Текст книги "Харон"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

«Мы – испуганные темнотой детишки, – думал Олег, поглядывая на примолкших остальных, – мы – чуть-чуть, слегка приручившие огонь, научившиеся подавлять собственный визг от его раскрывающихся опасных жгучих бутонов, широко размахиваем горящими головнями на потеху и зависть притаившихся за озаренным кругом, в темноте степи боязливых сородичей. Разве наша заслуга, что наши глаза устроены чуть не так, как у них, и могут выносить вблизи слепящее пламя? Что кожа наших ладоней грубее и не ощущает ожогов? Упрятанный под пеплом огонек все равно доберется до живой плоти, а степь вокруг полна сухой травы…

Что, по всему судя, уже случилось, недаром мы так упорно молчим о том, про что уже сутки кипят-заливаются все СМИ.

Молчим – но слетелись в Романову миллиардную мраморную келью без звука против. А Пантелей привел Богомолова, который знал о нас и о нашем Госте аж с августа, а явился знакомиться только сегодня. Плевать в конце концов, чего он там себе хочет с нас поиметь. Я к рекламе не стремлюсь, это пускай Антонина волнуется, если круги Богомолова сочтут ее образ жизни чересчур вызывающим. Символ черного солнца с огненной короной. Четвертое-пятое тысячелетие до Рождества Христова, святилища Хнума в Междуречье и Древней Ассирии. Еще – чрезвычайно редко – попадалось рядом с изображениями Ба – души – птички с человеческой головой на фресках и высеченных в камне надписях на пирамидах и вообще в Древнем Египте».

– Не понимаю, чем, собственно, может помешать мое присутствие, даже если предположить, что мои цели таковы, как обрисовал уважаемый Олег? – Марат Сергеевич Богомолов в холоде и незыблемости мог поспорить с айсбергом, о который вместе с «Титаником» раскололась человеческая гордыня. – Но они… не таковы. Смею вас уверить. Я исповедую гораздо более широкие взгляды, чем элементарное введение запретов и закрытий на направления, пусть даже содержащие прямую угрозу стране и человечеству в целом. Чтобы запрещать что-либо, надо составить об этом всеобъемлющее представление, а я его пока не имею.

«Ничего не подтверждая, он ничего и не отрицает».

Олег покосился на Алана. Алан выглядел довольным, как кот, который только что поймал жирную мышь и пообедал ею. С чего бы?

– Здесь прозвучало слово «второй». Это чрезвычайно интересно и важно. В курс дела я посвящен и не могу не задаться резонным вопросом: если предварительным условием Гостя была информация о «втором», то не «второй» ли есть его настоящая, главная цель? Встреча его, я так понимаю, «первого» со «вторым» – вот что он преследует здесь. Тогда ваши волнения с большой вероятностью могут быть сняты. Или хотя бы отодвинуты.

– Быть у Гостя целью побочной, неглавной – тоже сахар не большой, – сказал Роман.

– А что же ваша главная цель? – до невозможности упрямо вел свое Алан. Вцепляясь, он никогда не отпускал человека. Изысканность и томность у Алана соседствовала с крошащим кости прикусом питбультерьера. – Что значит – Гость как таковой? Как это понимать? Вы намереваетесь задержать его? С нашей помощью? Гость ликвидирует нас, вы – его, оба очага напряженности нейтрализованы. С обеих овечек по две шкурки. Учись, Роман.

– А так и понимать, что нам нужен он сам. Он – и «второй». И прежде всего нам необходимо узнать их критерии отбора. Гостя, когда он был «первым», и «второго» – сейчас. Кое-чем поделился Роман Петрович. Кое-что я имел и сам. У меня тоже есть контакты с одним… одной работавшей по Гостю группой.

– Свести Гостя и «второго» – это и была моя идея, – сказал Роман, обращаясь вроде бы ко всем, но глядя на Олега.

– То, что это совпадает с его собственными намерениями – если совпадает, – мне лично не очень нравится, – вставил слово хмурый Пантелей. – Они могут сговориться. Тогда…

– Да что вы, е… вашу мать, думаете! – вступила наконец Антонина. «Как, бедная, столько молчать вытерпела?» – мелькнуло у Олега. – Чего рассусоливаете? Свести их – милое дело. Только от нас подальше. А там и!.. – Антонина по-мужски рубанула воздух ребром ладони. – Приходи, кум, париться. Мои мальчики их как два пальца. Чего его сюда-то звали, на кой он тут?

