Текст книги "Крымская повесть"

Автор книги: Николай Самвелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

«Очаков» уходит в бессмертие

Этот белокаменный город, казалось, специально был воздвигнут на берегах извилистых бухт для парадов, для актов торжественных и величественных. В нем не было деловитости, царящей на причалах Феодосии, суетливости удачливо негоцианствующей Одессы. Севастополь был державен, и по-своему даже надменен, как его северный собрат Петербург, воздвигнутый в другие времена и у другого моря. Так же, как в Петербурге, в Севастополе возникала странная иллюзия: здесь замечали не людей, а проспекты. В глаза бросалась не толпа на набережных, не одежда горожан, а многочисленные колоннады и зеркальные витрины магазинов. Правда, были еще мазаные домики Корабельной и Татарской слободок. Но они были оттиснуты на окраины, заслонены от взгляда не только фасадами респектабельных кварталов, но и огромными рекламными щитами цирка «Шапито», многочисленных экскурсионных бюро, обещавших приятные и полезные для здоровья прогулки в окрестности города, в том числе и на начавшиеся не так давно раскопки древнего Херсонеса и на остров, где, по легенде, был похоронен один из римских пап… Да, Севастополь был своеобычен. Если бы города, как люди, имели характеры, то следовало бы сказать, что натура у Севастополя гордая.

Но сегодня этот присыпанный желтой шуршащей листвой город-гордец был нервен, неспокоен и неожиданно говорлив.

– Слышали, мятежники с музыкой высадились на «Прут» и освободили содержавшихся там матросов с «Потемкина»?

– А «Пантелеймон» поднял красный флаг. Не помогло, что переименовали… «Потемкин» остался «Потемкиным».

– Да разве только «Пантелеймон» и «Очаков». Вон на мачтах контр-миноносца и трех номерных миноносок с утра красное!

– Ничего, броненосец «Ростислав» уже шесть раз поднимал флаг и шесть раз спускал его. Это еще пока не революция, а обычный бунт.

– Нет, голубчик, революция, и самая настоящая. Флот восстал. И сухопутные экипажи с ним.

– Чепуха! Не может флот восстать только потому, что это захотелось какому-то лейтенанту, объявившему себя командующим… Какой такой командующий? Кто его назначал?

– Революция назначила!

– Это вы бросьте! Революция – дело серьезное. Ее еще дождаться надо.

– А вот и дождались!

– Шмидт объезжает под музыку на катере эскадру. Слышите: ему кричат «Ура!».

– В два часа пополудни Шмидт обещал начать бомбардировку города.

– Он это вам лично говорил? Нет? Для чего же слухи распускать? Матросы с «Очакова» воззвание расклеивали, чтобы все оставались на местах. Везде спокойствие…

Дул ветер с юга. Но был он почему-то холодным. Шелестели листвой аллеи Исторического бульвара. Шелестели обывательские голоса:

– Если победят хоть на неделю, то что будет? Отберут ли магазины?

– А дома?

– А аптеки?

– Только бы торговлю не прикрыли.

– Вы, батенька, голову берегите. Отменят торговлю или не отменят – дело уже третье. Тут бы уцелеть. Ежели безумный Шмидт все же начнет бомбардировку – страшно подумать.

– Ложитесь-ка от всех бед спать. Сон лучшее лекарство от любых напастей. Проспал недельку-другую, проснулся, а революции уже и в помине нету…

От Южной бухты и Большого рейда действительно неслась музыка. Торжественно и тяжело звучала медь военного оркестра. Первый командующий революционным флотом новой России гражданин Шмидт совершал объезд эскадры. На многих кораблях Шмидта встречали криками «Ура!». Минный крейсер «Гридень» поднял красный флаг, вышел из Южной бухты и стал на рейде вблизи «Очакова»…

– Слышали, Шмидт захватил офицеров на «Пруте» и держит их в качестве заложников?

– Да разве только их? Задержали и пароход «Пушкин» со штатскими. И всех командиров «Пантелеймона» тоже увезли на «Очаков».

– А вы морскую азбуку знаете? Вон, на «Очакове» уже сигнал поднят: «Имею много пленных офицеров…»

…Шуликов едва поспевал за Владимиром. Его плащ-пелерина развевался по ветру.

