичком, стоят чистые да пригожие, будто девки на выданье. Ягодка-рябинка краснеть начала…

Марии природа была близка. Когда она пасла борщовских свиней, то все светлое для нее связывалось с природой. Природа развеивала ожесточенность шумом вольного ветра, ласкала слух пением птиц – от зарянки, пускающей первую трель, когда солнышко только коснется вершин деревьев, до вечерних неуемных соловьев. Но теперь Марию не трогала ни земная красота, ни восторги Ванюхи Соврикова. Она понимала, что парень говорит искренно и слова его вызваны тем, что скучает он по мирной жизни. Но Мария едва сдержалась, чтоб не одернуть парня резким словом.

– Примолк бы ты хоть ненадолго, – все же попросила она. – А то вечно трезвонишь – уши болят.

Смелым разведчиком, надежным товарищем был Ванюха. Но водился за ним грешок: любил потрепаться, похвастаться своими боевыми подвигами. Да и Марииными тоже. Частенько все преувеличивал. И партизаны, за отчаянность звавшие Ванюху сначала сорви-головой, потом перекрестили его в «соври-голову». Ванюху это здорово обижало, вралем он себя не признавал. Оскорбился он и сейчас.

– Да ну тебя! С тобой ездить – язык отсохнет.

Все же примолк. Молча ехали и другие разведчики. Дорога уводила в небольшой березничек. Но не успели въехать в него, как Совриков поймал Марию за рукав, подавшись к ней, прошептал:

– Гляди-ка, что это за пичуга? Сроду такой не видывал…

Мария повела взглядом в направлении, куда показывал Ванюха, и обомлела. Увидела она вовсе не диковинную какую-то пичужку на березе, которую заметил парень.

Река здесь делала резкий поворот. Почти к самому обрыву берега подступал крутой косогор, поросший густым, как щетка, осинником. Безлесной оставалась только узенькая кромка берега. И по этой вот кромке крадучись двигались верховые. Каратели во главе с Петухом. А дальше на лугу виднелся многочисленный отряд.

Позднее выяснилось, что каратели бесшумно сняли дозорного на холме. Пришлось соображать и действовать стремительно.

Каратели почти отрезали разведчикам обратный путь к отряду. Незаметно проскользнуть мимо них было уже нельзя – они тоже увидели партизан. Легче всего было броситься вперед, скрыться в березнике. Разведчикам наверняка удалось бы уйти без потерь, но мог погибнуть отряд. Слишком близко подкрался Петух к месту привала.

Как задержать карателей, дать отряду время, чтобы партизаны успели поймать пасущихся коней, подготовиться к отпору? Единственное, что можно попытаться сделать, – помешать карателям вырваться с кромки берега на простор, развернуться в лавину. Если под носом у них прорваться к леску налево, то беляки на кромке берега окажутся под огнем.

В следующую секунду Мария уже летела наперерез Петуху. Ванюха, не раздумывая, рванулся следом с криком:

– Эй, Марья, тузи гадов, Марья!..

Это у него был боевой клич. Он всегда громогласно оповещал врага, что атакует его вместе со Страшной Марией. Только офицер, а тем более Петух – это несуеверный солдат, который зачастую еще и разыгрывал страх перед нечистой силой, чтобы под этим предлогом увильнуть от боя или сдаться. Есаул не бросился наутек, а кинулся навстречу, спеша вырваться на простор с этого опасного карниза. За ним гуськом устремились и другие каратели.

Расстояние, разделявшее партизан и колчаковцев, было незначительным, и схватка произошла молниеносно. Мария не надеялась снять шашкой такого рубаку, как Петух, она выхватила наган, выстрелила. И в тоже самое мгновение офицер саблей нанес свой коварный удар слева. Удар пришелся соскользом. В ушах Марии раздался странный скрежущий звук, в глазах помутилось.

У Ванюхи похолодело в груди… Но что это? Мария все-таки усидела в седле, а Петух припал к шее коня, судорожно вцепился в гриву. Пуля Марии, оказывается, не прошла мимо.

