Текст книги "Гоголь: Творческий путь"

Автор книги: Николай Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Замечательно сказал о языке гоголевских пьес И. Гончаров: «Каждая фраза Гоголя так же типична и так же заключает в себе свою особую комедию, независимо от общей фабулы, как и каждый грибоедовский стих».[254]254
  И. А. Гончаров, Собр. соч. в восьми томах, Гослитиздат, М. 1955, т. 8, стр. 39.


[Закрыть] Гончаров имел в виду здесь выразительность реплик Гоголя, каждая из которых раскрывала характер персонажа, являясь столь же меткой, эпиграмматически точной формулой, как и грибоедовский стих.

Смешные и вместе с тем отвратительные фигуры, живые лица, а не моральные олицетворения или гротескные комические маски – таковы персонажи «Ревизора», воплощающие всю чудовищность и мерзость бюрократического режима. Сквозник-Дмухановский – типическая фигура аракчеевского режима, значение и роль его отнюдь не ограничены рамками деятельности городничего скромного заштатного городка. В образе Сквозника-Дмухановского Гоголь выпукло передал основные черты чиновника-бюрократа, ставшего чуть ли не центральной фигурой той эпохи. Напомним характеристику бюрократа, данную Герценом для николаевской эпохи «фасадной империи»: «Большие знатоки всевозможных формальностей, холодные и нерассуждающие исполнители приказов свыше, они были преданы правительству из любви к лихоимству».[255]255
  А. И. Герцен, Собр. соч. в 30 томах, АН СССР, т. VII, стр. 210.


[Закрыть] Мечты Сквозника-Дмухановского о генеральстве вполне обоснованны: те качества преданного исполнительного служаки и бюрократа, которые он проявляет в должности городничего, являлись и обязательными свойствами всего правительственного аппарата, самых высших его звеньев.

Обкрадывая и обманывая государство во имя своих корыстных личных интересов, городничий остается «верным» служакой, преданным тому режиму, который позволяет ему сделать карьеру. Он плоть от плоти этого режима, вне которого невозможно самое существование таких городничих. Городничий сам считает себя носителем этой ничем не ограниченной власти на том основании, что он назначен на свой пост для поддержания раз навсегда заведенного «порядка». В тех наставлениях, которые он дает в начале комедии чиновникам, чувствуется не только прожженный делец, но и администратор, уверенно выполняющий «предначертания» правительства. Взятки же и прочие проступки городничий считает естественной компенсацией за свою преданность престолу и начальству. «Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, – считает городничий, – и вольтерианцы напрасно против этого говорят». На упрек судьи Ляпкина-Тяпкина в том, что взятки шубой в пятьсот рублей, которые берет городничий, предосудительнее, чем борзые щенки, получаемые самим судьей, городничий с непоколебимой уверенностью в своей верноподданнической благонамеренности отвечает: «Ну а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я по крайней мере в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви».

Образ городничего необычайно полнокровен, жизнен. Гоголь показывает его в самых разнообразных проявлениях и аспектах, во всей его социальной типичности и психологической углубленности «Городничий, – по словам Гоголя, – не карикатура, не комический фарс, не преувеличенная действительность, и в то же время нисколько не дурак, но по-своему очень и очень умный человек, который в своей сфере очень действенен, умеет ловко взяться за дело, – своровать и концы в воду схоронить, подсунуть взятку и задобрить опасного ему человека». Как отмечал еще Белинский, в городничем прежде всего сказался провинциальный чиновник, который начал службу по-старинному и выслужился из чиновничьей мелкоты в городничего – главное лицо в городе. Чтобы дослужиться до городничего, ему пришлось на своем веку испытать немало унижений, пройти досконально нечистоплотную чиновничью «науку» подхалимства, взяточничества, бюрократического чинопочитания, надувательства. Недаром в заключительной сцене, обескураженный раскрывшимся обманом городничий исступленно кричит: «… выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду; трех губернаторов обманул!..» В этом признании ясно все прошлое городничего. Ловкий и беззастенчивый карьерист, не стесняющийся никакими средствами для того, чтобы пробить себе дорогу, – он по-своему не глуп и предприимчив. Долгие годы службы сделали его грубым и циничным, он безнаказанно обирает «вверенный» ему город, попирает на каждом шагу не только все нравственные устои, но даже и те «законы», блюсти которые он назначен. Все его усилия направлены на соблюдение внешнего, видимого благолепия, достигаемого путем притворства, обмана, лицемерия, долженствующих приукрасить «фасад» крепостнических порядков, прикрыть творимые им безобразия.

