Текст книги "Гоголь: Творческий путь"

Автор книги: Николай Степанов

«Еще с самых времен прошлых, – сообщал Гоголь в том же письме, – с самых лет почти непонимания я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу… Холодный пот проскакивал на лице моем при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом, – быть в мире и не означить своего существования – это было для меня ужасно. Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции. – Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я могу быть благодеянием; здесь только буду истинно полезен для человечества». Гоголь говорит при этом с юношеским негодованием об одной из отличительных черт тогдашнего строя – о «неправосудии»: «Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего разрывало мое сердце». Протест Гоголя против социальной несправедливости выражается здесь в довольно отвлеченной форме, но он достаточно ясно передает неудовлетворенность будущего писателя окружающей его обстановкой. Существенно и то, что Гоголь ссылается на свое изучение «права естественного», тем самым косвенно подтверждая влияние, оказанное на него лекциями профессора Белоусова. Эти признания свидетельствуют об интенсивной внутренней работе Гоголя над собой. Он готовит себя к деятельности на поприще общественного служения, он полон планов будущего, уверен в своем призвании принести пользу обществу, государству.

Выполнение всех этих планов связано прежде всего с Петербургом, в котором, по мнению Гоголя, он получит возможность осуществить свои мечты о служении родине.

Наконец наступил день окончания Нежинской гимназии высших наук. В июне 1828 года Гоголь возвратился в Васильевку, где пробыл до конца декабря. Пребывание в Васильевке на этот раз не доставило радости. Гоголь увлечен планами своей будущей жизни, стремится в Петербург и в то же время с огорчением видит расстройство домашних дел. Будущее в Петербурге еще смутно рисуется Гоголю, но он полон сил и желания начать новую жизнь, жить не так, как живут в Васильевке и вокруг нее. Он стремится к деятельности, посвященной обществу, мечтает принести пользу человечеству. С. В. Капнист в своих воспоминаниях рассказывает, что, «ехавши в Петербург, он (то есть Гоголь. – Н. С.) заехал к нам, и, прощаясь со мною, он удивил меня следующими словами: «Прощайте, Софья Васильевна! Вы или ничего обо мне не услышите, или услышите что-нибудь очень хорошее».[54]54
  «Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов», М. 1931, т. I, стр. 329.


[Закрыть]

4

Первые литературные опыты Гоголя относятся еще ко времени его пребывания в Нежинской гимназии. В это время он пробует свои силы преимущественно в поэзии.

По свидетельству близких друзей Гоголя, первым его дебютом было стихотворение «Италия», помещенное без подписи в мартовской книге журнала «Сын отечества» за 1829 год, возможно являвшееся одним из первоначальных фрагментов «Ганца Кюхельгартена». Это стихотворение существенно не только как свидетельство об увлечении молодого Гоголя поэзией, но и как страница юношеской биографии писателя, его протеста против «мира холодной суеты». В стихотворных опытах Гоголя возникает та лирическая струя, которая в дальнейшем широко скажется в его прозе.

Юношеские мечтания Гоголя нашли выражение в его раннем, дошедшем до нас, поэтическом произведении – поэме «Ганц Кюхельгартен». Можно с уверенностью предположить, что эта поэма писалась в последние годы пребывания Гоголя в гимназии, так как она отражала настроения, высказанные в письмах 1827–1828 годов (к П. П. Косяровскому, Г. И. Высоцкому), а окончательно завершена и дополнена была в начале 1829 года уже в Петербурге. Возлагая на поэму большие надежды, Гоголь издал ее в июне 1829 года, вскоре после приезда в Петербург, под псевдонимом «В. Алов» и с предисловием, в котором сообщал, что это произведение «восемнадцатилетней юности» автора, указав дату написания поэмы – 1827 год.

«Ганц Кюхельгартен» свидетельствует о еще не оформившихся взглядах и неотчетливости направления первых литературных опытов молодого писателя. Эта поэма-идиллия характеризует идейные позиции Гоголя периода его переезда в Петербург, приоткрывая его романтическую настроенность, мечты о благе человечества и в то же время его разочарование в их осуществимости.

