Текст книги "Повести. Первая навигация. Следы ветра"

Автор книги: Николай Омельченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Поиск

Иришка выбрала свободное время и зашла в Управление пароходством, чтобы порасспросить об отце. Может, уже вернулись люди, которые знали его?

Здание показалось ей гулким и необжитым, большинство дверей заперто, по-видимому, не все еще отделы работали. Девочка поднялась на второй этаж, откуда доносился негромкий, приглушенный шум голосов. Остановилась у приоткрытой двери, из которой вытекал сизый папиросный дым, несмело заглянула. У длинного стола сидело человек двадцать – слушали стоявшего за фанерной трибуной мужчину.

– Первейшая наша задача, – говорил он, – возродить флот. На сегодняшний день мы уже подняли со дна затона два судна – пароходы «Крупская» и «Полина Осипенко». Возвращаются в Киев некоторые члены плавсовета и рабочие судоремонтного завода. Но их мало, да и те, кто приходит, в основном – инвалиды. Значит, на работу по возможности следует принимать и более крепких подростков, и тех, кто по каким-либо причинам получил отсрочку от призыва в армию. Таким в дальнейшем предоставляется бронь. Это свидетельствует о том, какое большое значение партия и правительство придают возрождению Днепровского флота…

И впервые Иришка пожалела о том, что она не мальчишка, а то бы попросила, чтобы и ее приняли на флот.

Рядом послышались шаги. Девочка обернулась. Перед ней стоял мужчина в ушанке с крабом речника, в длинном черном пальто. Лицо у мужчины красное, со следами сильных ожогов.

– Тебе что, девочка, ищешь кого-нибудь? – тихо спросил он.

– Нет, я… – Иришка замялась. Идя сюда, она решила всех подряд спрашивать об отце. Но мысль о том, что хорошо бы поступить на флот или хотя бы просто в Управление на какую угодно работу, заставила ее спросить:

– А тут можно устроиться на работу?

Мужчина слегка дотронулся до ее плеча большой сухощавой рукой, со вздохом поглядел на девочку.

– Рано еще тебе работать, – ответил. – В твои годы учиться бы надо. Мы уж как-нибудь за тебя отработаем…

Иришка сбежала вниз по лестнице. Стало очень обидно. Сдерживая слезы, шла к Днепру. Набережная была пустынна. Лишь иногда проезжали машины с солдатами, груженные лесом, большими контейнерами.

Решила пойти в грузовой порт, что у судоремонтного завода. Ведь выступавший в Управлении говорил о том, что возвращаются речники с фронта. Не может же такого быть, чтобы хоть кто-нибудь из них ничего не знал об ее отце.

По дороге Иришка встретила мужчину в форме речника, с палкой в руках. Он неторопливо шел по набережной, припадая на поскрипывающий протез. Немного не дойдя до Иришки, остановился, загляделся на Днепр, по которому шел небольшой катер. Иришка остановилась рядом. Мужчина обернулся, задумчиво посмотрел на нее. Лицо у него было усталое и доброе. И девочка смело спросила:

– Скажите, пожалуйста, вы не знали механика Василия Алексеевича Стрельченко?

– Стрельченко? – стал припоминать мужчина. Потом пристально поглядел на Иришку. – А ты дочь его?

– Дочь… – чувствуя, как перехватило дыхание, едва слышно произнесла Иришка.

– Да как будто приходилось встречаться. Перед войной еще… Высокий, глаза такие запоминающиеся. – голубовато-серые, веселые. А сам смуглый, темноволосый. Красавец!

– Да, да, он! – воскликнула Иришка.

– Хороший был парень. Всего лишь раза два с ним встречались, а вот запомнился. Кажется, только перед войной и прибыл к нам в Киев, так?

– Так, так, – кивала Иришка, – Он вскоре в военную флотилию перешел. Корабль такой… монитор назывался. Пушка и пулеметы на нем…

– А вот этого я уже не знаю, не помню, – покачал головой мужчина и осторожно спросил: – Он что же, пишет?