Ванюха тоже выстрелил, снял второго карателя, с саблей наголо напиравшего из-за есаула. Третий осадил коня, а четвертый на всем скаку налетел на него, сбил с кромки берега в реку, сорвался и сам под обрыв. То, что за одно мгновение вышло из строя четверо колчаковцев, внесло замешательство в ряды карателей и помогло разведчикам проскочить к леску, занять выгодную позицию. Теперь партизаны, скрываясь за деревьями, могли вести прицельный огонь, снимая беляков одного за другим. Колчаковцы повернули обратно. Ускакал и конь Петуха с поникшим всадником.

Правда, отступила лишь передовая часть отряда, втянувшаяся на кромку берега. Есаул не был убит, только ранен. Очнувшись, он наскоро перевязал рану, развернул свой отряд и повел на партизан в обход косогора. Но внезапность удара была уже утрачена, дорогое время потеряно. Отряд Путилина отбил атаку огнем. Путилин перед всем отрядом объявил Марии благодарность за отвагу и сообразительность. Доволен был Путилин, рада счастливым исходом боя Мария, ну а Ванюха Совриков, тот просто ликовал. Он перед всеми безудержно похвалялся, что это его смекалка спасла голову Марии от сабельного удара Петуха.

Два дня назад в доме прасола, где стояли они на постое, ему попала на глаза пружина от старого граммофона. И Ванюха «смикитил». В его фуражке от дождей и пота картонка постоянно раскисала. Фуражка сидела блином, а Ванюхе это страшно не нравилось. У боевого разведчика и головной убор должен выглядеть браво. Он отломил часть пружины и вставил в верх фуражки. Такое же «колечко» Ванюха поместил и в фуражку Марии. Той, правда, не особо понравилась придумка парня, фуражка показалась излишне тяжелой. Но Ванюха свел все к шутке.

– Зато ветром не сдует! – уверял он. – И ежели, часом, дотянется беляк саблей до головы, она со звоном отскочит.

Вышло почти по его словам. Конечно, если бы не угодила в Петуха пуля Марии, сабля его наверняка развалила бы голову. Но все-таки и стальной кружок, видимо, немного помог. Как бы то ни было, Ванюха использовал этот повод, чтобы вволю потрепать языком.

Есаул Птицын, впрочем, не оставил в покое партизанский отряд Путилина. Он норовил напасть всякий раз внезапно. Каратели каким-то неведомым для партизан путем безошибочно узнавали, куда движется отряд, где остановился на привал или ночевку. Не однажды приходилось срочно сниматься, уходить от преследования в последние минуты. Хорошо, что успевали оповестить об опасности либо свои дозорные, либо сельчане.

– Уж не подослан ли к нам кто-нибудь беляками? – заметила Мария, когда коммунар вызвал ее к себе и высказал озабоченность. – Давно об этом подумываю.

– Я тоже, – нахмурился Путилин. – Даже приглядывался кое к кому, да ниточки белой не видать. В общем, решаем так: о разговоре этом никому ни слова. Но ухо держать востро, глядеть в оба.

«Ниточка» вскоре обнаружилась. В отряд прибыл на худенькой лошаденке парень из деревни Брусянки. Собственно, не в отряд, а в походный лазарет к Потаповне. Парень пропорол себе ржавым гвоздем ногу, и та распухла, загноилась.

– Пантюха я, Аверьянов, – хныкал он. – Батька меня послал… Потаповна, грит, только могет спасти ногу. Иначе каюк…

Разведчики, задержавшие парня перед лагерем, знали, что Потаповне теперь не до гражданского населения, едва поспевала лечить раненых партизан. Все же пожалели Пантюху, пропустили к Потаповне.

– Только с условием, – сказал Совриков, – вылечит – придешь к нам в разведку.

Мария на всякий случай попросила Потаповну смотреть за Пантюхой. Парень свой, из бедняков, но кто его знает… Беляки не дураки, умеют использовать в своих интересах людей, не успевших разобраться что к чему. Поэтому не мешает приглядеть, с кем встречается Пантюха, чем интересуется.

Через день Потаповна, встретив Марию, шепнула ей:

– Про какого-то деда Авдея спрашивал Пантюха. Такой-де с большой белой бородой, в партизанах у вас…

Марию это заинтересовало. Есть в отряде пожилые люди, седеющие, но по имени Авдей, с большой белой бородой как будто не встречался.