– Тосечка, даже в варварские времена, когда за наши невинные игрища вместо гонораров в валюте нас ожидал бы костер, а перед ним чрезвычайно неаппетитный процесс дознания, и тогда, прежде чем человека протыкать железками, спрашивали имя хотя бы.

– Олежек, не гони волну. О чем вы с Аланом говорили, что за слово – ли…? При чем тут волк?

– Не волк, Тосечка. Человек, способный превращаться в волка. Оборотень. Ликантроп.

– Профессор, вам действительно стоило бы поделиться с нами, что вы разнюхали такого, что вернулись, будто жабу проглотили? Опишите, а лучше дайте взглянуть нам самим. Приоткройтесь слегка, от вас не убудет. Мы не станем гоняться за неприличными образами вашего подсознания. За себя я – обещаю.

– Простите, не поверю, – кривовато улыбнувшись, сказал Олег. – Этого быть не может. Ты, Аланчик, не удержишься. А описать – пожалуй. Только он не ликантроп, он гораздо страшнее. Роман, а «второй», ты же на него все время настроен, «второй»… как?

– Да, – сказал Роман, Отрываясь от своего занятия чертить по скатерти. – «Второй» – тоже.

Марат Сергеевич пронзительно глянул на склоненную лобастую голову Романа. Как в прицел посмотрел.

Не успел он «проявиться», как его увесисто толкнули в спину. Возмущенный женский голос посоветовал не лезть внаглую. Михаил огляделся, еще чувствуя боль в левой стороне лица, которой прижимался к Тэнар-камню.

Вокруг была плотно протискивающаяся в коридорах меж тентами и лотками толпа. С неба валил мокрый снег, залепляя обилие развешанного и разложенного товара, откладываясь на полотнищах прозрачной пленки, которыми продавцы его укрывали.

Густая грязь под ногами. Из десятка мест несется разноголосая попса. Его опять толкнули, и он! включился в общее движение. В таких местах не толкают нарочно, надо только не выделяться из текущей массы.

«Забавно, никогда еще меня сразу в народ не выкидывало. А никто ничего и не заметил. Где умный человек прячет лист? В лесу. Где прячет камень? На морском берегу».

Он определился сразу: закругляющийся бок Центрального стадиона, что поднимался над головами и рамами с вещами, было трудно не узнать. Михаилу стало жарко в короткой очень теплой джинсовке со стриженой овчиной внутри, В карманах, ощущался бумажник, еще что-то, «сбруя» лямками лежала под курткой на плечах и спине, кобура упиралась в подмышку. Он подавил мальчишеское желание вытащить и посмотреть, чем его на этот раз одарили. Крупное что-то. Угостившая тычком дама попала точно в футляр, заложенный в тайник на спине. Шарфик белый – это как закон, иного нам вроде и не по чину.

– Витя, пойми, я видел, видел сам. Я там был, понимаешь?…

Михаил оглянулся на голос, показавшийся знакомым. Толпа вынесла его к ларькам напитков, за стоячим круглым столиком один молодой мужик что-то доказывал другому. Второй был одет поприличней, первый явно опускался. Между разгоряченными лицами – пустые и полупустые бутылки дешевого пива «Балтика», беленькая, в которой уж едва треть, немудреная и скудная закусь. По-старорежимному, на газетке, не в одноразовых аккуратных тарелочках с пластмассовыми ножами и вилками.

Все это Михаил рассмотрел, завернув к столику рядом. Раскрутил проволочку и вынул пробку из «Старопрамена», взятого, чтоб не выделяться. Прихлебывая, слушал.

– Там… этого не объяснишь. Там все другое. И – такое же. Я теперь хожу вот так, среди людей, и нарадоваться не могу. Надо побывать там, чтобы оценить. Сегодня вот – снег, грязь, а мне радость. С людьми незнакомыми знакомлюсь – радость. Там, знаешь, Витя, тоже люди, тоже мучаются, но совсем не то. У нас тут перспектива, а там… Знаешь, я какой раньше был космополит? Житель земного, шара, гражданин Вселенной! А вернулся, не поверишь, березку увидел – прослезился. Траву целовал, землю. Нашу, понимаешь, мою…

– Ты в загранке, что ль, был? – спросил толстомордый Витя, подливая беленькой. Михаил заметил, что – только в свой стаканчик.

