Текст книги "Харон"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

В наши дни его услугами как эксперта и консультанта стали пользоваться даже более широко.

«Живущие в эпоху перемен особенно боятся проклятий», – ловко перефразировал он древнюю китайскую поговорку, зябко поводя плечами в толстом свитере и, берясь за свою трубочку вновь. Семен Фокич, когда хотел, мог прикинуться грубым держимордой, но был Человеком образованным. С покойным Рогожиным дела не имел из принципиальных соображений (была там какая-то давняя перебежавшая черная кошка), а также из-за несоответствия в рангах. Но ему и так было хорошо. Особенно теперь.

Он увидел выруливающий «Москвич» Сергея и остался на крыльце. Он и уходить, Игната проводив, не торопился, потому что ждал. А эту «квартиру» назначил для встречи, просто потому, что она была рядом, и все.

– Подожди, я за курткой схожу, и поедем, – мотнув бульдожьей щекой, сказал он выскочившему Сергею с чемоданчиком.

– Куда?

– Туда. Там расскажешь.

…Однако когда приехали «туда» – домой к Семену Фокичу, он холостяковал не первый год, поэтому делами в основном занимался прямо дома, – он перво-наперво заставил Сергея «проопылить» принесенную из ресторана «Эльдорадо» рюмку.

– Это фужер, Семен Фокич! Да дорогой какой. Где бываете?

– Фужер не фужер… Рюмка. Только большая. Ну?

– В-вот.

– Теперь сравни с двумя предыдущими. Что получилось?

– Да ничего не получилось. Знаете, кто изобрел дактилоскопию? Бертильон некий. А на этом пианино – на фужерчике – кто-то другой играл, не наш клиент. Или вы думаете?… – Улыбка Сергея медленно сползла с лица, украшенного густыми черными усами.

Семену Фокичу самому захотелось перекреститься, когда он взял в руки третий вариант отпечатков пальцев одного и того же человека. Но следом пришло одно спасительное соображение, которому хоть и грош медный была цена, но немного успокоило.

– С девочками своими эрудицию проявляй. Начинай.

Спокойствие было недолгим. Достаточно было прослушать пленку, записанную Юрой (разговор Инки и Игната), и вникнуть в то, что принес ему Сергей.

– Нет уж, как хотите, Семен Фокич, я в эти игры не играю – Сергей, который пленки до того не слышал, а имел лишь свои результаты, покачал черной головой. – Я-то думал, это у меня – бред. А они всерьез.

Семен Фокич задумался.

Игнат явно втравливал его в дело из тех, какими ему никогда не хотелось заниматься. Не то чтобы он впервые прикасался к областям мистики, сверхчувственного и сверхъестественного, исследованиям, точнее сказать – консультациям в исследованиях различных паранормов и тому подобного. Отнюдь. Здесь скорее да, чем нет, – почти как говорят в Одессе. Взять хоть Сергея, одного из нескольких молодых парнишек, что работали в… можно сказать, неформальной группе Семена Фокича не за страх, а за совесть (правда, и за гонорары, что шли от разнообразных заказчиков, – тоже); Семен Фокич их натаскивал в меру сил.

Вчера на квартире Сергей отслеживал, а сегодня ночью – в более свободные на ниивском ВЦ часы – обрабатывал и пытался соотнести с имеющимися в их банке данными так называемого «остаточного информационного двойника» – след, оставляемый буквально каждым – каждым – существующим на данный момент времени фактом мирового универсума. Чтобы не звучало чересчур заумно – любым живым (но можно и неживым) существом в той точке пространства (в нашем случае – на Инкиной кухне), где это существо побывало.

Слишком часто приходилось Семену Фокичу обращаться в подобного рода работах не только к сфере живых, но и к сфере мертвых, чтобы это могло его хоть в малой степени взволновать. Как правило, его результаты заказчиков удовлетворяли. Аппаратура для этого была вовсе не его изобретением. Достаточно давние разработки тех же ныне именуемых ниитовцев. Рогожин ими пользовался.

