Текст книги "Харон"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Если бы это было так, вы бы бросили первым свою затею.

– Вам известно, что я затеваю?

– Нетрудно догадаться. Кстати, к вам не собираются применять никаких силовых методов. Вас просто хотят задержать. Дольше ваших обычных двух суток. – Марат Сергеевич умолк выжидательно.

– А вы?

– А я этого не хочу. Мне очень понравилась та часть вашей речи, в которой говорилось о ящике Пандоры. Мои устремления совпадают с вашими до микрона. Ведомство, спланировавшее операцию, не обладает, на мой взгляд, должным уровнем защищенности результатов, которые намеревается получить.

– Ваше лучше? – спросил Михаил. И, не дожидаясь, ответил: – Иными словами, вы хотите вмешаться не уже после, а еще до. Не изъять неположенную к получению информацию, а предотвратить самый факт доступа к ней. Чтобы умерла, не успев родиться. А что? Ход. Вы знаете, что смущает меня? Тот самый микрон, до которого наши с вами цели совпадают. Это безнадежно огромная величина. Просто непреодолимая. Да! Я сказал Юрченко Олегу Сергеевичу, будто «кандидатов» среди присутствовавших всего один. Так я врал. Их там было два.

…Пантелей, только дверь за Игнатом, вышедшим последним, закрылась, обратился к Роману:

– Некогда идти до машины. Я воспользуюсь твоей связью? – Не ожидая согласия, прошел в кабинет.

– На правой клавиатуре городской набор! – сказал Роман вслед.

– Что это за парень при Госте?

Алан налил себе в большой фужер светлого коньяку, выпил до дна.

– Как видел, нам доложить не соизволили.

– Что он тут плел? – И Антонина протянула свой бокал к коньяку. – Кого вы пригласили? Зачем? Кому он грозит? Ну, ничего…

– Кто-нибудь, скажите, у вас так же плохо, как и у меня? – Роман навалился грудью на стол. – Ничего, ничего не сохранилось…

– Говори за себя! – отрезал Алан. – Что ты ему предлагал, какую помощь, зачем?

– Это Пантелей занимается. Слушай! Резидент. Если у тебя сохранилось, прогляди! Что там творится? Он же нарисовал апокалипсис какой-то. Что вообще происходит в этом, – Роман выругался длинно и нескладно, – Мире?! Что ты можешь сказать? Ты можешь?

– Погодите, счас ему нарисуют апокалипсис, – Антонина сделала ударение на предпоследнем слоге. Еще налила себе, разгорячившись.

Олег вошел и сел, сгорбившись. Пальцы слишком сильно сжали сигарку, она лопнула пополам.

– Нет, ничего, – сдавленно сказал Алан, – вообще ничего после сегодняшней полуночи. До этого ментал наполнен, как обычно, а дальше поток прерывается, будто резинкой стерли.

Пантелей услышал последние слова, появляясь.

– Это мы еще подумаем. Не во всем так уж мы одни и повинны. «Второй» тут тоже… не сложа руки сидел. Да, Роман? Роман молодец, все о нем выскреб, тянул только напрасно, все думал, до нас не доберется. Да Марату спасибо. Он где?

Роман открыл рот, чтобы ответить. Снизу из холла раздались выстрелы. Два отрывистых хлопка. Пауза в несколько секунд – автоматная очередь.

– Вот так, господа колдуны! – Антонина пристукнула бокалом по столу, так что ножка обломилась. – Я мальчиков настропалила: выпустить только, если пойду провожать лично! Ромашка, бочку с цементом готовь, а бассейн у тебя глубокий. Аланчика спроси, как у них это делается. Ребятки у меня попадают с первого раза.

Опять загрохотало, в несколько стволов. Очереди были длинные, до упора. Роман сидел с открытым ртом.

Свобода и Власть. Воля и Идея.

Нужно было только наполниться ими, ощутить их в каждой своей клеточке, каждой точке своего существа, в самом дальнем завитке мозга, превратить в единый всплеск. Обратившись в них, сменив ненужную слабую плоть, он единым толчком выбрасывал импульс преображенной через него Идеи высших, направляемый его собственной Волей в назначенного им к уходу из Мира.