– Нет, – упавшим голосом сказала Иришка. – Я писала, ответили – без вести пропал…

– Без вести… – повторил мужчина. – Многих война разметала. Но ты жди. – Он вдруг улыбнулся ободряюще. – Жди… Без вести, так, наверное, жив. Походи, у речников поспрашивай. Такого должны помнить. Вот я же вспомнил. А кто воевал с ним, наверняка знает. На заводе или в порту была?

– Нет еще…

– Ну, иди.

Мужчина протянул ей руку, крепко пожал, как взрослой.

– Иди, желаю тебе всего хорошего. И чтоб обязательно отец отыскался. От всего сердца желаю…

Сказав это, мужчина отвернулся и снова стал смотреть на Днепр.

По брусчатке набережной, обгоняя Иришку, мчались машины, гулко ухая кузовами на выбоинах, пыля первой весенней пылью. Тихо плескались о черные берега волны. Прохожие здесь попадались редко, гулять было некогда, да и не так много людей было в Киеве, как до войны. Большинство из них воевали, гнали немцев все дальше и дальше на запад. А те, кто вернулся в родной город и кто оставался в нем во время оккупации, день и ночь отстраивали дома, восстанавливали разрушенные заводы.

На одинокой иве, приткнувшейся у самой воды, покачиваясь на ветках, посвистывала, пощелкивала стая скворцов. За годы войны Иришка увидела их впервые. Были ли они при немцах? Наверное, были, но девочка просто не замечала их, не присматривалась ни к каким птицам. И вспомнилось ей, как они с отцом, еще в Херсоне, сделали двухэтажный скворечник. «Не будут в таком жить две семьи», – сказал сосед по квартире. «Будут», – уверенно ответил отец. И действительно, в скворечнике поселилось две семьи. Уж наверное, им было приятно жить в домике, построенном таким прекрасным человеком, как Иришкин отец. Семьи были шумные, хлопотливые. Один скворец, помнится, свистел, как мальчишка, Иришка даже иногда оборачивалась на его свист, думая, что ее зовет кто-то из задиристых одноклассников. А другой умудрялся кричать кошкой. И, вспомнив об этом, Иришка улыбнулась.

«Нет, не может такого быть, чтобы не встретился человек, который знает об отце, – думала она. – Просто надо чаще заходить в пароходство, в порт, и обязательно такой человек повстречается».

Василь

– Ну как, есть еще порох в пороховницах? – весело спрашивает Любин.

– Есть! – отвечает Саша.

– Порядок, – бодрясь, улыбается Василь.

Ручным пожарным насосом они откачали воду из трюма. Работа хотя и однообразная, но поначалу казалась вовсе не трудной. Качай себе да качай. Нажимай на рычаг – поднимай, вниз – вверх, вниз – вверх.

Поскрипывает, всхлипывая, насос, из брезентового шланга льется за борт густая с илом и песком вода.

Любин весь забрызган грязью, даже на носу – серые точки засохшего ила. Лицо усталое, глаза покраснели, видно, спит мало.

Саша знал, что, когда члены экипажа после работы уходят домой, Любин и капитан спешат в пароходство: то добывают запчасти и краски, то заседают по каким-то важным делам.

Любин становится на колени, заглядывает в трюм и говорит:

– Немного уже осталось, а там и насос не возьмет, будем ведрами черпать.

Подходит боцман.

– Как у тебя, Валерий, с ведрами? – спрашивает Любин.

– Дюжину раздобыл, да еще дюжину ребята из дому приволокли, – отвечает Божко.

– Значит, порядок, – довольно кивает Любин. – Давай сменим ребят.