«Слава Богу, подпускает еще меня Марат к своему банку», – подумал Семен Фокич про одного из начальствующих людей в НИИТоВ, давнего своего приятеля и сослуживца, благодаря которому мог заниматься тем, чем занимается, время от времени пользуясь их базой.

Сперва просто хобби, затем, как говорится, коньком, а вот теперь и второй профессией для Семена Фокича был сбор информации и ведение собственных досье на мало-мальски выдающихся людей. Неважно, в какой области. Спортсменов или политиков, преступников или шоу-звезд. Всех, кто попадал под объективы камер, к журналистским микрофонам, на страницы газет или рекламные плакаты. Причем пользовался он поначалу исключительно открытой информацией, что в прежние «закрытые» времена бывало чрезвычайно занятно.

Однако интересовали его, в отличие от первого приходящего на ум, вовсе не курьезы и вовсе не компроматы.

Ему, старейшему седому бульдогу с внешностью и повадками отнюдь не интеллектуала, любопытно было составлять психологические портреты этих

людей на основе вынесенной о них на свет Божий и суд публики правды и лжи, чистого и грязного белья. Возможно, на Семена Фокича сильное воздействие оказало знакомство давным-давно еще, в начале восьмидесятых, с ныне весьма известным аналитиком Михал Михалычем Косиновым, занимавшимся уже тогда аналогичными проблемами. Косинов в то время со своими изысканиями, конечно, попал в поле зрения 6-го Управления КГБ, пресловутой «шестерки», а Семен Фокич, будучи сотрудником именно этого Управления, занимался Косиновым М. М. лично.

Семен Фокич сразу установил, что никакой Косинов не диссидент и не агент ЦРУ, и даже не тайный поставщик материалов на радио «Свобода». А вот идея перспективна. Так и оказалось.

Тогда вынужденный таиться со своими занятиями, сидящий под кагэбэшным колпаком, Косинов позже живейше привлекался со своими построениями психологических «муляжей» в деле, например, Али Агджи, стрелявшего в Папу, и доказал, что никакого «болгарского следа» тут нет, а есть фанатик-террорист. А уж как теперь его материалы используются во время планирования переговоров даже самых первых лиц для выработки наиболее верных подходов к партнерам…

Семен Фокич пошел несколько иным путем, и путь этот увел его от поисков собственно информации к поиску методов поисков. В чем Семен Фокич преуспел. И среди этих методов он все больше и больше – обстоятельства, что ли, так складывались? – уходил в сторону тех самых тонких взаимодействий, которые традиционно «научными» методами, как правило, не улавливались.

Отсюда был всего один маленький шаг до экстрасенсорики и сверхчувственных сфер, то, чем занимался, точнее сказать – что эксплуатировал Роман и другие, но Семен Фокич этого шага не делал.

Во-первых, ему самому не было дано. Во-вторых, он верил в приборы, которыми, повторим, располагал. В-третьих, он нашел свою нишу и прекрасно себя в ней чувствовал. В-четвертых, он чисто инстинктивно избегал подобного, хотя все, безусловно, случаи столкновения с присутствием здесь, рядом, неких потусторонних предметов, явлений и… ну, для простоты скажем – существ, пусть имеющих внешний облик людей, им скрупулезно фиксировались и в собственную картотеку, банк данных, заносились. Но только то, за что он, со своим рационалистическим подходом, мог ручаться. Он был очень, основательный человек.

Он не сомневался – с одной стороны; он не искал объяснений – с другой. Наверное, он улыбнулся бы, задай ему кто-нибудь обывательский вопрос, который начинается обычно со слов: «А вы действительно верите?…» Но у него не было знакомых, которые могли бы задать вопрос в такой форме.

Он ни верил, ни не верил. Он просто знал. И не вмешивался.