Теперь назначал он сам. Он не знал формулы «Кесарь не осудит невинного», ее иезуитского двойного смысла, но ему не мешало ею пользоваться. Все по-прежнему происходило таким образом, что никто никогда на него бы не подумал: решение (или просто минутное желание, уж он-то мог себе это позволить, Избранный!), концентрация Воли и Идеи, срыв непостижимого импульса, и – он спокойно оставляет ничего не подозревающего «кандидата», участь которого только что была решена. Эффект от воздействия, дарованного свыше, сказывался с замедлением – несколько десятков минут, несколько часов, несколько суток. Сперва он осторожно наводил справки, затем перестал. Жалкие смертные списывали могущество Избранного на необъяснимые несчастные случаи. Разве могли они постичь?

Оставались и прежние. Обладатели, носители непостижимых Избранному признаков. С ними не нужно было прибегать к Воле и Идее, но он открыл для себя новый вид самоутверждения: возможность показать свое настоящее лицо. Он стал предупреждать. Не всех, но тех лишь, о которых мог предположить, что у вновь найденного субъекта может достать воображения, чтобы если не поверить, то хотя бы выслушать, не прерывая воплями и попытками отделаться с помощью милиции.

Он нашел, что ему все-таки не хватает собеседника, и таким образом восполнял пробел. Иногда получалось. Особенной отметки заслуживает совсем недавний случай, когда он смог почуять сразу нескольких, по цепочке, одного за другим, и одному из них рассказал. Этот показался способным понять. Этому он даже продемонстрировал, как превращается сам Избранный в миг наибольшей концентрации Воли и Идеи, объект для которых выбрал совершенно произвольный. Он частенько стал практиковать подобное, просто чтобы убедиться, что его Воля не изменяет ему. Он и о своих дальнейших шагах поведал этому, белому как бумага от увиденного. Последнее время его обычная осторожность стала ему изменять. До нее ли Избранному – когда и Мир этот становился тесен.

Высшие уже дали намек: для Избранного готовится новое место, более значимое, более возвышенное. Место, где от его Воли будут зависеть многие Миры. Его чутье говорило ему об этом.

Но сперва – последнее испытание.

Что охрана откроет огонь без предупреждения, Михаил не ожидал, и первые две пули попали в цель, взбив у него на груди пуловер. Полыхнуло болью, дыхание зашлось. Он вскинул руки к шарфику, и вывернувший сбоку третий охранник, огромный, как стена, угостил его целой очередью. Монголоид Алана – это был он – жал на спуск, видя перед собой человеческую фигуру, а шесть пуль впились уже в трехголового чудовищного пса.

Не впились – коснулись. И исчезли в нем, не причинив вреда.

Крайней головой зафиксировал Игната, онемевшего, застывшего, с искаженным лицом. Белее мела, Игнат глядел на возникшую рядом химеру. Подсечка хвостом – чтобы ненароком не задело.

Вздыбил змей ошейника, оскалился всеми тремя пастями, прыгнул на противника. Там еще прибавилось, двое влетели со двора, двое из боковой двери, один ссыпался вслед по лестнице, но, едва увидя, с воплем кинулся обратно. Это только в кино запросто воюют с призраками и ожившими кошмарами.

Монголоид – молодец, отчаянный, либо наоборот, до последнего тупой – послал удар стопой в правую голову. Быстрота удара была невидима человеческому глазу: десятые, сотые доли секунды. Правая голова следила за плавно приближающейся подошвой ботинка с подковкой на каблуке. При желании Зверь мог бы посчитать рубчики на подметке. Клыки нехотя, как зависшую в воздухе, перекусили щиколотку. Отделившаяся нога в ботинке взлетела, кувыркаясь. Монголоид грохнулся под лапы Зверя.

Охранники поливали очередями с трех сторон, пальцы просто свело на оружии. Пули, что не поглощались телом Зверя, разносили массивные панели стен, перила, витражи в простенках, цветочные вазоны, бра, свисающие над центром холла хрустальные сегменты длинной люстры, миниатюры, фотографии в рамках, рикошетировали от верха стен и потолка, вышибали снопы искр о металлические детали отделки. Упала пальма в кадке, драгоценные китайские вазы в рост человека, раскрошенные, обрушились сотнями черепков. У одного из стрелявших был сбалансированный «абакан», полностью лишенный отдачи, охранник водил им, как водяным шлангом, пули со смещенным центром тяжести, разлетаясь, творили страшное.