В своих жалобах на городничего купцы приоткрывают жестокие и беззаконные методы управления, вернее – устрашения, применяемые городничим. Ослушников он донимает принудительными постоями: «… попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой», а то и более свирепыми средствами: «… я тебя не буду, говорит, подвергать телесному наказанию или пыткой пытать – это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»

Начиная с городничего и кончая Держимордой, весь чиновничий синклит знает лишь один закон: брать взятки, грабить всеми «законными», а чаще всего беззаконными способами, соблюдая лишь должностную иерархию. «Не по чину берешь!» – с этими словами обращается городничий к квартальному, стянувшему у купца целую штуку сукна. Но и сам городничий не знает меры. Купцы жалуются на него Хлестакову, также обвиняя городничего в том, что он берет «не по чину», превышает «законные», с их точки зрения, «нормы», справляя свои именины и на Антона и на Онуфрия.

Человек выбившийся из «низов», городничий честолюбив. Но и это честолюбие, разыгравшееся, когда он узнает о помолвке своей дочери с Хлестаковым, принимаемым им за значительное лицо, имеет тот же дрянной характер, раскрывает тщеславную душонку городничего. Даже в своих честолюбивых мечтах о «генеральстве» он не может придумать ничего другого, как шеренгу «титулярных», капитанов и городничих, тщетно ожидающих лошадей на почтовых станциях, тогда как он сам, предваряемый фельдъегерем, скачет на тройке, сопровождаемый их завистливо-почтительными взглядами. Опьянение властью, перспективой «карьеры» охватывает городничего в пятом действии, когда, по словам Белинского, он «является в своем апотеозе, полным определением своей сущности», когда «все темное, грозное, низкое и грубое, что крылось в его природе, развивалось воспитанием и обстоятельствами, все это всплыло со дна наверх…»[256]256
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. III, стр. 467.


[Закрыть] В этом опьянении властью городничий приобретает тот страшный и грозный облик, который отличает носителя деспотической власти.

Городничего всегда можно узнать по его грубовато самоуверенной интонации, по бытовому просторечию, подчеркивающему его самодовольство, циническую откровенность власть имущего лица, которые вместе с тем характеризуют его как человека необразованного, грубого солдафона. В своем кругу он предпочитает говорить, не прибегая к притворству, называя вещи своими именами. В ответ на жеманные восторги Анны Андреевны перед Хлестаковым городничий с откровенностью подшучивает над ней: «Ну, уж вы – женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам все – финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того, ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали». Обращаясь к подчиненным, к купцам и прочим зависимым от него, городничий переходит уже просто к грубому окрику, не стесняется в выражениях. Так, в разговоре с Держимордой городничий все время употребляет выражения, подобные: «Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.) «Был по приказанию!» Как из бочки, так рычит!» С купцами разгневанный и торжествующий свою победу городничий и вовсе уже не сдерживается, показывает себя во всей своей «натуре»: вероятно, вспомнив и хорошо знакомый ему солдатский лексикон. Начиная свою речь с грозной иронии, он кончает ее грубой бранью: «Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувайлы мирские! Жаловаться? Что? много взяли! Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…»

Вместе с тем городничий хорошо усвоил ту официально-благонамеренную фразеологию, с которой он привык обращаться к начальству. В разговоре с Хлестаковым он беспрестанно прибегает к этим книжно-стереотипным формулам, к льстивому и насквозь фальшивому казенному красноречию: «Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет».

