Текст книги "Харон"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Может быть, останется, – строго поправил он себя. – Если ты справишься с тем, что от тебя потребовали. Если же нет, то, весьма вероятно, последним прибежищем данного Мира действительно станет одна только твоя память, которую ты, кажется, имел неосторожность проклинать. Вот ты и угодил в спасители человечества. Хотя нет, речь о гораздо большем, чем сохранение какой-то там… м-м… «одной из пород животных, лишенных волосяного покрова, способных передвигаться на задних конечностях и снабженных удачным устройством ротовой полости для произнесения разнообразных звуков». Положительно, ничего придумывать уже не надо, все придумано давным-давно. Нам остается только действовать, действие – вот что должно стать нашим девизом решительно, без малодушной оглядки… Вот они тут и додействовались.

… Ну хватит, поклонился святым мощам, довольно». Но осадок остался, как будто он прощается по-настоящему.

Бульварным кольцом доехали в район Чистых прудов, миновали Харитоньевский и остановились перед узорчатыми воротами.

– Подай-ка мне из бардачка, там еще ридикюль такой должен быть…

На воротах отреагировали на членскую карточку клуба с легким недоумением: все-таки даже в казино здесь было не принято являться ночью. Охранник был из новеньких и в лицо его не знал. Высокое полотнище кованой «Семибратьевской» решетки девятнадцатого века бесшумно поехало вбок, открывая дорогу.

К брошенному в пяти шагах от крыльца «Чероки» тотчас метнулся «бой». На ходу поклонился:

– Добрый вечер, Михаил Александрович! Давненько вы у нас…

Легкий кивок в сторону «боя», присмиревшей, оробевшей Инке:

– Поняла, как меня зовут, да? Не ошибись, а то может получиться неловко. Какой сегодня, кстати, день недели?

– Вторник.

– Значит, рыбный стол. Тоже ничего. Анатолий, мы умираем с голоду! – Метру при входе (налево от парадных дверей и пять ступенек вниз) в ресторан.

– Михаил Александрович, очень понимаю… Очаровательная дама. Прошу, ваш постоянный столик.

Сбросив верхнее в руки подоспевших швейцаров – дяди Семы и Николая, – они с Инкой прошли, водительствуемые спиной Анатолия в безупречной паре стального «метро» к одиноко стоящему столику, полускрытому в самом по себе небольшом зале свисающими плетьми гигантского аспарагуса.

– Меню?

– На твое усмотрение, Анатолий. Но сегодня мы обойдемся без горячего. Кроме того, я за рулем. Угости даму чем-нибудь этаким, договорились?

Метр отплыл давать указания на кухню и официантам. Инка с любопытством осматривалась.

Стены, обитые китайским шелком с райскими птицами и драконами, с пущенной поверх ткани золотой сеткой. Каждый столик – в подобии раковины из полированного дерева и мягких изогнутых панелей. Перламутровые лампионы. В серебряной тяжелой вазе – розы, такие свежие, что, кажется, вот-вот росинку уронят со светло-зеленых стеблей, с тугих младенческих бутонов. Из множества скрытых динамиков льется концерт-соло для мандолины и альта.

– Ты знаешь, что Вивальди современные ему завистники называли автором, который написал один и тот же концерт четыреста с лишним раз?

– Иван, мы где? Никогда в таком не бывала. Какой-нибудь элитарный клуб? Так шикарно, а я совсем не одета. Ты предупредить не мог?

Для него, с удовольствием – несмотря ни на что, все-таки с удовольствием! – оглядывающего Инкину будоражащую фигуру, облитую ярко-вишневым свитером короткого мохера, лучшего ей одеяния и придумать было нельзя, и он сказал об этом.

– Да ну…

– Здесь, конечно, не «Ойл Клаб», да и тридцать тысяч баков ежегодного взноса у меня бывают… скажем так, не всегда, но и тут – очень мило, по-моему. Но ты забыла, как меня зовут.

– А вот и угощение нам несут, Михаил Александрович.

Им были поданы креветки, лобстеры, два блюда устриц «пошанель» на колотом льду, обложенные ломтики бирманских сладких лимонов. Пиком программы стала заливная целиком форель без кожи, с надрезанными боками, в украшении яичных белков, листиков петрушки, маслин и трюфелей. Она подавалась на серебряном блюде, укрытая слоем твердого гладкого желе, окруженная рантом из желе мелконарубленного и с воткнутыми в разварную спину клешнями раков с кусочками лимона, а также шпажками-атле, на которые нанизаны фигурки из овощей.

