Текст книги "Страшная Мария"

Автор книги: Николай Чебаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

22

Поднырнув в пещеру, Мария долго стояла у самого входа, напряженно прислушивалась к каждому шороху и всплеску, доносившемуся снаружи. Она приготовилась к последней смертельной схватке и никак не могла поверить, что пришло спасение.

Коммунар был в полузабытьи. Он лежал неподвижно. Hо едва Мария нашарила в полупотемках его голову и приложила руку ко лбу, как партизан очнулся. Попросил тихо:

– Попить бы, сестричка…

Наверное, вообразил, что попал в госпиталь. Тоже, как и ее Иван, был, видимо, на войне.

Мария в котомке раненого нашла жестяную кружку. Зачерпнула воды, напоила его, напилась сама. Немного погодя он сказал:

– Есть охота.

Мария взяла из котомки шматок сала, пшеничный калач, отрезала своим ножом ломтики. Раненый ел с жадностью. Потом еще раз напился и сразу уснул. Мария тоже, чтобы совсем не обессилеть, заставила себя проглотить кусок хлеба с салом и вскоре забылась в полусне-полубреду.

Прошло больше суток. Очнулась она от луча, упавшего ей на лицо, – это утреннее солнышко проникло в щель скалы, отразилось от ручейка, вытекавшего из глубины пещеры, и зайчиком шмыгнуло на Марию. Она испуганно вскочила.

– Не пугайся, – послышался дружеский голос. – Ничто нам пока не грозит.

Партизану за эти сутки стало значительно лучше. Он уже самостоятельно двигался и вот принялся успокаивать Марию.

Видел он ее позавчера мельком, когда она прискакала на крутояр. И хотя женщину сильно обезобразила лиловая опухоль на левой стороне лица, затянувшая глазную впадину, все же, как только солнечный луч проник в пещеру, сразу узнал ее.

– Кто же тебя так разукрасил? – спросил он.

– Каратели – кто еще.

– Позволь, как это? Заподозрили, что с Иваном встречалась?

– Ивана схватили… – с трудом, потому что ее душили слезы, сказала Мария. – Терзали страшно… Выпытывали, где ты спрятан…

– Из-за меня пытали? – удивился партизан. – Странно, не велика вроде птица.

– За комиссара приняли. Будто слышали, как Иван тебя комиссаром назвал.

– Тогда понятно. Комиссаров они боятся!.. – Раненый помолчал и, испытывая большую неловкость, спросил: – А Иван?..

– Повесили Ивана. – Мария судорожно глотнула воздух, добавила: – С батей вместе.

Раненый протянул руку к голове, намереваясь, видимо, снять фуражку в память о погибшем товарище. Но фуражки не было, и он только склонил голову.

В пещере воцарилась горестная, давящая тишина. Солнечный луч, проникший в щель, погас – солнце ушло в сторону. Темнота стала от этого еще плотнее, непрогляднее. Будто были они тут заживо погребенными.

– А я посчитал, проведать меня пришла, – наконец сказал как-то виновато партизан. Видимо, было ему за себя неловко: Иван погиб, а его вот укрыл, спас…

Мария неудержимо разрыдалась. Она вся тряслась, билась, как в падучей, захлебывалась, давилась слезами и никак не могла остановиться. Раненый с усилием передвинулся к ней поближе, тщетно пытался успокоить.

– He надо, ну, не надо! Нельзя же так-то… Слезами теперь Ивана не воскресить. Себя сохраняй, хоть для дочки. Иван-то всегда о дочке сердцем болел.

– Нету… Нету больше Танюшки! – сквозь рыдания выдавила Мария. – Убил ее поручик.

Партизан оцепенел. Больше он не стал успокаивать Марию. Понял, что никакие утешения не помогут. И даже лучше, если Мария изольет свое страшное горе слезами, хоть немного полегче станет ей.

Успокоилась Мария не скоро. Вернее, не успокоилась, а совершенно ослабла от рыданий и мало-помалу утихла. Тогда раненый стал ей рассказывать о себе. Звали его Петром Самсоновичем Путилиным. Приехал он из революционного Питера зимой восемнадцатого года. Несколько десятков рабочих семей прибыло тогда на Алтай. Организовали в степи сельскохозяйственную коммуну. Только и первого урожая собрать не довелось. Беляки коммуну разгромили, многих коммунаров расстреляли. Ему удалось скрыться. Устроился в селе под Барнаулом, установил связь с городскими большевиками, и нынешней весной товарищи отправили его с партийным поручением к партизанам, чтобы разъяснял линию большевиков, уводил партизан из-под влияния эсеров, анархистов и меньшевиков.