– Эх, Витек, не хочешь ты понять. Никто вы не верите. Слушай стихи. «Исчезнем мы – а Миру хоть бы что! Не станет нас – а Миру хоть бы что! Люби свой день под теплыми лучами, исчезнет все – а Миру хоть бы что…» Гиясаддун Абуль Фатх ибн Ибрахим Омар Хайям. Девятьсот лет назад.

– Ты по какому профилю-то, Колян? Где в загранке был, в какой стране? Гастробайтером, что ль?

– В загранке… гастробайтером… Людей я лечил. Тут. Раньше. А там, где был, там, оказывается, тоже надо было лечить. Только не людей – души. Там людей нет…

– Ты ж говоришь, есть, только другие? Колян?

Колян в драной вельветовой куртке присосался к «Балтике», а Витек выплеснул в свой стакан водочные остатки. Быстро оглянувшись, выпил, зажевал;

ребрышком воблы. Снег падал и падал. Михаил, прихлебывая, смотрел, не отрываясь, на вельветового Коляна, его растрепанный чуб с большим выстригом.

– Там черные скалы, там черная Река, и все там черное или серое. Как пыль. Я говорю – мне не верят. И – холодно там, чертовски холодно. Один человек только был, и тот не человек. Огромный, безмолвный, страшный… Он нас всех через Реку-то. А меня отпустили. Зачем? Кому нужно то, что я рассказываю? А мне говорят – иди расскажи. Зачем? Кому вам это нужно? Тебе нужно, Витек?

Толстомордый покачал пустой бутылкой.

– Колян, у нас – того. Баки сухие, переходим на бреющий полет.

– Сейчас, это мы сейчас, – закопошился по карманам куртки Колян. На столик между объедками, в жижу под ногами полетели бумажки. Витек быстро собрал деньги.

– Я беру еще две, и пошли к Надьке. Лады, Колян? Тут менты… ну их. Нормально, две? Пошли.

– Нормально, Витек. Пошли. Я вам еще расскажу. Я буду рассказывать, пока вы мне не поверите, вы все тут. Пока вы не поймете, как тут у вас здорово. У нас. У нас! Понимаешь, у нас, Витек! Деньги – тьфу, я еще получу… завтра. Эх, Витя, как же здорово, что можно говорить: «завтра», «вчера», «в следующем году». Вы поймете. Думаете, зачем я с половины Перехода возвратился сюда? Думаешь, мне сильно хотелось?…

– Колян, ты в переходах, что ль, зашибаешь? Я тогда тебя с Леликом познакомлю, он тоже наподобие – с анекдотами выступает, травит. Башляют нормально. Ты деньги-то не роняй, лучше мне отдай, целее будут…

Михаил следил, допивая пиво, как они уходят в толпе – Витек, поддерживающий Коляна. «Знаешь, Витя, а Мария там осталась. Мы ведь вместе с ней… по десять упаковок тетралюминала… через Реку…» Их заслонили люди.

Перевозчик не испытывал ни малейшего желания подойти к этому Коляну. К Врачу, которого он проводил у Тэнар-камня. Он вообще не испытывал ничего, кроме брезгливости. Самому странно. Хотя нет, вот, пожалуйста, – после пива почувствовал определенный позыв. Начал пробираться сквозь народ, который все торговал и торговал под вопли колонок.

«Человек – душонка, обремененная трупом». Пари, что Эпиктет выдал это, не задумываясь. Где ж тут заведение?…

Сквозь тонкую стенку туалета, что помещался в высоком вагончике, Михаил услышал звуки идущей позади вагончика то ли купли-продажи, то ли тихой разборки. Он не особо улавливал, пока там не охнули, не затопали почему-то сразу в две стороны быстрые разбегающиеся подошвы. «Здрасьте, не хватало! – Он разом представил осевшего в грязь пырнутого. – Мужик. Девчонка хоть единожды, да завизжала бы. Как хотите, а я изображаю пропажу свидетеля».

Пацан в дешевенькой, но опрятной болоньевой курточке шмыгал носом, рассматривая веер ровно нарезанных бумажек, с обеих сторон обрамленных серо-зелеными купюрами. Михаил испытал облегчение.