– Иван… ой, Михаил, я не знаю, как можно это есть. Так красиво…

– Ртом. Показываю. Или ты не любишь рыбу?

– Это не рыба, а произведение искусства, его нельзя есть.

– Запросто. Ты подкрепляйся, подкрепляйся, тебе понадобится. Разговор у нас будет долгий. И сложный.

Инка, будто не обратив внимания, прислушалась к доносящимся сквозь Вивальди звукам взрывной музыки издалека.

– Что там?

– Дансинг. Казино. Только для своих, не катран, если ты понимаешь, что это такое…

– Я понимаю. Ты когда-нибудь видел, как братки в дансингах оттягиваются? Встанет, козел, на полусогнутые и давай воздух месить. Или два козла друг против дружки. А на входе с «рамками» стоят, на стволы проверяют.

– Я в низы не хожу, откуда мне знать.

– Ну да, не по княжескому званию в питейное заведение…

– Между нами говоря, здесь на входе тоже магнитоскопия стоит. Только не напоказ. Члены клуба – уважаемые люди, зачем огорчать их подозрениями?

– А ты знаешь?

– А я знаю.

Он наблюдал, как Инка умело расправляется с устрицами, запивая каждую глотком «Монтраше». Метр Анатолий лично раскупорил перед ними бутылку, плеснул на пробу, и когда вино было одобрено, оставил бутыль в ведерке и удалился.

Не в силах отказаться от третьей порции отделенного от рыбьего бока жемчужного мяса, которую ей подал, повинуясь благожелательному кивку Михаила, официант, Инка сказала, блестя глазами:

– Девочки в твоем клубе – как? Своих держите, Золушек водите с улицы навроде меня, или что-нибудь типа Каролины, которая не меньше чем за десять тысяч баков?

– Что за Каролина такая?

– Ну, это надо знать. «Мама, на кой мне эти Штаты…» Крыса видеоклипная, интервью у нее – полный… не буду уж в таком приличном заведении, полный шокинг. Мол, поет она для души, а дает за деньги. Так напрямую и признается.

– Красиво поет?

– У нас девки в деревеньке глажее выводят.

– Ну нет, – рассмеялся он, – по десять тысяч тут не платят. Здесь люди экономные, живут скромно.

– Ф-фу, больше не могу. – Инка отодвинула тарелку, положив широкую вилку поперек. – Водили меня, – сказала ехидно, – как-то в «Три пескаря», так там таких шедевров нету. Не подают-с. «Три пескаря», – пояснила не менее ехидно, – это где «Ап-эн'даун», с автопортретом Ван Дамма, который он над лестницей изобразил.

– Благодарю, когда мне понадобится экскурсовод, я сообщу.

На десерт подали ананас в хрустальной чаше, залитый хересом сорокалетней выдержки, три вида сыра, мороженое-фантази и бутылку– он сам попросил, отдельно себе – сладенького «Шардонне».

– Иван, – напряженно сказала, игнорируя его укоризненный взгляд, Инка, – довольно. У тебя уже перебор. Говори, что хотел, долгое и сложное. И прикажи коньяку. Или водки.

– Нельзя, ты мне поломаешь легенду тонкого гурмана.

Глядя, как стынет сыр на толстых, теряющих свое тепло тарелках, Михаил дотронулся до шарфика, заправленного у него в ворот шелковой рубашки на манер фуляра. Подал знак официанту, что почтительно дежурил шагах в десяти в сторонке.

– Телефон.

Провел глазами по почти скрывающемуся в полутьме лепному потолку, водопаду люстры, которую на его памяти – сколько раз он тут был-то, десятка два? – никогда не включали. Головы сидящей за столиками немногочисленной публики надежно скрывали раковины кабинок.

– Меня зовут Михаил Александрович, усвой это потверже, ясно? – Показал, что трубку следует передать даме. – Сейчас ты наберешь номер, который знаешь, и скажешь тому, кто дал тебе это и кому ты отдала оба моих бумажника, что я зову его сюда. Для беседы, которой он так жаждет. Пусть скажет на воротах, что он гость Михаила Александровича, я предупрежу.

