Текст книги "Цербер"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 24

Увидев знак «Пост ГАИ 900 м», Михаил спросил:

– Здесь встаем?

Машины здесь были редки. Чтобы обойти этот кирпичный домик с плоской крышей, четверке пришлось довольно глубоко забраться в окружающий лес, потому что был он сосновый, звонкий, прозрачный.

Михаил ступал по темно-бурой хвое, тут и там расцвеченной дорожками ярких лисичек – ему всегда нравились эти грибы – и думал, что, конечно, можно было, начхав, пронестись мимо без остановки, но так бы их начали искать дальше, а так они этот пост «не проезжали».

Или притормозить как положено у шлагбаума и ползти дальше. Вряд ли бы их стали останавливать. А могли бы и сразу стрельбу поднять, здесь тож на тож.

Оглядел свое воинство.

Зиновий переставлял ноги, а губы у него беззвучно шевелились, повторяя один и тот же вопрос. Гоша, городской непривычный человек, пыхтел, один Павел скользил бесшумно. Вот только насупился.

«У нас черт знает какие возможности, но все равно мы выбрали путь бегства. Сколько раз повторять, что только дурак мог поверить, будто человек – это звучит гордо. Тот, кто звучит гордо, по своей воле не выберет тайные тропы и собственную незаметность. Он, гордый, попрет напролом, с шумом, с пламенем и красивыми эффектами. Потешит почтеннейшую публику. Впрочем, недолго – шею сломит. А нам надо дойти. Я должен их довести. И найти Лену, и тоже довести, и отправить отсюда. Я должен. Должен, должен, должен…»

Они вышли через полкилометра, за поворотом, и он сразу почувствовал: что-то произошло. Опять вокруг что-то было не так, а он не мог понять – что.

Дорога оставалась безжизненной, но и в дороге, в самом виде ее, и в окружающих стенах деревьев произошли явные изменения. Стало заметно прохладнее, и он поспешил выйти из длинной глубокой тени, падающей с их стороны леса.

Тень. Длинные тени начала или конца дня, когда солнце стоит низко. Еще низко или уже низко. А должен быть примерно полдень.

– У кого-нибудь есть часы?

Как ни странно, среагировал Зиновий Самуэлевич. Михаил лишь мельком посмотрел на подставленное запястье и отвернулся. Увиденное прибавило ему убежденности.

В окошечке – у Зиновия старенькая таиландская печатка с семью мелодиями – было пестро. Горела вся возможная индикация, как это иногда случается при замене батарейки.

– А у тебя. Братка? – быстро спросил Павел, хищно поводя носом, взглядывая то на тени, то на солнце, едва видимое над лесными верхушками.

– Стоят.

Он не захотел вдаваться в подробности. На его прочнейшей, противоударной, водозащищенной и все такое «Сейке» отвалилась часовая стрелка. Она ссыпалась вниз, к отдельному циферблату секундомера и застряла там. Они у него однажды с пятого этажа летели, эти часы, царапина на корпусе видна до сих пор, и хоть бы что им. А сейчас он легко задел рукой с браслетом упругую хвойную ветку.

– Утро, – уверенно сказал, подойдя, Павел. – Часов восемь примерно. Сейчас Гошу спрошу. ОНА нам те четыре часа назад подарила?

– Не нам, Батя, – Зиновию и Гоше. Нам просто вернули, что одалживали.

Михаил старался, чтобы до Павла дошел весь смысл.

– Значит, дела их были настолько плохи, что им понадобилось дополнительное время, которое брали у нас. Значит, я не успеваю вас довести. Мы все не успеваем.

Павел смотрел на него, стиснув зубы. Потом повернулся и долго зевнул:

– Не торопись на тот свет, говаривала моя бабушка, там кабаков нет. Вот мы и проверим, да, Братка? Гошка! – заорал. – Проходимец! Ты там пустыню Гоби орошаешь?!

Гоша появился, застегиваясь. Тотчас возникла и «Альфа-Ромео».

– Я сяду за руль, пусти-ка, Братка. Ты, Гошка, рядом, мне без тебя скучно. Зиновий, назад к Миньке перебирайся. Там еще пиво есть, я этого обормота ограничивал.

– Зато себя не ограничивал, – буркнул Гоша. – Я не очень понимаю, сколько мы ехали-то по времени? Вроде рано еще.

– Быстро ехали, Гоша, вот и рано успели. – Павел коротко хохотнул. – Все тебе благодаря. Миня, нам теперь никого опасаться уже не стоит, верно? Мы для тех, которых Гошка без порток оставил, вроде как испарились, я верно думаю?