– Я знаю, что Шмидт был против восстания. Считал его безнадежным. Но когда понял, что возмущение матросов неизбежно и что Совет большинством голосов решил поддержать выступление, принял на себя командование.

– Откуда у вас такие сведения? – спросил Владимир, хотя уже знал о решении Совета от Александра.

– Ведь я абориген. Местный житель. У меня много знакомых в городе. И я богат. Передо мною многие заискивают, а потому доверительно сообщают разные сведения. На всякий случай… Вот, к примеру, мне известно, что вчера на квартиру к Петру Петровичу пришли делегаты от эскадры и рассказали, что адмирал Чухнин разоружает суда, а полевая артиллерия окружила казармы. Шмидт решился действовать и отправился на «Очаков». Между тем «Очаков» почти безоружен. Со многих орудий сняты замки. Да и боеприпасов маловато. Припять бой крейсер все равно не сможет.

– Вы так говорите обо всем, будто были в центре событий.

– Что такое воображение – знаете? – Шуликов, не мигая, глядел в глаза Владимиру. – Очень живо умею представлять себя на месте других людей. Это качество развито у меня с детства. Минувшую ночь, узнав обо всем, что произошло, я пытался представить себя на месте Петра Петровича Шмидта. И если моя интуиция меня не подводит, он готов к решительным действиям. Но мы идем не в ту сторону. Надо возвращаться к Графской пристани. Оттуда Большой рейд виден лучше всего. Вообще же спал я сегодня плохо. Много раз вскакивал в холодном поту. Привиделся мне и граммофонщик Попков. Он прижимал руки к груди и взывал: «Люди! Музыка у каждого должна звучать внутри, в душе!» А сейчас сна ни в одном глазу. Готов к трудам и заботам. Интересно, где сейчас Александр Иванович?

Фабрикант устриц явился в гостиницу ранним утром, принес с собой пачку итальянской бумаги, карандаши и обещанный этюдник. И сам же вызвался этот этюдник носить во время сегодняшней прогулки по городу.

– Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? – откликнулся Александр, бреясь. – Это пожелание больше относится к вам, Венедикт Андреевич. Поберегите себя. Что же касается Владимира, то он на посту. И пост его внизу, на Графской пристани. Впрочем, у вас еще есть время для небольшого променада. Час или полтора.

– А могу я побыть вместе с Владимиром на пристани?

– Ваша воля. Но не обязанность и не долг.

– Раз моя воля – остаюсь здесь.

Александр ушел, а Владимир с Шуликовым с полчаса бродили по городу.

Закрытые жалюзи магазинов на Большой Морской и Нахимовском проспекте. Шепчущиеся под ветром деревья Исторического бульвара. Из-за угла вынырнул трамвай, полный матросов. На задней, открытой площадке был укреплен лозунг: «Да здравствует демократическая социалистическая Россия!» Трамвай полз медленно. Владимир с Шуликовым без труда догнали его, сели на ходу и проехали остановки полторы.

Весь берег от купален до пристани Российского общества пароходства был полон народа.

Сквозь толпу пробрались к самой пристани. На рейде происходило нечто необычное. Откуда ни возьмись, возник маленький неуклюжий портовый катер, который держал курс прямо на «Очаков».

– Парламентарии для переговоров.

– Никакие не парламентарии. Замки для орудий и заряды Шмидту везут.

– Кто?

– Свои же, матросы.

– Если «Очаков» и «Пантелеймон» получат припасы, они смогут ударить по «Бугу». А там на борту боевые мины. Так бабахнет, что полгорода разнесет.

– Дан ультиматум – на размышление час сроку. Царь телеграмму прислал. Если сдадутся, обещает прощение.

– Басни. Прощения не бывает, и вообще незачем восставать, если затем намерен каяться.

У причала в том месте, откуда только что отчалил катер, собралась толпа. Несколько человек с красными бантами на пальто и пиджаках сгружали какие-то ящики прямо на пристань. Возможно, это был груз для второго рейса катера.

– Наташа! Поспешите! – кричали из толпы. – Время сейчас – все!

Владимир, не отрываясь, смотрел на катер. Ему показалось, что он узнал знакомое лицо, высокую шею, уложенные на затылке тяжелым узлом косы. Да, конечно же, это была Людмила. Он не мог ошибиться.