– Ив… Михаил, но я…

– Ты скажешь тому, кто дал тебе это, – повторил он, выкладывая на край скатерти фотографию, – чтобы он прибыл как можно скорее.

мне пришла отличная мысль я украду вас на сегодняшний вечер

сказал он ей тогда. И украл. И они шли с Еленой Евгеньевной по набережной, кажется, она называется Пушкинской, но он тогда об этом, разумеется, не думал, а Елена-Леночка-Лена смеялась, заглядывая ему в лицо и дразня сорванной, как в юности, после выпускного, втихомолку, с оглядкой на сторожа, цветущей веткой. И у него самого все пело в душе, хоть и знал он, что будет дальше, что неизбежно произойдет с нею, но, поддавшись неизъяснимому обаянию этого поразительного дня, забыл обо всем.

Даже о невесть откуда появившемся «хвосте», наружном наблюдении. За кем из них, за ним ли, за Еленой Евгеньевной, пока не улавливал, но заметить успел.

«И не знал ты тогда, что будет с тобой лично, – подумал Михаил, вертя рюмочку с ликером, поданным к кофе. – Представить не мог, в какие командировки тебя отправят, а потом вернут. Затихла, Инночка-любимая? Как у меня захолонуло сердце, когда я перевернул на телефонной полочке фото. Ладно, посмотрим, что мне дали в новую память про Усачевку твою, Инесс. Не все я пока уловил, и может, как всегда бывало, позже проявится».

Целую минуту он смотрел на бегущие огненные строчки. Над плечом прошелестело:

– Михаил Александрович, там прибыли к вам… Прикажете провести? Но… – И, склонившись, прошептал на ухо.

– Ого, – весело изумился Михаил. Посмотрел на уткнувшуюся в поплывшее мороженое Инку. – Да-да, это именно тот, кого я жду. Примите. Прямо сюда. Попов – хорошая фамилия, неброская, да, Инк?

– Его что – не пускают? – Она замерла с приподнятой ложечкой, с ложечки капнуло. – Его?!

– Так ведь он же не член клуба. Сюда хоть Президент, хоть… Ван Дамм явись, кинозвездуй. Кстати, он тебе не родственник? – поинтересовался небрежно: – Я Попова имею в виду, понятно.

– Муж, – нехотя ответила Инка. – Бывший муж.

– Ну вот, я же говорю, ты – разнообразная женщина. Золушке маленькой, с ее превращениями, только в сказке и место. Для нашей жизни она жидковата.

– Ив… Михаил, я не понимаю, я же минут десять только как позвонила, а он…

– А вот и он.

Метр Анатолий радушно провел от дверей молодого мужчину лет тридцати или тридцати с очень небольшим. Лицо с прямым четким переносьем, тяжеловатый чистый подбородок. Очень густая короткая прическа. Неброский костюм.

«И у этого глаза синие!» – подумал Михаил, разглядывая того, о ком знал пока, лишь что он существует, им, Михаилом, чрезвычайно интересуется, вплоть до того, что предпринял самые решительные шаги для его, Михаила, отыскания. Еще он знал, что этот человек будет необходим ему, чтобы выполнить задание, с которым сейчас Михаил не просто в этот Мир вернулся отдохнуть от своих тяжелых обязанностей, а был послан. Больше ничего. Ни чем этот человек занимается, ни где живет, ни как выглядит. Правда, Михаил получил выход на этого человека, а уж об Инке, явившейся этим выходом, там было… И более всего о его, этого человека, связях.

– Прошу, – сказал Михаил, продолжая бесцеремонно разглядывать гостя. «Что все-таки бабам, – покосился на усевшуюся подчеркнуто независимо Инку с сигаретой, – надо? «Бывший муж». Ну и сам дурак, значит».

Попов, оглянувшись коротко, присел в дополнительное кресло, которое за ним от самых дверей нее официант.

– Пить, кушать?

– Как скажете. – И голос был под стать. Как у джек-лондоновских капитанов, как, кандидатов в Президенты в цивилизованных странах, как у ныне забытых Грегори Пека и Владимира Дружникова.

