Текст книги "Гоголь: Творческий путь"

Автор книги: Николай Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Особенно беспощадными и резкими сатирическими чертами наделен Собачкин, еще более мерзкая и растленная фигура, чем грибоедовские Молчалин и Загорецкий, хотя и имеет с ними много общего. «Мерзавец» и «картежник», как его характеризует Миша, Собачкин не только угождает дамам из светского общества, но и переносит из дома в дом самые скандальные и безобразные сплетни. Он легко завоевывает доверие Марьи Александровны, рассказывая ей сплетни о том, что ее приятельница Губомазова сама сечет своих крепостных «девок» и якобы нечаянно высекла своего мужа. Тип этого наглого прихлебателя светских гостиных, злостного сплетника и интригана написан жизненно правдивыми красками. Собачкин охотно оказывает услуги в неблаговидных делах и берется расстроить отношения между Мишей и любимой им девушкой, подбросив фальшивое письмо. «Заняв» в счет будущих услуг у Марьи Александровны две тысячи, Собачкин, оставшись наедине, мечтает на эти деньги купить у каретника Иохима модную коляску и поразить ею всех на очередном гулянии. В монологе Собачкина, заключающем сцену, раскрывается вся его душевная грязь и ничтожество, обнажается мелкое тщеславие, полная аморальность и растленность этого проходимца. Гоголь завершает сцену замечательно найденным штрихом: Собачкин подходит к зеркалу и любуется своей наружностью. «Еще сегодня как-то опустился, – говорит он, – а то ведь иной раз точно даже что-то значительное в лице… Жаль только, что зубы скверные, а то бы совсем был похож на Багратиона. Вот не знаю, как запустить бакенбарды: так ли, чтобы решительно вокруг было бахромкой, как говорят – сукном обшит, или выбрить все гольём, а под губой завести что-нибудь, а?»

Острой сатирой на бюрократические верхи является и сцена «Лакейская» (действие в ней происходит в лакейской главного лица комедии, Ивана Петровича Барсукова, здесь названного Федором Федоровичем). В этой сцене Гоголь показывает, как «господа» своей праздностью и тщеславием развращают и своих слуг. Жизнь лакейской словно в кривом зеркале отражает жизнь господ, причем их суетность и тщеславие в персонажах лакейской выглядят еще смешнее и нелепее, чем «наверху» в гостиной. Точные бытовые краски, едкий юмор Гоголя в изображении нравов лакейской, имеющей даже свою табель о рангах в зависимости от знатности и титулов господ, – все это является злой пародией на дворянско-чиновное общество. Показ жизни «господ» через восприятие ее слугами тем самым дает возможность с особенной сатирической выпуклостью представить ее пустоту, фальшь и внутреннюю безнравственность. Развращенная бездельем лакейская стремится во всем подражать барам и прежде всего в их праздной и пустой жизни: «у хорошего барина лакея не займут работой», – таково убеждение Григория.

Задирая чужого лакея тем, что у его барыни, мол, «веревками хвосты лошадям подвязаны», Григорий обнаруживает своеобразное «аристократическое» презрение к лакеям нечиновных хозяев, усвоив с холуйской готовностью поведение и нравы аристократических обитателей верхних этажей. Разговоры о «бале», который затеян слугами в складчину, особенно остро пародируют эти претензии на «светскость». В беседе дворецкого с соседней горничной Аннушкой, забежавшей поболтать о предстоящем увеселении, это стремление походить на «господ» высмеяно с особенно злой иронией:

«Аннушка. Я боюсь только насчет общества.

Дворецкий. Нет, Анна Гавриловна, у нас будет общество хорошее. Не могу сказать наверно, но слышал, что будет камердинер графа Толстогуба, буфетчик и кучер князя Брюховецкого, горничная какой-то княгини… я думаю, тоже чиновники некоторые будут.

Аннушка. Одно только мне очень не нравится, что будут кучера. От них всегда запах простого табаку или водки, притом же все они такие необразованные, невежи».

