Текст книги "Женя и Дженни, или Вампир из 1Б"

Автор книги: Николай Климонтович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Николай Климонтович
ЖЕНЯ И ДЖЕННИ, или ВАМПИР ИЗ 1Б
Повесть для девочек, бабушек и говорящих собак

Девочка-лабрадор

Дженни – лабрадор цвета вкусного темного шоколада.

Помимо вкусности внешнего вида, у нее влажный замшевый нос, ореховые глаза, шелковистая блестящая короткая шерсть, изогнутый сильный хвост с кисточкой на конце и большие неуклюжие лапы. Неуклюжие потому, что она еще не слишком взрослая собака, ей нет года. Когда смотришь ей прямо в лицо, то есть прямо в морду, она кажется курносой. А в профиль у нее правильный, носик ровный, как линеечка.

Если верить взрослым, собачий год приравнивается к семи человечьим. Дженни исполнилось уже почти семь человеческих лет. И Жене недавно исполнилось семь, так что они почти ровесницы. Но не так трудно подсчитать, что совсем скоро собака чуть обгонит свою хозяйку в возрасте. Потому что когда ей будет два года, то по-человечески это идет за четырнадцать. А Жене исполнится только восемь, и она окажется младше своей собаки.

Собаке уже почти год, и она живет у них с трех месяцев, а бабушка все не может успокоиться, хоть и любит Дженни. И время от времени ворчит, что не припомнит, чтобы собака стоила таких денег.

Жене это кажется просто глупым: ставить рядом какие-то деньги – и чудесную теплую Дженни с нежной шелковой шерстью и с носом, холодным, как эскимо. Деньги можно заработать, как дедушка, или выиграть в казино, как мечтает мама. А щенка лабрадора можно только получить в подарок.

А дело было так. Год назад весной на семилетие Жени – надо уточнить, что день рождения у Жени в феврале, – родные гадали, что бы такое подарить девочке. Они шептались на кухне, шушукались в дедушкином кабинете, загадочно молчали, но девочка все слышала и все понимала.

Наконец, Жене надоело ждать, пока взрослые решат такой простой вопрос, и она решила вмешаться. Ведь на день рождения дарить надо желанные подарки, а не абы что, только чтоб отделаться. И Женя с присущей ей с детства силой убеждения твердо заявила: семья должна подарить ей щенка.

– Чтобы не быть одной, – объяснила Женя, хотя вовсе не чувствовала себя одинокой с дедушкой, бабушкой и мамой.

Но ей был нужен друг. Наташка с их лестничной площадки – не в счет. Во-первых, она маленькая, ей всего шесть лет. И семь исполнится только через год. Во-вторых, она жадная, хотя в чем это проявляется, Жене трудно было бы объяснить. Жадная – и всё.

Но главное, главное – осенью Жене придется идти в школу, в первый класс.

– А это травма для ребенка, – на всякий случай, дополнительно пояснила Женя домашним. – И нужно, чтобы, когда я буду приходить из школы, меня кто-нибудь встречал.

– Господи, – сказала бабушка, – а то ее не встречают.

Взрослые еще какое-то время сопротивлялись, но медленно привыкали к этой новой для них мысли: завести собаку. Взрослые люди всегда трудно привыкают к новому, в обращении с ними нужна постепенность. Между тем день рождения близился, а Женя стояла на своем. И взрослые, наконец, сдались.

– А ты, папа, будешь гулять со щенком, – сказала мама дедушке..

– Отчего я? – удивился дедушка. – Я что, самый свободный человек в этой семье?

– Тебе, дедушка, – пояснила Женя, – будет полезно не только бегать по утрам, но и гулять перед сном.

Дедушка посмотрел на бабушку, но та этих слов как будто и не услышала. Она лишь сказала, что за собакой нужно ехать на Птичий рынок и там присмотреть кого-нибудь посимпатичнее.

– Там очень милые зверушки, – сказала бабушка. – А если ничего подходящего не найдется, можно купить попугая.

– Попугая вы купите только после моей смерти, – сказала Женя. И добавила, подумав: – Тогда мне уже будет все равно – попугай или собака.

Этой формуле только после моей смерти научила ее тоже бабушка. Впрочем, Женя несколько изменила бабушкину фразу, но все равно получилось эффектно.