Зверь дождался, пока кончатся патроны, и в несколько движений нейтрализовал всех. Он даже не убивал, не калечил. Хватило оплеух, наносимых, правда, так, что у одного все же лопнули позвонки. Один из «мальчиков» Антонины, самый румяный и здоровый, кровь с молоком, упал в обморок, как только средняя голова посмотрела ему в глаза своими плошками.

«Игнат?!»

Тот лежал, где свалился, пальцы на затылке, лицо в ворсе ковра по самые уши. «Вставай, отец Игнатий, так и быть, не оставлю, хоть и не нужен ты мне. Вперед, к машине, мне оборачиваться еще рановато…»

Игнат почувствовал, как его толкают, переворачивают. Чудовище стояло над ним, возвышалось в сизой пороховой гари. Не помня себя, Игнат встал сначала на четвереньки, затем, машинально пригибаясь, выпрямился в рост. Больше не стреляли. Холл был разбит. Тела по углам. Фантастическое чудище подталкивало его огромной лапой. Игнат вжал голову в плечи, закусил кулак, чтобы не закричать.

Зверю надоело. Он согнул кистевой сустав, чтобы не задеть когтями, и отвесил Игнату пинок, от которого тот пролетел к самым дверям. Одновременно Зверь очень по-человечески мотнул средней головой, указывая на выход. Что-то мешало ему. Это волочилось тело монголоида, что вцепился в ошейник. Вздувшиеся почерневшие до локтей руки оплетены змеями, раз за разом всаживавшими ядовитые зубы в плоть, которая уже дымилась. Он отвалился, когда Зверь ударил боком о дверной косяк. Так и не издавший ни звука Будда, с полуобугленными руками и хлещущим кровью обрубком ноги, был еще жив.

На воротах никого. Игнату, подгоняемому Зверем, пришлось самому откатывать створки перед «Чероки». Он почти ничего не видел, его шатало от тошнотворного неконтролируемого ужаса.

Второй раз Игнат оказывался во власти этого отвратительного состояния, тем более мерзкого, что видел себя, ударившегося в панику, как бы со стороны. Видел и ничего не мог поделать. Потому что опять его настиг такой Зверь. Почти такой. Страшнее.

Из всех оставшихся наверху оружие было только у Пантелея, но и его узкий и тонкий спецназовский «М-13» не понадобился. Пантелей держал его в опущенной руке, сам выглядывая вниз сбоку занавеси из желтой парчи. Алан стоял у соседнего окна.

– Какой… отдал приказ стрелять?

– Что там? – подал голос Роман из-за кресла, куда спрятался.

– Быстро он их. Похоже, всех до единого. Вылезайте, он только что ушел. Из ворот выезжают, слышите?

– Быть не может! – Антонина. – Да мои мальчики кого хочешь…

– Ручонки у твоих мальчиков коротки. Но я посмотрел. Марат предупреждал не зря. Черт побери, где Марат?

Марат Сергеевич, бледный, зажимая плечо, ввалился в дверь. Из рукава черного пиджака текло, кровь казалась особенно алой.

– Пантелей, – прошептал он серыми губами, – Пантелей, не вздумайте его останавливать.

К нему бросились, усадили.

– Не вздумайте, – шелестели губы. – Вы и представить не можете, что…

– Могу, не беспокойтесь! Куда вас? Тоня, воды, да пиджак с него снимите!

– Нет, – упрямо проговорил Марат Сергеевич, – никто из вас… – Богомолов не сумел сдержать стон, когда руку с раздробленным локтем попытались освободить из рукава.

– Поздно, – сказал Алан, который смотрел наружу. Все подняли головы, и даже Олег, сидевший безучастно во время стрельбы. – Поздно. Посмотрите. – Отдернув парчовую гардину, Алан указал в окно.

Несмотря на осветление столовой, все увидели зарево, разгоравшееся в черноте за стеклами. Фасадом, куда выходили окна столовой, дом был повернут к Москве.

– Конечно, Валентина Михайловна, не беспокойтесь, – в десятый раз повторила Инка, стоя в прихожей. Она никак не могла распрощаться.