Этот диалог кокетливой, избалованной Аннушки, опасающейся «необразованности» кучеров, и уважающего себя дворецкого мастерски раскрывает нравы лакейской, моральную развращенность и нелепую кичливость слуг, которые стремятся во всем подражать своим господам и тем самым комически разоблачают нравы светского общества. «Драматическая сцена» Гоголя своим обличительным смыслом, своим сатирическим сопоставлением слуг и господ оказалась близка Л. Толстому в «Плодах просвещения».

От драматических «сцен» Гоголя нити тянутся не только к комедиям А. Островского и Л. Толстого, но и к маленьким комедиям-водевилям А. Чехова, также глубоко насыщенным социальным содержанием. Чехов в своих одноактных комедиях («Медведь», «Предложение», «Юбилей») усиливает сюжетную заостренность положений, вводит те комические водевильные ситуации, которых нет в «сценах» Гоголя, но самая манера рисовки характеров, сатирическая «злость», естественность и правдивость жизненных красок, умение несколькими репликами раскрыть характер героя – все это, несомненно, восходит к гоголевской драматургии и в первую очередь к его драматическим сценам.

3

Вынужденный из-за опасения цензурного запрета оставить незаконченной комедию «Владимир 3-й степени», Гоголь почти одновременно с нею, в том же 1833 году, начинает работу над новой пьесой – будущей «Женитьбой» (первоначальная редакция называлась «Женихи»). Сюжет этой пьесы представлялся Гоголю более «безобидным» в цензурном отношении, чем сюжет его первой комедии, будучи основан на событиях частной жизни, так что, казалось бы, и «квартальный не мог бы обидеться».

В первоначальном варианте действие «Женитьбы» происходило в деревне, в помещичьем доме. Здесь еще отсутствуют Подколесин и Кочкарев. Невеста Авдотья Гавриловна – небогатая помещица. Хозяйственный Яичница, в первой редакции, справляясь о приданом невесты, интересуется количеством даваемых за нею крепостных «душ». «Ну, расскажи про приданое, – обращается он к свахе, – что именно. Ты мне сказала, что двадцать душ рабочих. А что же баб, сколько всех баб?»

Весной 1835 года Гоголь закончил полную редакцию комедии, которая получила новое заглавие – «Женитьба» и в основном совпадает по своему сюжету с окончательным текстом. В этом виде Гоголь читал комедию 4 мая 1835 года в Москве у Погодина. Напряженная работа над «Ревизором», занявшая конец 1835 года, заставила писателя отложить свое намерение отдать «Женитьбу» в театр для постановки. Сообщая М. Погодину об окончании «Ревизора» 6 декабря 1835 года, он писал о «Женитьбе»: «Той комедии, которую я читал у вас в Москве, давать не намерен на театр». Однако весной 1836 года, под влиянием настойчивых просьб Щепкина, желавшего поставить «Женитьбу» в свой бенефис, Гоголь еще раз переделал комедию. Но окончательно завершил он работу над пьесой лишь в 1841 году для четвертого тома собрания сочинений. Таким образом, начатая еще до написания «Ревизора», «Женитьба» была закончена Гоголем уже после создания первого тома «Мертвых душ».

«Женитьба» во многом близка к драматургическим принципам «Ревизора». Это также общественная комедия, в которой сюжетная ситуация столкновения женихов, стремящихся завоевать руку богатой невесты из купеческой семьи, служит раскрытию современных нравов, поводом для создания широкой социальной картины. Это комедия об «электричестве» «выгодной женитьбы», как характеризовал Гоголь в «Театральном разъезде» стоявшие перед современным драматургом темы. Если в «Ревизоре» раскрыта широкая разоблачительная картина чиновничье-бюрократического общества, движимого «электричеством чина», то в «Женитьбе» представлена внешне более скромная сфера бытовых отношений. Однако никак нельзя ограничить значение «Женитьбы» жанром «бытовой комедии», признанием ее лишь «правдивой картиной из жизни русского «среднего» сословия», как это обычно делалось.[229]229
  Н. Котляревский, Гоголь, СПб. 1904, стр. 260.