«Пожалуй, – подумал Михаил, – мы по отношению к ним теперь одновременно и в прошлом, и в будущем, а из настоящего выпали. Ситуация для любителей парадоксов, избави меня от них. Вот ОНА и ответила, и никуда ОНА меня не отпускала».

– Нравится? – спросил Павел Гошу, указывая на мелькнувший сбоку, а потом разом раскрывшийся простор.

– Ничего себе. – У Гоши опять портилось настроение. По известной причине.

– Погоди, доедем, там сельпо есть, – сказал Павел, тонко его чувствующий. – Миньку спать уложим и чего-нибудь придумаем.

– Чего это его – спать?

– Он какую ночь не спит. Мы тут покуролесили на днях. Мое-то дело солдатское, а ему спать просто-таки необходимо. Он во сне думает, мозгует, как нас, бедных, сберечь и оборонить.

– О чем вы там? – Только выпустив руль, он почувствовал, как устал.

– О тебе, Братка, о себе, о делишках наших незатейливых.

Павел коротко засмеялся и заложил совершенно ненужный вираж, от которого «Альфа-Ромео» испуганно прижалась одним боком к полотну шоссе, и все ощутили, как два колеса на миг зависли в воздухе. Гоша ойкнул, на Михаила никак не подействовало. Зиновий Самуэлевич качнулся и принял прежнее положение.

– Паш, отчего этот… Зиновий такой? – осторожненько спросил Гоша, наклонившись поближе. – С ним что? Зачем мы его искали?

– О, Егор Кузьмич, это история долгая. Слушай, а чего не поймешь – переспрашивай.

Для избранного приходится создавать собственный образ, сообразуясь с представлениями, бытующими в его Мире. Это не является принципиальной трудностью. Напротив, очень легко заставить живую сущность отождествить себя с кем-то из героев своего Мира в зависимости от задачи, которая ей поставлена.

В каждом из Миров есть свои верования, которые возникли не на пустом месте.

Такое отождествление коснется не только его самого. Те, кто окажется рядом, тоже видят его таким, каким он видит себя сам, в сути своей. Это еще один общий для всех Миров закон: сила воображения неизмеримо выше силы физической.

Горе тому, кто оказался ареной столкновения этих сил. Рано или поздно падет он их жертвой, но иначе не удержать равновесия в Мирах, и жертва эта оправданна.

Ведь она всего одна.

Глава 25

Комната напоминала большую пустую каюту корабля без иллюминаторов. Удлиненная, с низким потолком, скамьями вдоль стен, между ними стол. Еще один, маленький, вроде письменного пюпитра, – у противоположной стены.

Елена Евгеньевна оглянулась на дверь, снабженную штурвальчиком, на вид очень толстую.

«Сейф, – подумала она, – и ты, голуба, в нем – брильянт».

Она очнулась здесь несколько минут назад. Из висков убрался наконец настойчивый голос, повторяющий, что – надо, что – пора, что – идти. Теперь она уже сомневалась, принадлежал ли этот голос ей самой, а дороги сюда вообще не помнила. Сохранилось с каждым мгновением тускнеющее воспоминание о непреодолимом желании куда-то спешить, действовать, добраться… и вот она добралась.

Куда? И что с ней будет?

Елена Евгеньевна оглядела себя, посмотрела в сумку, которая оставалась у нее на плече. С ней самой все было в порядке, а в сумке все на месте. По-видимому, вошла сюда она все же добровольно.

Внимание привлек неяркий блеск, которым отливали стены. Коснулась ближайшей. Не может быть.

Стены каюты-комнаты были из гладкого металла. Пальцы ощутили холод и неясный… звук? шорох? звон?

Она осмотрела также и пол, и, взобравшись на скамью, которую было невозможно отодвинуть от стены, потолок. Точно такие же. Полированная металлическая поверхность без стыков и соединений, в углах плоскости переходят друг в друга плавно, округленно, как бы перетекают.

Опираясь пальчиком с острым ноготком на темную поверхность стола, Елена Евгеньевна выкурила сигарету, а затем осмотрела другие детали обстановки. Толстенький матовый штурвальчик на двери, конечно, не подался. На постукивание костяшками пальцев и даже серебряным брелоком дверь и стены отвечали глухо и неприятно. Большой стол мог складываться вдоль и опускаться на блестящих штангах, что еще более усиливало сходство с корабельной каютой. Маленький угловой пюпитрик тоже был складным. На уровни груди в стенках по углам обнаружились небольшие отверстия, забранные темной сеткой, как и осветительные в потолке. Из угловых шел едва уловимый поток воздуха.