– Как же мне не беспокоиться, Инночка, как не беспокоиться! Что творится? Что происходит? Зачем нужно было срываться, лететь? Ты не ребенок, в конце концов, могла бы и сама… А у тебя на самом деле все хорошо?

– Да все нормально, Валентина Михайловна, все нормально.

– Нет, я не понимаю, зачем это было нужно. Всего на одни сутки, тратить такие деньги…

Инка снова начала видеть, и голос уплыл. Растаяли стены в красных обоях с безобразными золотыми цветами, полированные лосиные рога-вешалка, поделки из березового капа, натыканные повсюду. Снова появились эти металлические конструкции, узкая лестница, выгнувшаяся аркадой, далекая вода внизу, огромный протяженный короб с грохотом внутри; звуки сверху; грязная изнанка бетонного полотна; убегающая в темноту совсем не человеческая фигура, которую надо догнать, только вот где

все это происходит? А рядом прыжками летит могучий Зверь, не издавая ни шороха, мелькают соединенные в клетки железные балки и трубы; она изнемогает от погони, и Зверь подхватывает ее на спину; твердое жаркое тело можно обхватить руками, бедрами, прижаться животом, грудью… Уже виденная картинка, о которой она ему ничего не сказала. Но и другое было в этом калейдоскопе: черные площади, заполненные народом, сполохи огня, ревущее небо, шатровые башни (Кремль?), осыпающиеся на мокрый блестящий камень…

– Инночка! Инна! Ты побледнела. Детка, тебе нехорошо?

– Нет. – Инка с усилием изгнала своих призраков. – Подташнивает иногда. Никак что-то у меня не прекратится. Значит, завтра в десять прямо там. Я буду под табло о прилетах.

– Почему ты не хочешь поехать с нами? О, Инночка, что это у тебя, я и не заметила? Ор-ригинальная вещица. Какой-то амуле-ет?

Инка освободила оберег из чужих пальцев с перстнями.

– Это просто так. Отец подарил.

– Почему он не звонит? Ты что-то скрываешь. Когда кончится его командировка?

– Он звонит, Валентина Михайловна. Он мне звонит, но редко. Я объясняла. У него сейчас самая работа.

– Ох, Инночка, что творится, что творится! До свидания. Что творится, я не знаю! Зачем сюда прилетать?…

За дверью Инка медленно выдохнула сквозь зубы, постояла так. Потом освободилась от теплого шарфа, которым была повязана вокруг талии под свободной кофтой.

Игнату пришлось выходить, чтобы отодвинуть полосатый шлагбаум-рельс. При проезде сюда это делал охранник. Сбежал?

Михаилу надоело ждать, пока Игнат возится. Он бросил «Чероки» на обочину, перевалил кювет и вновь выбрался на дорогу за шлагбаумом. Куртка, под которой Михаил спрятал «сбрую» при въезде в дачный поселок, валялась у задней двери в багажном отделении. Пистолет давил на крестец за поясом сзади.

– Что-то горит там… – Игнат, запыхавшись, упал на сиденье рядом. Первые слова его от самого дома. – Неужели в Москве?

– Вся не сгорит, а кое-что, в профилактических целях, – можно. Вы б назад все-таки пересели, Игнатий Владимирович.

– Не понял.

– Чего понимать. Из школьной физики припомните, какой пробег у самых тяжелых, бета-частиц? От меня чего только не исходит. Индикаторы не покажут, пока я здесь. Зато потом…

– Потом – вообще будет что-то? Или ставим жирный крест?

– А вы внимательно слушали. Там, – Михаил показал головой назад.

– Я понимаю, глупый вопрос, особенно среди того, что происходит, но… один из двоих, кому назначено… вы говорили Богомолову, один Юрченко, а другой – все-таки я?

– Стыдно-с, господа офицеры! На полу наблевано-с, дух как в бардаке-с! В подштанниках изволите щеголять, штаны проиграли-с! Удручен, что имею честь командовать бандой сволочей-с!.. Кгхм. Извините. Я хотел сказать, что кое-что вы все же упустили из виду. Я ведь там тоже был, нет?