– «Кинули» вас, молодой человек?

– Ага.

– Не пользуйтесь посредничеством незнакомых граждан в обменных операциях. Такие операции незаконны.

– Мне надо-то было двести долларов. Они «лимон» заломили. Дешево. Я думал, чего за такие деньги не взять. А они… Пацан шмыгнул носом.

– Гм, уместней было бы наоборот. Ты «зелень» на родные бы менял. Баки-то тебе зачем?

– Значит, надо было. Чего теперь, разве найдешь. Пойду я.

Пацан пустил по ветру «кукольные» бумажки, две банкноты спрятал в карман. Михаил поймал его за ворот.

– Чего? Чего?

– С такими номерами, молодой человек, тебе знаешь где выступать? В богадельне для придурков. Пахан по фамилии Станиславский так про тебя и сказал: «Не верю!»

Михаил, который хотел лишь подшутить над шкетом, разыгрывающим свой номер ненатурально и Бог знает для какой надобности, потянул парнишку к себе, Чтобы дернуть за ухо и отпустить на все четыре. Тот запротивился, из-под куртки у него выскользнул, шлепнулся в грязь сверток в пластике. Деньги. Десятитысячные. Много. Михаил шевельнул ногой. Очень много.

– Это не мое! – завизжал шкет. – Это ихнее! Я не трогал, поднимать не буду! Командир, себе забери, только пусти!

Михаил не стал закрывать высунувшуюся из-под мышки пистолетную рукоятку.

– Колись, окурок, ничего тебе не будет. Чего за номер тут прокрутил? С кем? Заплачу за правду, – вынул бумажник, открыл. Ого, порядочно. Протянул шкету полета баков.

Он и сам не знал, зачем ему этот пацан. Тяну я время просто. Цепляюсь за любые возможности хоть на чуть отложить предстоящее».

Пацан подозрительно поглядел, купюру взял. Вновь шмыгнул. Кажется, у него просто из носа текло.

– …так и делаешь. Я сразу смотрю – если он через палец считает, это лучше, больше, значит, может, даже половина суммы будет. А когда пачку дают, да в резинке, – только сверху да снизу доллары, остальное точно – бумага.

Мальчик Стасик уплетал бифштекс с кучей гарниров – тут были и картошка, и морковь, и шампиньоны; ни одного блюда в ряду, выставленном под тентом-обжоркой, Стасик не пропустил – и разъяснял Михаилу сущность своей операции. Секрет был прост, как тряпка: Стасик всучивал рубли, отпечатанные на цветном принтере. Доллары же для снаряжения «куклы» бывали, конечно, настоящие.

– Ты ж так недолго продержишься. Риску море, навару пшик.

Уразумев комбинацию, Михаил хохотал минут десять, как безумный, а теперь испытывал такую легкость, что готов был кормить Стасика хоть супом из акульих плавников, но он в обжорках на рынке в Лужниках не подавался. Нет, вы подумайте, вор у вора!

– А я недолго и буду. На каждом вещевом – один раз. Около «эксченджей» опаснее. Тут они и сами удрать спешат.

– Кто они?

– Мошенники, конечно. Валютные аферисты. Михаил снова переломился пополам от смеха, так что подпрыгнула и уехала вбок панорама Воробьевых гор, которые отсюда были совершенно открыты.

– Это брат выдумал.

– Ну, молодцы, молодцы, что говорить. А теперь пора мне… Я…

что-то не так ты должен был что-то увидеть сейчас и не увидел что-то что здесь было всегда

– На хорошем принтере твоя фанера, – Михаил прищелкнул по оттопырившейся куртке Стасика, – золотой должна быть. Рентабельность – слыхал про такого зверя?

– А брат работает на нем…

– Все равно завалитесь вы, ребятки, не сегодня-завтра. – Михаил неуверенно осматривался. Что же? Деревья, фонарные столбы с ребристыми динамиками, здание стадиона за спиной, гомон рынка позади, осветительная мачта, как гигантский штык пробившая из-под земли асфальт…

– Вы мне как платить станете? Раз в месяц или понедельно? Лучше понедельно. Как в Штатах. А могу и за каждое отдельное дело.

– В Штатах понедельно во времена Тома Сойера платили, – сказал Михаил машинально. – Погоди, дружок, за что тебе платить?