Саша и Василь уступают место за насосом, разводят руки в стороны, разминаясь, затем идут в носовую часть парохода, садятся на шершавую, пятнистую от остатков старой краски скамейку. Ладони у Саши горят, а пальцы словно деревянные, и в кулак их не сожмешь как следует – больно. Спину и плечи поламывает от перегрузки, непривычки. Но сегодня уже легче. А после первого дня работы с насосом и уснуть не мог. Едва смеживал веки, в ушах звучали скрип насоса и тяжелый плеск воды.

А перед глазами то появлялась, то исчезала темная поверхность затона, будто и лежа в постели Саша все поднимал и опускал рычаг насоса, откачивая из кают и трюма воду.

Здесь, с подветренной стороны, на скамейке даже слегка припекло солнцем, и ребята сняли бушлаты и мичманки, устало вытерли рукавами взмокревшие лбы.

И тут же услышали рядом повелительный голос капитана:

– Надеть бушлаты!

Саша и Василь поднялись, стали торопливо одеваться. Потом выжидающе посмотрели на капитана, ожидая следующего приказания.

Но его не последовало. Уже совсем не строго капитан сказал:

– Простудиться захотели? Весной и солнце и ветер обманчивы.

Подошел механик Чубарь.

Фуфайка на нем и руки были черны от масла, брюки в пятнах ржавчины.

– Кольца не годятся, Федор Михайлович, – сказал с досадой Чубарь, поправляя на глазу повязку, – надо бы в какую-нибудь часть к военным махнуть, у них найдутся, ребята выручат.

– Вечером буду у коменданта, поговорю, – кивнул капитан.

– Что, уморились? – спросил Чубарь у хлопцев.

– Нет, – ответили те в один голос.

Капитан Келих и Чубарь переглянулись, понимающе улыбаясь.

– Отдыхайте, – сказал капитан.

Но сидеть просто так, ничего не делая, когда все вокруг работали не покладая рук, было очень неловко. Ребята поднялись, прошлись вдоль кормы. Вспыхивали, слепя глаза, звездочки электросварки, тюкали топоры, сверху у рубки слышался перезвон молотков – там клепали из ржавых листов железа новую трубу. Пахло карбидом, свежим тесом, керосином, а из трюмов несло болотным запахом древесной гнили и застоявшейся воды.

– Может, сменить? – спросил Саша, когда они подошли к Любину и Божко.

– Нет, ребята, кажется, все, – ответил Любин, наклоняясь над люком трюма. – Теперь насос уже не возьмет, тащи, Валерий, свои ведра.

– Айда, ребята, поможете, – кивнул боцман Саше и Василю.

Но в это время от берега донесся глуховатый звон. Это кок Тоня била в ржавый рельс, звала на обед.

Ведра пошли в ход после полудня. Вначале работали только боцман Валерий, Саша и Василь. Черпали совковой лопатой в каюте всхлипывающий от воды ил. Все это выносили на палубу и выбрасывали за борт. Ведра пыли тяжелые, как двухпудовые гири.

Вскоре появился Любин, заглянул в каюты и, увидев, что грязь оттуда убывает очень медленно, сказал:

– Стой, ребята! Сил вы много тратите, а толку никакого. Так и до следующей навигации не управимся. Надо что-то придумать.

И он куда-то убежал.

– Перекур! – объявил боцман.

Боцман, Саша и Василь уселись на теплой, нагретой солнцем палубе. Боцман Валерий, даже отдыхая, не мог оставаться без дела, уж такая, видно, была натура у этого человека. Вынув из кармана перочинный нож и палочку, он принялся что-то выстругивать. Василь, щурясь, некоторое время смотрел, как Валерий строгал ее, затем сказал:

– И у меня точь-в-точь такой же есть.

– Ножик?

– Ага. Солдат подарил.

– Выцыганил? – насмешливо спросил Валерий.

– Не-ет, сам подарил!

– За какие же это заслуги? – поинтересовался боцман.

– За юмор, – с такой серьезностью сказал Василь, что все рассмеялись.