– Так что каратели почти в точку попали: не комиссар, но полномочия мои партийные. С Иваном твоим дело на лад пошло, а теперь беспокоюсь. Поблизости отряд Коськи Кривопятого действует. Слыхала о таком? Пока Иван был жив и его отряд креп, он Коське большого ходу не давал. А теперь Коська, анархист и мародер, попытается развернуться. Надо ему непременно воспрепятствовать, не дать увлечь на свою сторону оставшихся без командира партизан. Ты, Мария, можешь здорово нам помочь.

Деловой разговор и то, что Петр Самсонович полагался на ее помощь, подействовали ободряюще. Впереди возникала какая-то цель, ради которой стоило жить. Но Мария вместо согласия сказала неожиданно:

– По мне хоть Коська, хоть сам сатана командуй. Я теперь в любой отряд пойду, который беляков лупить будет. Мстить стану смертельно!

Бешеная, слепая ярость прозвучала в ее голосе. Петр Самсонович понял: долго она еще будет жить одной ненавистью. И это ее святое право. Все же он подтвердил слова Марии по-своему:

– Да, будем мстить по-революционному! Что заслужили, то и получат. По законам Советской власти.

Мария, не вникая в смысл сказанного, повторила как эхо:

– Заслужили – получат! Заслужили – получат!..

Потом, утихнув, не подавала голоса. Лежала пластом. После полудня вдруг поднялась, подошла к щели и посмотрела на озеро.

Противоположный низкий берег, поросший тальником и кустами смородины, был виден хорошо. А вправо и влево обзор сильно ограничивался. И Мария ничего не заметила, кроме стрижей, носившихся над водной гладью. Зато услышала странные звуки, доносившиеся слева из-под крутояра. Словно кто-то «булгачил» воду, как делают это рыбаки, когда, хотят загнать в невод залегших на илистом дне карасей. Взглянув вниз, она приметила мелкие волны, накатывавшиеся из-под скалы.

«А что, если Ванюха Совриков ищет пулемет?» – мелькнула мысль.

Шепотом она высказала свою догадку Петру Самсоновичу. Придется ей рискнуть, вынырнуть, оглядеться, что там на свете божьем происходит.

– Конечно, риску не миновать. Вся наша жизнь теперь – сплошной риск, – согласился Петр Самсонович.

Всплески прекратились. Постояв еще у щели и не дождавшись их возобновления, Мария вооружилась наганом Путилина и осторожно вынырнула наружу.

Едва ее голова показалась на поверхности, как рядом раздался сдавленный вскрик. Мария увидела Лешку Борщова. Он сидел на камне, держа в руках кисет с махоркой и трубку. За военные годы, поскольку не стало бумаги на цигарки, не только старики, но и молодые научились сосать трубки.

Появление из-под воды Марии с обезображенным лицом, с огромным фиолетовым волдырем вместо глаза так напугало Лешку, что он буквально обмер. Челюсть у него отвисла, глаза округлились, кисет и трубка вывалились из рук.

Мария тоже растерялась. Она никак не ожидала увидеть Лешку.

Если бы парень кинулся бежать или попытался хотя бы встать с камня, она, не раздумывая, пристрелила бы его. Но Лешкин испуг, сковавший его по рукам и ногам, был так неподделен, что Мария сердцем почуяла: младший Борщов появился здесь вовсе не затем, чтобы выследить и поймать ее. И она не бросилась на Лешку, а неожиданно для самой себя спросила:

– Ты?.. Ты зачем здесь?

– А-а… А ты живая? – вместо ответа не своим голосом спросил Лешка.

– Я-то жива, а вот ты можешь запросто покойником стать, – отрезала Мария.

– П-почему?

– А потому, что выследил меня.

– Я… я… не выслеживал! Я думал, ты утопла…

– Если бы утопла, так только потому, что твой братец подстрелил.

– Ну да, ну да! – поспешно согласился Лешка. – Я вчерась поцапался с ним, видишь: двух зубов нет. – Он ощерился. – Выбил братуха родной, руки бы у него отсохли, у гада. – Лешка сник, добавил тихо: – А нынче вот пришел тело твое поискать.

Это «поцапался» и неожиданное «тело поискать» заставили Марию внимательно поглядеть на Лешку. Под ногами у него увидела моток бечевы, к концу которой был привязан металлический поскребок. Такими поскребками, похожими на растопыренную полусогнутую пятерню, в здешних местах обыкновенно вылавливали тела утопленников. Забрасывали поскребок в водоем и волочили за бечеву к берегу.