В начале поэмы герой ее Ганц Кюхельгартен стремится свершить подвиги для счастья человечества. Он не может примириться с бездумным и спокойным мещанским довольством, его влечет мечта о подвиге. Ганц покидает милый его сердцу «уютный домик пастора», любимую им Луизу, дочку пастора, – во имя поисков славы, во имя мечты о каком-то высоком призвании:

 
Все решено. Теперь ужели
Мне здесь душою погибать?
И не узнать иной мне цели?
И цели лучшей не сыскать?
Себя обречь бесславью в жертву?
При жизни быть для мира мертву?
 

Поэма выразила неудовлетворенность Гоголя действительностью, осуждение им неподвижности, бесплодности застоя, тусклой мещанской жизни. Еще более гневное осуждение его встречает «свет».

Тирады Ганца в поэме Гоголя во многом перекликаются с негодующими монологами пушкинского Алеко. Возвращаясь из своих странствий, Ганц говорит о представителях «света»:

 
Как гробы холодны они,
Как тварь презреннейшая низки;
Корысть и почести одни
Им лишь и дороги и близки.
 

Однако мечтания Ганца далеки от сколько-нибудь конкретной направленности. Это мечты идеалиста-романтика, они сводятся к идеализации античного мира, как мира подлинной красоты и вечных ценностей, противостоящих серой, обывательской обстановке. Характерен перечень чтений Ганца – «Платон и Шиллер своенравный», Тик, Петрарка, Аристофан, да «позабытый Винкельман»: это духовный багаж романтика, впитавшего книжные впечатления.

Герой поэмы Ганц – романтически односторонний образ. Он не раскрыт как характер, его действия лишены конкретного развития, он не типичен. Образцом для юношеской поэмы Гоголя послужили не столько «Кавказский пленник» и «Цыганы» Пушкина, сколько поэмы Жуковского, Козлова и идиллия К. Фосса «Луиза». Эта идиллия явилась одним из источников для изображения немецкого провинциального быта, вместе с тем она оказалась во многом близкой тем расплывчато-сентиментальным настроениям, которые отличают самого героя юношеской поэмы Гоголя. Ганц отнюдь не революционер и активный борец с неправдой. Он мечтатель, одолеваемый честолюбивыми стремлениями, лишенный какой-либо ясной обозначенной цели. Следует также подчеркнуть, что Ганца никак нельзя отождествлять с самим автором. Душевная слабость, неустойчивость стремлений, все это не только не относится к Гоголю, но и осуждено им в его герое.

В «Ганце Кюхельгартене» отразились и события политической жизни 20-х годов. Упоминания о борьбе греков за свою национальную независимость, о мятежах в Испании, сама поездка Ганца в Грецию заставляют нас вспомнить о том, какой большой и взволнованный интерес проявляли к этим событиям декабристы, их культ античной Греции. В условный, романтически-неопределенный колорит поэмы вторгаются точные исторические упоминания, наглядно свидетельствующие о том, что за поэмой Гоголя стояла реальная действительность. Разговоры о новостях, которые ведет пастор, это разговоры людей 20-х годов о революционных событиях в Греции и Испании:

 
Про злой неурожай, про греков и про турок,
Про Миссолунги, про дела войны,
Про славного вождя Колокотрони,
Про Каннинга, про парламент,
Про бедствия и мятежи в Мадрите.
 

Интерес к Греции вызван был горячим сочувствием передовых общественных кругов к героической борьбе греков с турецкими угнетателями. Однако Ганц попадает в Грецию уже после подавления греческих повстанцев, когда после падения Афин в июне 1827 года вся Греция была разорена. Основным источником знакомства Гоголя с греческими делами, вероятно, являлись греческие эмигранты, которых в Нежине в те годы имелась целая колония. В частности, близким другом Гоголя являлся его сотоварищ по Нежинской гимназии К. М. Базили – сын греческого патриота-эмигранта. К. Базили, несомненно, рассказывал ему о Греции 20-х годов, о тех энтузиастах, которые из разных стран стекались в Грецию для участия в освободительной борьбе филеллинов, подобно которым стремится в Грецию и Ганц Кюхельгартен.[55]55
  Г. М. Фридлендер в работе «Из истории раннего творчества Гоголя» справедливо указал на К. Базили как на один из основных источников знакомства Гоголя с греческими событиями. См. «Гоголь. Статьи и материалы», изд. Ленингр. университета им. А. А. Жданова, Л. 1954, стр. 131 и сл.