– В конце концов, можно завести кота, – вставил дедушка, которому, видно, не очень понравилось, что его хотят определить выгуливать собаку. Дедушки всегда поначалу сопротивляются, когда им пытаются вменить какие-нибудь новые обязанности по дому.

Но мама на удивление решительно, что было ей мало свойственно, она была скорее нерешительная мама, твердо сказала:

– Что же это получается? Значит, я не могу своей любимой единственной дочери купить на день рождения что-нибудь стоящее, а не второго сорта и по дешевке?

– Семь лет бывает раз в жизни, – напомнила родным Женя.

– На птичьем рынке запросто можно купить больное животное без родословной, – продолжала мама. И добавила: – И недокормленное.

– Ну уж, и больное, – не сдавалась бабушка. – Ты говоришь так, будто собралась не собаку заводить, а замуж выходить. И зачем, скажи на милость, собаке родословная?

– К тому же, Птичку перевели черт знает куда, за город, за кольцевую автомобильную дорогу, – добавила мама, – я даже не знаю, как туда ехать. Я всегда на этой самой Кольцевой теряюсь и не могу найти съезда. А родословная нужна, чтобы выставлять собаку на выставках.

– Не чертыхайся при ребенке, – сказала бабушка.

О какой птичке идет речь, Женя не стала спрашивать, было не до того. Потому что мама сказала:

– Я даже знаю, какую надо брать породу. У нас на бульваре гуляет пес Афоня. Он лабрадор. Рыжий и лохматый.

– Еще чего не хватало, – охнула бабушка, – сколько ж от него будет шерсти на ковре.

– На диване, – уточнила Женя, заранее вступая в бой за дозволенную зону обитания своего щенка. – К тому же, не такой уж он и лохматый, – добавила она.

– По вечерам с ним гуляет один весьма авантажный господин, – задумчиво сказала мама. – А наш лабрадор будет гладкошерстный. И шерсти от него почти совсем не будем.

– Именно, что почти, – проворчала бабушка.

Авантажный это как, подумала Женя. Ей отчего-то представилось, что авантажный, это как бы закрученный винтом. Но она не стала задавать лишних вопросов, чтобы не отвлекать маму от совершения доброго дела. Потому что мама бывала очень рассеянной.

Мама открыла телефонный справочник, нашла нужное, взяла трубку телефона и набрала номер.

– Я где-то слышала, – пояснила она окружающим, – что именно лабрадоры самые лучшие детские друзья.

– И где ты могла это слышать? – осведомилась бабушка, которая, наверное, имела какое-то предубеждение против породистых собак.

– Где уж и не помню, – сказала мама. – Алло, это общество, разводящее лабрадоров?

Потом она долго препиралась с кем-то, настаивая, что ей нужен не ретривер, а именно лабрадор. Причем гладкошерстный. Но, наконец, мама уяснила, что это одно и то же.

– Понятно, понятно, – сказала мама нетерпеливо, – лабрадор ретривер – это одна и та же собака, а не две. Пишется через черточку? – спросила она потом.

По-видимому, ей ответили в том духе, что, мол, как хотите, так и пишите. Но все-таки, несмотря на ее невежество в области пород собак, дали адрес и телефон заводчицы.

– Все еще встречаются у нас грубые люди, – заметила мама, пожимая плечами, – что я такого спросила. Так вот, чтоб вы знали, у заводчицы – сука Силки.

– Света, это грубо, – осуждающе сказала бабушка. Она до сих пор учила дочь хорошим манерам, хотя маме Жени было уже тридцать лет. Почти, обычно уточняла мама.

Дедушка в кресле читал газету и ни во что не вмешивался. Быть может, он до последнего надеялся, что пронесет, и ему не придется утром и вечером гулять с собакой, которую он и в глаза не видел.

– Я не виновата, что собачьих девочек зовут суками, – сказала обиженно мама. – А мальчиков – кобелями. Это совершенно официально.

– Официально или не официально, но при ребенке надо выбирать выражения, – сказала бабушка.

– Что ж, Силки – это неплохо, – размышляла тем временем мама вслух, бабушку не слушая, потому что если все время слушать бабушку, то ничего не успеешь сделать. – Шелковая, надо понимать. Так ведь, Женя?