– Нет, Сережа, у тебя не бред, – сказал Семен Фокич, тяжело продувая трубочку. – И ты верно говоришь, в эти игры играть нам не стоит. И болтать.

– Какой уж тут болтать. – Сергей немного обиделся. Сроду он не болтал.

По его данным – остаточному следу, – выходило, что в квартире у блядской девки Инки (тут Семен Фокич ничего не мог с собой поделать, он был старых правил и, сочувствуя – «Что, дурак, связался, угораздило же подобрать!» – Игната все-таки винил) побывал… побывало нечто, выходящее за рамки человеческого существа. Не было хотя бы

приблизительных аналогов как среди прото-, еще не воплощенных, так и некро-, уже отошедших, информационных сущностей…

Семен Фокич чуть было не поморщился от таких Сергеевых определений, но лишь вздохнул потихоньку. Молодые, им, как говорится, и флаг. Для чего он их, собственно, и натаскивает. Разве хорошо бы было, когда б он заставлял их держаться старых узких терминов. «Материалистического подхода, – подумал он, все же недовольно сопя. Но хмыкнул: – А сам-то…»

Даже в неисчерпаемом банке у Марата не отыскал Сергей ничего похожего. Словно Иван этот липовый Серафимович как информационное тело объял сразу все, одновременно оставаясь ничем.

– «Интернационал» какой-то, – буркнул Семен Фокич. – В смысле рабоче-крестьянский гимн. Давай так, Сережа. Из дела полностью выходим, с Поповым я поговорю сам. Извещу, так сказать, о решении. Юрика с прослушки снимай и «жучки» снимайте все до одного. А затем сделаешь так. Слышал ведь, что за нашим «всем-ничем» тянется в отношении банальной уголовщины? – Сергей кивнул, уже понимая, куда клонит патрон. – Надо как-то раскопать обстоятельства хотя бы последних нескольких случаев. Где-то же они есть, Попов смог получить? Вот пускай и у нас будут. Понял задачу?

– Угу.

– А с Антихристом – чем не Антихрист? давно его ждали – связываться нам нечего.

– Почему сразу – Антихрист?

– Ну не Христос же, когда он людей на части рвет.

– Христос тоже, я вам скажу, был, – не согласился Сергей. – Я в Новом завете почитал. «Кто не с нами, тот против нас» – большевистский лозунг,

так? А откуда взято? От крестовых походов, так же как, между прочим, и «Когда враг не сдается – его уничтожают» и «Третьего не дано». А еще раньше это, я имею в виду – «Кто не со Мной, тот против Меня», Сын Божий и запустил.

– Ну ты богослов, Генрих Инсисторис. Дай мне выспаться, пожалуйста, я сегодня всю ночь просидел для того, оказывается, чтобы лишь понять, что требуется вовремя остановиться.

– И правильно, по-моему.

…Но таким образом еще одна сторона оказалась осведомленной о появлении в нашем Мире того, кто сидел полтора часа назад, в половине пятого утра, только Игнат отъехал, в черном джипе «Черо-ки» рядом с красивой молодой женщиной и, превозмогая тяжесть невероятной ответственности и чисто человеческой, кем бы он там «информационно» ни представлялся, личной тоски, наблюдал медленный спуск снежных парашютиков с рыжего от городских огней ночного неба, а потом отнял подбородок от руля и сказал просто и тихо:

– Куда поедем, Инн?

– А тут? – Инка показала на светящийся особняк «Эльдорадо». – Разве не предусмотрены какие-нибудь гостевые комнаты? – Съязвила, не смогла не съязвить: – Нумера?

– Предусмотрены-то предусмотрены, да не хочется мне туда. И в отель никакой не хочется. В казенщину пусть самую раззолоченную. Мне бы в дом какой. Простой, обычный самый, человеческий. В хрущобу с совмещенным санузлом. У тебя же подружек куча. А, Инн? Пожалуйста. Мне, может, и не доведется больше в семейном доме побывать. Даже в чужом.