В заключительном монологе городничего, с которым он обращается к зрительному залу, с особенной силой раскрывается его «подноготная». В своем душевном смятении городничий выбалтывает позорную правду, показывает страшный облик николаевской монархии. Городничий обращается к зрителям, – и в этом смелое новаторство Гоголя, – будучи уверен, что он адресуется к кругу своих единомышленников: «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака старому подлецу!» Его при этом особенно тревожит не самый факт обмана, а гласность, возможность, что правда о том, как он был одурачен, станет всеобщим достоянием: «… мало того, что пойдешь в посмешище – найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно: чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши». В отчаянии и злобе городничий обращается к зрительному залу, видя в нем таких же городничих и чиновников, преданных власти: «Чему смеетесь? над собою смеетесь!.. Эх, вы!..» Это замечательная по своей сценической смелости реплика еще раз с необычайной силой подчеркивает типичность происходящего, беспощадность того разоблачения, которое подрывает самые основы господствующего режима.

Недалеко ушли от городничего и остальные чиновники города, живущие по тем же неписаным «законам» бюрократической «науки». Они так же, как и городничий, смотрят на службу лишь как на возможность личного обогащения. И у них «рыльце в пушку», и они такие же хапуги и корыстолюбцы, как городничий, только помельче и потрусливее. Гоголь наделяет их индивидуальными чертами, показывает характер каждого жизненными, ему одному свойственными красками. Попечитель богоугодных заведений Земляника, по словам Гоголя, «неповоротливый и неуклюжий человек», «при всем том проныра и плут». Во «вверенной» его попечению больнице больные ходят черные, как кузнецы, и мрут, как мухи. Но Земляника не только плут и казнокрад. Он и «проныра», интриган, сплетник, добровольный доносчик.

Угодливая интонация опытного в житейских и служебных казусах Земляники раскрывает самую сущность характера этого подлого очковтирателя, подхалима и ябедника. Лицемерно-лебезящий тон сочетается в его речи с казенно-верноподданнической фразеологией, с фальшивым добродушием. В ответ на замечание Хлестакова, сытно позавтракавшего в больнице, что больных там оказалось немного, Артемий Филиппович без запинки врет: «Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уже так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, – может быть, вам покажется даже невероятным, – все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров, и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком».

При разговоре с «ревизором» с глазу на глаз Земляника доносит и клевещет «для пользы отечества» на своих сослуживцев, сообщая о «предосудительном поведении» судьи, проводящего время в обществе жены Добчинского, у которого все дети, «даже девочка маленькая, как вылитый судья». Из этих, казалось бы, случайных и беглых упоминаний вырастает необычайно типическая и конкретная картина жизни и нравов всего города!

Судья Ляпкин-Тяпкин – собачник и страстный охотник. Он искренне считает себя честным человеком, так как взятки берет только борзыми щенками и, пользуясь своим положением, травит зайцев на полях и истца и ответчика. Вместе с тем судья, как указывает Гоголь, прочитал пять или шесть масонских книг и потому «несколько вольнодумен», составил свою доморощенную «теорию» о сотворении мира. Правда, «вольнодумство» Ляпкина-Тяпкина сказывается лишь в любви к туманным и нелепым рассуждениям и мало общего имеет с «вольтерианством», в котором упрекает его городничий. В образе Ляпкина-Тяпкина дана злая пародия на выродившийся дворянский либерализм, на незадачливых последователей масонства. Судья – полнейший бездельник, и, при всем своем «вольтерианстве», он потакает городничему, прикрывая его плутни.