– Точно, – сказала Женя. – Супер. Шелковая, какая ж еще. Звони этой самой взводчице.

Маленькая Женя часто путала слова, что, впрочем, случается и с взрослыми людьми. Скажем, когда бабушка читала ей вслух Евгения Онегина, то Женя потом декламировала так:

 
Легко мазурку танцевал
И кланялся беспрекословно…
 

Отчего-то слово беспрекословно у нее выскакивало само собой, вместо непринужденно.

– Заводчице, – поправила ее мама.

Пока мама дозванивалась, Женя думала, что и заводчица слово тоже грубое. Дурацкое слово, если честно, неизвестно что означает. Впрочем, взрослые часто говорят несуразицы нечеловеческим языком. Хозяйка Дженниной мамы, вот как надо говорить. А что собачья девочка будет называться Дженни, это Женя еще раньше придумала. Она же сама – Женя, а лабрадор – иностранка, мама у нее англичанка Силки, так что Женя по-ихнему будет Дженни. А поскольку бабушка, английская переводчица по специальности (была переводчицей, пока дочь не подарила мне внучку, любила пояснять она), уже два года занималась с Женей языком, та задумалась: интересно, будет ли понимать будущая Дженни по-английски. Или еще нет?

Мама уехала. И очень не скоро, как показалось Жене, вечность прошла, вернулась домой со свертком на руках. Когда развернули одеяло, в нем оказался спящий щенок со смешно свисающими ушами. Мама постелила одеяльце в прихожей около входной двери и заявила, что здесь будет собачье место. Что ж, Женя часто замечала, что взрослые – очень наивные люди. Разумеется, Дженни ночью будет спать вовсе не у двери, а в ее комнате на ее тахте. Они уместятся вдвоем, наверняка. А днем в гостиной в бабушкином кресле. Правда, бабушка об этом еще не знает, но ничего, привыкнет. Взрослые быстро привыкают, хоть для вида поначалу и кочевряжатся. Это слово произносит бабушка, когда Женя отказывается есть поутру овсяные хлопья с молоком. Мол, перестань кочевряжиться.

– А я и не ковчевряюсь, – отзывается Женя. – Но без повидлы есть ни за что не буду.

Слово повидло она произносила именно так. По сходству, возможно, со словом дылда.

Маленьких всегда норовят лишить детства

Сейчас-то Женя может произнести не только слово кочевряжится, но и лабрадор, и ретривер, но это у нее получилось не сразу. Поначалу, когда Дженни только появилась у них в доме, произносить все это было трудно. Она тренировалась, тихо гладя Дженни, хотя щенок все время спал, к ее разочарованию. Но бабушка объяснила, что это нормально для детей этого возраста: поест и спит.

– Ты тоже была такой, ела и спала.

– Иногда орала, правда, – добавил дедушка.

– Плакала, – поправила бабушка.

– А как вы думаете, – спросила Женя, – Дженни еще долго будет в таком возрасте?

– Ох, недолго, – вздохнула бабушка и ушла на кухню.

Время у семилетних девочек летит быстро. Как и у трехмесячных щенков лабрадора. И вскоре Дженни уже стала вилять хвостом, гоняться за теннисным мячиком, который нашелся в кабинете дедушки, а потом принялась грызть ножку антикварного стола, который был дорог бабушке как память.

– Это у нее режутся зубки, – жизнерадостно объяснил дедушка, который иногда в сердцах называл бабушкин одноногий стол, коли тот попадался ему на пути, хламом. Но когда дело дошло сначала до шнурков, а потом до вкусной прорезиненной подошвы его кроссовок, дедушка уже не был так благодушен, а тихо ворчал про себя.

– Нечего бросать свою обувь, где попало, – жизнерадостно сказала бабушка. – Сколько раз тебе говорила.

– Пусть Дженни лучше съест мою муклу Машу, – сказала щедрая Женя. – И зайца, – добавила она, подумав. – Ведь мне теперь они больше не нужны, – решила она, глядя на щенка.

Через месяц специальный доктор-ветеринар сделал прививку Дженни сразу от пяти болезней. Это удивило Женю: все-таки удобно быть собакой. Наверное, и собачьи лекарства такие же: слопал одну таблетку – и ото всего здоров.