– Что с вами? Вы испугались?

– Подождите! – оборвал Шуликова Владимир. – Подождите… Что это за катер и куда он плывет? Кто на нем?

– К «Очакову». Слышите, кричат, чтобы поспешили доставить снаряды. Может быть, и замки к орудиям везут. А это значит, что «Очаков» сможет принять бой в случае нападения на него. А кто на катере? Не знаю. Какие-то решительные люди, которым все нипочем.

Катер покачивало на пологих волнах. Казалось, он двигается слишком медленно и расстояние между ним и «Очаковым» почти не сокращается.

Но это все же был лишь обман зрения, потому что узкая полоска свинцово-серой воды между пристанью и кормой катера с каждой минутой становилась все шире и шире. Катер уходил все мористее по направлению к «Очакову».

– Да, это, конечно, она. Только бы не начали стрелять! – сказал вслух Владимир и, обращаясь к Шуликову, спросил: – У вас есть с собой какое-нибудь оружие?

– Лишь «монтекрист», – ответил фабрикант устриц, показывая маленький пистолет, которым любили баловаться гимназисты старших классов. – Если что-нибудь начнется, нам с вами лучше укрыться в гостинице. Уж не собираетесь ли вы лично вступить в перестрелку с флотом и войсками? Впрочем, думаю, до огня не дойдет.

– Почему?

– Силы с двух сторон примерно равны. Половина кораблей подняла красные флаги. Остальные выжидают. А на берегу, сами понимаете, ничего не разобрать. Глядите, вон пришел еще отряд с красными бантами. Портовые рабочие. Человек тридцать, если не больше.

– Да, но прибывают и солдаты. Целая рота.

– Белостокский полк, судя по форме, – согласился Шуликов. – Еще неизвестно, на чьей они стороне. Впрочем, красных бантов не вижу. Все равно повода для волнения нет. Мне кажется, наступило то самое мгновение, которое и называют равновесием сил. Сейчас никто не решится на первый выстрел. Вы слышите, какая тишина? Просто удивительно. Ведь на пристани масса народа.

Владимир бросился к парню с бантом на лацкане плаща.

– Друг, вы не знаете, с кем солдаты?

– Да уж не с нами.

– Но они пришли без офицеров.

– Что с тобой, парень? Ослеп? Офицеры тут как тут. Вон и полковник спешит.

Владимир помчал ко входу в «Кист». Почти силой вырвал у портье телефонный аппарат.

– Барышня! – закричал он, услышав в наушнике голос телефонистки. – Морские казармы! Срочно!

– Велено не соединять! – ответила телефонистка.

– Кто велел?

– Больше не звоните. – Сухой щелчок в наушнике.

Владимир вернулся на пристань.

С крейсера махали руками, что-то кричали тем, кто находился на катере. А сам катер, неуклюже переваливаясь с волны на волну, упрямо полз вперед. Он был уже на полпути к крейсеру.

– Через десять минут, самое большое – через четверть часа, как только катер достигнет цели, психологическое преимущество будет на стороне восставших, – жестикулировал Шуликов. – Не стоять на месте, не дать опомниться противнику. Быстрота, натиск, маневр – вот три главные заповеди Наполеона.

– Причем тут Наполеон вместе со своими маневрами, безумствами и островом Святой Елены? – Болтовня Шуликова раздражала, кроме того, Владимир вдруг почувствовал, что руки и ноги похолодели и почти не слушаются; может быть, от волнения, но так ли, иначе ли подобное он испытывал впервые. – Причем здесь Наполеон? И почему вы трещите без умолку?

– Действительно, при чем здесь Наполеон? – опомнился фабрикант устриц. – Это я от нервов заговариваюсь. Я так понял, что вы узнали в толпе свою знакомую. Человек вы сдержанный, а тут даже вскрикнули. Моя догадка верна? Можете не отвечать, если не хотите.

– Она на катере, а не в толпе.

– Вот оно что! Понимаю ваши чувства и разделяю волнение. Но стрельбы не будет! Не будет!

– Почему?

– Потому что я этого не хочу! – Шуликов даже топнул по камню обутой в изящный туфель с белыми гетрами ногой. – И ее никто не хочет!