– А ведь и скажу. Сашенька, – ожидающему официанту, – налей-ка нашему гостю водочки, да не стесняйся. И закусочку соответствующую. А вы представьтесь пока, Инна ведь лишь пару фраз только и бросила, я не понял ничего.

Попов подождал, пока официант Сашенька («Во у меня замашки барские-то! – подумал Михаил. – «Сашенька»! Да он мне – в отцы, не меньше…») принесет бутылку и наполнит большую хрустальную рюмку, выпил, не ожидая закуски, вместо ответа положил перед Михаилом темно-бордовое удостоверение.

«Подполковник Федеральной службы безопасности Попов Игнатий Владимирович», – прочитал Михаил строчки тушью на розоватой веленевой бумаге. Верхний уголок пересекали две неширокие полоски, зеленая и золотая. На фотографии Игнат выглядел еще моложе. «Попов. Свечи и ризы. Со святыми упокой. Отец Игнатий».

– Ну, я примерно так и думал, – Михаил вернул удостоверение. – Очень приятно. Далеко на машине стояли?

– Метров сто от ворот вашего «Эльдорадо».

– Значит, от самого дома. – Михаил подмигнул недобро прищурившейся на Игната Инке: смекай, мол, – Игнат, не сочтите за труд, прежде чем беседу начнем, верните бумажники. Хотя бы тот, что с документами. А то не дай Бог мне придется перемещаться, сами понимаете.

– Не у меня, Иван Серафимович.

– Михаил Александрович… Вот даже как. Это что ж, опять ваша контора за меня принялась?

– Абсолютно нет, можете не беспокоиться. Личная инициатива, и только. Разве… – Тут Игнат, в свою очередь, покосился на Инку, которая, потушив бычок, хозяйской недрогнувшей рукою в маникюре налила себе в цветной «хрусталь», откуда только что запивала устрицы «Монтраше», на две трети водки, выпила, подышала, выковырила из рыбьево хребта красную раковую клешню, смачно хрупнула ею.

– Инна меня не успела проинформировать, – усмехнувшись, сказал Михаил. – У меня иные источники. Можете считать, что разговор пойдет с чистого листа. Кстати, чего так долго сюда от машины шли? А-а, – понял, – на порог вас не пускали. Обиделись небось? Вон, даже она поразилась.

– Отнюдь, – светски сказал Игнат, и видно было, что обиделся.

– Не обижайтесь, не надо. Это у вас по молодости лет, дорогой мой, – сказал Михаил, обижая его еще больше. Уткнувшись взглядом в тарелку, Игнат жевал маслину. Косточку аккуратно положил на край.

– «Эльдорадо»! – фыркнула Инка. – Это ж на Полянке. Ну, или где-то там, в общем. Забегаловка стеклянная в уровень улицы. В смысле вровень… то есть…

Запутавшись, она опять потянулась за водкой. Михаил отставил бутылку подальше, а когда грозил Инке пальцем, увидел, что она другой рукой стиснула узелки своего оберега. Брат Серега некстати припомнился.

– В Москве я знаю как минимум три заведения с таким названием, – заметил Игнат. – Фантазия у людей работает слабо.

– А у вас с этой дамой как? Она вам понадобится, – сказал Михаил.

– Догадываюсь. Простите, Михаил Александрович, а мы можем разговаривать, сидя только вдвоем? Ты меня извинишь, Инна, – впервые он обратился напрямую к ней, – ты понимаешь, о чем я говорю. Ничего, кроме того, что ты уже слышала, я Михаилу Александровичу сообщать не собираюсь. Да мне и нечего, я сегодня все сказал. Если только он что-то спросит.

– Ну-ка, ну-ка, – Михаил откинулся на спинку своего полукруглого кресла, – что бы так? Скажите, будьте ласковы.

– Я не скажу, я лучше покажу снова. Заодно сам взгляну, с вашего позволения.

Игнат полез во внутренний карман, достал светлую металлическую трубочку размером с авторучку, да и оформленную так же – с хвостиком-зацепкой. От простой ручки ее на первый взгляд отличали лишь утолщения на ровно обрезанных цилиндрических кончиках.