В шесть месяцев Дженни было разрешено выводить на улицу, чтобы не было от нее так много луж в коридоре, которые прикрывали газетами. Газеты быстро кончались, и подчас в дело шли свежие, только из почтового ящика. Отчего дедушка приходил в полное расстройство.

– Имейте в виду, – говорил дедушка, – то, что вы делаете – абсолютно неправильно и бесполезно. Коммерсантъ печатается на такой бумаге, что ничего не впитывает. Постилайте свою Вечернюю Москву…

– Еще как впитывает, – отвечала бабушка. – Выжимать можно твой Коммерсантъ.

Так или иначе, хоть дедушка и сопротивлялся, правда, пассивно, на первых порах гулять со щенком определили все-таки именно его. Что ж, дедушка хоть и совсем старый с седой бородкой, страшно подумать – ему целых пятьдесят дет, но все равно еще очень спортивный. Он бегает по утрам на Чистых прудах, которые видны из окон их дома. Делает круг, потом второй, а там идет домой под душ. И даже почти не задыхается.

Женя долго не могла понять, почему пруды называются прудами, когда их – всего один пруд. Но бабушка объяснила, что когда-то прудов было несколько.

– Остальные исчезли. С течением времени, – грустно сказала она. – А название осталось.

– А куда исчезли? – поинтересовалась Женя. – Утекли?

– Да кто ж его знает, – вздохнула бабушка. – В жизни часто так бывает: было, было, а не успел оглянуться – уже нет. Вот объясни мне, куда исчез индийский чай со слоном?

Женя не понимала, причем здесь слон, и куда он исчез.

– Вечно ты преувеличиваешь, Таня, – сказал дедушка. – Никуда не исчезал твой индийский чай. Просто он стал встречаться реже.

– Ну, как все редкие виды, – сказала мама. – И его занесли в Красную книгу.

– Не говорите глупости, – сказала бабушка.

А Женя подумала, что Красная книга, наверное, очень важная, потому что туда заносят редкие виды. Но ни о чем спрашивать не стала, отложила на потом, чтобы бабушка не сказала о, как ты надоела мне с этими своими вечными вопросами…

По утрам дедушка продолжал бегать в теплом тренировочном костюме и в кроссовках, которые Дженни не успела доесть.

– Вот, – говорила мама, – теперь Дженни уже совсем скоро будет бегать с тобой.

– Не угонится, – бодро говорил дед. Наверное, он все же надеялся, что его женщины подшучивают и скоро забудут об этой своей идее. Впрочем, он мог бы знать, что женщины очень редко отказываются от своих, кажущихся им удачными, идей.

Но однажды Женя твердо заявила:

– С Дженни буду гулять я!

Это было очень смелое заявление, потому что Женя не только со щенком, но даже сама с собой одна еще не гуляла. Так, чуть-чуть по утрам во дворе с уговором, чтобы бабушка ее видела из окна кухни.

– Ну, и ты, конечно, – торопливо согласилась мама, напрасно опасаясь, что, если с ней спорить, ее дочь от огорчения может зареветь.

Но Женя уже не была такой плаксой, как раньше. А когда в ее жизни появился щенок, она и вовсе разучилась плакать. Потому что сразу стала взрослой, раз ей нужно нести ответственность за того, кто меньше и беспомощнее.

Так или иначе, но теперь по утрам, до того, как дедушка завтракал и уезжал на работу в свой институт, Женя надевала на Дженни ошейник, прицепляла к ошейнику поводок, дед облачался в свой спортивный костюм, и они втроем шли на Чистопрудный бульвар.

По правде говоря, неуклюжей маленькой Дженни вовсе не нужен был ни поводок, ни ошейник. Бегала она еще не так быстро, как дедушка, и Женя всегда могла за ней угнаться.

Но мама сказала:

– К поводку собаку нужно приучать с детства.

Вот так и лишают детства маленьких: английский, овсяные хлопья, фигурное катанье, дай лапу и одна еще более ужасная фраза тебе пора спать, когда по телевизору все только начинается. А теперь еще и поводок с ошейником для маленькой Дженни, которой они вовсе не нужны. Хорошо еще у нас пианино расстроено, а у меня не оказалось слуха, думала Женя, не то засадили бы музыкой заниматься, как Наташку.