– А к чему тебе понадобилось мое тело искать? – поинтересовалась Мария уже помягче.

– Так как же… Грешно, если тебя рыбы обгложут.

– А не грешно малых детей убивать? Не грешно людям руки выламывать, глаза выкалывать? – взорвалась Мария.

Лешка был ни при чем. Все в Сарбинке знали, что младший сын Матвея выпрягся из отцовской упряжки. А после того, как Семка заделался в волости начальником колчаковской милиции и стал злодействовать вместе с карателями, Лешка и вовсе порвал с домом. Объявил, что не желает жить под одной крышей со зверьем, перебрался на пасеку, жил там отшельником. Мария сознавала, что зря напустилась на парня, но не могла сдержаться – все же он был родным братом Семки.

Лешка виновато опустил голову, пробормотал мрачно:

– Зверство то непростимое…

В голосе парня было столько искренности, что Мария решилась на отчаянный шаг.

– Чем о покойниках заботиться, позаботился бы лучше о живой. Помог бы мне своих оповестить.

– Кого? – поднял голову Лешка.

– Мне надо оповестить… – С языка чуть не сорвалось «партизан». Но Мария вовремя сообразила, что лишнее знать Лешке ни к чему. И сказала, что просит побывать на заимке у смолокура. Пусть он приедет сюда, заберет ее к себе. Потаповна выпользует ее травами-настоями. Но если он предаст, то пусть знает: живьем она все равно не дастся, а ему придется до самой смерти мучиться совестью.

Лешка призадумался. Потом сказал:

– Я порешил ни белых, ни красных не касаться, жить с пчелами, раз люди грызутся между собой, как бешеные собаки. Однако Семка тебе великое зло сотворил, так я хоть немного заглажу.

– Значит, не продашь?

– Вот тебе крест! Хоть я и не шибко верующий теперь, потому что и попы и наставники староверов на кровопийство людей толкают, как и красные комиссары…

– Комиссаров не трожь.

Лешка спохватился, произнес виновато:

– Прости меня, олуха… Я все сделаю, как надо…

До таежной заимки смолокура Лешке не удалось добраться. По дороге его перехватили партизанские разведчики.

Когда Лешка сказал, что пробирается к смолокуру, чтобы тот забрал Марию на лечение к Потаповне, партизаны расценили это как брехню. Да и кто мог поверить, что родной брат Красавчика станет выполнять такое поручение. И Мария… Да с чего бы она сама послала борщовского отпрыска…

На счастье Лешки, во время допроса подъехал Ванюха Совриков. Услышав клятвенные уверения младшего Борщова, он унял разгневанных разведчиков.

– Погоди, ребя! Он вроде не врет. Пещера потайная на самом деле есть. Я сам ее искал, только не нашел. А Мария знала, где она. И когда от карателей сбежала, то там и могла укрыться. Может, она не утонула, как каратели слух пустили?

– Так что ты предлагаешь? Поверить ему?

– Не поверить, а проверить. Пусть укажет, где вынырнула Мария.

– А как нас в засаду приведет?

– Будем начеку. Заметим подвох – голову ему мигом сбреем, а сами ускачем.

– Чего ж, тогда надо проверить…

Лешке скрутили руки, привезли к крутояру. Он спустился под берег, стал звать Марию.

Возвращение его было слишком быстрым, Мария заподозрила неладное, долго не откликалась. Только заслышав сердитый окрик Ванюхи Соврикова: «Ну, долго ты, борщонок, будешь ныть?» – она узнала голос его, кинулась к выходу, вынырнула на поверхность.

Ванюха кубарем скатился со скалы, радостно облапил ее, мокрую с ног до головы.

– Жива! Жива! Жива! – твердил он без конца.

Партизаны один за другим тоже сошли вниз. Вынесли из пещеры Петра Самсоновича, отыскали затопленный под сушиной пулемет. И хотя лент к нему не было, их еще предстояло где-то отбить у беляков, трофей показался партизанам таким бесценным, что от радости на время забыли, какая страшная трагедия разыгралась после того, как был захвачен Иваном этот пулемет.

Мария развязала руки Лешке. Он вылез наверх, помахал рукой на прощание, улыбнулся как-то совсем по-детски. Такой ребячьей улыбка показалась, наверное, потому, что у него не хватало теперь двух зубов, выбитых братцем.

23

Марию партизаны доставили к Потаповне. Коммунар же, несмотря на ранение, не захотел отстать от партизан, уехал с ними. Он серьезно опасался, как бы в самом деле Коська Кривопятый не прибрал к рукам отряд Ивана.