Образ почтмейстера Шпекина прекрасно передает ту скудость интересов, ту убогую атмосферу провинциальной жизни, в которой возвышенной поэзией кажутся пошлые и цветистые фразы из писем провинциальных поручиков пироговых. Почтмейстер даже на память, как стихи, цитирует «перлы» красноречия из таких, незаконно прочитанных им, писем: «Жаль, однако ж, – обращается он к чиновникам, – что вы не читаете писем. Есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет»… с большим, с большим чувством описал». Простофиля почтмейстер, однако, не только «романтик» чужих писем, он живет теми же неписаными правилами круговой поруки и взяточничества, что и остальные чиновники.

Столь же малоутешительную картину представляет и уездное дворянство. Это прежде всего ничтожные и глупые сплетники Добчинский и Бобчинский, разносящие от безделья городские новости. Они – типическое воплощение внутренней пустоты, праздности и пошлости провинциального мирка. Эти, обычно находящиеся на заднем плане, городские сплетники приобретают известное значение и вес, лишь обогащаясь какою-либо новостью, которую они и спешат выложить поскорее. Духовное уродство, внутренняя нищета этих персонажей выражаются и в бедности их языка, в их косноязычии, в самом построении фраз, в дефективности речи.

Если «мечта» городничего «влезть в генералы» – мечта о власти и чине, то честолюбие Анны Андреевны более «тонкого» характера. Провинциальная кокетка и модница, она мечтает о «светской» жизни, о роскошном будуаре, о знакомых «с самым тонким обращением: графы и все светские…», чтобы ее дом «был первый в столице», чтоб у нее в комнате «такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза…» Городничиха не менее черства и эгоистична, чем ее муж. Воображая себя «генеральшей», она становится претенциозно спесивой и заносчивой. В ответ на угодливые просьбы чиновников похлопотать о них в дальнейшем в Петербурге, Анна Андреевна презрительно замечает: «Да ведь не всякой же мелюзге оказывать покровительство». Все ее интересы сосредоточены вокруг сплетен и волокитства. Несмотря на годы, Анна Андреевна только и думает об адюльтере, считая себя неотразимой красавицей, не стесняясь вступить в соперничество с дочерью. Такова разнообразная и вместе с тем отталкивающая галерея представителей «высшего круга» провинциального города, типичного для всей России той эпохи.

Другой социальной группой, представленной в комедии, является купечество. Но оно не противостоит чиновничеству, а показано, как и в «Женитьбе», в том же обличительном, сатирическом аспекте. На основе зарисовки отдельных фигур Гоголь создает впечатление целого коллектива, социальной группы, объединенной общими типическими чертами. Утесняемое городничим и властями, купечество выступает как сила, казалось бы, враждебная городничему, но в то же время связанная с ним общностью корыстолюбивых интересов, круговой порукой. Хотя купечество и страдает от неумеренных поборов городничих и держиморд, оно возмещает свои убытки на народе. Разгневанный на купцов за их жалобы Хлестакову, городничий дает не лестную, но справедливую характеристику купеческого сословия: «Обманываете народ!.. Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это?» В сердцах городничий проговаривается здесь о тех «патриархальных» отношениях, которые определялись совместным плутовством и воровством: «… а кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это». Городничий не обманывается в подлинном отношении к нему купечества, которое он столь усердно «стриг»: «… будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья, втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил». Но и он и купцы прекрасно понимают свои взаимные выгоды и примиряются на почве обмана и совместного ограбления жителей города.

В атмосфере полного бесправия и произвола главной, наводящей «порядок» силой является полиция. Гоголь создал поразительные по своей обобщающей силе и разоблачительному смыслу фигуры полицейских чинов. Его Держиморда стал своего рода символом полицейского хамства, произвола и тупости, олицетворением всего крепостнического строя. Держиморда при всяком случае готов дать волю своим кулакам, он, по словам городничего, «всем ставит фонари под глазами – и правому и виноватому». Образ гоголевского Держиморды неоднократно применялся Лениным для характеристики гнусности, произвола самодержавного режима.