Михаил почти сразу узнал, понял, хмыкнул. «Вот они меня как, – подумал. – Значит, давно вычислили, и этот тоже не стесняется демонстрировать в открытую. Узнаю знакомый почерк, ты нам в лоб, мы те по лбу. И об этом у них на сегодняшней тайной вечере речь шла. Ай, Инночка любимая, то-то она все от меня отодвинуться хотела. Не дали мне в записях этой подробности… А ты посмотри, Игнатий, посмотри».

Игнат поднял «ручку», которая вовсе не была ручкой, а индикатором излучения «Соловей» или чем-то из того ряда. Приборчиками издавна пользовался персонал АЭС, например. Ну, и в других подобных местах, где имеется необходимость постоянного и надежного индивидуального контроля. Направляете дальний от себя конец на объект, смотрите в окошечко с другого. Результат либо высвечивается цветом и его интенсивностью, либо внутри стрелочка-волосок едет по шкале. И мы видим…

– Н-ну-с, любезный, и в котором кармане у меня газетный фунтик с плутонием?

– Извините, – сказал Игнат, – я в основном за Инну беспокоился, сами понимаете. Она достаточно много, я думаю, провела в вашем обществе времени. Суммарно, так сказать… Я надеяться не мог, – добавил он, – что мы так скоро с вами встретимся. Что вы сами захотите говорить.

– У каждого свой почерк, Игнат. Итак… Инка, за отстраненностью от водки, набухала

себе полный фужер отчего-то неубранного Сашенькой «Шардонне» и теперь победно закусывала следующей сигаретой.

– Тебе будет плохо, Инна, – тихо сказал Игнат. – Не надо так.

– Это точно, – подтвердил Михаил, грозно на Инку посмотрев. – Уж так ей плохо будет, она и не подозревает как. Но сперва, – не успел совладать с тем, что вновь выскочило: – «Я зажгу нефть, и ей будет хорошо». Черт. Не обращайте внимания, Игнат, у меня случается.

– Вот что, мужички мои любимые, – сказала Инка, заплетающимся языком, – надоели вы мне со страхами вашими. Один пугает, другой боится. Пропадите вы пропадом.

– Пропадем, – честно пообещал Михаил. Он сделал официанту Сашеньке условный, хорошо известный в клубном ресторане знак. – Сейчас жахнешь еще одну, и мы исчезнем. Как в анекдоте про розового крокодильчика, только наоборот. Вот, держи, но эта последняя.

Игнат с некоторой опаской наблюдал, как Инка одним махом – пропадай голова! – опрокидывает рюмку, что поднесли на отдельном подносике.

– Послушайте, Михаил, ей хватит неужели вы…

– Ниче, ниче, сразу не помрет.

Михаил твердо держал Инкино запястье. Десяти секунд не прошло, и Инкины мутные глаза мигнули и моментально очистились. Она неуверенно провела рукой по лицу, тронула ресницы, губы.

– Иван… то есть… Налей мне, пожалуйста, воды. В горле пересохло. Спасибо,

Она выглядела совершенно трезвой.

– Видали, ребята? А всего-то сорок граммов настойки на мухоморах. Еще там жабы толченые, паутина, я. научу вас потом… Инесс, боюсь, нам с господином Поповым действительно стоит говорить с глазу на глаз.

У столика уже стоял Коля – «компаньон» из казино. Его позвал метр Анатолий по кивку Михаила.

– Развлекись игрой, Инна. Коля тебе поможет, если в чем возникнут вопросы. Держи на фишки, – и протянул ей, отслюнив от специально заранее положенной в правый карман тонкой пачки, пять купюр. – Не зарывайся только. А ты, Николай Генрихович, проследи. И смотри, Инна, не используй против Николая Геириховича своих знаменитых женских чар. Он в этом смысле – кремень. Ну а если уж очень понравится, парень он у нас красивый, то я подскажу тебе его слабое место.

Николай Генрихович, которому было года на три меньше, чем Инке, то есть едва за или только к девятнадцати, зарделся румянцем во всю покрытую пушком щеку.

Диковато поглядев на Михаила, произносящего всю эту галиматью, Инка позволила себя препроводить. Михаил вдруг ни с того ни с сего ощутил укол ревности – такие они с «компаньоном» Колей шли рядом высокие и гибкие. Темно-вишневая в неярком свете лампионов Инка и ослепительно белый, как выхваченный невидимым лучом ультрафиолетового прожектора, парень.

тебе еще предстоит увидеть это

«Да что я, в конце концов!»