– А не сказал он, Потаповна, где видел-то?

– Как не сказал. Был, говорит, у них, у Аверьяновых, в избе, когда отряд-то наш в Брусянке стоял. Партизаном назвался, говорил Пантюхе, что-де как встренемся вдругорядь, так револьвер подарю. А ночью куда-то ушел и с концом.

«Кто бы это мог быть?» – задумалась Мария. Впрочем, мало ли всякого люда шатается по свету. Возможно, и в самом деле кто-то из партизан. Только почему исчез ночью? Помнится, отряд из Брусянки уходил поутру. На всякий случай попросила Потаповну получше расспросить парня об этом самом Авдее. Однако ничего нового Пантюха не сказал. И Мария махнула рукой: пустяк. Нельзя же во всем подозревать плохое и тратить время на всякие разговоры и проверки. Забот и без того хватает.

Отряд Путилина стоял в маленькой деревеньке Низинке. Каратели Петуха не беспокоили его уже третьи сутки. Партизаны успели отдохнуть, помыться в бане, починить одежду, почистить оружие. Отдохнули и лошади, утомленные ежедневными длительными переходами.

Путилин собрал на совет командиров эскадронов, сказал:

– Мы пошли в партизаны для того, чтобы уничтожить вражескую нечисть! А что получается? Сигаем от карателей, как зайцы. А каратели продолжают грабить мужика, насильничать, убивать людей.

– Так силов же у нас мало, – возразил командир хозяйственного взвода Космачев, человек уже немолодой, расчетливый и осторожный.

– Верно, товарищ Космачев, – подхватил оживленно Путилин. – Потому и собрал вас. Ну, что мы карательный отряд Петуха отвлекли на себя – это хорошо: все меньше войск может послать Колчак против наступающей Красной Армии. Только, кажется, пора и нам наступать. Но пока наш отряд воюет в одиночестве, мало пользы. Надо идти на соединение с партизанами Рогова.

– Это как так? – поднялся командир второго эскадрона Лепехин. – Свою округу бросить на съедение Петуху, а самим куда-то к чертям на кулички податься. Нет уж, командир…

– А оружия у нас много? – спокойно спросил Путилин. – А боеприпасов вдосталь? А медикаменты где раздобывать?

Поднялся спор. В конце концов решили так: последнее слово за командиром. Каждый свое мнение высказал, поспорили, но дисциплина есть дисциплина. Без нее нет войска. Путилин обещал еще подумать.

В среднем Причумышье вокруг партизанского вожака Рогова скапливались огромные силы. Роговцы смело нападали на колчаковскую милицию, громили карательные отряды. Большая территория Присалаирья стала недоступной для колчаковцев. Там восстанавливалась Советская власть.

Что пора его отряду влиться в войско Рогова – это коммунар понимал как необходимость. Против колчаковцев нужен единый крепкий кулак. Но как попасть к Рогову, если все пути-дороги оседланы карателями? Прорываться? Да, прорываться! Только для этого надо хорошо знать расположение сил колчаковцев. А отряд за последнее время, спасаясь от разгрома, ослабил разведку.

Пользуясь наступившей передышкой, Путилин решил, как он сказал, «прощупать округу». Разведчики проникали в деревни и села, встречались с пастухами, собирая сведения о беляках.

Мария «нарядилась» в мужскую одежду. Она не отличалась дородством, а после всего пережитого похудела и теперь в прожженных у костра и латаных штанах, замызганной поддевке, старой вытертой заячьей шапке походила на подростка. Ей поначалу предстояло проверить, где находится отряд Петуха.

Она села на захудалую кобыленку Пантюхи Аверьянова и выехала из Низинки ночью, чтобы не видел ее никто, кроме дозорных, которым было сказано молчать о том, когда и в каком направлении уезжают разведчики. Эта предосторожность стала необходимой после того, как Путилин и разведчики заподозрили в отряде чье-то предательство. Следом за Марией неприметно тронулись трое разведчиков во главе с Ванюхой Совриковым.