В пьесах Гоголя, как впоследствии и в драматургии Островского, большую роль играют второстепенные лица. Вводя в ряде случаев таких «второстепенных» персонажей, Гоголь с их помощью раскрывает среду, показывает социальную типичность явлений, изображает своих основных героев не изолированно, а в жизненной, реальной обстановке. С подобной, буквально филигранной, тонкостью и верностью бытовых красок показан Гоголем, в сущности, второстепенный эпизод – сцена объяснения Хлестакова с унтер-офицерской вдовой и слесаршей. Эта бытовая картина ярко рисует провинциальные нравы и достигает большой разоблачительной силы, приоткрывая положение простых людей, – тех, кто находится под властью городничего. Унтер-офицерша жалуется на то, что ее незаконно, «по ошибке», высекли, тогда как по своему званию она не подлежит телесному наказанию: «По ошибке, отец мой. Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два дни сидеть не могла». Колоритна и слесарша, жалующаяся на то, что городничий незаконно сдал в солдаты ее мужа: «Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, да родители богатый подарок дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки, так он ко мне. «На что, говорит, тебе муж, он уж тебе не годится». Да я-то знаю: годится или не годится; это мое дело, мошенник такой». Эта сцена, проникнутая соленым народным юмором, широко раздвигает рамки комедии, вводя в нее те явления социальной жизни, которые хотя и не охвачены непосредственно сюжетом пьесы, но тем не менее чрезвычайно важны для понимания ее социального смысла, для охвата разнообразных явлений жизни.

Чиновники, дворяне, купцы, мещане – таковы основные сословия, социальный состав тогдашней России, проходящие в комедии Гоголя. Все они показаны в сатирическом аспекте, создавая в целом безотрадную панораму русской действительности. Драматург все собрал в «одну кучу», раскрыл вопиющие язвы и пороки крепостнического общества в самых различных его сферах и проявлениях.

Народ, трудовое население города Гоголь не выводит на сцену. Едва ли лакея Осипа можно считать представителем народа, хотя в то же время из всех персонажей комедии один лишь Осип наделен здравым смыслом и прекрасно разбирается в происходящем. Осип – продукт развращенной дворовой среды. Он уже привык к «тонкой и политичной» столичной жизни И «галантерейному обхождению», к праздности и легкой поживе. Подобно своему барину, Осип усвоил вкус к жизни «на широмышку», его представление о жизни ничего не имеет общего с психологией крестьянина. Весь его жизненный кодекс исчерпывается мечтой о праздной и «веселой» столичной жизни: «… житье в Питере лучше всего. Деньги бы только были, а жизнь тонкая и политичная: кеатры, собаки тебе танцуют, и все что хочешь. Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит…» Однако Осип понимает ничтожество своего «барина», хорошо знает его настоящую цену.

Центральный герой комедии – Хлестаков. Образ Хлестакова, так тонко и глубоко очерченный драматургом, далеко не сразу был правильно понят и сценически истолкован исполнителями этой роли. При жизни Гоголя Хлестаков так и не был сыгран как подлинно реалистический характер, и писатель с горечью отмечал: «Главная роль пропала… Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков. Хлестаков сделался чем-то вроде Альнаскарова (героя комедии Хмельницкого. – Н. С.), чем-то вроде целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться из парижских театров. Он сделался просто обыкновенным вралем, – бледное лицо, в продолжение двух столетий являющееся в одном и том же костюме». Вот этому упрощенному истолкованию Хлестакова как водевильного повесы и лгуна Гоголь противопоставил свое глубокое понимание характера Хлестакова, развитое им в «Отрывке из письма к одному литератору» (вероятнее всего, к Пушкину). В своем понимании Хлестакова Гоголь подчеркивает типичность этого характера, его глубокий смысл как знамения эпохи. Хлестаков – герой нового времени, порождение новых порядков. Он «столичная штучка», представитель высших канцелярских сфер, казалось бы «образованного» круга чиновничества, задающего «тон».