– Другой – вы? Как это понимать? Вы же…

– Как хотите, так и понимайте. Только я не «другой». Я всегда первый. – Михаил покосился на свою грудь, где в ткани пуловера махрились дырки от первых двух пуль. «Дьявол раздери все эти феномены!» – Так не поделитесь перипетиями встречи с Ангелом Смерти? Воля ваша. Сегодня повидаюсь, сам спрошу. А пересесть рекомендую, сведения мои– из самых достоверных источников. – Он едва не прибавил – откуда, но решил: хватит с Игната. «Бледнеет он феноменально, это да. А держится молодцом. Нормальный парень».

– Вон где горит!

Огненный смерч вился на месте бензозаправочной станции. Пламенем были охвачены высокие пролеты заездов на заправочные места, крыша, перекрывающая их, само здание, фирменный знак «ЛукОйл» на высоком шесте. Искры наполнили темное небо. Озеро огня разлилось вокруг, в нем угадывались два-три скелета автомобилей.

– Символическое приветствие…

Шоссе еще не перекрыли, но могли вот-вот. С двух пожарных «Уралов» били пенопушки, отгоняя огонь от трассы. Наверное, они подоспели только что и заработали с ходу. Поток машин из города прервался. Михаил лишь сейчас сообразил, что движение в основном шло из Москвы.

Он нажал на газ, и «Чероки», взревев, метнулся мимо скапливающихся автомобилей. Кордон – ПМГ-«Мерседес», красный «уазик» пожарных и почему-то машина ВАИ – стоял аж за эстакадой, в черте города. Его миновали спокойно. В отдалении по ходу светились огни микрорайона Крылатское. Привычная картина, как будто ничего особенного не происходит в этом лучшем из Миров. Может быть, действительно в лучшем?

И в этот миг огни начали гаснуть.

На расстоянии это выглядело, как взмах гигантской незримой руки. Вооруженная широкой кистью маляра, но несущая не игру веселых красок, а непроглядную тьму, рука прошлась по улицам и кварталам – и выключились цепочки фонарей, мигнув, исчезли окна, пробежав быстрой лентой, тьма укутала здания, растворила их в себе.

Игнат охнул, выругался.

– Спокойно, подполковник, – сцепив зубы, выдохнул Михаил и включил дальний свет. – Только одна подстанция. Сейчас врубят аварийную. Смотри, в Строгине все о'кей.

И верно, слева позади, за темным массивом Серебряного Бора можно было рассмотреть отдельные огоньки. «Чероки» въехал в жилые кварталы, фонари вновь загорелись фиолетовым накалом, вспыхнули окна и витрины. Напуганные, люди вновь заспешили по своим вечерним делам.

– Ну вот.

Движение оставалось свободным. Михаил то притормаживал, то прибавлял скорости – из-за плотного встречного потока, что очень часто выбивался на правую полосу.

– Бегут… Кто может – спасается. Что ж, все верно. Кто может.

Развернувшись у Кунцева, они попали на проспект Гречко, где едва не наткнулись на хвост бесконечной – насколько это можно было рассмотреть вперед – колонны бронетранспортеров. Эти двигались в город. Невзирая на снежок, люки были открыты, из них торчали головы мальчишек в черных шлемах со слезящимися от ветра глазами. Михаил пошел на обгон, благо тут места хватало. Появление бронетехники могло удивить его лишь постольку поскольку. Оно укладывалось в схему. Не его схему, не его логику – логику этого Мира. Даже конкретней – этой части Мира.

Об Игнате такого не скажешь. – Что… что это? Почему? Откуда?

– Да, да, вы правы. Действительно – откуда? Как же так? Что ж такое? Таманская дивизия вошла бы по Ленинградскому шоссе. Непорядок. Ай-яй-яй!.. Что вы хотите, Игнат, – продолжал он, отбросив шутовской тон, – большая заварушка – это ли не время сведения всех и всяческих счетов? По-вашему, конец света пройдет без сучка без задоринки, недаром репетировали не единожды за последние десять лет? Так это вам не стальная «дер гроссе Дойчланд» – ди эрсте колонне марширт, ди цвайне колонне марширт. Русский мальчик, помните, как немецкому сказал? «А у нас занятнее!» Могли у министра обороны сдать нервы? Да у кого помельче – у командующего сухопутными войсками, у комдива, когда его третьим «ударом» шарахнуло.