– Вы же меня информатором берете? Берете ведь? Я многих знаю. Где кто чем промышляет. В лицо в основном, но я покажу…

– Стасик, – сказал Михаил, – ты очень хороший и правильный мальчик. Ты знаешь, что такое занятие называется стукачеством?

– Это называется добровольный помощник правоохранительных органов.

– А знаешь, что с такими добровольными помощниками делают криминальные элементы?

– А вы меня защитите.

– Стасик, ты не за того меня принимаешь. Я заезжий турист. Итс май ласт визит ин ёр экселенц кэпитэл-сити…

Михаил осекся. Над Воробьевыми горами на той стороне Москвы-реки не торчал шпиль Университета. Едва-едва различалась нитяная коробочка верхушки большого трамплина вровень с кромкой Смотровой площадки, а дальше, до самого рыхлого серого неба – ничего. Ну вот…

– Стас, сто баков за консультацию. Посмотри туда. Ничего особенного не замечаешь? Что-нибудь лишнее, новое, чего раньше не было, или, наоборот, чего-то не хватает?

Старательный Стасик, наморщив лоб, несколько раз повернул голову направо и налево.

– Нет, все на месте, ничего не прибавилось, не убавилось. Ландшафт без изменений.

– Любо-дорого с тобой, схватываешь на лету и рапортуешь отчетливо. Ну а Университет? Где он? МГУ. Высотка. Гордость минувшей эпохи. Разве ему не полагается стоять вон там?

– Университет? Так ведь он, это… в центре. Около Манежа, с «Националем» рядом. Тут его никогда не было.

– Так, ясненько. А как же станция метро? Станция есть такая? По этой линии, по красной? «Спортивная», «Ленинские горы», а за ними – «Университет». Так?

– Да нету такой станции. И Ленинские горы закрыты. – Стасик чуть отодвинулся. – Вы правда, что ли, турист?

– Правда, – сказал Михаил, лихорадочно думая о другом. Его, в общем, не очень потрясло. Он был готов.

– Гуд бай, Стасик. Хэв э найс дэй. Что-то меня не в ту сторону тянет… Спасибо, ты мне помог. Передай брату, чтоб выдумал чего-нибудь получше. С кистенем в подворотню. Или пусть на хакера выучится, если очень умный, оно прибыльнее.

«Станции метро нет, значит, и выходов с нее нет. Выходов нет – мог и весь район измениться. Изменился район – изменились и дома. И квартиры. И Инка… Вот что значит отлынивать от работы, пес».

– Сто долларов, – лаконично напомнил Стасик. – Ведь я ответил.

– А умыл бы я тебя вон в той луже? – Не станете. Люди вокруг, я на помощь позову. Я маленький.

– Маленький, у тебя полна пазуха того, подделка чего преследуется по закону. Там написано, даже не очень мелко.

– Ничего у меня нет. – Стасик распахнул полы курточки. – Есть немного долларов, но это не запрещено. Они настоящие.

Михаил увидел, оглянувшись вокруг, несколько больших пластиковых ведер для мусора. Пакет с деньгами в каком-нибудь из них. Когда успел, спрашивается.

– Вы слово дали, – сказал смиренно пай-мальчик Стас.

– Ну, с тобой базар фильтровать надо. – Михаил положил перед ним две бумажки. – А все-таки, не отдал бы я?

– У меня уже есть пятьдесят. И… я почти уверен был. У вас лицо хорошее, доброе. В психологии тоже приходится разбираться, – добавил он, солидно пряча деньги. – Так мы не договоримся насчет работы?

– Не договоримся, уж извини.

Он чуть было не брякнул шоферу: «К метро «Университет». Хотел сказать: «К цирку», но здесь тоже можно было наколоться. Велел ехать на Ломоносовский. Адрес удивления не вызвал, таксист даже уточнил, куда на Ломоносовском. «Отсюда ехать – будет налево. Я покажу».

– Михаил, о Господи!

– Ну, ну, Инесс. Подумаешь, небольшая заминка, чуть припоздал.

В машине он увидел, сколько времени.

– Михаил Александрович… – Игнат поднялся из кресла. – Вы не вышли на связь, я не мог усидеть один. После всех событий…

– Каких событий?

– Михаил, по телевизору только и говорят. Газеты…

– Мир в волнении, Михаил Александрович. Инна ничего не говорит, но, может быть, вы поясните?