[Закрыть] При всем мастерстве Гоголя в изображении быта чиновников, отставных офицеров, купечества, показанных писателем с исключительной жизненной убедительностью, значение комедии этим далеко не ограничивается.

Обобщающее, типизирующее значение персонажей и всего замысла пьесы превращает «Женитьбу» в острую и глубокую социальную сатиру, правдиво раскрывающую пустоту и моральное ничтожество современного общества и вторжение в него новых буржуазных начал. В «Женитьбе» Гоголь показал сдвиги, произошедшие в окружающем мире, в котором все большую роль начинает играть «денежный капитал», выступает новое соотношение социальных сил. Самый брак становится средством купли-продажи, пародией на чувство. Гоголь срывает здесь маску лицемерия и ханжества, прикрывающую брак и семейные отношения в буржуазно-дворянском обществе, и показывает их во всей неприглядности, во всем цинизме и обнаженности эгоистических интересов.

Главные действующие лица комедии, Подколесин и Кочкарев, наиболее полно выражают моральную и духовную деградацию дворянского общества. При всем их внешнем различии они оба – порождение бессмысленности, пустоты, паразитического существования господствующих верхов. Подколесин в своей бездеятельности, нерешительности, робости – типический представитель той паразитической психологии, которая позже была осознана и разоблачена в понятии «обломовщина». В Подколесине выделены типические черты паразитического класса. Его боязнь какого-либо активного поступка порождена праздностью, бездельем, сознанием своего привилегированного положения, определяемого не личными заслугами, а принадлежностью к дворянскому сословию. При всей своей лености и бездеятельности Подколесин не лишен честолюбия: он твердо уверен в важности своего чина «надворного советника», с презрением относясь к прочей «канцелярской мелюзге» – «секретарям» и «титулярным»: «Да, батюшка, уж как ты там себе не переворачивай, а надворный советник тот же полковник, только разве что мундир без эполет». Забота о пошивке фрака, о хорошо начищенных ботинках – все это продиктовано стремлением не уронить своего веса и значения в «хорошем обществе». В то же время Подколесин предельно эгоистичен, он боится малейшего затруднения, всякой перемены в своей праздной жизни.

Иной, казалось бы, характер у Кочкарева. По словам Белинского, «Кочкарев – добрый и пустой малый, нахал и разбитная голова. Он скоро знакомится, скоро дружится и сейчас на ты. Горе тому, кто удостоится его дружбы!»[230]230
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 574.


[Закрыть] Однако Кочкарев далеко не просто «добрый и пустой малый». Это образ широкого социального охвата, сочетающий черты самонадеянного бахвальства и пустоты поручика Пирогова с злонамеренной «деятельностью» и наглостью, заклейменные Гоголем в дальнейшем в образе Ноздрева. Беспринципность, аморальность и духовное ничтожество Кочкарева засвидетельствованы его собственным чистосердечным признанием в том, что нет ничего зазорного, если даже плюнут в глаза: «Да что же за беда? Ведь иным плевали несколько раз, ей-богу! Я знаю тоже одного: прекраснейший собой мужчина, румянец во всю щеку; до тех пор егозил и надоедал своему начальнику о прибавке жалованья, что тот, наконец, не вынес – плюнул в самое лицо, ей-богу! «Вот тебе, говорит, твоя прибавка, отвяжись, сатана!» А жалованья, однако же, все-таки прибавил. Так что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же, в кармане, – взял да и вытер».

В этом рассуждении – весь Кочкарев и вся та среда, типичным представителем которой он являлся. Кочкарев потому и верховодит в этом обществе, что прекрасно знает его нравы и неписаные законы. Благодаря своей изворотливости, нахрапу он почти достигает цели – Подколесину уже некуда отступать, и он готов жениться. Но в мире погони за чинами и «капиталом» все неверно и обманчиво, и Кочкарев, уже, казалось бы, достигший своей цели, оказывается одураченным. Напористость, наглость Кочкарева, его бесцеремонность подчеркнуты отрывистой интонацией, фамильярно-развязным тоном, нарочитой грубостью речи. Досадуя на нерешительность Подколесина, Кочкарев обрушивается на него с градом ругательств: «Дурак, дурак набитый, это тебе всякий скажет. Глуп, вот просто глуп, хоть и экспедитор… ведь изо рта выманят кус. Лежит, проклятый холостяк! Ну скажи, пожалуйста, ну на что ты похож? Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово… да неприлично только. Баба! хуже бабы!»