Утром Мария появилась возле деревни Медунцовки, где, по примерным сведениям, расположился отряд есаула. Подъехала к пастуху, который только что выгнал в поскотину стадо. Спросила, не прибилась ли к медунцовским коровам рыжая телка с белым пятном на лбу. Уже два дня, как, шалава, потерялась. Может быть, жива, а может колчаки зарезали…

От пастухов и чабанов партизанская разведка часто получала сведения о беляках. Но этот пастух был угрюмый нелюдим. Вчера под вечер уже подъезжал к нему Ванюха Совриков. Поинтересовался, стоит ли еще отряд Птицына в деревне. Пастух буркнул хмуро: «Кто знает…»

И больше ничего не пожелал добавить, на все вопросы отвечал одинаково: «Откуда мне знать?»

Мария не надеялась, что и теперь он разговорится. Однако пастух заинтересованно спросил:

– А ты чей будешь, парень?

Мария сказала, несколько переменив голос:

– Из Брусянки я… Пантюха Аверьянов.

– Как же, знаю Ларивона Аверьянова. Невезучий скажу, твой тятька. Летось у него корова в чарусе уходилась, ныне вот телка отбилась. Хотя, может, и не сама отбилась. Время такое…

Вздохнув, пастух поскреб пятерней в скатанной, как пакля, серебряной бородке.

– Скотину ли ныне только отбивают? С погонами – так те лиходеи. Да и с красными бантами кои – не лучше. На той неделе Кривопятый девку мою сграбастал. Я заступился, так он челюсть мне кулаком выставил. Ладно, кожаная баба, коя с ним ездит, подоспела. Иначе беды девке не миновать бы.

«Ну, и спасительница эта – не лучше Коськи! Оба паразиты!» – усмехнулась про себя Мария. Сказала спокойно:

– В Брусянке у нас партизаны стояли, так никого вроде не обидели.

– Слыхал, там федотовский отряд стоял. Это точно: Иван Федотов чужого не хапал. За бедняков горой стоял, только богатеев теснил. Боевой был матрос, за правду народную голову положил.

У Марии дрогнули губы, защипало глаза. Она поспешно отвернулась.

Заметил это пастух или нет, но стал еще словоохотливее.

– Ныне федотовским-то отрядом, сказывали, большевик из Питера командует. Сам Ленин будто его послал. Ну и, знамо, тоже народ забижать не дает. И Марья, жинка-то матросова, там же ныне…

Пастух бросил на Марию пытливый взгляд. Скорей всего, он приглядывался, стоит ли шибко откровенничать, но Марии подумалось: уж не опознал ли он ее? Пастух продолжал:

– А Марья-то, сказывали, особливо для белых страшна. Потому ни пулей, ни шашкой не возьмешь ее.

«Ох, и этот примется трепаться о колдовстве!» – с досадой подумала Мария. Осточертели ей такие разговоры, но не станешь же сейчас убеждать, что не такая она, Мария Федотова.

– Только я так смекаю: всякие бесовские проделки тут зря приплетают, – неожиданно повернул свои рассуждения пастух. – Солдаты-то под страхом живут. Которые кары за содеянное боятся, а которым жутко погибать за извергов. А Марья страху не ведает от того, что себя, поди, не помнит, когда на супостата кидается. За дите, за мужа мстит, вот и бьет без промаха.

«Значит, не все еще на чертовщине помешались», – обрадовалась Мария. И хотя все еще оставалось неясным, опознал ее пастух или нет, Мария поняла, что он явно сочувствует партизанам. И это вызывало недоумение: почему же вчера он был столь неприветлив с Совриковым?

Будто отвечая на ее мысли, пастух как-то странно хмыкнул:

– Оно, по уму-то прикинуть, как страх шкуру охолодит, так и без вины язык онемеет. Доведись до меня…

Мария невольно хмыкнула от такого признания.

– Ты чего, паря? – сразу насторожился пастух, сделался хмурым.

– Да больно чудно, – нашлась Мария. – Я Марью эту за поворотом вон встретил и не убоялся, о телке спросил.

– А она чего?

– У тебя велела узнать, не прибилась ли к твоему стаду.