– Мы тебя ждали, ждали. Я извелась просто. Ждать, знаешь, хуже нет.

– Есть. Хуже – догонять. Я знаю. Игнат, никогда не поминайте всуе слово «мир». Слишком оно многозначно. Там собрались? Отлично, можете передать, мы едем. Но сперва… назовите мне, где находится Университет. Территориально в городе.

– На Ленинских… на Воробьевых горах. – Инка.

– Моховая. – Игнат. Пояснил: – Я журфак заканчивал. – И с удивлением посмотрел на Инку.

– Вот так, Инесс. Нет Университета на Воробьевых. И не было никогда. Никто не помнит, кроме нас с тобой. Знакомая ситуация, угу?

– Кроме нас с тобой… – растерянно проговорила за ним Инка.

– Михаил Александрович, подождите, я чего-то не понял?

– Игнат, сколько в Москве высоток? Этих, сталинских? Навскидку, быстро.

– Пя… пять.

– Теперь пять. Две жилых, две гостиницы, МИД, а Университета, что последним возводили, – пшик. Стерся. Будто проект только на бумаге остался, как

и те, что похерены в связи с почившим вождем. Нет, Игнат Владимирович, это не заскок, шизофрения мне, к сожалению, не грозит.

– А почему – Университет? – быстро спросила уже освоившаяся Инка. – Вот просто нет его – и все? Его одного?

– А почему левое ухо первым отрезают? Потому что два сразу чересчур, а с какого-то надо начинать. Кто сказал – его одного? В Нью-Йорке, может, «Эмпайр» пропал, в Париже – Эйфелева башня, у нас – райцентр Задрищинск в Урюпинской области, в географии – остров Тасмания, с неба – созвездие Персея, из математики – теорема Евклида… В информвыпусках вам об этом не скажут. Знаете пример для дошколят – если пока ты спал, все предметы выросли в десять раз, все-все, и ты тоже, то, проснувшись, ты ничего и не заметишь. Ладно, меня это сейчас не интересует. Собирайтесь, собирайтесь, закройте рты. Упрел я уже, жарко.

– Выйдите на кухню. Оба. Мне переодеться надо. Ты прикид пока сними свой модный.

– Не хочу.

На кухне Михаил сказал:

– Игнатий Владимирович, прекратите смотреть на меня как на недобитую вошь. Что у вас с Инкой было – то прошло. Хватит, может, страдать и ревновать? Особенно пред неминучим ликом, – осклабился, – кошмарных потрясений?

– С чего вы взяли, Михаил Александрович? Я спокоен.

– А! – Михаил откровенно хмыкнул. – Ну-ну. Вы прихватили – я просил?

– Конечно. Одну минуту. – Игнат вышел, не глядя в сторону комнаты, вернулся со свертком. – Пожалуйста.

Михаил освободил от вощеной бумаги старенький «вальтер», проверил, сунул в карман вместе с запасной обоймой. «А пусть Игнатий думает, что знает, как я вооружен». Движением локтя пощупал кобуру – уже знал, что там «беретта». Пятнадцать патронов в рукояти, шестнадцатый в стволе. Он и жаркую куртку не снимал поэтому. Вспомнил вопрос, который давно занимал его. Второстепенный вопрос, ненужный и к делу не относящийся, но Михаилу было любопытно.

– Игнат, все хотел узнать. Вы в деревню к тому брату ее сами ездили?

– Нет, конечно, когда бы я успел. Я читал протокол осмотра. Чрезвычайно интересный документ. Начать с того, что в подполе его избенки-развалюхи двадцать три килограмма золота обнаружили. Никаких изделий – только монеты, слитки, по весу не стандартные, без клейм и реквизитов. Вагранка. Маленькая литейная мастерская.

– Скупой рыцарь? А переливал зачем? Аффинирование в домашних условиях, как когда-то в Китае чугун варили? Действительно интересно. О! К случаю. На удивление, и источник могу назвать. Письмо Христофора Колумба к королю Фердинанду. «С помощью золота можно не только делать все, что угодно, в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай».

– По нему идет работа. Если хотите, я могу узнать точнее.