Опухоль с поврежденного глаза Марии Потаповна согнала примочками уже на третий день. Осмотрела его.

– Чудо, касатка! Зрачок испорчен самую малость. Вилка-то, знать, скользнула по глазу и в кость уперлась. Не горюй, сохраню тебе глаз, даже видеть им будешь.

Рассосался под глазом синяк, исчезла боль. Пора бы и к партизанам уходить. Но от нервного напряжения или от простуды (все же в пещере на камне не тепло было лежать в мокрой одежде) у Марии все тело покрылось зудящими лишаями. Поневоле пришлось задержаться у Потаповны.

– Ничего, и с этой хворью справимся, – пообещала старуха.

Она утром и вечером стала делать Марии ванны. Поставили в куть большую кадку из-под солонины, нагревали в русской печи воду, запаривали в кадке корни смородины и шиповника, луковую шелуху, листья мать-мачехи и еще чего-то. Мария сидела по горло в густом настое и вылазила вся красная, распаренная.

Потаповне было под семьдесят. Но старуха сохранила удивительную силу и выносливость. Она, не сгибаясь, носила на коромысле ведра с водой от ручья, легко вытаскивала из печи пудовые чугуны, хотя ростом похвастаться не могла и выглядела отнюдь не богатыршей: сморщенная, высохшая до черноты. А проворство, поди ж ты, как у молодой!

К Марии тоже стала возвращаться сила. В избе она помогала Потаповне во всем. Однако за двери старуха ее не выпускала. Заимка стояла в лесу, и не часто здесь появлялись посторонние люди, но Потаповна все равно остерегалась: не ровен час, заметит Марию недобрый глаз.

А спала Мария в печке. Печь у смолокура была необыкновенная. Зимой на заимке в добрые времена останавливались артели мужиков, приезжавших валить лес. И Потаповна на всю артель пекла хлеб, варила в чугунах и глиняных горшках щи и кашу. Поэтому печь сложили громадную. И служила она не только для приготовления пищи. По субботам, когда лесорубы уезжали домой, Исаич и Потаповна мылись в печке, как в бане. Они переселились из Вологодчины, а там заведено было мыться в хорошо прогретой русской печке.

Мария залазила в широкое чело, подстилала под себя дерюжку, а на шесток под голову клала подушку. Старуха уверяла, что спать в печке Марии необходимо для здоровья.

– Ночью-то в сухом тепле кожа открывается, всякая хворь с потом выходит, – говорила она.

Нежданно-негаданно печь спасла Марию.

Как-то ранним утром – Мария еще не успела вылезти из печки – к заимке подъехали двое беляков. Был бы в ограде пес, он бы еще издали облаял чужих. Но собака накануне увязалась за хозяином, когда тот отправился в очередную поездку с бочкой дегтя. Ладно Потаповна заметила непрошеных гостей из сараюшки, куда вышла за дровами, собираясь печь блины. Она успела вернуться в избу. Но каратели были уже так близко, что для Марии не оставалось ничего другого, как затаиться в печке. Для маскировки Потаповна сунула туда два чугуна и уложила клетку дров.

Когда беляки вошли в избу, старуха щепала лучину, делая вид, что готовится затопить печь.

– Здорово, Потаповна! – заискивающим тоном сказал белобрысый прыщеватый малый, внук старовера Куприянова.

Каратели взяли его в свой отряд недавно, он еще не привык властно покрикивать на мужиков и баб. Кроме того, он привел к Потаповне своего унтера, чтобы она избавила его от срамной болезни, и заноситься при таких обстоятельствах никак не годилось.

– Здорово, ежели не шутишь, – отозвалась старуха.

Тучный унтер молча снял фуражку. Гнуть спину перед лекаркой он не собирался. Хотя и ждал от нее исцеления, но сразу решил показать власть. Пусть знает старая хрычовка, что она в его руках, а он шутить не привык.

– Давай, растапливай печь поживее! – сказал он, заметив на лавке возле печи горшок с тестом. – Страсть как уважаю блинчики с пылу с жару.

Потаповна сунула лучину в чело, принялась высекать кресалом огонь. Искры сыпались, но фитиль из тряпок, заткнутых в пустой патрон, никак не загорался.

– А эта бочка с какой бурдой? – унтер погрузил пальцы в настой.

– Для лечения, знамо. От всяких поганых хвороб годится. От мужичьей беды в первую голову. Теперь солдатня частенько требует, вот и заготовила впрок, – пояснила догадливая старуха.

– Гм-м, гм-м… – кашлянул унтер. – Ты, кажись, старуха – жох. Такое лекарствие и мне потребно.