Галерея женихов своей пустотой и ничтожеством во многом напоминает чиновничий синклит в «Ревизоре». Но показаны они не в служебных отношениях, а в частной, домашней жизни, в которой они проявляют ту же низость своей натуры, эгоизм и алчность. «Положительный» Иван Павлович Яичница при всей своей грубости и тупоголовости весьма практичен и предусмотрителен в деловых отношениях. Женитьба для него прежде всего чисто материальное дело. Поэтому он по-деловому и подходит к ней. Он и реестрик приданого проверит, и убедится самолично, действительно ли дом, отдаваемый за невестой, на каменном фундаменте, и столовое серебро перечтет. Хозяйственный и любящий «основательность», он и изъясняется, применяя к своим матримониальным планам жаргон чиновничьей канцелярии, деловых бумаг: «… находясь в должности экзекутора при казенном месте, я пришел узнать, какого роду лес, в каком количестве и к какому времени можете его поставить».

Если для Яичницы невеста лишь неизбежное приложение к приданому, то для отставного офицера Анучкина особенно существенно, говорит ли она по-французски. Однако отнюдь не потому, что сам Анучкин знаток французского языка. «Вы думаете, – отвечает он Жевакину, – я говорю по-французски? Нет, я не имел счастия воспользоваться таким воспитанием. Мой отец был мерзавец, скотина. Он и не думал меня выучить французскому языку…» Зачем же тогда захудалому отставному офицеру нужно, чтобы его невеста говорила по-французски? Здесь сказалось мелкое тщеславие, стремление почувствовать себя на уровне «высшего общества», в котором все достоинства человека измеряются тем, насколько бойко он болтает по-французски. Анучкин – типичный отставной «питомец Марса», живущий на нищенский «пенсион» где-то «на Песках», в жалкой каморке, единственным украшением которой является длинный чубук. Типичность анучкиных подтвердил в своем отзыве Белинский: «Барышни, французский язык и обхождение высшего общества – в этом для него и смысл жизни и цель жизни, и, кроме этого, для него ничего не существует. Много попадается Анучкиных на белом свете: они-то громче всех хлопают актерам и вызывают их; они-то восхищаются всяким плоским и грубым двусмыслием в водевиле и осуждают пьесы за неприличный тон; они-то не любят ни на сцене, ни в книгах людей низкого звания и грубых выражений».[231]231
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 575.


[Закрыть]

Пожалуй, один лишь Жевакин, помимо материальных выгод, интересуется самой невестой, но и его интерес относится лишь к ее наружности. Для него равно милы все женщины – «лакомые кусочки», «розанчики», невеста же прельщает его пышностью своих форм, так как он, по его признанию, «большой аматер со стороны женской полноты». Жевакин изъясняется витиевато, в сентиментально-карамзинском духе. Его речь испещрена уменьшительными словечками («суконце», «душенька», «паучок», «красоточки черномазенькие», «балкончики», «розанчик», «тафтица», «шнуровочки», «манишечка», «платочек» и т. п.). Жевакин необычайно словоохотлив, но именно эта словоохотливость еще отчетливее рисует его умственное убожество. Рассказывая о Сицилии, Жевакин, в сущности, ничего не может сообщить о ней, кроме как о «красоточках черномазеньких» и «… эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать».