– Юмор и ты – что северный и южный полюсы, – сказал Божко.

– Я тоже так думал, – ответил Василь, – но вот солдат решил, что все это было юмором.

– Что «все»?

– Это когда фашисты драпали… Кругом стрельба, сами знаете, мины рвутся, пули свистят. Наши старики и соседи с детворой – в погреб, а я в кустах засел, уж очень хотелось поглядеть, как идет бой. Вижу – немец к нам шасть через плетень, бежит по саду, отстреливается, а от кого, не вижу. И вдруг почти тут же за ним – наш солдат. Перемахнул через плетень, прижался к дереву и высматривает, куда немец скрылся. А у нас в саду печка стояла, на ней кастрюля с кипятком, мать воду грела, стирать собиралась. Немец ползком, ползком и засел за печкой. Только наш солдат было высунулся из-за дерева, фриц и поднял автомат. «Ну, – думаю, – застрелит солдата». И уже хотел было крикнуть, чтоб тот поостерегся, а в это время немец как завизжит, бросил автомат, схватился за шею и упал. Я и не понял сначала, что случилось, думал, пуля в него попала, а потом вижу – пуля попала не в него, а в кастрюлю с водой, а струйка кипятка немцу за шиворот! «Дядя, – подбегаю я к солдату, – он жив, – говорю, – кипятком его!» – «Хенде хох!» – закричал солдат и засмеялся. Фриц поднялся и руки вверх. А когда солдат увидел кастрюлю и струйку из нее, совсем развеселился. Стоит, смотрит на печку и хохочет. «Ну, – говорит, – все на фронте перевидел, а такое впервые. Твоя кастрюля?» – «Наша», – говорю. «Спасибо, развеселил ты меня, давно я так не смеялся!» – «А он ведь, дядя, и убить вас мог, если бы не кастрюля». – «Верно», – сказал солдат. Потом полез в карман и достал ножик. «На, – говорит, – на память про военный юмор!» Я этот ножик и не ношу с собой, боюсь потерять, дома храню. Не верите? – насторожился Василь. – Завтра принесу…

– Верим, – сказал боцман Божко. – На фронте все бывает, а фронт ведь через всех нас проходит – кому же, как не нам, верить.

К ним подошли рабочие и члены команды.

– Становитесь конвейером, к каждой каюте по четыре человека! – командует Любин. – Очистим от грязи трюм и каюты, а потом каждый вернется к своей работе.

И дело пошло веселее. По два человека накладывали в ведра ил, а стоявший рядом рабочий подхватывал ведро и передавал соседу, тот другому, а последний выбрасывал ил за борт. Это было намного быстрее и легче. Но все равно к концу рабочего дня ладони у Саши горели так, словно их обожгла крапива, руки казались слабыми, невесомыми, а поясницу ломило.

Домой Саша и Василь возвращались вместе. Дойдя до скверика на Верхнем Валу, ребята присели на лавочку, обоим вдруг очень захотелось посидеть. Это от усталости, хотя они друг другу ни за что не признались бы в этом.

Василь вынул горбушку хлеба, разломил на части:

– Ешь.

И Саша вспомнил, что бабушка положила ему в карман пару картофельных котлет. Обед кок Тоня готовила сытный, и котлеты не пригодились, а потом за работой Саша и вовсе забыл о них.

– Бери, – протянул он Василю.

Так, сидя на лавочке, они молча ели. Потом Василь даже вытряхнул из кармана крошки и бросил их в рот.

– Не наелся? – спросил Саша.

– Еще бы таких штук десять, – мечтательно сказал Василь. – Мне кажется, что когда в магазинах будет всего вдоволь, я лопну от обжорства. Не помню уже, когда наедался досыта. Вот только эти дни немного… Ел бы еще, да совестно. Не верится, что когда-нибудь будет такое время, что зайдешь в магазин, а в нем и черный, и белый хлеб, и булки разные, и сайки, и бублики, и даже пряники. А что это, Саша, спать после еды хочется, а?