– Бери тогда ковш да пей сколько влезет, – махнула рукой Потаповна. – Чем больше осилишь, тем лучше. Всю погань выгонит!

Она протянула унтеру берестяной ковшик. Унтер растерянно посмотрел на этот объемистый черпак, на громадную кадку с настоем, словно ему предстояло опорожнить ее всю. Знаменитой знахарке приходилось, однако, верить. Он зачерпнул настоя. Осторожно отпил глоток, пробуя на вкус и опасаясь, как бы не случился подвох.

Настой, видимо, показался ему не столь уж дурным. Он отпил около стакана. Посидел, пощупал живот. Страшного вроде ничего не происходило – ни бурчания, ни рези. Тогда, покосившись на белобрысого Куприянова – дескать, что поделаешь, надо! – опрокинул весь черпак.

В другое время Потаповна и Мария покатились бы со смеху. Но теперь было не до того.

После ковшика бурды унтер отдышался и, посмотрев на старуху, уставшую бить кресалом по кремню, гаркнул:

– Ну, хватит тебе этим орудием стрелять. Так сроду блинов не дождаться. – Он вытащил из кармана коробок спичек, зажег лучину, подсунул под дрова. Огонь язычками побежал по поленьям.

– Вот теперь разгорится, будь здоров! – объявил горделиво.

Усевшись к столу, он зачерпнул еще ковшик. Сказал:

– А ведь и впрямь вроде пользительно.

Потаповну охватил ужас. Потушить огонь в печке было уже нельзя. Каким бы дураком унтер ни был, все равно догадался бы, что она умышленно не хочет топить печь.

Что делать? Потаповна всегда лечила людей, помогала им в страданиях. А тут решилась на страшное… Хотя перед ней каратель, изверг, а все же человек. Сотворив мысленно молитву, она взяла в руки чугунок, как бы собираясь переставить его на другое место. О Куприянове пока не думала – он торчал у двери, собирался, видно, выйти на улицу.

Мария задыхалась. Огонь еще не донимал, но едкий дым, как всегда бывает при растопке, заполнил всю печь, выедал глаза.

В тот момент, когда Потаповна подняла чугун, Мария одним рывком выпихнула из печки горящие дрова. Огненные поленья с грохотом раскатились по всей кути, запрыгали под ногами унтера. Он ошалело привстал, не понимая, что случилось, отчего дрова сами собой вылетели из печки. А Куприянов застыл у двери с выпученными глазами.

Вслед за пылающими дровами из печи выскочила голая баба. И тело этой бабы было таким красным, будто накалилось на огне, как накаляется в кузнечном горне железо, до малинового цвета. Куприянов остолбенел от ужаса.

Унтер опомниться уже не успел. Потаповна трахнула его чугунком по башке. Удар оглушил унтера. Но тот не рухнул, а только пошатнулся и, наверное, через секунду – другую очухался бы.

Однако Мария схватила с лавки сечку, которой вчера крошила в корытце коренья для запарки, яростным ударом разнесла череп карателя.

Куприянов принялся открещиваться, как от чертовщины. Лишь когда Мария метнулась к нему с сечкой, он, узнав «колдунью», бросился из избы вон, забыл о винтовке и лошади своей, привязанной к пряслу, по-заячьи стреканул в лес.

Поленья залили настоем из кадки. Запах гари в избе смешался с пряным ароматом трав и хвои. Распахнув двери и окна, женщины суматошно сновали по избе, не зная, что делать.

Оставаться здесь было опасно. Белобрысый Куприянов мог вскорости привести беляков. Неизвестно, где находился карательный отряд, скорей всего где-то недалеко, раз унтер рискнул заявиться на заимку с одним сопровождающим.

Одевшись, Мария с Потаповной поспешно выволокли труп карателя из зимовья, спихнули в болото.

– Чтоб не смердило в избе, ежели доведется вернуться, – сказала Потаповна, крестясь. – Прости, господи, меня, грешную.

Потом собрали самое необходимое из пожитков и еды, приторочили мешки к седлам, взяли винтовки карателей и тронулись глухой тропой в лес.

Когда женщины появились в партизанском лагере, мужики встретили их с ликованием, с шутками:

– Вот это партизанские жинки! Если все наши бабы явятся с такой добычей, у беляков ни винтовок, ни коней не останется.

Потаповну определили ухаживать за ранеными, а Марию в боевую разведку. Сама напросилась. Предлагали ей тоже остаться при раненых. Да разве могла Мария после всего, что с ней произошло, не взяться за оружие, не искать встречи с мучителями.