Справа, через силуэты БТР, мелькнули окна последнего высокого длинного корпуса на углу Давыдовской, протяженного, как океанский лайнер. Следовал километровый отрезок с лесом и старыми садами по сторонам. Под одним из фонарей расположилась частная лавочка «Автозапчасти». Ее владельцы – двое крупных парней – стояли возле своего стенда с флягами и полиэтиленовыми бутылями, стопой покрышек, баллонами с автолаками. Они смотрели на проходящую технику.

– Ну прямо как в нестарые недобрые времена!

– Конец света – кто мог подумать, что он будет таким? Таким… привычным, что ли. Я плохо помню

девяносто первый, но тогда тоже была техника, и почти никто внимания не обращал. Знаменитая баррикада у «Белого дома» – смешно, по колено.

И пьяные все. Михаил… когда это… это случится? Не отвечая, Михаил вдруг резко взял вправо, сблизился с ближайшим БТР борт в борт и, выждав секунду-другую, заставил «Чероки» буквально прыгнуть сквозь строй бронированных утюгов. Позади раздался мгновенный скрежет, джип слегка развернуло. Загромыхал, уносясь назад, сорванный бампер. Игнат всем телом повернулся.

– Высадите меня здесь, – отрывисто попросил он.

– Желаешь встретить крайний час Мира наедине?

Бронетранспортеры шли по Кутузовскому. Горела как ни в чем не бывало подсвеченная прожекторами Триумфальная арка. Даже вечерняя иллюминация оставалась в городе. Людей лишь было мало.

Редкие прохожие жались к стенам, за которыми во всех этих добротных домах испуганные жители смотрели в окна, ловили тревожные новости и тоже, наверное, вспоминали.

Михаил проехал на малую дорожку прямо поперек газона с корявыми яблонями. Колеса джипа пропахали черные колеи в незамерзшей почве, присыпанной снегом.

– Погоди, Игнатий, не провожай Мир до полуночи хотя бы, чтоб все по правилам. – Михаила очень подмывало сказать, и он подумал: почему нет? Подождал, пока Игнат выйдет. – А вот небезызвестной Инне Аркадьевне все от меня идущие излучения – ну никакого урона. Прислушайтесь, Игнат, я редко бываю абсолютно серьезен и говорю чистую правду. Поразмыслите за оставшиеся до двенадцати… сколько там? два часа неполных, – с чего это? – И уехал, вновь пустив «Чероки» напролом, словно демонстративно отказываясь от правил и проложенных путей.

Все двадцать минут, что Игнат ждал машину, он почему-то прилежно, как школьник задачку, решал именно заданный Михаилом последний вопрос, но, конечно, ничего не решил. Серый «Форд» шел за ними от самой Романовой дачи-дворца. Он не отважился повторить убийственный трюк Михаила и пропускал колонну. Садясь, Игнат услышал в небе над головой сдвоенный могучий рев. Со свистом винтов над крышами пронеслась пара тяжелых вертолетов. За ними еще одна. Их не было видно, они шли без всяких огней, даже без проблесков. Но по звуку Игнат определил, что это не обычные машины, разрешенные к полетам над городом.

Михаил их не слышал. Отчаявшись найти музыку среди перебивающих друг друга голосов по радио (о введении войск – ни слова), выключил приемник, сунул в щель кассету. До самой Октябрьской наслаждался «Пер Гюнтом».

Перевозчик чувствовал, что больше случая послушать Грига ему не представится.

«Если он опоздает хоть на минуту, я уйду. Если хоть на полминуты задержится. Если его не будет ровно в половине одиннадцатого…»

Инка вновь спустилась в переход, где торговали, шли люди, играла музыка, переминались перед занятыми таксофонами, ожидая очереди позвонить. Тинейджеры пили колу и пиво из банок и стреляли глазами по сторонам. Два парня и девчонка с гитарами играли и пели, положив перед собой раскрытый гитарный футляр. Витрины ломились. Торговали сигаретами с рук. Патруль проверял документы у кавказцев. Из глубины сдвоенного тоннеля торопились, плелись, в нем просто стояли у стеклянных стен с товарами. Раздавался смех. Музыка из колонок то и дело перекрывала поющих ребят. Прошли пьяненькие старички с красными бантами на драповых пальто.