[Закрыть] Ганц Кюхельгартен при всей романтической расплывчатости его облика являлся выражением характерных для 20-х годов настроений, созвучных и для декабристов.

Так, например, строфы в «Ганце Кюхельгартене» об Элладе перекликаются со стихотворением В. Кюхельбекера «Олимпийские игры», помещенном в четвертой книге «Мнемозины» (1824). Гоголь в своей поэме пишет о Греции:

 
Земля классических прекрасных созиданий,
И славных дел, и вольности земля!
· · ·
О, как чудесно вы свой мир
Мечтою, греки, населили!
Как вы его обворожили!
А наш – и беден он, и сир,
И расквадрачен весь на мили.
 

Однако тема античности решается для Ганца совершенно иначе, чем для декабристов. Для декабристов древняя Греция являлась идеалом гуманизма, античной свободы, республиканской традиции.[56]56
  В «Олимпийских играх» В. Кюхельбекера дано восторженное описание античной Греции, тем более актуальное, что в начале 20-х годов Греция с ее национально-освободительной борьбой являлась в глазах декабристов страной, овеянной не только славой прошлого, но и ореолом героической борьбы за свободу. Кюхельбекер писал о Греции:
Мил мне этот небосклон!Здесь цвели сыны свободы…

[Закрыть] Для Ганца его посещение Греции и обращение к античности ограничено лишь восприятием искусства, восхвалением эпикуреистического начала.

Некоторые исследователи пытались сделать из Ганца Кюхельгартена чуть ли не декабриста, усматривая в близости имен Кюхельгартена и Кюхельбекера намек на связь героя поэмы с образом поэта-декабриста.[57]57
  В. А. Десницкий, Задачи изучения жизни и творчества Гоголя, сб. «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», АН СССР, М. – Л. 1936, т. II, стр. 53 и сл. Несомненным преувеличением страдает заявление Д. Иофанова о том, что Гоголь в своей поэме разрабатывал «мотивы русской гражданской поэзии, наиболее ярко выраженные в творчестве декабристов» (Д. Иофанов, Н. В. Гоголь, Киев, 1951, стр. 191).


[Закрыть] Однако при известном сходстве с героическим обликом деятелей декабристского движения это сближение во многом следует ограничить. В Ганце как раз нет тех черт, которые характеризовали декабристов и, в частности, Кюхельбекера. В идиллии Гоголя образ героя решается не в плане декабристской позиции, а скорее в духе сентиментального героя Жуковского, его «Теона и Эсхина». Герой поэмы Гоголя не декабрист, и не Алеко, и не Пленник. Он далек и от пламенных страстей Алеко, и от скептической разочарованности пушкинского Пленника.

Ганц терпит поражение, потому что его мечты и стремления не выходят за пределы туманных книжных грез. В нем нет ни воли, ни идейной основы для борьбы. Характерно, что с Ганцем все время связан круг образов, подчеркивающих пассивное, мечтательное начало – «мечтательный Ганц», «печальный путник», «уныл», «томен». Его взор «полупотухший», его «душа страдает, жалко ноя», он «измучен судьбою». Ганц не борец, а пассивный мечтатель, и этому пассивному мечтательству и произносит в своей «идиллии» приговор молодой поэт, осуждая и развенчивая своего героя:

 
А нет в душе железной воли,
Нет сил стоять средь суеты, —
Не лучше ль в тишине укромной
По полю жизни протекать,
Семьей довольствоваться скромной
И шуму света не внимать?
 