Скупыми, но типически-точными чертами показывает Гоголь тяжеловесное и неподвижное купеческое «темное царство». Но и здесь многое изменилось. Если отец невесты – Тихон Пантелеймонович, по словам его сестрицы, считал почтенным купеческое звание и не желал выдавать свою дочь даже за полковника, то его дочка Агафья Тихоновна только и думает о женихе-дворянине, и «хороший торговец» Алексей Дмитриевич Стариков не встречает ее сочувствия. «О купце и слышать не хочет. Мне, говорит, какой бы ни был муж, хоть и собой-то невзрачен, да был бы дворянин», – так характеризует ее сваха. В убогом сознании Агафьи Тихоновны собственно нет даже особых доводов в пользу дворянина. Главная побудительная причина – это тщеславие, желание покрасоваться в качестве «дворянки», показаться выше своего звания. Поэтому на резонные доводы тетки, защищающей купеческую «ровню», суконщика Старикова, Агафья Тихоновна отвечает лишь капризным: «Не хочу! Не хочу! У него борода: станет есть, все потечет по бороде…» Тетка невесты, Арина Пантелеймоновна, пытается в споре со свахой доказать преимущество купечества перед «голеньким» дворянином. На реплику Феклы о том, что «дворянин будет почтенней», она ядовито отвечает: «Да что в почтеньи-та? А вот Алексей Дмитриевич, да в собольей шапке, в санках-то как прокатится…» Фекла в ответ на это указывает на преимущества и «права» дворянина по части официальной иерархии: «А дворянин-то с аполетой пройдет навстречу, скажет: «Что ты, купчишка, свороти с дороги!» Или: «Покажи, купчишка, бархату самого лучшего!» А купец: «Извольте, батюшка!» – «А сними-ка, невежа, шляпу!» – вот что скажет дворянин». Однако Арина Пантелеймоновна не сдается и резонно замечает: «А купец, если захочет, не даст сукна; а вот дворянин-то и голенькой, и не в чем ходить дворянину». На это Фекла может лишь возразить: «А дворянин зарубит купца». Этот, казалось бы, нелепый и смешной спор отражает социальный конфликт комедии. «Голенький» дворянин уже вынужден был идти на поклон к купцу, умерить свою спесь и кичливость, а купец все больше чувствует свою силу, он уже знает, что может идти за поддержкой в «полицию». В черновой редакции пьесы реплика Арины Пантелеймоновны по адресу «дворянина» звучала еще определеннее: «Разносилась с своим дворянином. Дворянин, дворянин, а только и славы, что имя. Такой же холоп, только что перед черным народом дуется, а чуть только кто немного починовнее его, знай так покланивается, что инда еле шеи не сломит».

Беспощадно обличая дворянскую спесь, Гоголь не щадит и купечество. «Купеческая дочь» – невеста Агафья Тихоновна лишена какого-либо интеллектуального начала. Унаследовав дикость купеческой среды, она полна лишь одним чувством тщеславия и элементарным желанием выйти замуж. Жениха она выбирает по жребию: «Такое несчастное положение девицы, особенно еще влюбленной». Поставленная перед выбором между претендентами на ее руку, Агафья Тихоновна мечтает лишь о том, «если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича» и «прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича», – тогда бы она сразу решилась. Эта сцена, заставляющая вспомнить сатирические краски и ситуацию басни Крылова «Разборчивая невеста», великолепно передает глупость и нелепость претензий Агафьи Тихоновны, полнейшее отсутствие у нее даже подобия какого-либо подлинно человеческого чувства.

Существенное значение имеет великолепный по яркости жизненных красок образ свахи – Феклы Ивановны, послуживший примером для многих персонажей комедий А. Островского. Сваха прекрасно разбирается в нравах того общества, в котором вершит свои «дела», знает истинную цену и промотавшимся дворянским женихам, и чиновнику, и купцу. Негодуя на вмешательство Кочкарева, она без стеснения характеризует свою профессию: «У людей только чтобы хлеб отымать, бездельник такой! В такую дрянь вмешался». Исполненная особенно ярких и пестрых красок речь Феклы изобилует как меткими народными поговорками и выражениями, так и мещанскими оборотами. Характеризуя Анучкина, она говорит: «Уж такой великатный! а губы, мать моя, – малина, совсем малина!» В перебранке с Кочкаревым Фекла находчиво пользуется народными поговорками: «Гляди налет на свой полет, а похвастаться-то нечем: шапка в рубль, а щи без круп». Фекла, хотя и наделена этой меткой народной речью и здравым смыслом, однако не является представительницей народного начала в комедии. Это бойкая и продувная мещанка, которая ловко обделывает свои делишки, прикапливает капиталец. Но в ней все же больше трезвого ума и смекалки, чем в остальных персонажах комедии, поглощенных своими матримониальными планами.