– Я не сумел выполнить очень важное поручение. Телефонная станция не работает. Как предупредить Александра? Он должен знать…

Но тут-то и раздались резкие лающие звуки орудий. Фонтан воды. Второй. Катер был взят в артиллерийскую «вилку». Вот и прямое попадание. С бортов люди прыгают в воду. Взлетевшие в воздух доски и тяжелое «у-у-ах!». Это открыла огонь канонерская лодка «Терец», команда которой, укомплектованная офицерами, час назад отказалась вести переговоры с восставшими.

И снова тишина.

Владимир смотрел на то место, где только что был катер, и еще не понимал смысла произошедшего. Катер исчез. Прямое попадание.

Зловещей была тишина на Графской пристани. Никто не вскрикнул, не схватился за голову. Ни звука, ни вздоха, ни проклятий. И удивительно далеким, вызывающе отчужденным был гул дробящихся о ступени пристани волн. Именно это и показалось поначалу Владимиру странным и не поддающимся объяснению. Возможно ли, чтобы море с одинаковым усердием качало на своих волнах и канонерку «Терец», расстрелявшую катер, и «Очаков», на котором и сейчас реял красный флаг? Да тут еще эта странная тишина на пристани.

Вдруг тяжело громыхнули полевые батареи на Историческом бульваре. Они вели огонь по учебному судну «Днестр» и стоявшему рядом с ним миноносцу, на мачтах которых тоже развевались красные флаги.

– Что они делают? Если в «Буг» попадут? Он ведь начинен порохом, и на нем ведь тоже красный флаг.

– А что ж «Очаков» молчит? Ведь на нескольких орудиях замки остались.

– Говорят, всего на двух или на трех.

– Неужто не ответят? Ведь это лучший крейсер флота. С его артиллерией тягаться тяжело.

На пристани появилось десятка три матросов. Судя по бескозыркам, это была свободная команда с «Трех святителей», «Ростислава» и «XII Апостолов». Они стали оттеснять людей от причаленных к лестнице яликов.

– Проходи! Не задерживайся! Сейчас стрельба начнется.

К матросам рванулось несколько солдат и штатских с красными бантами или повязками на рукавах. Вместе с матросами пришел почему-то не флотский офицер, а артиллерийский прапорщик.

– Разойдись! По домам. Нечего тут толочься! А вы, с бантиками, кто такие?

– Народная милиция!

– Не слышал о такой. Кем назначены?

– Советом.

– Каким еще Советом?

– Советом рабочих, солдатских и матросских депутатов. Не слышал о таком? Еще услышишь!

– Очистить пристань! – крикнул прапорщик.

Но матросы топтались на месте. А люди с красными бантами вовсе не спешили покинуть пристань.

– Может быть, нам уйти? – спросил Шуликов. – Я не боюсь смерти, но не выношу вида крови. Сейчас здесь такое начнется!

– Перестаньте причитать! – прикрикнул на него Владимир и отобрал этюдник. – Уходите, если можете…

– Нет, не могу, – ответил фабрикант устриц. – И уйти не могу, и наблюдать избиение не в состоянии. Ну хоть бы Шмидт отдал приказ стрелять! Пусть будет лишь один выстрел – выстрел отмщения.

В это время от «Очакова» отошел миноносец «Свирепый» и рванулся к Южной бухте, туда, где стояли канонерки «Терец» и «Эриклик». Он мчал, пеня волны, навстречу ливню огня, обогнул Павловский мысок и попытался втиснуться между «Ростиславом» и крейсером «Память Меркурия». Это был смелый, отчаянный маневр. Пока что «Свирепый» вел огонь по судам, не поднявшим красных флагов, лишь из орудий, но в запасе у него были два минных аппарата. Вероятно, он хотел расстрелять с близкого расстояния первыми начавшими огонь канонерки «Терец» и «Эриклик». И тут «Очаков» послал несколько снарядов в направлении «Ростислава» и полевой батареи.

– Ура! – Голос Владимира потонул в общем крике.

– Вперед! – кричали на пристани. – Дайте им, ребята!

На «Свирепом» уже были снесены огнем все палубные надстройки, но он не спускал красного флага… Вел огонь и «Очаков».