К этому примирению и пришел Ганц, за что его и осудил автор, показав в то же время неизбежность его поражения, несостоятельность мечтательного и бездеятельного романтизма.

Оттого и произведение Гоголя не столько романтическая поэма, сколько «идиллия», как ее назвал сам автор. Расплывчатость характера героя, недостаточная отчетливость его идейного и психологического облика в значительной мере определили неуспех поэмы, с насмешливой холодностью встреченной критикой.

Поэма-идиллия «Ганц Кюхельгартен» знаменовала прощание с иллюзиями прошлого, с теми юношескими мечтаниями, которые сложились у Гоголя в период пребывания в Нежинской гимназии. Его романтические представления о «славе» и служении «человечеству» получили в «Ганце Кюхельгартене» свое поэтическое воплощение, но в то же время в поэме сказалось и разочарование молодого писателя в той «действительности», которая с холодным равнодушием отнеслась к его мечтам и планам. Эти автобиографические мотивы первого произведения Гоголя помогают понять и печально-иронический конец «Ганца Кюхельгартена», смирившегося с крушением своих надежд и мечтаний. Неудача «Ганца Кюхельгартена» во многом, видимо, повлияла на обращение Гоголя от стихов к прозе, от условной идиллической обстановки вымышленной, книжной Германии – к хорошо знакомой ему Украине, с ее цельными людьми из народа.

Глава 2
«Вечера на хуторе близ Диканьки»

1

Творчество Гоголя в основном связано с 30-ми и началом 40-х годов XIX века. В эти годы написаны почти все важнейшие произведения писателя – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Арабески», «Миргород», «Ревизор» и другие драматические произведения, завершена первая часть «Мертвых душ», а изданием собрания сочинений в 1842 году Гоголь как бы подытожил свою литературную деятельность.

Тридцатые годы ознаменованы были дальнейшим усилением кризиса феодально-крепостнических отношений, проникновением капиталистических тенденций, обострением и усилением недовольства крестьянских масс, выходом на историческую арену первых представителей демократической разночинной интеллигенции. Характеризуя дореформенную Россию, В. И. Ленин указывал, что основные противоречия эпохи сводились тогда к борьбе с крепостным правом: «… когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии».[58]58
  В. И. Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 473.


[Закрыть] В значительной мере и в 30-е годы вопрос о крепостном праве и его проявлениях во всех областях общественной и духовной жизни являлся основным, определял направление идейной борьбы и размежевание реакционных и прогрессивных сил.

Правительство с помощью бюрократического административного аппарата и полицейских мер стояло на страже интересов помещиков, сохраняя феодально-крепостнический «порядок». Однако усиление крестьянских волнений заставляло задумываться над более гибкими мерами. Стремясь сохранить незыблемым феодальную основу власти помещиков, правительство в то же время вынуждено было проявлять «заботу» о «смягчении» крепостного права. Один за другим учреждаются секретные комитеты по крестьянскому вопросу. Но даже самые куцые мероприятия, направленные к облегчению положения крестьянства, встречались крепостниками-помещиками в штыки. Характеризуя положение в стране, Белинский в своем позднейшем «Письме к Гоголю» со скорбью и гневом писал о царивших порядках, о том, что Россия «… представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр – не человек;…страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!»[59]59
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 213.


[Закрыть]

В обстановке реакции, деспотизма и жестокого гнета крепостническо-полицейского государства усиливается произвол властей, развращенность и корыстолюбие чиновничьего аппарата, во власть которого была отдана вся страна. Говоря о периоде, последовавшем за событиями 14 декабря 1825 года, Герцен писал: «На поверхности официальной России, «фасадной империи», видны были только потери, свирепая реакция, бесчеловечные преследования, усиление деспотизма. В окружении посредственностей, солдат для парадов, балтийских немцев и диких консерваторов виден был Николай, подозрительный, холодный, безжалостный, лишенный величия души, – такая же посредственность, как и те, что его окружали. Сразу же под ним располагалось высшее общество, которое при первом ударе грома, разразившегося над его головой 14 декабря, растеряло слабо усвоенные понятия о чести и достоинстве».[60]60
  А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, АН СССР, М. 1956, т. VII, стр. 209.