Пастух задумался, потом произнес озабоченно:

– Не зря, сдается, она крутится тут. Выслеживает, поди, куда и когда есаул двинется. Да только как бы ее самое не выследили. Ты бы, паря, тоже убирался подобру-поздорову. Не ровен час, нарвешься на беду. Есауловы конники шастают, отпевца вроде ищут…

– Какого отпевца? – вырвалось у Марии.

– А тебе это вроде и ни к чему, ты телку ищешь…

Здорово подцепил ее пастух. Но отступать было уже поздно. Теперь все решали мгновения. Если пастух прикинулся сочувствующим, он призовет на помощь тех есауловских конников, о которых помянул. Кто знает, может быть, они затаились рядом, в березнике. А если не подымет, надо рискнуть, открыться.

– Телка – это придумка. Меня Мария к тебе послала, – сказала Мария, видя, что пастух не паникует.

– А я давно, паря, смекнул, – пастух усмехнулся победно. – Ларивон-то Аверьянов – тоже пастух. И сыновья у него ходят в подпасках. А конь у тебя не пастушеский. Гляди, лопатки-то вытерты. Значит, кобыленка из хомута не вылазила, а у пастуха конь все лето под седлом.

«Но кобыла-то впрямь Пантюхи Аверьянова! – подмывало Марию сказать чистую правду. – Значит, он приехал не на своей».

– И опять же – не партизанский. В партизаны идут – коня куют. Неподкованный много не набегает, живо копыта до мяса сдерет… Пантюха-то ты Пантюха, да послали тебя не за телкой. Вот и советую: убирайся, дурень, пока цел.

Значит, все-таки не узнал! А еще важнее – не выдаст. И Мария уже без опаски потребовала:

– Тогда не крути, говори, какого отпевца беляки ждут.

– Да коновала нашего так прозвали. Попы-то ныне из-за церковной ограды не вылазят, а людей по деревням поболе прежнего мрет, вот коновал и ездит – усопших отпевает заместо попа. Отпевцом и прозвали.

– А чего есаулу этого коновала-отпевца ждать? Солдат, что ли, убитых отпевать?

– Откуда мне знать? – заладил свое пастух.

«Ну, заупрямился – с места не сдвинешь, – подумала Мария. – Попробуем-ка иначе…»

– Верно, есаул тебе не докладывает. Но глаз-то у тебя приметливый. Небось, сразу узрил, что конь у меня некован, что в хомуте, а не под седлом ходил. И как-то смекнул ты, что не телка нужна. Так, поди, и тут чего-то приметил…

– Да уж не без того, – горделиво приосанился пастух. – Хоть есаул мне не докладывает, а смекнул я: как отпевец проедет, так колчаковцы за партизанами кидаются… Вот и выходит: ждут, стало быть.

«Неужели тот самый дед Авдей, о котором говорит Пантюха? – Марию даже в жар кинуло. – Ох, пастух, ох, молодец! Вывел ты, кажется, на тайную тропочку. Теперь бы только этого отпевца перехватить!»

– Так нынче, приметил, этого отпевца опять ждут?

– Чего не ведаю, того не ведаю. А смекаю – ныне. Вчера отпевец уехал. Спозаранок сегодня колчаки коней оседлали, но никуда не едут, в оградах торчат. И дозорные переодетые вокруг деревни рыскают… Так рази не ждут? А дождутся – сразу понесутся, как полоумные.

– А какой этот отпевец сам из себя?

– Старик приметный. Седой весь, а могутной, будто парень в соку. Даже не седой, а синий будто.

«Он! Он! Он! – стучало в голове у Марии. – Значит, в Бруснянке тоже за нами следил».

– Послушай, – спросила она пастуха, – а как зовут того отпевца?

– Так и зовут: коновал Михайла, а то просто отпевец.

– Михайла?

– Ну…

– По какой дороге он поедет?

– А смекай. Где партизаны, с той стороны и может появиться. Только христом-богом молю: не впутывай ты меня в это дело, – опять помрачнел пастух.

– Ладно, батя, не бойся, не выдам.

Мария не спеша поехала к березнякам. Пастух остановил ее.

– Паря, эй, паря! А телку-то возьми-ка мою рыжую. Гони поперед себя – больше веры будет. После отпустишь, сама вернется. А не вернется – бог с ней. Головы люди теряют, да и то не жалеют.