На набережной грянул ружейный залп. Поначалу показалось, что его дали поверх голов. Но вероятно, не все матросы стреляли в воздух. Кто-то в толпе закричал: «Гад, ты меня убил!» Хлопнуло несколько револьверных выстрелов – это открыли ответный огонь народные милиционеры. Но их было мало, слишком мало…

На Владимира и Шуликова рванулась толпа. Искаженные лица, жадно глотающие воздух рты.

– Господи помилуй!

– Что это?

Шуликов дергал Владимира за рукав. Его глаза были расширены и неподвижны. Прямо на Владимира, держась за голову, бежал знакомый круглолицый солдатик. За ним, щелкая на ходу затвором и почти упираясь штыком в спину, спешил другой солдат – в форме Брестского полка. Владимир не помнил, как все случилось. Он рванулся вперед и ударил брестца этюдником по голове. Тот охнул и осел. На плиты набережной посыпались тюбики краски и кисти…

Воздух наполнился грохотом. Казалось, что нечем дышать.

Миноносец «Свирепый» был уже выведен из строя… Транспорт «Буг» прямо на глазах погружался в волны… На «Очаков» обрушился шквал огня, но он еще изредка отвечал из нескольких орудий главного калибра. Батареи Северной стороны начали обстреливать крейсер шрапнелью. Над палубой вспыхивали белые дымки разрывов.

Круглолицый солдатик уже пришел в себя, держался за голову и тихо стонал. А карикатурный в своем плаще-крылатке Шуликов держал в руках детский «монтекрист» и повторял одну и ту же фразу:

– Я стрелял! Я стрелял!

– Помогите отвести его в гостиницу. Да очнитесь вы наконец, Венедикт Андреевич!

– Да, да! – Шуликов был в шоке. – Конечно, надо его увезти отсюда… Берите его с другой стороны. О, да он поднимается. Сможет и сам идти.

Вестибюль был заполнен людьми. Тут рыдали, кто-то истерично вопрошал: «Где он? Где он? Ну где же он?»

Завидев Шуликова, к нему метнулась мадемуазель Шлее.

– Вас все знают! Скажите офицерам, чтобы солдаты не стреляли по гостинице! В верхних этажах уже выбиты окна. Я обращаюсь к вам как к человеку, слово которого – закон.

– Они стреляют не только по гостинице, мадемуазель, но и в людей. Я бессилен что-либо изменить.

Мадемуазель за ночь похудела минимум на пуд. Под глазами синие круги. Их трех подбородков в наличии осталось лишь два. Один бесследно исчез. Как ни странно, волнения последних дней пошли на пользу ее внешности.

– А кого это вы ведете? – поинтересовалась мадемуазель, заметив наконец солдатика. – И куда?

– В тот самый номер, который я оплатил еще неделю назад. А солдат, которого мы поддерживаем под руки, только что спас меня от разъяренной толпы. За что и поплатился. Я ему обязан жизнью. Объяснение вас устраивает?

– О-о! Вполне, вполне! – закивала мадемуазель. – Если нужна моя помощь, я всегда… К сожалению, сейчас некого послать за врачом.

– Мы обойдемся сами. Я кое-что смыслю в медицине.

С людьми своего круга Венедикт Андреевич умел говорить находчиво и точно.

Бросок через Байдары

Солдатика уложили в кровать. Шуликов сообразил соорудить компресс из полотенца. Оно уже стало розовым от крови.

– Надо же – прикладом по голове! – бормотал солдатик. – Что «Очаков»?

– Горит.

– А где Шмидт?

– Кто знает?..

Солдатик попытался подняться. Его насильно уложили вновь.

– Нет, я пойду.

– Куда?

– В морские казармы. Там наши! – И тут же потерял сознание.

Окна второго и третьего этажей были выбиты залпами брестцев. На полу валялись осколки потолочной лепки. Бриз парусил шторы, наполнял комнату запахом моря в смеси с пороховой гарью. Но на пристани уже не стреляли. И канонада утихла. Зато вдали, на той стороне Южной бухты, все еще слышались не только разрозненные винтовочные выстрелы, но и залпы. Какой-то неясный шум доносился от Корабельной бухты, доков и конторы порта.