[Закрыть]

Царское правительство беспощадно расправлялось с малейшим проявлением протеста. Тысячи запоротых крепостных крестьян и солдат, каторжные остроги Сибири, в которых томились ссыльные декабристы, Пушкин и Лермонтов, затравленные светской чернью, Чаадаев, объявленный сумасшедшим, замученный солдатчиной и умерший на больничной койке Полежаев – таков страшный мартиролог царизма. Невиданную власть получило III Отделение «собственной его императорского величества канцелярии», а шеф жандармов сделался «руководителем» просвещения и литературы. Обнаглела грязная и бездарная нечисть булгариных и сенковских, травивших по его указке всякое проявление независимой мысли. Крепостники-помещики и именитое купечество, напуганные самой возможностью революционных потрясений, выступали совместно с самодержавием в защиту незыблемости крепостного строя. Под знаком охранительной формулы – «православие, самодержавие и народность», – выдвинутой гасителем народного просвещения графом Уваровым, проводилась обработка общественного мнения платными агентами реакции – такими, как Булгарин и Греч, и «идеологами» и защитниками незыблемости монархических начал – вроде Загоскина и Кукольника.

Однако 30-е годы характеризуются не только наступлением правительственной реакции, но и продолжением и дальнейшим усилением борьбы с нею. Творчество Пушкина, деятельность Белинского, молодого Герцена, Огарева, исполненная протеста поэзия Полежаева – все это, хотя и в разной мере, выражало непрекращавшееся сопротивление передовых кругов свинцовому гнету самодержавно-крепостнического режима. Герцен, с горечью писавший о том, что «при взгляде на официальную Россию душу охватывало только отчаяние», противопоставлял ей другую Россию – Россию демократическую, тогда еще только подымавшуюся, собиравшуюся с силами. Под покровом «фасадной империи» совершалась «великая работа», как говорит Герцен о двадцатипятилетии, последовавшем за 1825 годом, – «работа глухая, безмолвная, но деятельная и непрерывная: всюду росло недовольство, революционные идеи за эти двадцать пять лет распространились шире, чем за все предшествовавшее столетие…»[61]61
  А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, АН СССР, М. 1956, т. VII, стр. 211.


[Закрыть]

Тридцатые и сороковые годы – переходный, промежуточный период, когда после поражения декабристов этап дворянской революционности в русском освободительном движении сменялся новым этапом – революционности демократической. Все яснее становилось для передовых людей, что изменить общественный строй без участия народа невозможно. На протяжении всего этого времени в общественной жизни и в литературе все большее и большее значение приобретает проблема народа. Обращение к народу, к крестьянским массам определяет демократический характер освободительного движения. Потому-то таким ярким явлением в русской литературе явились гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», книга о народе.

* * *

В Петербург Гоголь попал в конце декабря 1828 года. Он поселился вместе с Данилевским в дешевой квартирке на Гороховой улице, где ютились мелкие чиновники и прочий служилый люд. Петербург неласково встретил восторженно настроенного юношу, прибывшего из далекой провинциальной глуши. Мечты о «служении государству» при ближайшем знакомстве со столицей очень скоро потускнели и развеялись.

Из Нежинской гимназии Гоголь вынес убеждение о свободе человеческой личности, враждебное отношение к деспотизму, веру в необходимость новых общественных форм в духе просветительных идеалов, хотя эти убеждения не имели еще конкретной политической целеустремленности. Но уже первые впечатления от Петербурга способствовали разочарованию Гоголя, познакомили его с суровой действительностью. Холодное бездушие чиновных верхов, безрадостное положение мелкого трудового люда, столичная дороговизна – все это наполняет Гоголя недоумением и тревогой. В первом же письме к матери от 3 января 1829 года он сообщает: «Скажу еще, что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали… Это все заставляет меня жить, как в пустыне; я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия видеть театр. Если я пойду раз, то уже буду ходить часто, а это для меня накладно, т. е. для моего неплотного кармана».