У собак тоже бывают папы

С Наташкой они почти перестали дружить. Во-первых, потому, что у Жени теперь было очень мало свободного времени. А во-вторых, Наташка глупая, она однажды спросила, указывая на Дженни:

– А кто ее папа?

Наверное, она так сказала от зависти, потому что у Жени была Дженни, а у нее – нет. Кто ж ей купит такого щенка…

Дело в том, что у самой Наташки не было бабушки. То есть была, конечно, но жила далеко, в каком-то Спальном районе, такое странное название. Но папа у Наташки был.

А вот у Жени папы не было. Точнее – он был, но однажды, когда Жене было года три, он уехал в командировку и с тех пор не возвращался. Дедушка тоже иногда уезжал в командировки, но всегда приезжал обратно. А у Жениного папы командировка, видно, очень затянулась. Мама как-то объяснила Жене, что ее папа – геофизик. И что гео – это земля. А физика исследует всякую природу. Что ж, сообразила сообразительная Женя, земля же – она большая, пока еще ее всю объедешь и исследуешь…

И, тем не менее, вечером Женя спросила у мамы:

– Скажи, вот у Дженни мама Силки. Но должен же быть у нее и папа?

– Конечно, еще какой!

И мама достала из ящика письменного стола большой, глянцевый и красивый, разлинованный лист. Они уселись на диван, а Дженни улеглась у ног хозяйки.

– У нас очень породистая собака, и ее родословная известна до пятого колена.

Женя не стала спрашивать, что бы это могло значить. Не стоит сбивать маму с толку, потому что, как уже было сказано, та легко отвлекалась. Вот и сейчас она начала было:

– Вот я знаю свою родословную только до своего дедушки…

– Мама, – строго сказала Женя, – мы сейчас говорим не о тебе. И не о твоем дедушке. Мы сейчас говорим о Дженни.

– Ну, да, – легко согласилась мама. – Вот, смотри. Папу твоей Дженни зовут… зовут… Фландерс Прайд Каббана, – не сразу выговорила она. – Так здесь сказано.

– А дедушку? – спросила Женя.

– А дедушку? Дедушку… дедушку, – водила пальцем по глянцевому листу мама. – Ах, вот. Дедушку зовут Маршалл Браун. Наверное, Дженни в него такая коричевая.

– Да, если Браун – то коричневый, – подтвердила Женя серьезно. И спросила: – А бабушку?

Женя была пытливой девочкой. Пытливой и настойчивой.

– Бабушку зовут Яни Силки Фел, – прочитала мама.

– Понятно, – сказала Женя, – хорошая у нашей Дженни семейка. Ни одного русского имени.

– Да уж, – подтвердила мама, – здесь есть еще и Ретривер Глэдис, и Випер Ван Балкенхоф.

Казалось, мама была озадачена.

– Да, хозяйка Силки недаром была такая торжественная, когда вручала мне Дженни. Она сказала, что я совершаю очень выгодную покупку. Нет, сделку. Буквально так и сказала.

– Ну, конечно, – сообразила Женя, проявляя странные для ее возраста задатки бизнесмена, – ведь когда у Дженни будут щенки, мы их продадим еще дороже.

– Этого только не хватало, – сказала мама, – чтобы я спекулировала щенками. Мы раздадим их в хорошие руки.

– А как ты определяешь – какие руки хорошие, а какие нет? – спросила Женя.

Но на этот вопрос мама не ответила. Наверное, подумала Женя, не ответила потому, что сама не знала ответа, ведь так сразу хорошие руки не определишь.

– Ах, вот, это, кажется, ближе, – сказала мама. И громко провозгласила: – Анрайволд Джой Рус Кэрлинг.

– И ты думаешь, – спросила Женя, – это русское имя?

– Ну, не знаю. Здесь написано Рус.

– Ах, Рус Кэрлинг, наверное, тоже англичанин. Но только русый.

– Ирландец, может быть. Кстати, – вдруг сказала мама загадочно, – а ты знаешь, как на самом деле зовут твою собаку?

– Знаю, – сказала Женя, – ее зовут Дженни.

– Нет, не знаешь. Дженни – это ее домашнее имя. А по документам она – Дилайт Рус Ретривер.