«Кондиционеры?»

Сиденья – мягкие, вроде банкеток, обтянутые серым материалом. Материал не новый. Впрочем, хороший.

«Камера, голуба моя, камера. Но не тюремная. Невозможно тихо. Абсолютно как-то».

Выкуривая вторую сигарету, она даже не нервничала. Когда стало совсем нечего делать, промерила свою камеру вдоль и поперек. Получилось двадцать четыре ступни на тринадцать. Не согласившись с несчастливым числом, прошла поперек еще раз, не приставляя плотно пятку к мыску – вышло двенадцать, это ее удовлетворило. Она просто ждала.

Снаружи в дверь постучали. Так воспитанный человек просит разрешения войти. Штурвальчик повернулся.

– Здравствуй, Андрюшенька, солнце мое. Имею претензию к администрации. Почему нет санитарных удобств? А если бы я писать захотела? Или какать? У тебя неважный вид. Я случайно не в Лефортове? За что меня сюда?

Странно, он был без кейса. Дверь за ним сразу же прихлопнулась, и штурвальчик повернулся, Елена Евгеньевна не преминула отметить это.

Андрей Львович взъерошил себе волосы, подбородок положил на переплетенные пальцы, локти упер в колени:

– Надоело мне все, старуха. На пенсию хочу. Никакой радости от жизни не ощущаю.

– Андрей… Как мне понимать все это? – Она обвела рукой каюту-камеру.

– О, это очень интересная история. Ты находишься в знаменитой «железной комнате». Выполнена из особой марки стали, несколько корпусов один в другом, промежутки заполнены специальными пластическими компаундами. Черт его знает чем, я сам не знаю. Не имеет контакта с внешним миром. Освещение, регенерация воздуха – от внутренних аккумуляторов. Она вообще мобильная, ее можно перемещать. Эта – наша. Аналогичная использовалась, да и сейчас, наверное, для чего-нибудь используется в Вашингтоне. Считалось, что гарантирует полную конфиденциальность бесед. Соображаешь, чьи зады здесь сидели? «Железная», конечно, не «черная», – засмеялся чему-то. – С молотка пошло все – и государственные тайны тоже.

– А ты подбираешь?

– Почему нет? Да и ей уж лет десять как не пользуются.

– Меня решено держать здесь? – решительно спросила Елена Евгеньевна.

– Что значит, держать? Ты мартышка разве?

– Андрей, я не об этом спросила. Если надо работать, я готова. Нет – изволь отправить меня домой.

– Если надо – ты готова, говоришь… – Андрей Львович пробарабанил пальцами по краю стола. – Лена, давай прекратим хитрить друг перед другом. Вокруг тебя развернулась активность… подозрительных лиц. То, что у тебя произошло с Михаилом, называется просто: акт вербовки. И не смотри на меня так. Тебе пора свыкнуться, что это – наша действительность. Твоя и моя. Я ничуть не сомневаюсь в искренности твоих чувств к нему, но подумай, иначе он просто был бы плохим работником. Чьим, откуда – еще не знаю. Это выясняется. А физическое влечение… прости, Лена, но для этого давным-давно изобретены фармакологические препараты…

– Андрей, прекрати. – Краска поднималась у нее от груди к щекам, и она чувствовала это. – Прекрати, или я дам тебе пощечину.

– Что пощечину, мне самому себе физиономию набить хочется. Я позволил себе увлечься чисто научным интересом, а есть еще и прагматический, утилитарный, и им руководствуются те, кто может очень хотеть заполучить твой «Антарес». – Уже мой?

– Хорошо, наш, оговорился, извини.

– Ты им подчинен?

– Я никому не подчинен. Просто есть люди, с мнением которых я вынужден считаться. Они дают мне возможность работать и жить, остальное я делаю сам.

– Твои слова о какой-то вербовке нелепы. Ты совсем перестал верить в простые человеческие чувства?

– В простые – перестал. А с Михаилом Александровичем я готов встретиться. Теперь даже более, чем раньше.

– С каким Михаилом Александровичем?

– Твоим… ты не знаешь? Хорошо же вы познакомились.

«Миша, – подумала она, – и все. И мне хватило. Или я действительно дурочка? Мне и теперь ничего не надо, просто чтобы быть вместе, чтобы была воля и синяя страна. Неужели я хочу слишком много?»

– Ты хочешь, чтобы я передала ему? Ты меня отпускаешь? Да, Андрей?