– Ну хорошо, я попробую, – совершенно сбитая с толку, до того этот Иван… ну, или Михаил!..

казался не похожим на себя всегдашнего, – пробормотала Инка. – Подвези меня к какой-нибудь будке телефонной. К «ракушке». Вон висит, видишь? Господи, ночь на дворе, а ему – в семейный дом…

Михаил вышел с нею вместе, просто чтобы не оставаться в машине одному. Поймал на ладонь пушистый комочек и слизнул его, холодный и нежный.

Телефон, который набрала Инка – жетон еще откуда-то взяла, надо же, – показался ему знакомым. Скорее машинально, чем из интереса, он приспустил веки, обращаясь к «памяти», но еще прежде понял, что номер этот помнит просто так.

Глава 8

Двое танатов стояли у самого Тэнар-камня, один вполоборота, другой – спиной к вышедшему Харону. Еще трое или четверо – ниже по тропе, и тоже глядя прочь. Он сумел оценить положение одним взглядом и едва сдержался, чтобы не дать двум ближайшим по голым макушкам. Встал, постаравшись не скрипнуть ни камешком, привалился к ноздреватой поверхности и скрестил руки на груди.

– Скоро? – проникновенным шепотом спросил ближайшего пятнистого. – Заждались, да?

А тот возьми и ответь лениво, не смутясь и не удивившись ни чуточки:

– Иногда тебя бывает довольно трудно понять, Перевозчик. Что ты имеешь в виду?

«А я-то полагал, что как минимум отпрыгнет!»

– Один – ноль в вашу пользу, обрезки бога смерти. Что вы мелкие такие, все хотел спросить? Болели в детстве или делали вас в пятницу вечером? Пусти-ка…

Не обращая внимания на схватившегося – нет, это у них положительно инстинкт какой-то – за меч таната, он пихнул, ударив в самый кончик лезвия раскрытой ладонью, и пятнистый отлетел, повалил второго. К удивлению, четверо, что стояли ниже, лишь оглянулись и вновь повернули свои складчатые хари к видимому до первого поворота участку тропы.

Тогда увидел и он.

Врач шел в окружении целого десятка танатов с обнаженными черными мечами, причем пятнистые не давали ему отодвинуться от невыносимых предметов, держали в плотном кольце. Они почти гнали его бегом.

Врач – самый рассудительный в последней компании у Локо. Самый спокойный. Он и понравился тогда Харону больше всех. Было в нем что-то такое.

«Красотку смугляночку провожал, она к нему жалась, а Антоша-Тотоша, как непришитый рукав вокруг болтался, – вспомнил Харон. – Что мне в нем показалось? Умный просто, может быть?»

Он встал в прежнюю позу, стараясь при этом закрыть собой весь Тэнар-камень или хотя бы большую его часть, обращенную к тропе. Очертания кромок скал, образующих ущелье, четко рисовались в свете лун.

Стена слева, которая всегда была выше и острее, опустилась едва не вдвое, и вместо резкого излома, венчавшего ее, теперь имела вид хоть и крутого, но зализанного «бараньего лба». Правая же дыбилась оскаленными зубьями, торчащими поодиночке и группами.

«Что за…»

Но некогда было удивляться и размышлять, что, быть может, ничего особенного в этом и нет. Выход-то с тропы перемещался всякий раз, и в самом

лагере что-то изменялось, и почему бы не поменяться местами самим стенам, правая на левую, левая на правую.

«Да нет, все равно не такие, и потом, мелкие изменения, эти смены декораций, как и их называл, происходили лишь там, внизу, у Реки, а тут – впервые, и так сильно…»

Оскальзывающийся на камнях Врач – что это именно он, тот странный, отказавшийся от Тоннеля, Харону уже сделалось ясно – подогнан уже почти к самому месту, где тропа выходила из-под Тэнар-камня.