– Вот еще, – сказала Женя, – пусть по документам она и Дилайт, а у нас она – Дженни. Правда, Дженни?

Собака посмотрела на хозяйку и чуть шевельнула хвостом. Глаза у нее были сонные.

– Ты плохо занимаешься английским, – сказала мама тем тоном, который Женя любила меньше всего. – Что в переводе означает Дилайт? Ну-ка возьми словарь.

– Ах, – вспомнила Женя без словаря, – Дилайт – это же радость!

– И блаженство, – добавила мама.

– Спи, спи, моя хорошая Дженни. Моя Дилайт. Моя дорогая пса.

Последнее случайно вырвалось у Жени, но мама чуть не захлопала в ладоши. И весело рассмеялась. И привлекла дочь к себе, что, кстати, делала не часто. И не потому, что не любила Женю. Просто сама Женя не очень любила нежности. Нежности, как она это называла, это когда взрослые теребили ее как куклу.

– Какая ты у меня дурочка, – ласково сказала мама.

– Вовсе не дурочка. Подумай сама. Конечно, Дженни у нас – пса, – обиженно сказала Женя. – Ведь пес – это когда мальчик. А девочка – значит, пса, неужели не ясно.

Общество на бульваре

Утром на бульваре, когда здесь с Дженни бегал дедушка в покусанных кроссовках – он все никак не мог собраться купить новые – было не очень весело. Потому что все торопились на работу и прогуливали своих собак наспех, кое-как. Много интереснее на бульваре бывало по вечерам, потому что, едва по телевизору начиналась программа Время, здесь собиралось очень много собак.

Женя очень любила эти вечерние прогулки с дедушкой и Дженни. К тому же, если вечером мама не шла в театр или на концерт, гулять с Женей и Дженни отправлялась она.

Мама Жени с недавних пор тоже очень полюбила эти прогулки. Быть может потому, что Дженни уже познакомилась с лохматым Афоней, а мама – с его хозяином, который оказался кем-то вроде артиста: носил усы, поверх пиджака – закрученный на шее красный шарф, и плохо заботился о своем здоровье – курил трубку.

Дженни подросла, окрепла и уже освоилась не только в квартире, но и во дворе, и на бульваре, и открыла для себя полный новых запахов большой мир. Сначала, правда, Дженни пугалась трамвая, но потом и к трамваю привыкла. Теперь она могла общаться почти на равных даже со взрослыми собаками. А поскольку она была дружелюбна и вежлива, – собаки ведь похожи на своих хозяев, это давно известно, – то у нее скоро завелось на бульваре много хороших друзей.

По вечерам на бульваре собиралось собачье общество. Черно-белая бернская овчарка Марта, большая и ласковая, любила прихватить Дженни за ухо, но когда та взвизгивала, отпускала и лизала младшую подругу. С ней гуляла знакомая Жениной бабушки из соседнего подъезда Нина Николаевна, которая всякий раз говорила Жене:

– Ты в следующий раз непременно пригласи с нами погулять твою бабушку, что она все сидит взаперти.

– Бабушка готовит дедушке ужин, – отвечала Женя. – И вообще она у нас дальше магазина не ходит.

– Понимаю, – вздохнула Нина Николаевна, – я бы и сама не ходила, да только внуки собаку завели, а гулять не хотят.

– Ветреная пошла молодежь, – сочувственно говорила Женя и тоже, как и Нина Николаевна, качала головой.

Впрочем, когда появлялся собрат Марты по породе Данила, то она убегала с ним в дальний конец бульвара, тут же забывая про младшую подругу. Что ж, Дженни, наверное, тоже побегала бы с Данилой, но тот был очень взрослый и носился такими прыжками, что никак было за ним не угнаться. А Женя думала: как же он пасет овец в своих Альпах, когда он такой непоседливый. Это Нина Николаевна всё ей объяснила про Марту, про Альпы и про овец.

Двортерьер, как называла породу своей собаки его хозяйка Ира, по имени Гай оказался довольно мрачным типом. Он не имел никакой специальности, на девушек не обращал внимания, а сосредоточенно обнюхивал каждый столб и каждый ствол и то и дело задирал ногу. Как хорошо, что у нас пса, а не пес, думала Женя, ведь если бы Дженни была пес, то и ей приходилось бы так же часто задирать ногу. А это не только неинтеллигентно, но и, должно быть, страшно утомительно.