Василь потер руки, зевнул, поежился.

– Уморился ты, – сказал Саша, – от усталости это.

– Кто, я уморился?! – почти угрожающе произнес Василь, и его курносое лицо даже побагровело, словно сказал что-то крайне оскорбительное. – Да я знаешь!.. Я двужильный! Плевал я на усталость! То ли было со мной однажды. Так работал, что тебе и не снилось. На Волге, перед войной. Приехали мы с дядей в один городок. А там арбузов горы лежат. Огромные, астраханские. По пуду весом. Рабочих рук не хватало, чтоб на баржи грузить. Начальство порта с ног сбилось, всех подряд уламывало – помогите. Ну и решили мы с дядей поработать. Там еще таких же, как мы, десятка два подобралось. Стали конвейером. Я укладывал на баржу. Кидают мне – ловлю! Кидают – ловлю! В две смены, шестнадцать часов подряд. И ни одного не уронил. Потом меня еще тренер футбольной команды заметил. Когда закончили, подходит и говорит: «Хочешь вратарем в нашу юношескую команду?» Дядя не пустил.

– Это я знаю, – сказал, сдерживая улыбку, Саша.

– Откуда знаешь? – насторожился Василь.

– Из кино.

– Какого кино?

– «Вратарь» смотрел? Точно такое было.

Василь хмыкнул и сказал:

– А в кино всякие случаи откуда берут? Из жизни. Вот, может, с меня и взяли…

И потом, чувствуя, что не убедил товарища, что тот не верит, проговорил азартно:

– Жаль, что нет мяча, ты бы увидел, как я стою на воротах. А может, этим попробовать…

Он резко поднялся, снял ремень, скрутил его в клубок. Получилось нечто похожее на мяч.

– На и бросай мне.

– Куда?

– А вот сюда.

Василь стал между двух каштанов у поломанной оградки сквера, пригнулся, растопырил руки.

– Давай!

Саша с силой бросил ремень вниз, к стволу каштана, Василь ловко метнулся в сторону, поймал, вновь кинул Саше. Тот повторил бросок. И снова Василь поймал. Потом еще раз и еще. Оба, казалось, забыли уже об усталости, увлекшись этой необычной игрой, хохотали, толкались, ремень перелетал из рук в руки, как настоящий мяч.

Редкие прохожие приостанавливались, покачивали головами, некоторые улыбались, другие ворчали, а один пожилой, усталый на вид, в замасленной телогрейке, даже прикрикнул:

– Что затеяли, бездельники! Силу некуда девать. Работать идти надо!

Это охладило ребят. Тяжело дыша, Василь ответил:

– А мы работаем, дядя. И отдохнуть уж культурно нельзя.

– Работаете… – презрительно проворчал мужчина. – Знаем, какие работники из таких!

– Ну что, – спросил Василь у Саши, когда мужчина ушел, – гожусь я вратарем?

– Можешь, – ответил Саша. – Вообще-то ворота узкие, а если пошире, то прыжка у тебя не хватит…

– Прыжка? – снова возмутился Василь. – А ну давай, кто дальше! Вот отсюда разбегаться, а толчок о бровку тротуара.

– Вратари прыгают без разбега, с места.

– Ну, давай с места!

Василь провел носком сапога черту по пыльному тротуару.

– Я первый.

– Идет.

Присев и несколько раз спружинив на ногах, Василь оттолкнулся и прыгнул. Оглянулся, измерил глазами расстояние.

– Теперь ты.

Саша тоже, став у черты, качнулся несколько раз и, словно опираясь о воздух разведенными в стороны руками, прыгнул, пролетев мимо Василя.

– Хорошо, – несколько удрученно произнес Василь, – теперь еще раз я.

На этот раз у него вышло еще хуже.