Пастух отбил от стада рыжую телку, и Мария погнала ее впереди себя по опушке березников вблизи дороги. Телка все время порывалась вернуться в стадо, Мария ни на минуту не спускала с нее глаз, но в то же время лихорадочно обдумывала, как ей поступить с этим отпевцем.

Сначала решила: если встретится, пристрелить паразита, а самой ускакать. Но тут же рассудила: не мог старик сам добывать сведения о передвижениях партизан. И уж никак не в силах был установить, когда и куда они намечают выступить. Это знали до поры до времени не многие. Значит, отпевец лишь связной. А связного прикончишь – ничего не достигнешь. Наоборот, делу навредишь. Предатель-то останется, и есаул пошлет к нему нового связного – только и всего. Ищи-свищи их потом, если ни того, ни другого не знаешь!

Лучше бы схватить, скрутить коновала да доставить в штаб отряда. Там бы уж сумели вызнать, к кому он ездил. Но отпевец, по словам пастуха, хоть и старик, однако еще крепкий. Сунься к такому – самоё, пожалуй, свяжет. Конечно, Ванюха с друзьями-разведчиками где-то вблизи, да ведь может и не успеть подмога.

Надо торопиться. А телка оказалась своенравной скотиной. Она то поворачивала назад, то бросалась в стороны. И Мария, вполне естественно, гонялась за ней вблизи дороги.

Наблюдали за Марией не только свои разведчики. От ее внимания не ускользнуло, что едва она угнала телку за березник, как с другого конца этого же леска к пастуху подскакал верховой. И, видимо, успокоенный объяснением пастуха, тут же уехал обратно. Вершник был в крестьянской одежде, но ясно ж кто…

За первым же увалом разведчики подъехали к Марии. После короткого совещания Ванюха Совриков во весь отпор поскакал с донесением к Путилину. Одного из разведчиков Мария оставила у первой развилки дорог, со вторым двинулась к другой развилке. Лошадь под ней посеменила трусцой, и никак не удавалось пустить рысью. Тогда Мария оставила ее в березнике, сама села за спину разведчика.

Остановившись у второй развилки, отвели коня в лесок, сами засели в кустах ивняка.

Ждать пришлось недолго. Послышался скрип колес, затем из низинки появилась каурая лошадь, впряженная в двуколку. На двуколке восседал широкоплечий старик с отменной бородой: она была не просто седая, а с синим отливом, как снег по весне. Ошибки быть не могло: он, отпевец.

Мария вышла навстречу. Старик взглянул на нее пронизывающим взглядом и продолжал спокойно ехать.

– Эй, синий, поворачивай-ка в лес! Живо! – скомандовала Мария.

Старик не вздрогнул, не дернул вожжи, не стегнул коня, отозвался тихо:

– Нельзя мне возвертаться.

Вот тебе раз! Да за кого он ее принял? Уж не за одного ли из тех конников, которые, напялив крестьянскую одежду, поджидали его?

– Ты, паразит, будешь слушаться? Думаешь, я шучу? Так красные партизаны с белыми гадами не шутят! – Мария сунула руку за пазуху, намереваясь выхватить наган.

Старик так же спокойно сказал:

– Не пужай, Марья, я уж пуганый.

Это «Марья» прозвучало столь неожиданно, что обескуражило партизанку.

– Как, как ты сказал? – пробормотала она.

– А как слышала. Баба ты лихая, да только и я не трус. Ежели надо, давай говорить ладом, без пукалок, – старик придержал коня, посмотрел на Марию вопросительно.

– Но откуда ты взял, что я Марья? – вместо ответа спросила она.

– Я не взял – меня упредили. Страшная Мария обрядилась, мол, в одежу Пантюхи Аверьянова и отправилась кого-то выслеживать. Наказали: будь особливо осторожен.

Старик вроде сам давал ей в руки нить, рассказывая о том, о чем должен был молчать даже при допросе. Это вызывало недоверие к его словам. Все же Мария спросила возможно строже:

– Кто упредил?

Старик прищурил левый глаз, уперся в нее хитрющим правым.

– Бойка́! Так вот прямо и сказать?