– Не стоит. Герой не нашего романа. Забудьте. Коллекционер-оригинал, мало ли их. Один собирает трубки, другой – этикетки, третий – сушеные человеческие головы, четвертый – имеющие хождение монеты…

Михаилу доставляло удовольствие валять дурака перед Игнатом. Он оставил попытки разобраться в причине, отчего Игнат вызывает у него такое странное будоражащее чувство тревоги и смутного раздражения. Настанет время – само прояснится, причем время это близко. Он так чувствовал. И ощущение опасности снова зашевелилось в нем. Ну, да последнее – не удивительно.

– Я готова. – Инка в комнате уже накидывала полушубок.

Из приоткрытого ящика под телефонной полкой торчал белый уголок. Михаил вытянул ящик, перебрал кипу телефонных счетов. Все коды были через десятку. Америка – страна мечты:

– Пользуешься горячей линией клуба свободной любви и живой страсти? Ого, на сколько тут! Хоть бы оплачивала вовремя.

– Отдай, это тебя не касается!

Скомкав, Инка пихнула счета обратно; Михаил, конечно, понятия не имел, код какого города за океаном указан в счетах, но во всех после «десятьодин» цифры были одни и те же. Он улыбнулся.

– Я поставил машину дальше, – сказал Игнат, когда они спустились. – Сейчас подгоню, – Отошел.

– Можно не ехать с вами? – Инка нерешительно взялась за дверцу «Чероки».

– Это еще почему?

– Мне кажется, я видела… ну, видела, понимаешь? Такое… обрывки. Заснеженное поле, небо, развилка дорог, мост через неширокую речку. Машины едут туда и сюда. Сегодня утром, я наполовину не проснулась. Тебя видела, только ты был… ты не был… ты был не…

– Понятно. – Михаилу показалось, что шагни сейчас он к Инке, та шарахнется от него с криком.

– Не знаю, – шепнула Инка. – Не могу сказать.

– Ты хочешь снова отправиться на Усачевку?

Инка кивнула.

– Годится. Садись, отвезем сперва тебя. Если Игнат и удивился, то держал свое удивление при себе. На его тонкую ранимую натуру Михаилу все больше делалось наплевать. Не мальчик, перетопчется.

Золотая шапка храма Спасителя встала впереди, когда они вывернули на проспект Вернадского. Она будто была не из золота, а красной меди, тусклая в сером свете гаснущего дня. Снег перестал. На бордюры и перила ограждения он налип толстыми бесконечными колбасами. Они были еще свежие. Рекламы «Метаксы» на каждом столбе соперничали со снежными дорожками по протяженности.

– Но это не хуже, чем красные флаги, – пробормотал Михаил, – И не лучше.

– Что ты?

– Число-то сегодня, а? Предпраздничный день. Хочешь музыку?

– День как день. Последний день Помпеи. А музыку – ты же не любишь?

– Смотря какую.

Чистый женский голос без слов сплетался с печалью скрипок и рассыпным звоном далеких колокольцев на краю света, мелодия, почти несуществующая, плыла и растворялась в самой себе; грусть редкого солнечного луча над унылой равниной была в ней, вздох холодных зеленых лугов под мелкими белыми облачками, прилетевшими с океана.

– Саунд-трек. Основная тема из новой телеверсии «Женщины в белом» по Коллинзу. В вашем Мире недавно прошла премьера по английскому телевидению.

– Михаил, мне страшно с тобой.

– Извини. Я знаю. Постараюсь тебя все-таки поменьше пугать. Да не смотри ты по сторонам, даже если заметишь какие-то отличия, обсудить этот вопрос в ближайшем будущем не с кем. Я не в счет.

Они проехали через Москву-реку, и Инка убедилась собственными глазами. Да Михаилу и самому хотелось приглядеться получше. Никаких признаков огромного раскинувшегося вширь и вздымавшегося вверх здания. Ровное черное море облетевших деревьев. Стаи ворон. Парк? Далеко за ложбиной, за Сетунью – мелкая россыпь белых жилых застроек. Купола над Парком Победы Михаил не рассмотрел. И он пропал?

– А мы не бредим с тобой? Вдруг все именно так, как должно быть. Прав Игнат и все остальные, кому не заметно никаких изменений, искажений, для кого не существовало ни этого шпиля на Ленинских горах, ни моего интерната, ни…

– Ни тебя? Пустое. Ты существуешь, существуют твоя память и твое «я». Это конкретные и – пусть меня распнут – материальные субстанции. Поверь, в этом Мире есть подобные тебе, кто в эту минуту так же мучается над вопросом – что происходит? В чем неправильность, в них ли, в самом Мире?… Вот видишь, сам Игната остерегал и сам склоняю направо и налево.