А Саша второй раз прыгнул дальше, чем при первой попытке.

– У тебя сапоги легче, – вздохнул Василь, – давай разуемся.

Но Саша видел, что разуваться тому не очень хотелось. И поэтому сказал:

– Ладно уж, не надо. Я ведь тренировался. Правда не с арбузами и не ремнем, а с настоящим мячом. И в воротах настоящих стоял. До войны в Харькове за Дворец пионеров играл.

– В форме и настоящих бутсах?

– Не босиком же…

Василь посмотрел на товарища с завистью, видимо поверил. Но все же ему очень не хотелось, чтобы тот считал его хоть в чем-то ниже себя, и поэтому, подумав немного, вдруг спросил:

– А ты встречался когда-нибудь с девчонкой?

– Какой девчонкой?

– Ну, с настоящей.

– А ты уж так и встречался, до войны, что ли? – язвительно спросил Саша.

– Ну, об этом настоящие парни не распространяются, – многозначительно ответил Василь. – А познакомиться мне с любой – запросто. Вот пойдем на танцы или в кино – увидишь.

Саша неопределенно усмехнулся.

– Не веришь? – насторожился Василь и быстро оглядел скверик. На дальней скамейке увидел девушку.

– Вот подойдем сейчас, увидишь.

Саша тоже посмотрел на девушку. И чем ближе они подходили к ней, тем все больше ему казалось, что он уже где-то видел ее. А потом, за несколько метров до скамейки, Саша вдруг остановился. Это была та самая девушка, которую он встретил на Житнем рынке.

– Ты что? – спросил Василь. – Пошли, пошли сдрейфил?

– Да нет, – чувствуя внезапно охватившее его не то волнение, не то действительно страх, произнес Саша.

– Не надо…

– Почему?

– Мне пора, мне надо еще в аптеку, бабушка просила…

– А-а-а, тогда пока, до завтра, – быстро согласился, облегченно вздохнув, Василь. Пожал Саше руку и торопливо зашагал по скверу.

Весенний снег

Саша оглянулся. Он почему-то боялся, что Василь все же подойдет к девушке. Но тот свернул на брусчатку и скрылся в переулке. А Саша остановился, постоял некоторое время в нерешительности и не спеша пошел обратно.

«А может, это и не она, – думал Саша, – а если она? Тогда только быстро пройду мимо. Не узнает. Не может же она помнить всех, с кем разговаривала. А если все-таки узнает, – вновь подумал он, – узнает и догадается что я нарочно, увидев ее, решил пройти мимо». От этой мысли Саша даже покраснел. Но тут же постарался успокоить себя: чего это она должна подумать такое. Надо просто и спокойно, как и все люди, идти себе, и она даже не обратит внимания.

Вдруг пошел снег. Так часто бывает весной. То греет теплое солнце и даже парит, как в душный летний день, то дохнет ледяным ветром, а то, вот как сейчас, ни с того ни с сего надвинулась туча и густо посыпали крупные снежинки. Обрадовали потому, что в густой пелене снега можно было пройти незамеченным, а испугало его то, что девушка могла уйти домой. Когда Саша быстро и уверенно зашагал по аллее, ему ещё не переставало казаться, что она вот-вот поднимется и уйдет. Но девушка не уходила.

Снег мгновенно выбелил все вокруг – и тротуары, и крыши домов, и деревья, и скамейку, на которой сидела девушка. Но снежинки лишь чуть-чуть припушили ее платок и плечи. Когда Саша подошел ближе, он даже различил на ярком платке крупные бело-розовые цветы и заметил, что резиновые на пряжках боты, какие обычно носили школьницы до войны, потеряли от времени блеск и были в нескольких местах заклеены.

Он уже прошел мимо, когда девушка быстро поднялась, догнала его и остановила негромкими робкими словами:

– Извините, пожалуйста…

«Узнала», – подумал Саша, почувствовав, как тревожно и радостно ему стало.