«Что же они? Так и будут ни о чем не думать, ничего не подозревать? Деловые – мотаться, крутиться, «мейк мани». Растяпы – подбирать куски, экономить гроши, пускать слюни. Дураки – верить, умные… умные – ненавидеть. Им все равно, стрелять начни над ухом, разбегутся по щелям, а назавтра снова повылазят.

«Нет, ну если он опоздает хоть на минуту…»

Вопреки совету Михаила, Инка по сторонам смотрела. Все новое, что она увидела из окошка такси, возвращаясь сюда из Свиблова, обозначалось, начиная со слова «Не…».

Не взлетела металлическая ракета перед ВВЦ, и самого цоколя в блестящей чешуе зеркальных листов не было. Не светились, вообще пропали с фасада толстые буквы в неоне «КРЕСТОВСКИЙ», а на мрачном здании не горело ни единого огонька. Пропал отрезок проспекта от Рижской до Сретенки, и Сухаревка открылась сразу, и будто не было ни зданий, ни людей, ни километров асфальта и электрических проводов, ни чаши «Олимпийского», ни транспарантов поперек над проезжей частью, ни деревьев в вырезанных квадратах тротуаров. Из хорошо знакомого фильма, изученного до черточки и царапинки, каждого движения героев и шероховатости ленты (Инке частенько доводилось проезжать проспектом Мира – «Надо же, и название-то как нарочно! Мир – это ведь вам не просто частный случай отсутствия войны. Мир – это…») вдруг оказался вырезан, исчез целый кусок.

«И что я вижу – крохотную часть?»

Выкатившись по Знаменке, Инка сперва почувствовала запах – снова курила, приоткрыв окно, – а потом увидела танки с заведенными моторами, стоящие у Троицкой башни и вдоль западной стены Кремля. Их выхлопы казались плотными, сизо-черными в искуственном свете фонарей.

– Главное, откуда взялись – неясно! – сказал шофер. Он все поглядывал на красивую девчонку с блестящими синими глазами. Яркие, расширенные, уж не на дозе ли. И зыркает в окошко, как будто с Луны свалилась, впервые Москву видит. – Я с утра сегодня кручу, БТРы видел на Минском, скоро тут будут, а эти? В Кремле, что ли, их держали? Нет, сейчас все Садовое опять забьют, как было. Вас вот отвезу – и в стойло. Срочное погружение, ложимся на грунт.

– Не страшно?

– Девушка, мы такое уже видали! Пересидим, пока без нас разберутся. Гражданам теперь – общественный транспорт. Или собственный вертолет, у кого есть. Мы еще хорошо проскочили, а так лучше бы на метро. Ничего, пройдет неделя-другая, и устаканится все. И политики, и вояки, и матушка-природа с ее коленцами непонятными. Вот вы что об феноменах считаете?

Инка боялась спускаться в метро. Ей было страшно увидеть и на плане-схеме многочисленные «не». Таксисту она не ответила. Она не терпела, когда говорят «феномен». Жизнерадостный водила согласился везти только когда она показала ему бумажку в сто долларов.

«…Нет, если его сейчас не будет, я уйду. Если он задержится хоть на четверть минуты…» Инка вновь поднялась в высокий портик. Было уже без двенадцати одиннадцать. «Нет, если еще хоть на вот на такусенькую секундочку…»

Возле ближайшей троллейбусной остановки кучковались молодчики самого неприятного вида. Инка отвернулась, но это не помогло.

– Девушка! Такая красивая, зачем скучаете? Он все равно не придет.

– Нехороший человек, – подхватил другой, – девушку поздно вечером ждать заставляет…

– Девушка, присоединяйтесь к нам, у нас весело и безопасно!

– Красивая, имеем «экстаз» в неограниченном количестве.

– И во всех видах! – Подонки заржали. К ней протянулись руки.

Инкины ноздри раздулись, она рванула застежку на сумке.

– Чш! – сказал Михаил, перехватывая движение. – Тебе где велели стоять? Извини, я сегодня без цветов.

Приобняв ее, спокойно вытащил из-за спины большой черный пистолет, поднял, щелкнув предохранителем – отведенный назад ствол стал на место, – и таким же неторопливым движением направил пистолет на молодчиков.