– Ну, а не скажешь… Василий, иди-ка сюда, – позвала она второго разведчика. И когда тот подошел, сказала ему: – Бери за узду, веди в лесок, на дороге разговаривать неспособно.

Василий вел коня в поводу, старик продолжал сидеть на двуколке, Мария позади, держа браунинг наготове. Когда забрались поглубже в лесок, Мария, продолжая держать руку за пазухой, сказала строго:

– Ну, дед, выкладывай все начистоту.

– Не пужай, говорю! Хочешь, давай толковать мирно.

– А может быть, раскланяться да разъехаться? – усмехнулась Мария.

– Нет, теперь уж так запросто не разъехаться, – согласился отпевец. – А дотолковаться, поди, можно: люди ведь мы.

Не доводилось еще Марии «дотолковываться» с врагом. От одного этого слова у нее все закипало в груди, но пересилила себя, сдержанно кивнула: слушаю, мол, выкладывай свои условия.

Старик вдруг занервничал, принялся беспокойно оглядываться по сторонам. Мария одернула его:

– Не верти башкой! Здесь никто нас не видит и не слышит.

– Верно, верно! Да вишь…

Оглядываться отпевец перестал, но зачастил так, что слова наскакивали одно на другое, и трудно было понять, что он говорил. Впрочем, основное Мария поняла. Старик уверял, что его принудили стать связным, угрожали пристрелить, как собаку. Сам он смерти не боится, пожил, слава богу. Но у него сын погиб в германскую, сноха надорвалась на пашне, теперь еле бродит, старуха – того хуже, а внучат трое. Куда они без него? Вот и уступил, хотя раньше перед медведем не робел, пятерых повалил. А теперь видит: белым все равно скоро конец. И ежели красные оставят его в покое при внуках, то он готов сказать, кто у них предатель.

До омерзения противно было Марии слушать, как захлебывался словами старик. Обещать что-либо от имени партизан ей никто не поручал. Но, кроме старика, другой же никто не назовет имя предателя. И она пообещала:

– Скажешь – пальцем не тронем.

– Поклянись именем Христовым.

– Ну, в Христа я теперь не верю! – жестко сказала Мария. – Даю слово красной партизанки.

Старик разочарованно вздохнул. Потом произнес опять удивительно спокойно, будто не он нервничал за минуту до того:

– Космачев это.

Марию так и подбросило.

– Врешь!

– Чего мне врать? Он велел передать есаулу, что Путилин хочет объединиться с Роговым, а сегодня отряд уходит в тайгу. На ночевку остановятся возле приисков. Удобно напасть ночью.

Сведения были точные. И ясно: их передал отпевцу кто-то из командиров. Но Космачев… На него не падало и тени подозрения. К партизанам он примкнул еще весной, показал себя умным и храбрым бойцом и был назначен командиром резервного взвода. Так называлось в отряде подразделение, занимающееся обеспечением партизан всем необходимым: продовольствием, конями, телегами для обоза, боезапасами. Собственно, основные обязанности взвода были хозяйственные. Но так как при необходимости он принимал участие в боях, то и назвали его резервным.

– А чем ты докажешь, что Космачев, а не кто-то другой передал тебе эти сведения? – недоверчиво спросила Мария.

– Доказать не могу. Он мне завсегда на словах. Ежели, мол, перехватят, так ничего не докажут. Ни пакета, ни бумажки при тебе, ни оружья. Старик безобидный. Ездишь по деревням, покойников отпеваешь, при случае коновалишь – и все тут.

– Ладно, тогда сами проверим.

– Это вам запросто. Ежели есаул прискачет к приискам, значит, не сбрехал я, – оживился старик. Только больно лукав Космачев-то, не провороньте. Прихлопнули бы окаянного, тогда бы я вздохнул свободно.

– Не учи, без твоих советов обойдемся! Но что теперь с тобой делать?.. – задумалась Мария. – Отпустить – нельзя, пока не проверим, правду ли нам сказал. Да и если правду…

– Задерживать тоже не советую, – деловито промолвил связной. – К обеду не буду в селе – разыскивать начнут. И кто знает… Может, Птицын с маху на партизан нападет.