– Извините, – повторила она, вглядевшись в Сашу и как-то неожиданно вся сникнув. И Саша понял – она узнала его. Но узнала, когда подошла сама. И то, что она все же запомнила его, одного из многих, которых ей приходилось встречать, снова обрадовало паренька и вновь заставило тревожно сжаться сердце. Но ответил он ей грубовато:

– Что тебе?

– А, – махнула она рукой, – ничего… Я тебя уже спрашивала.

Девушка произнесла это так, словно они уже давно знали друг друга и ей уже надоело его спрашивать.

– О чем спрашивала? – удивился Саша.

– Не помнишь? – почти с упреком произнесла девушка.

И он, вспомнив, ответил улыбнувшись:

– Помню. Василий Алексеевич Стрельченко…

– Запомнил? – удивилась девушка и некоторое время непонимающе, даже несколько подозрительно смотрела на него. Потом тоже улыбнулась и повторила уже обрадованно: – Запомнил-таки…

– Да, – кивнул Саша. Он понимал, что следует еще что-то сказать, а то девушка возьмет сейчас и уйдет. И ему захотелось сказать ей что-нибудь успокаивающее, ободряющее, но ничего такого, как назло, не приходило в голову.

Они вышли из сквера на Константиновскую. Снег уже перестал падать, снова светило солнце, но оно было красноватым, вечерним и не очень теплым. Снег лежал, не тая. Только на выбившихся из-под платка темных волосах Иришки он растаял и серебрился крупными каплями.

Она повернулась к Саше и несколько повеселевшим голосом спросила:

– Ты на каком плаваешь?

– На «Полине Осипенко».

– Полина Осипенко, Мария Раскова, Валентина Гризодубова, – повторила задумчиво Иришка. – Какие замечательные имена! Я когда-то мечтала быть похожей на одну из них. А теперь…

– Что теперь?

– Да так, – грустно усмехнулась она, – Тебя как зовут?

– Саша.

– А меня Ирина, Ира. Папа меня называл Иришкой. Так сейчас все и зовут. А ты кем плаваешь на пароходе?

– Пока кочегаром. Потом поступлю учиться на механика.

– Как мой папа. А твой отец на фронте?

– В госпитале он, на Урале. Ранен. А мама на фронте.

– Счастливый ты. А у меня мамы давно нет. Папа, наверное, еще есть. Я верю. Ведь пропал без вести – это еще не убит, верно?

– Конечно, конечно, – торопливо заверил ее Саша. И говоря так, он и сам в это верил. Ему очень хотелось, чтобы Иришкин отец, Василий Алексеевич Стрельченко, был жив.

– Я в военкомате была, в пароходстве, теперь просто хожу и у людей спрашиваю. Кое-кто его помнит, мы ведь только накануне войны в Киев приехали. А вот тех, кто на фронте с ним был, еще не встретила. У вас на пароходе есть такие, что вернулись с фронта?

– Есть.

– Ты спроси у них, пожалуйста.

– Обязательно спрошу и, если узнаю… – Он вдруг замялся. – Как же я тебя найду, если хоть что-нибудь узнаю?

Иришка помолчала. Они пересекли Красную площадь, свернули на улицу Жданова.

– А ты где живешь? – спросила Иришка.

– На улице Октябрьской революции, большой серый: дом, в нем когда-то жили военные. У меня и дедушка был военным…

– Сам живешь?

– Нет, с бабушкой, папиной мамой. А ты?

– У хозяйки. Мы сняли у нее перед войной квартиру. На Константиновской.

– А номер?

Иришка нахмурилась, замкнулась:

– Зачем это тебе? Ни к чему…

– Может, я все же разузнаю что…

– Я сама приду на пристань к «Осипенко». Не прогонишь, тебя не засмеют?

– Кто?

– Ну, кто-нибудь. Скажут, вот еще навязалась…

– Не скажут, – уверенно ответил Саша. – У нас хорошие ребята.