Гоголь узнал в эти годы лишения и нужду, испытываемую в Петербурге большей частью трудящегося, необеспеченного люда. «Умереннее меня вряд ли кто живет в Петербурге», – сообщает он в письме от 2 апреля 1830 года. Он не в состоянии не только обновить свое износившееся платье, но и вынужден зимой ходить в летней шинели: «Я немного привык к морозу, – с грустной иронией сообщает он матери, – и отхватил всю зиму в летней шинели…» Мечта Акакия Акакиевича о теплой шинели была хорошо знакома и самому писателю. Не менее грустный тон имеют и последующие письма домой. Молодой человек еще не теряет надежды на исполнение своих планов, на возможность найти такую должность, которая могла бы помочь осуществить его мечту о служении человечеству. Он готов перенести лишения и невзгоды во имя этой благородной цели, но уже понимает, что столица, ее бюрократическая верхушка так же погрязли в ничтожных делах, как и нежинские «существователи». Петербург рисуется ему прежде всего городом канцелярий, чиновников, департаментов: «Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все подавлено, все погрязло в бездельных ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их». В Петербурге молодого мечтателя поражает резкость социальных контрастов бедности и богатства, холодное равнодушие знатных «особ» и полуголодное существование, на которое обречен в столице нечиновный трудящийся человек. Уже в этом письме Гоголь обнаруживает зоркий и наблюдательный взгляд художника, давая описание Петербурга, его социальной сущности. Впоследствии это ощущение от столицы им раскроется с такой полнотой в петербургских повестях.

Издание «Ганца Кюхельгартена» не оправдало надежд Гоголя. Книга не только не привлекла к себе сочувственного внимания, но вызвала в «Московском телеграфе» резко насмешливый отзыв Н. Полевого, побудивший Гоголя уничтожить почти весь тираж.

Подавленный этой неудачей, писатель неожиданно решил уехать из России. Но за границей Гоголь пробыл недолго. В августе 1829 года он доехал до Любека и, проведя там около месяца, вернулся обратно. В поисках работы Гоголь делает попытку поступить в театр, но и эта попытка не имела успеха: подлинное реалистическое дарование Гоголя, как актера, оказалось чуждым заученно-условной, напыщенной манере, которая требовалась от поступающих театральной дирекцией. Эти неудачи обескуражили Гоголя. Приходилось рассчитывать лишь на место рядового чиновника в одной из столичных канцелярий. В письме к родным от 24 июля 1829 года Гоголь с горечью говорит об этой чиновничьей «карьере», которая ему ненавистна, но тем не менее он вынужден ее добиваться: «Что за счастие дослужить в пятьдесят лет до какого-нибудь статского советника, пользоваться жалованием, едва стающим себя содержать прилично, и не иметь силы принесть на копейку добра человечеству». В «угодность» матери он готов «служить», примириться со скромной участью мелкого чиновника и «переписывать старые бредни и глупости господ столоначальников и прочих». В конце 1829 года Гоголю наконец удалось поступить на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий. Он недолго пробыл на этом месте и в апреле 1830 года перешел на должность писца в департамент уделов. На «прошение» студента Николая Гоголь-Яновского об определении его в число чиновников департамента уделов последовала резолюция: «Означенного студента Гимназии высших наук князя Безбородко Гоголь-Яновского, определив на ваканцию писца во 2-е отделение с жалованьем по шести сот рублей в год и приведя его на верность службы к присяге, обязать подпискою о непринадлежности его к масонским ложам…»[62]62
  «Н. В. Гоголь, Материалы и исследования», АН СССР, М. – Л. 1936, т. I, стр. 296.


[Закрыть] Вот чем увенчались мечты Гоголя о службе высокого государственного значения! Почти год прослужил Гоголь в департаменте, достигнув должности помощника столоначальника. Переписывание и составление служебных бумаг, вся казенная бюрократическая атмосфера департаментской канцелярии на личном опыте познакомили писателя с нравами столичного чиновничества, ставшими с этих пор ему особенно чуждыми и враждебными. Его по-прежнему привлекают искусство и литература, именно здесь он видит теперь возможность того служения человечеству, о котором мечтал.