И купечество и дворянство для Гоголя равно неприемлемы и враждебны. Первое – своей дикостью и алчностью, второе – тем, что «перед черным народом дуется», неспособно служить передовой, организующей силой государства. Оба сословия объединяются лишь в одном общем стремлении: поживиться за счет «черного народа». Именно эта оценка жизни господствующих классов с позиции народных интересов, хотя и не вполне осознанная самим Гоголем, и придавала разящую сатирическую силу и социальную типичность образам его комедии.

Гоголь показывает своих героев в наиболее ответственный и важный момент их жизни. Мастерски завязанный узел событий позволил ему собрать вместе столь разнообразных представителей петербургского «общества», столкнуть в едином «интересе» разные сословия. «Женитьба» – замечательный образец комедийного мастерства. Темп развития событий в «Женитьбе» замедлен, действие основано не на нарастании внешних событий или усложнений сюжетных перипетий, а на внутреннем подтексте, на раскрытии характеров в самом будничном, повседневном их проявлении.

В «Женитьбе» основной конфликт пьесы завязан общим «узлом»; Гоголь осуществил положение, сформулированное в «Театральном разъезде»: «… комедия должна вязаться сама собой, всей своей массою, в один большой общий узел. Завязка должна обнимать все лица, а не одно или два, – коснуться того, что волнует, более или менее, всех действующих». Вопрос «женитьбы» волнует всех действующих лиц, связывая их в «общий узел», хотя все они по-разному заинтересованы в исходе событий.

Гоголь назвал свою комедию «совершенно невероятным событием в двух действиях». Невероятность «события» – бегство Подколесина в последний момент, когда все препятствия к браку были устранены, не является каким-либо фарсовым «трюком». В этом необычайном поступке, внезапно разрушившем столь тщательно и настойчиво подготовлявшуюся «женитьбу», Гоголь особенно полно раскрывает сатирический замысел пьесы, характер Подколесина, «призрачность» и безобразие всей среды, порождающей уродливые и пошлые проявления меркантильности и эгоизма.

Жизненная рельефность и выразительность образов комедии достигнута прежде всего при помощи точной речевой характеристики каждого персонажа. Используя разнообразные стили и пласты разговорной речи, выражения и обороты официально-канцелярского слога, элементы профессиональной лексики и фразеологии – чиновничий, военный, мещанский, купеческий, «светский» салонный жаргоны и т. д., Гоголь создает типические образы, подчеркивает в них основные, важнейшие особенности той социальной среды, к которой они принадлежат. Реализм Гоголя далек от бытовизма, он требует сгущения красок, иронии, гротеска, которые делали бы возможным разоблачение «правдой, смехом и злостью». Отсюда подчеркнутость языковых характеристик персонажей «Женитьбы», их пустословия, косноязычия, выражающих бедность их мыслей и представлений. Особенно явственно показана эта ничтожность, умственное убожество «героев» «Женитьбы» в сцене первой встречи «женихов» у Агафьи Тихоновны. Боясь выдать свои матримониальные намерения, они болтают всякий вздор, косноязычно объясняя «случайность» своего появления в доме.

Языковый комизм у Гоголя восходит к народно-фарсовой традиции, служит разоблачению гнусного и корыстного мира «существователей». Уже самые фамилии, которыми Гоголь наделил своих персонажей, свидетельствуют об этой сатирической традиции – Яичница, Жевакин, Анучкин (первоначально Онучкин, что было признано цензурой неприличным для офицера), комизмом своих словесных ассоциаций создают тот сатирический аспект, в котором воспринимается фигура персонажа.