– Не сейчас, – сказал он. – Передадут без тебя. Да и ты не под арестом. Поживешь немножко тут, там дача, наверху. Эту штуку, – постучал по стенке, – перевезли сюда, когда все строилось, а надобность в ней уже отпала. Все равно нам надо работать по программе, так что ж…

– А ты смелый, Андрюша. – Елена Евгеньевна провела по столу, за которым прозвучало столько высоких разговоров и перебывало столько бумаг с записанными судьбами стран и людей, как их понимали те, кто говорил и подписывал, и что на самом деле не имеет никакого отношения к истинному положению вещей. – Не боишься, что я выйду отсюда по собственному желанию, не просясь?

– Попробуй, – просто сказал он. – В данный момент рискую один я. Михаила твоего я пока только охранял. Теперь ищу.

– А когда найдешь?

– Предложу взаимовыгодную сделку.

– Ты негодяй, Андрей. Я не держу на тебя зла, но теперь уйди. Я должна подумать. Уйди и не смей запирать меня, а то никакая «стальная комната» всем вам не поможет, ты и сам это понимаешь.

Он вышел, не произнеся больше ни слова, а она не посмотрела в его сторону. Потянула дверь на себя до упора, повернула штурвальчик по часовой стрелке. Раздался едва слышный щелчок.

Вновь присела за стол, положила на него руки ладонями вниз. Закрыла глаза. Капля пота скатилась по ложбинке меж бровей. Прошла минута. Другая. или вечность

Елена Евгеньевна широко открыла глаза, и теперь в них были растерянность и испуг. Вытащила сигарету, но не смогла закурить.

Андрей оказался прав. «Стальная комната» работала.

Глава 26

«Подъем!» – И эхо от стен, и звон в ушах. Он подскочил, боднул стену, прикусил язык. Фу! Черт. Суки.

– Мурзик! Где ты, кыся? Но он не дома. И Мурзик тоже неизвестно где. Желтые бревенчатые стены освещаются заходящим солнцем, на свежем дереве золотая россыпь капелек смолы.

Дачный поселок начали возводить разом и разом же затормозили на половине. Окружили надежными сторожами, оберегающими хозяйское добро и не допускающими одичавших личностей.

Их – допустили. Устроили в самом готовом доме, с крышей, но без пола. Главный сторож принял Пашу Геракла как дорогого гостя:

«– С курением поосторожнее только.

– Для нас это не проблема.

На столе в огромной кастрюле Павел что-то энергично делал руками, Гоша и Зиновий сидели по сторонам и каждый занимался своим делом: Гоша – стаканом, а Зиновий Самуэлевич просто присутствовал.

– Это был баран, – пояснил Павел. – В нормальных условиях шашлык готовится за два часа. Подай-ка мне хмели-сунели, Зиновий.

– У меня! – Гоша поднял пакетик высоко над головой.

– А ты, клептоман, молчи. Ворюга. Знал бы ты. Братка, как мы в местном храме потребления отоваривались. В машине чуть рессоры не лопнули. Я тетку беседой занимаю, а этот ходит, моргает, полки очищает. Хорошо, ящиками не хватал.

– А чего? – сказал Гоша. – Зато надолго хватит… то есть я хочу сказать… – Теперь, – перебил Павел, – нарежь-ка ты мне, Зиновий, еще пару лимончиков.

По тому, как осекся Гоша и Зиновий Самуэлевич глянул на него коротко, Михаил понял, что основная беседа с ними проведена, и положение свое они понимают. Даже если не верят, то имеют направление мыслей.

– Где барана взяли?

– А это дикий, – не моргнув, сказал Павел. – В лесу приблудился. Гошка с ним полдороги в обнимку ехал.

– Бать, проводи.

На крыльце он оглядел срубы и непокрытые стропила поселка. Радом дымил полупрогоревший мангал, выставленный на расчищенное от опилок место.

– Не всполошатся хозяева, что огонь развели? – спросил он, на что Павел указал еще на два поднимающихся дымных столба.

– Баран дикий-дикий, а большой, я поделился. Гошиной добычей тоже. За постой надо платить.

– Кто ты здесь, что тебя так принимают?

– Я здесь – неприятное воспоминание. Старые долги. Учти, Братка, через пару дней меня обязательно сдадут. Это сейчас они пока еще не расчухали, зачем мы и откуда, а стукнут непременно. Не ментам – так гопникам каким. Так что соображай.

– Я вернусь не позже завтрашнего утра, но на всякий случай начинайте ждать с рассвета. Ты «вертушку» пилотировать не разучился?

– Если чего попроще – вспомню. Опять ОНА?