Хлестаков представитель той дворянской молодежи, которая наводняла петербургские канцелярии и департаменты, с полным пренебрежением относясь к своим обязанностям, видя в службе лишь возможность быстрой карьеры. Именно поэтому с таким презрением отзывается Хлестаков о перспективе деревенской жизни, о «мужике». Вконец развращенный столичным бездельем, он заявляет городничему: «… я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения». Правда, «просвещение» Хлестакова не идет дальше чтения булгаринской газетенки и шнырянья по столичным кофейням.

«Хлестаков сам по себе ничтожный человек, – пишет Гоголь. – Даже пустые люди называют его пустейшим. Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела, способного обратить чье-нибудь внимание. Но сила всеобщего страха создала из него замечательное комическое лицо. Страх, отуманивши глаза всех, дал ему поприще для комической роли». Уже в первой же сцене в гостинице Хлестаков раскрывает ничтожество своей мелкой душонки, свои тривиально честолюбивые мечты, свое стремление к внешнему шику, к роскошной видимости, прикрывающей ничтожество и пустоту. Рассуждая о том, чем бы пожертвовать из своего туалета, чтобы пообедать, Хлестаков, в сущности, уже полностью выдает свое пошлое и пустое ничтожество.

Этот «трактирный денди» сочетает тщеславие с невежеством, глупость с наглостью и жаждой «покрасоваться», казаться чином повыше: «Это скверно, однако ж, если он совсем ничего не даст есть. Так хочется, как еще никогда не хотелось. Разве из платья что-нибудь пустить в оборот? Штаны, что ли, продать? Нет, уж лучше поголодать, да приехать домой в петербургском костюме. Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади одеть в ливрею. Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея): «Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять». К ним если приедет какой-нибудь гусь-помещик, так и валит, медведь, прямо в гостиную. К дочечке какой-нибудь хорошенькой подойдешь: «Сударыня, как я…» Тут и залихватски «шикарное» «подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу помещику под крыльцо», тут и восхищение перед лакейским «прикажете принять», выражающее честолюбие Хлестакова, его стремление порисоваться, блеснуть, желание, чтобы его приняли за более значительное лицо, чем он есть на самом деле. И в то же время в этом же монологе пренебрежительно-фамильярные словечки из бытового жаргона: «пентюхи», «гусь-помещик», «валит» и т. д., обращенные по адресу провинциалов-помещиков, которых Хлестаков третирует с высоты своего столичного «величия».

Гоголь удивительно тонко рисует паразитическую, барскую психологию Хлестакова, выросшего на крепостных хлебах, искренне убежденного, что его кто-то должен кормить и поить. Уже в первом действии в разговоре с трактирным слугой промотавшийся Хлестаков, уговаривая его принести в долг от трактирщика обед, говорит: «Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собой… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!» Хлестаков даже не представляет себе, что ему, барину, какой-то «мужик» может не дать обедать. Точно так же он как должное и естественное принимает ухаживания и подношения в доме городничего, приписывая их своим собственным достоинствам.

В самой пошлости и ничтожестве своем Хлестаков выражает пошлость и ничтожество, фальшь и «призрачность» всего того мирка преуспевающих тунеядцев, в котором каждый стремится «сыграть роль чином выше своего собственного». Видя раболепное преклонение перед ним провинциальных чиновников и стремясь поразить их своей мнимой значительностью, он уже и сам начинает входить во вкус своей лжи, представляя себя персоной необыкновенно важного чина. В его гомерической лживости звучат и вовсе начальственно-угрожающие ноты. Так, воображая себя управляющим департаментом, лицом, находящимся на короткой ноге с министрами, Хлестаков заявляет: «О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится». Это явное и непомерное хвастовство столичной «фитюльки» ни у кого не вызывает подозрения: все напуганы, дрожат, как бы не вскрылись их собственные «грехи». Чиновники не представляют себе «значительное лицо», которое бы не распекало, не внушало всем страха.