– Итак, нас прервали, – сказал спокойным голосом. – Да мы и не начинали, собственно…

– Что все-таки это было? – перебил его Игнат. – В рюмке?

– Что? Поищите в меню, если вам интересно. Для здоровья безвредно. Вперед, Игнат, не думайте, что у нас много времени.

– Я знаю. Времени мало. Особенно у меня.

– Вот с этого и начните.

Игнат повторил еще раз полностью свое дневное, Инке уже известное сообщение. Теперь – Михаилу. Кое-что оно в его собственную информацию добавляло. Немного, правда. Слушая, Михаил не забывал время от времени давать Сашеньке понять, что не выносит, когда рюмка собеседника пуста. Игнат без энтузиазма, но подчинялся, и поэтому Инка застала интересную картину.

Инка просадила все в «Черного Джека», шагала в связи с этим особенно независимо. Николай Генрихович, наоборот, конфузился.

– Да удостоверение-то старое, – медленно выговаривал Игнат. – Мы же не по этому ведомству. Мы – вообще ни по какому…

За два столика от них хлопнуло шампанское. Едва-едва донеслись веселые голоса, и вновь полусумрак зала накрыли негромкие скрипки. «Гайдн, если правильно понимаю», – подумал Михаил.

– Знались мы с твоим покойным шефом, – сказал он, прихлебывая «Виши», – недолго, правда.

– Знаю, что знались. И что недолго – знаю, – вдруг твердо сказал Игнат. Михаил показал бровями Сашеньке. – А-а! Уже окончен бал? – увидел Игнат приостановившуюся Инку. – Окончен бал, окончен бакс… Что-то не припомню я такого разряда среди служащих казино – «компаньон».

– В моем клубе все есть. Инесс, развлеклась? Очень хорошо, очень славно. Александр Николаевич! («Вспомнил-таки, паразит, имя-отчество человека!») Мы уходим, скажи там. И вот еще что… – Михаил протянул две серо-зеленые бумажки с портретом Президента, американского, разумеется. – Поделись там с ребятами, я уж долго у вас не появлюсь, должно быть.

Игнату, чтобы встать, потребовалось сильно опереться, и все равно его качнуло. Последнюю налитую рюмку он опрокинул.

– Кабальеро устал, – усмехнувшись одному ему понятному, сказал Михаил. – Помогите довести его до машины.

…За половину ночи мокрый холодный ветер стих, ледяная крупа обратилась мягкими хлопьями, они медленно падали, исчезая на асфальте, а немногие счастливые, поблуждав в огоньках, что усыпали деревья вдоль Чистых прудов, ложились к их подножиям, чтобы продержаться немного дольше – или сохраниться до самой весны, кто знает?

«Мне пора оборотиться первый раз, – подумал Михаил, становясь к обочине и не зажигая света в салоне; вроде вокруг никого шевелящегося, ни людей, ни машин; веселые оранжевые цифирки в часах на панели показывают без двенадцати четыре. -

Но черт побери, тогда я стану чрезвычайно ограничен в действиях, передвижениях. Черта с два – вольный, опять поводок, только пущенный по проволоке. Вдруг придется куда рвать когти? Вдруг – отбиться от кого? Вдруг… мало ли что.

Игнатий-отец, значит, его уже повстречал. Его. Странно, действительно, как жив еще… Что-то слишком я об этом, преемнике моем, почтительно. Еще крупными буквами его поименуй. Много чести. Но – Инка…»

– Инесс, вы примолкли что-то. Переживаете по поводу проигрыша? Пустое. Деньги – тлен.

– Кому как, – буркнула она. Огонек сигареты на мгновение осветил полные губы, кончик носа, щеку, ресницы.

– Твой проспится там сзади, я ему дам установку, пусть трудится, если полезным хочет быть.

– Не говори про него «твой». И не вздумай спрашивать, почему мы разошлись. – Сигарета нервно вспыхнула.

– Хорошо, не буду. А ты припомни пока все приметы типа на «Вольво». Не в смысле чукчи с телхраном каким-то-докой, да? Вообще все, что сможешь вспомнить. Игнат займется его поиском, ему уже, так сказать, терять нечего. И еще…

– Иван.