С немецкой овчаркой Эммой гуляла тетя Зоя, которая была страшно разговорчива. Хорошо хоть она появлялась, когда программа Время кончалась, потому что тетя Зоя, хоть и не интересовалась новостями спорта, не могла пропустить прогноз погоды. Впрочем, политические новости ее тоже не интересовали, а прогнозом погоды она охотно делилась, ведь многие, гуляя на бульваре, не успевали узнать, что завтра обещали заморозки ночью, вы представьте себе этот ужас.

– Ведь если бы я уже посадила рассаду, то пришлось бы ехать пленкой закрывать, – говорила тетя Зоя. Быть может, по закону обратного сходства, Эмма была очень молчаливой служебной овчаркой и никогда не лаяла по таким пустякам, как дурная погода.

Фунт, для своих Фунтик, был китаец породы шарпей. Этот был задумчив, ходил медленно, как будто ему мешала огромная его рыжая шкура, собранная в крупные складки. И часто зевал. Его хозяин говорил, что в Тибете он тоже пасет овец, но Жене как-то не верилось. Когда Фунт зевал, то делалось видно, что нёбо у него не розовое, как у Дженни, а густо фиолетовое. И Жене становилось не по себе.

Дженни тоже побаивалась Фунта, хотя тот вел себя довольно мирно, и при его появлении жалась к Жениной ноге. Правда однажды, когда его хозяин остановился поболтать со знакомой дамой, шарпей подошел к нему сзади и так дернул за штаны, что тому пришлось срочно бежать домой – переодеваться.

Сеттер-гордон Сэм огненно-красной масти гулял сразу с двумя хозяйками, мамой и дочкой Лизой, но Лиза была старше Жени, училась уже в третьем классе, и считала Женю маленькой. Точно так же относился к Дженни и Сэм, не проявляя никакого интереса, но то и дело поглядывая на плававших в пруду уток. Потому что он был охотничьей породы. Дженни тоже поворачивалась к нему задом, как бы говоря: ну и пусть, нам и не хотелось, у нас разные интересы.

И правда, утки Джении ни в малой степени не интересовали – наверное, у нее еще не проснулись охотничьи инстинкты. В отличие от фокстерьерши Топси, которая то и дело бросалась в воду, но, слушаясь хозяина, тут же вылезала на берег, и вид у нее бывал огорченный и понурый. Странно, ведь фокстерьер должен бы охотиться на лис и барсуков и выгонять их из нор для хозяина-охотника. А этот интересовался утками как какой-нибудь сеттер или спаниель.

Было и еще много разных собак на бульваре в этот вечерний час, когда вдоль всей улицы загорались фонари, а на пруду чета лебедей готовилась ко сну и прятала головы под крыло. Иногда появлялась ротвейлерша Бетти, довольно вздорного нрава взрослая дама, которую ее хозяин никогда не спускал с поводка. Точнее, с довольно толстой цепи. Выходил на этот собачий променад и красавец мастино-наполитано Тит. Довольно симпатичный малый, но избалованный, из богатой семьи, вальяжный. С ним гуляла домработница хозяев, которая называла его не иначе как телок. Хозяйка голден-ретривера Карина куталась в цветастую шаль, и от нее всегда сильно пахло то ли ликером, то ли коньяком. Пудель Филя приходил редко, он хромал на одну ногу – согласно тому же правилу сходства, его хозяин Сережа тоже был контуженным на войне. Боксерша Настя никогда не снимала свою медаль. Пара пожилых седых колли, Семен и Федор, гуляли с хозяином – старым художником, и было известно, что где-то в ближайших домах у него огромная мастерская под крышей. Кавказская овчарка Лада была слишком большая для дружбы. Как и черный терьер Леон, которого за глаза все называли запросто Левой. Карликовые доберманы Чук и Гек подходили по размеру, но были ужасно сварливы и все время гавкали тонкими противными голосами. А вот с черным маленьким таксом по имени Геркулес можно было бы свести дружбу, но это был очень грустный пес нелегкой судьбы: еще в детстве ему прищемили хвост. Так что теперь это был короткохвостый такс.