Перейдя трамвайную линию, они свернули на набережную и пошли тропинкой, по обеим сторонам которой уже пробивалась первая вяловатая трава. Сквозь голые деревья кое-где дымчато проглядывала легкая зелень начинающих цвести ив.

– Котики, – остановившись, обрадованно сказала Иришка, глядя на куст ивы, покрытый мохнатыми пепельными почками. – Я раньше сюда никогда не ходила.

Саша вынул перочинный нож и, скользя по глинистому склону, подобрался к кусту и стал срезать гибкие ветки.

Нарезал целый ворох.

– Держи, – неуклюже протянул он букет и увидел, как повеселели каштановые Иришкины глаза. – Поставишь в банку с водой, долго будут стоять, – сказал он.

Иришка кивнула, подавив вздох. Саша, видимо, добрый парень. Она запомнила его сразу же, с первой встречи, запомнила его, одного из тех многих, кого спрашивала об отце. Ей было приятно с ним, хотя еще и часу не прошло, как они вместе. Это, наверное, потому, что он был первым человеком за эти годы, с которым вот только познакомилась, а уже не хотелось расставаться.

Иришка глядела искоса через букет ивовых котиков на Сашу, и ей казалось, что она давным-давно знакома с этим легко шагающим рядом пареньком, несколько неуклюже и нарочито сдержанным, словно он хотел выглядеть взрослым, серьезным. Ей тоже захотелось проявить внимание к нему, заботу, сделать для него что-нибудь приятное. И она спросила:

– Тельняшка не жмет, не мала?

– А почему она должна жать? – насторожился и покраснел Саша.

– Я видела, как тебе мастерили ее, – сочувственно сказала Иришка.

Саша смутился еще больше. А Иришка сразу же поняла, что именно этого и не следовало ей говорить, и тут же, стараясь исправить неловкость, возникшую от сказанного, слегка дотронулась до его руки и произнесла виновато:

– Давай посидим, вот скамеечка.

Скамейка была с подгнившими ножками, ее давно не чинили, и когда они сели, скрипнула, слегка накренилась.

– Мне когда-то котики дарил папа, а больше никто… – сказала Иришка.

– Хочешь, я тебе еще нарежу? – спросил он.

– Нет, нет, не надо, домой не донесу, – увидев, что Саша вновь повеселел, засмеялась Иришка.

Солнце уже спряталось за кручи, лишь часть Днепра, Труханов остров и небо над ним еще золотились от лучей, а здесь, у круч, уже залегла плотная вечерняя тень. С мокрых деревьев падали тяжелые капли. Они падали, шурша и потрескивая в прошлогодней светло-палевой листве, и Иришке казалось, что все время кто-то осторожно ходит в кустах у них за спиной. Сделает шаг и остановится, прислушается, потом снова шаг, и вновь тишина. Несколько раз девушка даже пугливо оглядывалась. Саша тоже слышал звуки падающих с деревьев капель, но ничего подобного ему не казалось. Он смотрел на Иришку. Теперь, в наступивших сумерках, он мог, не смущаясь, чаще смотреть на девушку, подолгу задерживать на ней взгляд.

Саша видел близко лицо Иришки и глаза, и она казалась ему неописуемо красивой.

– А ты смотрела кино «Василиса Прекрасная»? – спросил он.

– Да, как раз перед войной, а потом уже и в кино ни разу не была…

– И когда немцев прогнали, не была?

– Нет, – покачала головой Иришка, закрывая лицо букетом.

– Давай пойдем завтра.

– Завтра? – задумалась она. – Завтра не знаю…

– А когда?

– Как приду в порт – скажу.

Она вдруг заспешила.

– Мне пора.

Саша проводил ее до Красной площади.

– Теперь я сама, иди, – попросила Иришка. Улыбнулась беспокойно и почти побежала по Константиновской.