С мая 1830 года Гоголь посещает Академию художеств и занимается там живописью, познакомившись с кругом художников и учеников академии. В письме от 3 июня 1830 года он сообщает матери: «В 9 часов утра отправляюсь я каждый день в свою должность и пробываю там до 3-х часов, в половине четвертого я обедаю, после обеда в 5 часов отправляюсь я в класс, в академию художеств, где занимаюсь живописью, которую я никак не в состоянии оставить…» Гоголь восхищен и своим знакомством с кругом художников: «Не говоря уже об их таланте, я не могу не восхищаться их характером и обращением; что это за люди! Узнавши их, нельзя отвязаться от них навеки, какая скромность при величайшем таланте! Об чинах и в помине нет…» 29 сентября 1830 года Гоголь в восторженных тонах рассказывает М. И. Гоголь об открытии осенней выставки картин в Академии художеств, имевшей крупный успех. На выставке были представлены картины К. П. Брюллова, П. Е. Егорова, В. К. Шебуева и других русских художников.

Гоголь приехал в Петербург в годы, ознаменованные такими литературными событиями, как появление последних глав «Евгения Онегина», «Полтавы» и «Бориса Годунова» Пушкина, выход «Литературной газеты», издававшейся пушкинскими друзьями, ожесточенные споры о романтизме и народности. Это оживление в литературной среде способствовало размежеванию сил, формированию прогрессивного направления в литературе. Гоголь сразу же определяет свое место в лагере Пушкина. «Борис Годунов» заставил молодого писателя по-новому взглянуть на жизнь и литературу. Народностью и глубиной идейного содержания, правдивостью характеров трагедия Пушкина оказалась для Гоголя знаменем нового направления. Восторженная оценка, которую Гоголь дал «поэме» Пушкина в статье о «Борисе Годунове» (сохранившейся в рукописи, опубликованной лишь после смерти писателя), являлась своего рода клятвой в верности Пушкину и тем высоким благородным идеалам, которые в глазах Гоголя олицетворял Пушкин. В этой статье Гоголь определил свой путь писателя-гражданина как бескорыстное служение правде: «Великий! над сим вечным творением твоим клянусь!.. – писал Гоголь. – Еще я чист, еще ни одно презренное чувство корысти, раболепства и мелкого самолюбия не заронялось в мою душу. Если мертвящий холод бездушного света исхитит святотатственно из души моей хотя часть ее достояния; если кремень обхватит тихо горящее сердце; если презренная, ничтожная лень окует меня; если дивные мгновенья души понесу на торжище народных хвал; если опозорю в себе тобой исторгнутые звуки. О! тогда пусть обольется оно немолчным ядом, вопьется миллионами жал в невидимого меня, неугасимым пламенем упреков обовьет душу…»

Гоголь мечтал о встрече с писателем, возглавившим в эти годы все передовое и лучшее в литературе. Личное знакомство с Пушкиным состоялось, однако, почти через полтора года по приезде Гоголя в Петербург. К этому времени Гоголь жил на Малой Морской в двух небольших комнатах. По вечерам у него собирались на чаепитие друзья, бывшие воспитанники Нежинской гимназии. Это были преимущественно начинающие литераторы, художники, мелкие чиновники, учителя. А. В. Никитенко отметил в дневнике (запись от 22 апреля 1832 года) о своем посещении Гоголя: «У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанников Нежинской гимназии».[63]63
  А. В. Никитенко, Дневник, Гослитиздат, М. 1955, т. I, стр. 116.