– Инна. Пожалуйста – Михаил. Если угодно, мне мое старое имя дорого, как память. Не перебивай, прошу. Скажи мне, давно ли ты последний раз… ну, было твое видение? Это важно.

– Иван. (Он решил терпеть.) Нечто похожее на то, о чем ты вот сейчас спросил, я испытала буквально сегодня, в разговоре с Игнатом, когда все они заявились. Да, да, там их было много, я не говорила, но ты его спроси, какими методами они хотели тебя определить. Иван, модный мужчинка с цветочками, которому ты так здорово засветил с налету, – это, и был он. Угу, – Инка тихонько и безжизнен но. как-то покивала, Михаил угадал, в темноте. – Он нашел и меня. Мне теперь тоже нечего терять, да, Ванечка? Ты вот у меня радиоактивный…

– Да чушь все это, тебе ж Игнат только полчаса назад объяснял, ничего от меня… – До него все никак не могло дойти. Он – это…

– Ага. Который европеец с цветочками на кладбище. – Инку наконец проняло, и она упала в рыданиях на валик, где глухо стукнул «узи».

– Так что ж ты?!

Пять раз глубоко вдохнув и выдохнув, он погладил ревущую Инку по разметавшимся волосам.

– Ну, что ты…

– Я готов действовать по вашим приказаниям, Михаил, – четко сказал Игнат, поднявшийся с заднего сиденья.

Даже будучи сильно пьяным, он умел собраться за рулем, а сейчас, ночью, благодаря отсутствию машин ехать было почти совсем легко. Больше мешал вдруг густо поваливший, когда он добрался в. Район «Полежаевской», снег. Он включил было «дворники», но лишь через минуту понял, что забыл их надеть. Красные пятна светофоров на перекрестке расплывались в стекле. Он проехал на красный. Плевать.

«Но здорово же этот черт меня напоил. А напоследок даже своей отрезвляющей херни предложить не удосужился».

Игнат перескочил встречную полосу, даже не посмотрев в зеркальце, и секунду спустя позади него на страшной, километров за сто сорок, скорости пронесся черный приземистый «мерс».

«Вот был бы номер, славный фарш».

Здание, к которому он подъехал, стояло несколько в глубине по сравнению с остальными, девятиэтажными, белыми, блочными, без балконов в сторону улицы. Это, также в девять этажей, было кирпичным, более старой постройки. Прихлопывая дверцу, вечно заедавшую, Игнат оскользнулся на свежем снегу. Вспомнил, как Михаил спросил насмешливо, когда подвозил обратно к месту, где стояла Игнатова кофейная «шестерка»

«Что машинешка такая слабая, подполковник?»

«Видать, на другую не заслужил»…

«Вот погоди, со мной дело провернешь, премию дадут, в звании повысят, Игнатий-отец».

«Послушайте, совершенно не обязательно так по-хамски вести себя со мной. Если я сам предложил свои услуги, то это вовсе не оставляет вам право… А насчет званий я вам уже объяснял».

«Простите, – совершенно серьезно сказал Михаил, сделав шаг навстречу, пока Игнат возился с проклятым замком. – Простите меня, я и сам не понимаю, что меня весь вечер подзуживать вас толкает. На вашем месте я давным-давно дал бы мне по морде».

«Увы, я не на вашем месте».

«Доедете сами, или, может быть, все-таки подбросить вас? В пределах нескольких часов я пока не лимитирован».

«Благодарю, доберусь. Просплю минут сто и хочу сразу заняться делом. Значит, вы подтверждаете свое согласие, если вдруг ко мне вновь обратятся?»

Замок наконец сработал.

«Да. Конечно. Можете смело говорить, что я готов. А вы тем временем…»

Игнат даже не стал оглядываться, как тот идет и садится обратно в свой шикарный «Чероки», где его ждала… «Ика», – подумал Игнат. Это было любовное имя, которое Игнат шептал Инке в самые нежные мгновения.

В среднем подъезде из четырех дверей три были фальшивыми и лишь одна, правая вглубь, – настоящая.

– Уй,…! – Палец не попадал в кнопки кодового замка. Щелкнуло.

Весь первый этаж этого дома, ничем особенным не выделяющегося среди прочих жилых домов, не был, в отличие от следующих восьми, поделен на стандартные квартиры, а представлял собой единое пространство с по-другому нарезанными помещениями.