Типичность, обобщенность образа Хлестакова, как представителя современного ему дворянско-чиновничьего общества, Гоголь усиленно подчеркивает в своем «Отрывке из письма»: «Что такое, если разобрать, в самом деле Хлестаков? Молодой человек, чиновник, и пустой, как называют, но заключающий в себе много качеств, принадлежащих людям, которых свет не называет пустыми». «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, – говорит Гоголь, – делался или делается Хлестаковым… И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым». Гоголь расширяет здесь свое истолкование образа Хлестакова не только в его психологической сути, но и в его социальном значении – как типического представителя дворянского общества.

Характер Хлестакова – это и есть воплощение той «пошлости», тех отрицательных черт, которые присущи в той или иной мере окружающему обществу: «… характер Хлестакова… развертывается вполне, – отмечает Белинский, – раскрывается до последней видимости своей микроскопической мелкости и гигантской пошлости».[257]257
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. III, стр. 464.


[Закрыть] Его желания и стремления не выходят за пределы удовлетворения эгоистических потребностей, чем и исчерпывается для него смысл происходящего. Обильно закусив в богоугодном заведении и придя в благодушно-самоуверенное настроение от съеденного и выпитого, Хлестаков высказывает эту основную и единственную цель своей пустой жизни: «Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия».

Ложь Хлестакова при всей своей гиперболической нелепости принимается на веру не только в силу наивности провинциальных чиновников, ослепленных представлением о значительности лица, принимаемого ими за ревизора. Эта ложь – одно из проявлений всеобщей лжи и лицемерия того общества, в котором он вращается, все отношения которого построены на чинопочитании, ложной значительности поведения. В комедии Гоголя лжет не только Хлестаков, но лжет и городничий и прочие чиновники, уверяющие «ревизора» в полном благополучии подведомственных им учреждений. Ложь Хлестакова прежде всего результат его легкомыслия, она есть естественное выражение его ничтожной натуры. «Хлестаков вовсе не надувает, – говорит о нем Гоголь, – он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит».

Почувствовав, что перед ним заискивают, видят в нем «значительное лицо», Хлестаков сразу же меняет свое поведение, упиваясь собственным «величием», обстановкой всеобщего преклонения перед ним. Он разыгрывает важную чиновную персону, подражая повадкам и нравам столичных бюрократических верхов. В изображении Хлестакова и в его безудержном хвастовстве заключена едкая и точная сатира на высокопоставленные петербургские круги. Здесь и гастрономические прихоти столичных вельмож – суп, приехавший прямо из Парижа, и арбуз в семьсот рублей. Здесь и описание балов, на которых Хлестаков якобы играл в вист с посланниками и министрами, и управление департаментом, основанное на том, что Хлестаков якобы «всем задал острастку». При всей преувеличенности в словах Хлестакова дана верная картина жизни и порядков столицы, праздности и самодовольной кичливости «значительных лиц» столичных департаментов. Если добавить к этому ядовитое описание нравов рептильных литераторов вроде Булгарина, знакомством с которым Хлестаков гордится, то петербургская жизнь в ее бюрократических и журнальных сферах предстает в речах Хлестакова с достаточной полнотой.

Далеко не случайно Хлестаков показан «не чуждым» литературе, и в его разговорах о литераторах дан едкий памфлет на продажных реакционных писак той эпохи – Булгарина, Сенковского. Наглая развязность и полнейшая беспринципность, лживость, пустота подобных рептилий, несомненно, близки Хлестакову, нашли свой отклик в его образе. Подвыпивший и расхваставшийся Хлестаков запанибрата похлопывает по плечу Пушкина, намекает на свою причастность к литературе: «Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики…» Для Хлестакова актрисы, водевильчики, Пушкин – явления одного ряда: «Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну, что, брат Пушкин?» – «Да так, брат», – отвечает, бывало: – «так как-то все…» Большой оригинал». Обращаясь к «душе Тряпичкину», Хлестаков говорит: «Ты, я знаю, пишешь статейки. Помести их в свою литературу». «Литература» тряпичкиных – это и есть низкопробная и холуйская литература, потрафлявшая правящим верхам.