Реакционная критика отнеслась к «Женитьбе» с не меньшей враждебностью, чем к «Ревизору», почуя в комедии Гоголя осмеяние «основ» дворянско-буржуазного общества, его лицемерной «морали». Подобно тому как в оценке «Ревизора» изолгавшиеся реакционные критики стремились принизить значение гоголевской сатиры, называя его комедию «фарсом», отрицая типичность образов и происшествий, в ней выведенных, так поступили они и с «Женитьбой». Булгаринская «Северная пчела» развязно заявляла: «Ни завязки, ни развязки, ни характера, ни острот, ни даже веселости – и это комедия!.. Из этого сюжета, конечно, можно составить забавный фарс; и в самом деле, некоторые места в этой так называемой комедии очень смешны, но смешны карикатурой и преувеличением…»[232]232
  «Северная пчела», 1842, № 279.


[Закрыть] Для реакционной критики комедия Гоголя была неприемлема именно своей сатирической остротой, которую она всячески стремилась преуменьшить, сгладить, свести значение «Женитьбы» к внешнему комизму.

4

В раздел «Драматических отрывков и отдельных сцен» четвертого тома сочинений Гоголя 1842 года была включена наряду с переработанными сценами из «Владимира 3-й степени» и комедия «Игроки», начатая им, видимо, в более ранние годы (весь раздел самим Гоголем датирован периодом с 1832 по 1837 год).

Трагикомическая история опытного шулера Ихарева, изобретательно обманутого и ограбленного еще более ловкими мошенниками и пройдохами, его же собратьями по ремеслу, вырастает в широкое обобщение. Там, где все отношения между людьми основаны на денежном интересе, на обогащении за счет ближнего, не существует ни морали, ни дружеских чувств – ничего, кроме «чистогана». В комедии Гоголя хищнический мирок авантюристов и шулеров предстает как своего рода «микрокосм», как слепок с жизни господствующих классов. В нем господствуют те же циничные представления о долге и нравственности, та же «политическая экономия» жуликов и грабителей, что и в сфере отношений всего окружающего общества. Прожженный мошенник Утешительный, восхищаясь тонкостью работы одного «почтенного человека», который занимался для помощи шулерам изучением рисунка обратной стороны карт, заявляет: «Это то, что называется в политической экономии распределение работ. Все равно каретник: ведь он не весь же экипаж делает сам; он отдает и кузнецу и обойщику».

Заведомые мошенники и шулера отнюдь не являются какими-то отверженцами. Они почтенные члены дворянского и чиновничьего общества. Утешительный, в прошлом офицер, Ихарев, не только шулер, но и помещик, у которого в Смоленской губернии сто душ да в Калужской восемьдесят. У него свои повара, свой кучер. Он настоящий «барин», о котором лакей Гаврюшка, на вопрос Швохнева о том, что делает его барин, с простодушной гордостью отвечает: «Известно, что делает? Он уж барин, так держит себя хорошо: он ничего не делает». Более того, Ихарев даже учился в университете, слушал лекции профессоров.

Сатира Гоголя в «Игроках» проникнута особенной остротой и злостью. Продувные жулики, циничные и наглые аферисты, профессиональные шулера, маскируя свои грязные и темные делишки, все время говорят о дружбе, общественном назначении человека, произносят высокопарные моральные сентенции. Бессовестный мошенник, который выдает себя за почтенного провинциального помещика Глова, надувая Ихарева, все время произносит нравоучительные речи: «Эх, господа, послушайте старика! Нет для человека лучшего назначения, как семейная жизнь в домашнем кругу. Все это, что вас окружает, ведь это все волнение, ей-богу-с, волнение, а прямого-то блага вы не вкусили еще». И мнимый помещик чувствительными чертами описывает мирный уют семейной жизни. Желая одурачить Ихарева, Швохнев, Кругель и Утешительный, составившие шайку циничных аферистов и жуликов, ведут сентиментальные разговоры о дружбе, о долге человека перед обществом. Кругель якобы с простодушной искренностью упрекает Утешительного в излишней доверчивости и откровенности. Гоголь смело срывает здесь маску лицемерия и благонамеренности с окружающего общества:

«Кругель. Ну, признаюсь, это для меня непонятно. Быть откровенну со всяким. Дружба – это другое дело.