– Семен тут? – обратился Игнат к парню в белом свитере, скучающему за выгородкой в просторной зале, куда прошел коридором от двери, один раз повернув. Стены здесь были облицованы коричневой «под дерево» фанеровкой, лампы дневного света на относительно высоком потолке, вдоль стен банкетки и стулья из гнутых квадратных трубок с темно-красными виниловыми сиденьями.

Парень качнул головой неодобрительно – по-видимому, это относилось к внешним признакам Игнатова состояния. Мотнул подбородком в сторону одной из двух расходящихся из залы дверей.

– Вызови лучше, я посижу. – Игнат опустился на твердый стул возле самого прохода.

Игнату не хотелось идти внутрь, где пришлось бы долго разговаривать, а он сейчас был слишком подавлен. Этот Михаил оказался совсем не таким, какого Игнат ожидал увидеть. Гораздо более спокойным. Непоколебимо уверенным в себе. Каким-то, в самом худшем смысле этого определения, – слишком по-человечески наглым. И в то же время до такой степени явно безразличным… что там к его, Игната, персональной судьбе, к судьбе Ики… «Инны», – приказал себе думать Игнат.

И даже к тому, от каких необыкновенных людей исходит интерес к нему! Какие это сулит невероятные возможности! Какие открывает перспективы! Черт с ними, с судьбами отдельно взятых, даже если один из них – ты, но головокружительная "картина от могущих открыться тайн! Загадок! Открытий! Знаний! Запредельных…

Игнат поднял глаза. Парень за сплошной выгородкой продолжал играть во что-то у себя на компьютере; пищало и рычало электронными писками и рыками. Тогда Игнат стал рассматривать портрет, что висел на правой от него стене продолговатой залы. Зала выходила на обе стороны дома, сквозная.

Большой квадратный портрет был фабричного – когда-то – производства, из наборного шпона, крытого лаком. Не очень-то тонкая работа, так называемый ширпотреб. Бородка, фуражка, умные и безжалостные польские глаза.

«Или он действительно из таких дальних далей, что ему все наше здешнее не мелко даже, не незаметно, а – не существующе?» – думал Игнат о Михаиле, глядя на портрет Дзержинского.

Нет, он не мог сейчас сосредоточиться хоть минимально. Вышел Семен с неизменной трубкой.

– Как ты… о, вижу. Причастился. Привез что?

– Держи, Семен Фокич. Твои ребята что-нибудь наковыряли?

– Наковырять наковыряли, да я тебе лучше часиков в двенадцать позвоню расскажу. А то ты мне, как проспишься. Или сам приезжай, я снова тут буду.

Семен Фокич покрутил, держа за края донца, низенький фужер, из которого Михаил пил в ресторане минеральную воду. Игнат увел фужер, когда навалился, поднимаясь, на край стола.

– Сам не лапал? Ну, ладно, потом. Езжай давай, а то останься.

– Да мне ж рядом. Устал просто. Бывай, я позвоню.

– Бывай.

Семен Фокич проводил Игната до дверей, придерживая на повороте, вышел с ним на крыльцо в пять ступенек, поглядел, как тот садится в «жигуленок», заводится, уезжает. Выбил трубочку, сплюнул. «Время-то к пяти», – подумал он.

В пять часов утра Сергей, похожий на молдаванина – да он и был им, хотя с очень по-русски звучащей фамилией, Пелин, но по-молдавски, или по-румынски, что, в сущности, одно и то же, «пелин» с ударением на втором слоге это – «полынь», – так вот он должен был подвезти сюда обобщенные результаты, которые дало обследование квартиры.

Последние, самые тонкие замеры, ими Сергей и занимался, обрабатывались сейчас в некоем исследовательском институте, находившемся как раз неподалеку. Институт назывался НИИ тонких взаимодействий (НИИТов, малое «о», чтоб не путать с телевизионщиками), в оны времена – Предприятие-81 Министерства обороны, дутое образование, прикрывающее сеть секретных спецлабораторий, занятых в основном исследованиями по биоэнергетике, психоэнергетике и паранормальным явлениям.

За десять прошедших лет перемен все это перестраивалось, рушилось, восставало из пепла вновь, но Семен Фокич как был вхож кое-куда, так и теперь остался,