– А…, где они? Такие, как я? Ты можешь их определить, как это ты сказал – почуять? – спрашивая, Инка перегнулась к нему, заглядывая в лицо.

– Я объяснял, – сказал он с ноткой раздражения. – Я уже не Страж. Ничего чуять не могу. Я… о! – ревизор и инспектор. Найду ослушника, покараю, на его место быстренько замену пришлют, а мне – «льготную путевку на месяц в Теберду», как в одной песенке тоже поется.

– Никогда я фантастику не любила…

– Ну, не Алексан Сергеич, ясное дело.

– Мне кажется, я начинаю тебя немножко понимать. Ты как будто маскируешься, защищаешься от… от Мира, может быть, – про него надо говорить с большой буквы, да? В том, что говоришь и делаешь, все – правда, только тебе очень трудно, и ты пользуешься таким… нарочно облегченным тоном. Да, Миша? Тебе тоже нелегко?

«От себя самого я прячусь, – подумал он, сворачивая с проспекта. – А вот если не ошибаюсь насчет разнообразной девочки Инны Аркадьевны Поповой, то ей вскоре самой доведется убедиться, каково это – когда приходится пользоваться нарочно облегченным тоном. По всем признакам, ее будущее определено.

Воистину, Инка, я со всей искренностью сочувствую тебе».

Игнат на своей «шестерке» болтался где-то позади, он не следил за ним. Слова Инки, ее голос размягчали, и Михаил не расслышал звякнувшего где-то глубоко-глубоко внутри звоночка тревоги.

– Миша, Зверь мой… Ты можешь еще раз «обернуться»? Для меня. Я хочу посмотреть… Как это у тебя делается? Ты сразу после должен уйти? Через сколько?

Звоночек, тренькнув раз, притих, и Михаил без опасения разъяснил Инке механизм, по крайней мере, как это соотносится с его сроком пребывания в Мире и своими обязательствами, чтобы он мог возвращаться.

– Останови, я начну отсюда. У меня обязательно получится, Миша, я чувствую.

Высоко над ними, на валу железнодорожной насыпи медленно полз состав. Пряничные стены и главы монастыря полиняли в сумерках.

– Наверное, ты прав. Наверное, что-то такое

есть в этом месте, в этом районе Москвы. Плохо, что мы так мало знаем, ведь было же что-то с кем-то и прежде, до нас. С тех пор, как ты рассказал про меня, про моих…

– Ты считаешь, я сделал это напрасно?

– Нет. Теперь нет. Я думаю о них, и мне легче. – Во многия знания – многия печали. Некоторым достаточно просто чувствовать.

– Думаешь, спасет? – Улыбка чуть тронула полные сочные губы. Михаил перегнулся через межсиденный валик, взял Инкино лицо в ладони, поцеловал.

– В глазах твоих, как в омутах, – тонуть да и только.

– А ты впервые поцеловал… так. Мне не кажется? Это так и есть? Безо всякой страсти-похоти, то есть я хочу сказать – не она главное?

– Может быть. – Он уже раскаивался и в порыве, и в словах. – Только как же это без страсти? Так не бывает. Зачем тогда?

– Мои глаза лучше Дашкиных? Ты случайно про нее не навоображал? Девочка-одуванчик, да? Это ты зря. Могу рассказать…

– Ладно, ладно, будет тебе еще похоть. Блуд пощекочем.

– Не надо грубостей, они сейчас не прозвучат. Смотри, Игнат за нами прямо к стеклу прилип. Позови, хватит ему подглядывать. Пусть объяснит, куда вы все-таки едете, чтобы я знала. И где потом встретимся.

Обговорив и уточнив все – Игнат продолжал быть прямым и насупленным, – Михаил уже собрался двинуться вслед за развернувшейся «шестеркой». Инка задержала его. Снова ее симпатичная рожица светилась заносчивым нахальством.

– Левое ухо отрезают первым, потому что так с руки удобнее, – сказала она – Если, конечно, не левша.

– Никакие они у тебя не омуты, – ответил Михайл. – Плоские и блеклые, как две стеклянных пуговицы.