Утешительный. Так, но человек принадлежит обществу.

Кругель. Принадлежит, но не весь.

Утешительный. Нет, весь».

Все «благородные» и возвышенные фразы и слова Утешительного, Кругеля, Швохнева – об обязанностях человека, о долге, о мирной жизни в деревне, – взятые напрокат из словаря сентименталистов, звучат как злая насмешка, обнаруживают фальшь и пустоту этих понятий в буржуазно-дворянском обществе. Ведь вся окружающая действительность, весь опыт жизни и отношений господствующих классов делали такие слова, как «дружба», «добродетель», «закон», «честь», лишь пустышками, за которыми отсутствовало реальное содержание. И сам Ихарев, авантюрист и профессиональный шулер, мечтая обыграть мнимого Глова, которого он принимает за богатого помещика, также дает «принципиальное обоснование» своим жульническим планам в духе рассуждений буржуазных защитников «прогресса»: «Ведь как подумаешь, сколько денег пропадает даром, без всякой совершенно пользы. Ну что из того, что у него будет двести тысяч, ведь это все так пойдет, на покупку каких-нибудь тряпок, ветошек». Ихарев жаждет применить к «делу» чужие капиталы, и речь его звучит как едкая пародия на рассуждения финансиста. Он пытается не только оправдать свое жульничество и прямое ограбление ближнего, но видит в этом закон общественных отношений.

Считая себя богачом, Ихарев мечтает «заняться тем, что споспешествует к образованию», – пройтись в Петербурге «по Аглицкой набережной», пообедать в Москве «у Яра», «одеться по столичному образцу». Это, по его мнению, и означает «исполнить долг просвещенного человека». Таков пошлый, эгоистический «идеал» жулика и авантюриста, видящего всю «мудрость» жизни в том, чтобы «прожить с тонкостью, и искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому – вот настоящая задача и цель».

Ихарев оказался, однако, сам обманут, его «цель» ограбить других не осуществилась, более ловкие хищники обманули его. Тогда он становится в позу оскорбленной невинности и, не замечая всего комизма положения, произносит филиппики по адресу мошенников, вопиет о законе: «Вот погоди, переловят всю вашу мошенническую шайку! Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! закон! закон призову!» В этом обращении Ихарева к «закону», столь цинично до сих пор им самим нарушаемому, Гоголь зло и ядовито высмеивает лицемерие современного общества, состоящего из пройдох и жуликов, вспоминающих о законе и совести лишь тогда, когда сами они попадают впросак.

Гоголь не ограничивается обличением морального разложения представителей дворянского круга. Как всегда, он охватывает широкую сферу социальных явлений. Самозванный чиновник из приказа Псой Стахич Замухрышкин (оказавшийся отставным штабс-капитаном Мурзафейкиным) представляет замечательный типический образ «приказного», разновидность героев «Ревизора» и «Мертвых душ», вроде Ивана Антоновича – кувшинное рыло. Мурзафейкин-Замухрышкин тем более легко играет свою роль взяточника-приказного, что никто не сомневается, что чиновник и должен быть таким. Заведомый прохвост и обманщик, он даже произносит обличительный монолог о взятках. В ответ на вопрос Утешительного, все ли приказные «хапуги», Замухрышкин цинично говорит о всей системе мздоимства: «Эх, господа!.. Ведь вот тоже и господа сочинители все подсмеиваются над теми, которые берут взятки, а как рассмотришь хорошенько, так взятки берут и те, которые повыше нас. Ну да вот хоть и вы, господа, только разве что придумали названья поблагородней: пожертвованье там или так, бог ведает, что такое. А на деле выходит – такие же взятки: тот же Савка, да на других санках».