– Отойди в сторону, Перевозчик.

Танат во главе группы глядел, как обычно, снизу вверх, но во взгляде его была власть. И меча не тронул, а развязал кошель на поясе.

– Отойди. – На сумрачный лунный свет появился Ключ. Даже при таком освещении он как бы горел изнутри зеленью невозможного здесь моря.

– Я поговорю с ним и отойду.

«Что со мной? Как смеют они мне приказывать? Почему я готов просить? Что мне этот камешек? Я же уверен, не в нем дело».

– Я поговорю с ним до… до того, как облака сменят луны, и пропущу его. Даю слово.

– О чем тебе говорить с ним? Посмотри на него, он тебе ничего не скажет. Не сможет. – Танат рассыпал пригоршню своего отвратительного смеха. – Мы очень постарались для этого. Да ты сам, Перевозчик, как ты надеешься сделать, чтобы он тебя хотя бы услышал?

Развеселившийся Танат опустил пятнистую лапу с Ключом, устремленным прямо на Харона, и оглянулся на остальных, приглашая разделить веселье, и в этот миг рука Перевозчика накрыла его.

Удар пришелся не по темени, а по левому плечу в хламиде, потому что именно в левой лапе был Ключ. Сверкнувшая капля вонзилась в щебень тропы и отлетела, а плечевой сустав у таната оказался на добрую ладонь ниже определенного анатомией места. Харон впервые наконец увидел таната с разинутым ртом. Ни звука не издав, резиновая пятнистая кукла в перевязи с ножнами завалилась на спину прямо, как доска.

Ключ валялся в двух шагах среди кучек окаменевших и более свежих экскрементов. Харон отер его о край своей хламиды. «Ничего, мы подберем, мы оботрем. Нам работа такой роскоши, как брезгливость, разрешить не может».

– Вот так я с ним буду разговаривать, пятнистые. Давай его сюда, один… двое, второй про запас – двое тут, остальные вон пошли, – сказал Харон сгрудившимся вокруг все еще не пришедшего в себя Врача танатам. – Вон, все вниз, в лагерь! Да мечи спрятать, сволочи, а то он так никогда не очнется. – И уселся под Тэнар-камнем, потому что стоять ему надоело.

Танаты шушукались, мечи спрятали.

– Ну! – прикрикнул он, подкинул и поймал крутнувшийся в воздухе полупрозрачный огромный берилл.

«Я все вспоминал, на что Ключ похож, какой минерал».

От танатов отделились двое, между ними, пошатываясь, встал Врач. Другие послушно развернулись, вытянулись гуськом по тропе. Сюда, кольцом, им было подниматься сложнее.

– Ты дал слово, Перевозчик, – напомнил один из конвоиров.

– Это мое дело, – буркнул Харон. – Почему вы погнали его сюда, ведь я же просил оставить в лагере до моего возвращения?

– А это – наше дело, – отпарировал танат. – Одно его присутствие, раз уж он вернулся из Тоннеля, будоражило всех там. Нарушало равновесие. Этого нам не надо. Тебе, кстати, тоже, Перевозчик.

Тот, который в палатке у Локо назвался Врачом, начал понемногу приходить в себя после прогулки под страшными танатовыми мечами. Длинное лицо, нос туфлей, волосы коротким ежиком с заметным простригом сбоку. Рот вяловат, нижняя губа прокушена свеже, крови – малая капелька, темная.

«Но все-таки, – подумал Харон, приглядываясь, – многое в нем сохранилось, дышал ведь, помню, еще. Красавцем не назовешь, а как смугляночка на него глядела».

Он похлопал Врача по щекам, поерошил жесткие волосы. «Зачем танаты простриг этот всем делают? Делают и делают, и черт с ними. Обычай».

– Давай, парень!