– Я возьму попроще, – пообещал Михаил, не отвечая впрямую. С отвращением оглядел свою мятую запачканную одежду. – Видок у меня…

– Миня, а кто тебе «вертушку» даст?

– Добрый человек, – сказал Михаил. – Ты присмотри тут за братьями нашими меньшими. Как они отнеслись к тому, что ты им сказал?

– Гоше все трын-трава, были б «граммчики», а Зиновия я стараюсь расшевелить.

– Я заметил.

Михаил спустился к машине:

– Не попрощаешься?

– Зачем? Кстати, обрати внимание, Гоша перестал пьянеть, с чего бы? У алкоголиков так не бывает.

– Ерунда, закусывает хорошо. Бак полный, мы заправились. Оружие понадобится?

– У тебя есть где взять? Запасись, если так.

Он уже сидел в машине, но Павел все не отпускал его:

– Может, мяса дождешься? «Барбекю» как-никак, когда тебе имя «шашлык» не нравится.

– Их накорми.

– Так насчет ЕЕ?.. Михаил помолчал.

– Мне никогда и ничего не дается задаром, без дела. Вот помнишь, я на озере еще хотел тебе доказать? Дела не было, ОНА и не проявилась. И теперь так же. К народу иди. Батя, мне пора уже.

Павел отодвинулся, скрестил на груди тяжелые руки, спросил насмешливо:

– Выпустит тебя обратно твой добрый человек?

– А я ему жирную приманку приготовил. – Михаил посмотрел на Павла ясно и открыто. – Вас.

…Перед выездом с проселка на асфальт он остановил машину и вышел. Поднялся на небольшой пригорок и сел в пышную июньскую траву. Под каблуком прилепился невесть откуда прилетевший прошлогодний дубовый лист. У корешка еще держалась палочка с пустой желудевой шляпкой.

Сегодня под веками ничего не осталось. Ровное свечение, которое не складывалось ни в буквы, ни в голос, ни в картинки. Пустота. Он вдруг почувствовал, что остался по-настоящему один.

Глава 27

Если не считать уродливой лестницы из подвала, железной и гулкой, в остальном дача производила приятное впечатление.

– Очень мило, – сказала она Андрею Львовичу. – А наверху, я понимаю, спальни? Две, три, больше?

Она решила ни за что не показать ему охвативших ее смятения и растерянности. Впрочем, он казался взволнованным еще более, чем она сама. Не стряслось ли еще что-нибудь? За цветными стеклами веранды мелькали фигуры.

– Лена, что ты там делала?

– То есть?

К Андрею Львовичу подошел человек, шепнул на ухо.

– Не надо, – сказал Андрей Львович. – Сами видите, она вышла наконец, все отменяется. Пусть уберут механиков. – Вновь обратился к ней: – Лена, я жду ответа.

– Андрюша, – холодно сказала Елена-вторая, – что за странная нервозность? С какой целью эта суета вокруг? Ты вышел, я все обдумала, привела себя в порядок и пошла за тобой. Мог бы, кстати, кого-нибудь оставить у двери, еле дорогу нашла, благо недалеко.

– Сколько тебе понадобилось времени, чтобы «все обдумать»?

– Андрей, успокойся. Сколько понадобилось, столько и понадобилось… Андрей, что в конце концов произошло? Он сделал шаг в сторону и несколько секунд простоял к ней спиной, прижав ладони к щекам, так что очки задрались на лоб. Вернулся прежним, знакомым Андреем Львовичем.

– Все под контролем, старуха. Осматривайся, выбирай себе комнату по вкусу. За личными вещами откомандируем человечка. Персонал здесь сменный, девочки Ната и Нюта, обращайся с любыми вопросами по быту.

Андрей Львович отошел к цветному витражу, махнул кому-то снаружи. Его кейс лежал распахнутый посреди стола, сдвинутого в угол. Подмигнул Елене Евгеньевне, застегивая воротник рубашки.

– Андрей! – резко сказала она. – Из-за чего сыр-бор? Чем я тебе еще не угодила? Что случилось? Ну?

– Ровным счетом ничего. Ничего не случилось. Ты заперлась на блокированный замок и не открывала. Мы уже хотели резать дверь. Почти пять часов – за это время можно многое обдумать, я понимаю.

– Сколько? – Елена Евгеньевна решила, что он шутит. – Андрюша, дорогой, клянусь – от силы двадцать минут!

– Двадцать минут так двадцать минут, тебе виднее. Как угодно. Все может быть. Просто я перепугался, что там с тобою что-то… Глупость какая, верно? Как только в голову могло прийти.