– Брысь, – сказал он, делая четыре выстрела, от которых у Инки заложило уши. Из-под ног молодчиков полетели куски асфальта.

Михаил отвернулся и повел Инку прочь еще до того, как от них побежали – молодчики и немногие очевидцы. «Чероки» стоял за рядом остановок.

– Нас же сейчас…

– Угу, – подтвердил Михаил. – Непременно. «Чероки» заложил длинный вираж, пересекая проезжую часть наперекор движению. Машины тормозили перед ним. И еще раз Михаил нарушил, сворачивая вниз, к Садовому, по проезду, замкнутому красным светофором. Он умудрился вписаться до потока машин навстречу.

К удивлению Инки, за ними еще никто не гнался. На Михаиле не было его шарфика-повязки. Лента, охватившая горло, поблескивала в темноте. Инка постаралась справиться с жутью.

– Когда я был человеком, – сказал Михаил, и зубы его тоже блеснули, – я был ужасно законопослушным. Ты не поверишь.

– Ну вот, – сказала Инка, следя за своим голосом, чтобы не дрожал, – теперь оттянешься вволю.

– Один маньяк знаешь что сказал, когда его наконец поймали? «Мне всегда хотелось делать такие вещи». Я, впрочем, безобиднее. Да и оттягиваться – сколько можно? Укатали сивку крутые горки. Во, смотри, – указал пробитый пуловер, – гипноз – как ты выражаешься.

– Михаил, нам ехать… Я тебе неправильно указала…

– Знаю. Ты перенимаешь от меня наихудшие черты. Я подразумеваю привычку врать, когда надо и не надо. Пришлось доверяя – проверять.

– Так ты за этим ездил? Врать я сама умею хорошо. Игната бросил?

– О, об Игнатии-отце, я боюсь, еще услышим.

Улица Косыгина осталась, она пронизывала теперь темный парк, без намека на особняки высших государственных лиц десяти-двадцатилетней давности, что стояли на ней. Всего один жилой дом-башня слева. Справа – сплошная стена проносящихся деревьев. Комплекс гостиницы «Орленок» на месте, дальше – проспект и метромост.

– Михаил, я поняла. Время вернулось назад. Не всюду – пока маленькими очагами, точками, кое-где, и там, в этих местах, поменялось все! Стало, как было до, ты понимаешь? По городу, по планете, в Мире!

– Точно. Особенно вот эти новейшие аргоновые фонари. Газоразрядные лампы в них – из далекого прошлого. Но общее направление мысли – небезынтересно… Выходи! – От резкого удара по тормозам «Чероки» клюнул, его нос занесло. Здесь был последний предел, где еще можно изменить решение.

– Выходи! Тебе там нечего делать, Инесс. Спасибо за помощь.

– Я не пойду.

– Давай, давай, не серди меня. Маленьким девочкам в этом часу пора спать.

– За каким тогда!.. – Инка принялась ругаться. – Зачем ты меня тащил с собой, если тебе и так было известно? Зачем было меня дергать? Зачем звать? Ты!.. Вали на свой мост, лови кого там тебе нужно! Ты!

– Все? – Михаил спокойно смотрел на нее. Инка сникла.

– Все. Поцелуй меня на прощание, – тихо попросила она. Закрыла глаза и доверчиво потянулась, подставляя губы. Михаил перегнулся через валик.

Проворная рука выдернула у него из-за пояса «беретту». Два пистолетных зрачка смотрели ему в лоб.

– Я не выйду, Зверь. Если хочешь, можешь оборачиваться прямо сейчас, только не забудь, что тебе нужно сохранить свой последний раз не для меня! Я поеду с тобой и буду там, где ты. Я должна быть там. Я так видела.

«Что ж, она сказала сама. И значит, так тому и быть. Она тебе еще пригодится, Перевозчик. Кто-то мне уже говорил: я тебе пригожусь».

– Инесс, что ты говоришь особо занудным клиентам?

– В лучшем случае я им говорю: «О Гос-споди!»

– Считай, я тебе это сказал. – Михаил тронул машину. Моральный долг выполнен. Да и если у него ничего не выйдет – не все ли ей равно, сейчас или чуть позже, со всем Миром?