[Закрыть] Среди них были Данилевский, Прокопович, Пащенко, Базили, Гребенка, Мокрицкий и др., здесь появлялся и уже получивший литературную известность представитель реакционного романтизма Н. Кукольник. В дружеском кружке «нежинцев» велись горячие споры о литературе и искусстве. Гоголь насмешливо относился к высокопарной ходульности Кукольника, его псевдоромантическому пафосу. В письме к А. С. Данилевскому от 30 марта 1832 года Гоголь, сообщая о том, что «делается у нас, в этом водяном городе» (то есть Петербурге), иронически говорил о приезде «Возвышенного», как он называл Кукольника: «Возвышенный все тот же, трагедии его все те же. Тасс его (романтическая трагедия «Торквато Тассо». – Н. С.)… необыкновенно толст, занимает четверть стопы бумаги. Характеры все необыкновенно благородны, полны самоотверженья… А сравненьями играет, как мячиками; небо, землю и ад потрясает, будто перышко… Пушкина все по-прежнему не любит. Борис Годунов ему не нравится». Гоголь не может простить Кукольнику, что тот «не любит» Пушкина.

В чиновно-бюрократической петербургской атмосфере Гоголю становится особенно дорога жизнь простого народа, нравы, предания, песни и сказки Украины, в которых он видит источник поэзии, подлинную человечность. Этот интерес начинавшего свой литературный путь писателя к народной жизни и фольклору и оказался прежде всего в повестях «Вечеров на хуторе близ Диканьки» к работе над которыми он приступает с весны 1829 года. Та жажда справедливости, тот вольнолюбивый энтузиазм, который Гоголь вынес из Нежинской гимназии высших наук под воздействием встречи с холодно-бесчеловечным, бюрократическим миром столицы, – нашли выход в этих повестях, проникнутых горячей любовью, к простому народу, хорошо знакомому писателю еще с детских лет, к цельным и ярким людям украинской деревни.

Однако было бы неверно объяснять причины обращения Гоголя к украинским темам чисто биографическими моментами. Украина и ее народ с его героическим прошлым к этому времени заняли видное место в произведениях русских писателей. В русской художественной литературе 20-х годов про Украину рассказывали повести О. Сомова (печатавшегося под псевдонимом Порфирий Байский), романы В. Нарежного («Бурсак», «Два Ивана»), повести «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» и «Монастырка» А. Погорельского. Поэмы Рылеева («Войнаровский», «Наливайко») и прежде всего пушкинская «Полтава» свидетельствовали об этом обостренном внимании к украинской теме. Русские писатели видели в судьбах украинского народа, в его героической борьбе за свою национальную независимость, в его демократической народной культуре много общего с русским народом. Эта прогрессивная, демократическая роль украинской темы в русской литературе и способствовала обращению молодого Гоголя к материалу, ему особенно близкому и хорошо знакомому.

О широком интересе русских читателей к украинской жизни сообщал Гоголь матери в письме от 30 апреля 1829 года, прося ее прислать комедии своего отца и ряд этнографических сведений и фольклорных материалов: «Здесь так занимает всех все малороссийское», – объяснял он свою просьбу, «… вы много знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщать мне их в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно». Он указывает даже тех людей, которые могут эти сведения сообщить. Гоголь просит прислать ему «обстоятельное описание» украинской свадьбы, а также народных поверий и обычаев: «Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть, кроме того, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее с их названиями и делами; множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов и проч. и проч. и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно. На этот случай, и чтобы вам не было тягостно, великодушная, добрая моя маменька, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего повета». Требование этнографической достоверности знаменовало новый подход к собиранию фольклора и в то же время подчеркивало ту тщательность, с которой писатель подходил к своей задаче, стремясь придать подлинно народный характер своим повестям.[64]64
  О том, насколько Гоголь заботился о подлинности и точности своих фольклорных материалов, свидетельствует его письмо к матери от 8 февраля 1833 года, в котором он предупреждает о необходимости точности в записи сказок: «Очень благодарю вас за то, что приказали Антошке списывать сказки. Когда бы только он не умничал и не выбрасывал многого». Сам Гоголь собрал огромное количество песенных текстов, часть из которых им была передана М. Максимовичу.


[Закрыть] Многое из ответных писем матери вошло в художественную ткань повестей, уточнило бытовые и этнографические детали. Так, например, описание наряда сельского дьяка понадобилось Гоголю для образа одного из рассказчиков «Вечеров» – дьячка Ивана Григорьевича.