Короткий осенний день уже угасал. На море стало сумеречно. Прямо на стыке Малого и Большого рейдов пылал огромный костер – «Очаков». Огонь не успел захватить лишь нос корабля. Вдруг вспыхнули и уперлись именно в уцелевшую часть «Очакова» прожекторы с «Ростислава», «Трех святителей» и «XII Апостолов». Свет прожекторов был голубовато-белым, неживым, каким-то инопланетным. А сами лучи казались щупальцами гигантского спрута, протянувшимися к «Очакову». Они ползли вдоль крутых белых облаков дыма, в средине которых временами вспыхивали языки пламени, и наконец уперлись в бронированную башню «Очакова». Там, на мостике, стояли люди. Можно было разглядеть, как маленькие фигурки машут руками и кричат. А на том месте, где погиб катер, лишь сине-черная вода, теперь даже не вспененная барашками волн – ветер улегся. И вдруг далекий, протяжный крик:

– Бра-а-тцы! Бра-а-тцы!

Но внизу, на пристани, стояли лишь солдаты – брестцы и казаки.

– Бра-а-тцы!

Никто не ответил на крик. Никто не послал к «Очакову» катер, чтобы снять заживо сгорающих людей. А в том, что гибнущий крейсер осветили прожекторами, было еще нечто садистское, злобное.

– Кто будет выплывать – сталкивайте назад! – кричал на пристани офицер.

Фигура, походка его показались Владимиру знакомыми.

– Так это же Думбадзе! – воскликнул неслышно подошедший к окну Шуликов. – Вот уж вездесущий человек. Да и должностей у него несколько: и командир Брестского полка, и начальник охраны Ливадийского дворца. По слухам, именно он привел через Байдары верные правительству войска.

– Дайте-ка мне ваш пистолет! – сказал Владимир.

– Да вы с ума сошли. Из такого пистолета и ворону не подстрелить.

Вдруг вновь вспыхнула беспорядочная артиллерийская пальба. На самом деле это с грохотом лопалась раскаленная стальная броня «Очакова».

Думбадзе отдал еще какие-то распоряжения и увел часть солдат. Тут же на пристани вновь стали появляться штатские. Но по виду не рабочие, а, скорее, жители соседних домов. Они сбились кучкой на площадке перед гостиницей и испуганно глядели на пылавший крейсер.

К штатским двинулись солдаты, но какой-то офицер (разглядеть, в каком он чине, в сумраке было трудно) приказал:

– Пусть глядят! Пусть знают, что бывает с бунтовщиками. И детям и внукам своим о том расскажут!

Опять послышалось далекое: «Братцы!»

Сзади, на кровати, застонал солдатик, Шуликов метнулся к нему, быстро сменил компресс.

Лучи прожекторов нервно шарили по горящему крейсеру, по морю вокруг него. Вот один из них уперся как раз в то место, где погиб катер… И Владимир подумал, что на могиле погибших нельзя будет поставить ни памятника, ни креста.

– Бра-а-тцы!

– Да сколько же это будет длиться? – застонал Шуликов. – В двадцатом веке мы живем или же в глухом средневековье? Как же молчать, глядя на такое? Кажется, я рядом с вами сам стану социал-демократом.

– А у нас в роте социал-демократ есть, – отозвался внезапно раненый солдатик, услышав, что речь идет о социал-демократах. – Георгиевский кавалер. Он в адмирала Писаревского и в штабс-капитана Штейна стрелял, когда узнал, что замышляют по нам, солдатам, за митинг огонь открыть. Мне идти надо… Только голова кружится и тошнит… Так мы Петрова отстояли и выручили. Его уже арестовали, судить хотели. Силой вызволили. Он теперь там, на Корабельной… Наши живьем не дадутся… Должен идти! А за спасение благодарность мою примите.

– Лежите! – сказал ему Шуликов.

– Не имею права.

– Но и идти вы никуда не можете.

Солдатик опустил даже ноги на пол, сделал попытку приподняться, но у него ничего не вышло. Был еще слишком слаб.

Лучи прожекторов, спотыкаясь о волны, бродили по бухте, внезапно осветили и фасад гостиницы. Один из них ударил вдруг прямо в окно. Комнату залило ослепительным холодным светом. И вдруг дверь стала медленно приоткрываться. В номер не вошел, а, скорее, как-то вдвинулся Александр. Следом за ним – человек в клетчатом пальто и кепке, надвинутой на лоб. Это был Спартак. Он поддерживал Александра. В свете прожекторов оба были неестественно, пугающе бледны. Александр пытался что-то сказать, но не мог. Правое плечо его плаща было выпачкано чем-то темным. Постояв немного, он попробовал сделать шаг вперед, но вместо этого начал медленно сползать на пол.

– Вы ранены! – крикнул Шуликов и ринулся поднимать Александра. – Чем? Штыком? У вас все плечо в крови. Рана глубокая?

– Откуда же… – с трудом выговорил Александр, собираясь с силами. – Откуда же я знаю?..

Его довели до кровати и уложили рядом с солдатиком. Спартак взял Владимира за локоть.

– Я сейчас уйду на Корабельную сторону. Меня ждут. На тебе эвакуация Марата.

– Куда везти?

– В Симферополь, в Ялту, в Бахчисарай – все равно. Только бы подальше отсюда. Здесь его будут искать.

– Но как же вы сами проберетесь на Корабельную? Все оцеплено.

– Сумею. Только для этого по крышам придется полазить. А Марат – сам видишь – сейчас для таких дел непригоден. Короче, делай что хочешь, а его сбереги.

– Из тех, кто был на катере, кого-нибудь спасли?

– Прямое попадание. И про Шмидта и остальных ничего не знаю… В общем, друг, если что – не поминай лихом.

Луч прожектора прополз по ступеням пристани и вновь воткнулся в горящий «Очаков». В комнате стало совсем темно. Шуликов щелкнул выключателем. Свет, на удивление всем, загорелся.

– Так! – сказал Шуликов. – Хотите вы все того или не хотите, но сейчас вам придется подчиниться моей воле и моим распоряжениям. Для начала вас всех троих надо вызволить из «Киста». Здесь вы, как в мышеловке. Через час-другой может быть обыск или бог знает что еще. А куда ушел четвертый? Не знаете… Ну да ладно, займемся самоспасением.

Тут же фабрикант устриц принялся давить на кнопку электрического звонка, а одновременно схватил с тумбочки медный колокольчик и поднял такой шум, что солдатик опять очнулся и привстал с кровати.

– Кажется, братцы, уже могу ходить, – сказал он, задыхаясь. – Правда, из глаз искры летят. Яркие, как звездочки. Но вот, поди же ты, не падаю…

– Вот и отлично, – вновь обретая решительность, сказал Шуликов. – Вы, Александр, в состоянии сделать хотя бы полтысячи шагов?

– Полтысячи? Почему именно полтысячи? Идти я смогу.

На звонки колокольчика прибежала сама мадемуазель Шлее.

– Сударыня, – твердо начал фабрикант устриц. – Люди, находящиеся здесь, в номере, мои друзья, которым я многим обязан. В дальнейшие объяснения вдаваться я не намерен. Во всяком случае, сию секунду. А сейчас мне нужно, чтобы вы немедленно раздобыли два мужских костюма. Можно попроще. Один – для невысокого и полного человека, второй – для худощавого и высокого. Кроме того, я воспользуюсь телефоном, чтобы позвонить к себе на виллу и вызвать экипаж. Это все. Расходы, которые вы понесете, будут возмещены в пятикратном размере. Вы знаете, что я человек слова. Счет пошлите ко мне с посыльным. И напоминаю вам, на всякий случай, – тот, кто дружен со мной, никогда еще в этом не раскаивался.

– Целиком полагаюсь на ваши слова, – сказала мадемуазель. – Костюмы найдем.

Через полчаса они вчетвером выходили из гостиницы. Небо было ярко освещено лучами прожекторов и светом пылающего «Очакова».

Ружейная пальба слышалась только с Северной стороны и от морских казарм. У памятника Нахимову, при выходе на Екатерининскую, офицер, командовавший взводом солдат, узнал Шуликова, приложил пальцы к фуражке.

– Живы, Венедикт Андреевич?

– Бог миловал. С кем имею честь говорить?

– Как? Неужто вы забыли? Душистый майский вечер. Ужин в ресторане яхт-клуба, катание на катерах с фейерверком.

– Ах, да! Конечно же вспомнил! – хлопнул себя по лбу Шуликов. – Вот только имя запамятовал.

– Михаил Федорович.

– Да, да, Михаил Федорович. Все вспомнил. И майский вечер, и фейерверк, и наши с вами невинные забавы. Но сегодня был такой страшный день, что я и собственное имя мог забыть. В свободную минуту – милости просим ко мне на виллу.

– Охотно. Но, как вы сами понимаете, не сегодня. Да и не завтра. Дела, так сказать. Тяготы службы. А эти люди с вами?

– Со мной. Помогли выбраться из толпы.

– Ну, слава господу. И все же сверните лучше к центру. На той стороне бухты еще идет бой между брестцами и морским экипажем. Да и на Тотлебенской постреливают.

– Благодарю вас.

– Не надо ли сопровождающих?

– Нет, спасибо. Надеюсь, мои спутники меня не оставят.

А спутники едва-едва передвигали ноги. Солдатика поддерживал Владимир. Александра – сам Шуликов.

– Убей меня бог, если я помню этого офицера, – бормотал Шуликов. – Наверное, случайно встретились за одним столом. Зато он меня не забыл. Вот что значит быть личностью популярной. Иной раз помогает в жизни. И весьма!

Парадный вход в «Гранд-отель» был заперт. Перед ним кто-то навалил упаковочные картонные ящики, как будто они могли спасти, если бы отель решили штурмовать.

У фонаря, установленного подле музея Севастопольской обороны, странно разбросав ноги, лицом вниз, лежал старик. Владимир узнал его, бросился поднимать. Увидел, что нос и лоб старика ободраны о камни.

– Это сторож. Видимо, ушибся.

– Погодите-ка. – Шуликов поднял руку старика. – Пульса нет. Да и синюшными пятнами уже пошел. Смерть.

– Но отчего? Крови не видно.

– Наверное, сердце. Помогите поднять.

Старика отнесли по ступеням на площадку перед входом в музей. Владимир отцепил Георгиевский крест и положил во внутренний карман кителя старика.

Даже у почтово-телеграфной конторы не было ни души. Кое-как добрели до Исторического бульвара. Солдатика тошнило. Он останавливался, хватал себя рукой за голову, просил:

– Подождите, братцы. Сейчас. Это я не нарочно.

Вдруг из подворотни к Шуликову бросился бедно одетый, в брюки из чертовой кожи и полотняную куртку, человек. По виду обычный рабочий.

– Венедикт Андреевич! Сюда! За мной! Я вас выведу задними дворами.

Шуликов внимательно глядел прямо в лицо человеку, точно силясь что-то вспомнить.

– Уж не вы ли, ротмистр? Что за наряд? И где ваши усы?

Человек слабо улыбнулся и показал рукой, что усы пришлось сбрить.

– Сами понимаете, времена такие, что рядиться приходится. Иначе, чего доброго, на фонаре повесят. А я обязан быть в гуще событий. Ничего не поделаешь – долг.

– Похвально. И ваш маскарад – тоже смело, весьма смело, – сказал Шуликов. – Но со мной все в порядке. Не волнуйтесь. А сопровождают меня мои друзья.

– В таком случае – счастливой дороги.

Человек снова нырнул в подворотню.

– Кто это?

– Жандармский ротмистр Васильев, – объяснил Шуликов. – Пренеприятнейшая личность. Не знаю почему, но испытываю к нему инстинктивное отвращение.

– А он из породы тех, кто сам на себя готов написать донос, если ему вдруг увидится, к примеру, антимонархический сон, – пробормотал Александр. – Достаточно перехватить его взгляд, чтобы понять, с кем имеешь дело.

– Похоже, – согласился Шуликов. – Поспешим!

Вышли к станции мальпостов. Именно тут ждал экипаж, вызванный Шуликовым по телефону со своей виллы. Кучер сообщил, что с виллой все в порядке, но еще с утра исчез садовник Малинюк. Похоже, что сбежал, так как прихватил свой фанерный чемодан и все вещи.

– Бог с ним! – сказал Шуликов. – Сейчас не до Малинюка. Отвезешь моих друзей через Байдарские ворота в Ялту. Затем возвращайся тем же путем или же через Симферополь. Все равно. Исполнишь, как велено, считай, что я тебе подарил это ландо да еще три сотни впридачу.

– Я не поеду! – заявил солдатик. – Ни при каком разе. Мне к своим надо, в Морские казармы. И ходить вроде уже могу. Только чуть-чуть качаюсь…