– Послушай, Перевозчик…

– А вы сидите, пятнистые, вот тут. Будете переводить ему. Озвучивать, ясно? Один соврет или заартачится, шею переломаю, другой послушней будет. Ключом вашим драгоценным зубы вышибу. Проверю, есть ли они у вас. Этот рот разевал, так я что-то не заметил… а где он? Которого я снес?

– Он встал и ушел вместе с остальными нами. Но ты не хочешь нас слушать.

– Наслушаюсь еще, успею. Заткнись, он глаза открывает.

– Еще восемь… – чуть слышно шевельнулись губы с темной капелькой крови, – Еще будет восемь…

– Чего восемь? Не волнуйся, парень, ты уже почти у цели. Осталось совсем немного, и вновь ты обретешь свет, дом, Мир… – Харон невольно запнулся. – Там, у нас, это ведь и мой бывший Мир, парень. Опять встретишь свою любовь, которая тебя оплакала, должно быть, давно. Ну а если это та красивая… что ж, судьба. Другую встретишь, главное – сам выбрался. Знаешь, у меня был друг там, в нашем Мире, так он любил говорить: иди, парень, не многим удавалось уйти. Ему – не удалось…

Перевозчик был сейчас не Хароном, а тем собою прежним, к которому он даже отсюда пытался вернуться, прекрасно сознавая тщетность своих попыток. Он и от самого себя прятал это свое бессмысленное желание, маскируя его утверждениями о необходимом отдыхе и передышке.

– Ты! – спохватился он, двинул таната в твердый, совсем не резиновый бок. – Почему заглох? Говори! Повтори ему…

Он внезапно понял, что танат как раз и говорит. Проговаривает дословно только что сказанное Перевозчиком. Слово в слово. Громко и внятно.

А Врач переводит ставший вполне осмысленным взгляд с его, Харона, темного лица на пятнистые танатов и явно ничего не слышит.

– …не многим удавалось уйти. Ему – не удалось, – закончил танат и умолк с видом готового продолжать в любой момент.

Харон положил руку Врачу на плечо – тот был в потрепанной вельветовой куртке – и легонько похлопал как можно более дружески. Осторожными движениями стряхнул с куртки пыль, пригладил волосы. Он догадался, что вновь проиграл.

«Учить язык жестов? – подумал Перевозчик – Так ведь это не сразу, нельзя же парня здесь держать, ему в Мир пора. Нарушает, – усмехнулся, – равновесие-то. Ждет его кто-нибудь там? Наверное, ждет».

– А ты не хотел нас выслушать, Перевозчик, – сказал второй танат. – Мы плохого не посоветуем. Тебе не о чем с ним говорить. Нам этого не надо.

Танат, выполнявший обязанности озвучателя, со стуком встретился со скалой, прижатый к ней с размаху. Харон держал таната за грудки, подтянув на уровень своих глаз. Танат обмяк, но прежде у него вырвалось несколько звуков дребезжащего смеха.

– Когда мы говорим «нам», мы включаем сюда и тебя, Перевозчик, – спокойно продолжил второй танат у него за спиной. – Мы не лжем тебе, вспомни, мы никогда не разговариваем с приходящими в лагерь, на то есть оракул. Мы просто не можем этого делать, они не слышат нас так же, как и тебя. Нам, – и танат сделал многозначительную паузу, – не надо. Отпусти нас, Перевозчик! – резко сказал танат, поднимаясь на ноги.

Харон откинул первого таната, как куль тряпья. Повозившись, тот поднялся и встал рядом со вторым.

– Видать, не побеседуем мы, парень. Как хоть звать-то тебя, ты имя сохранил тут? – Харон заставил оторопело наблюдавшего за сценой Врача повернуться, оглядел со всех сторон по-отечески придирчиво. – Видок у тебя… ну да после того света еще и не такие выходят, должно быть. Глядишь, повстречаемся там, наверху, хотя вряд ли. Мир велик…

И тут вспомнил, зачем еще ему непременно стоило бы поговорить с ним, возвратившимся из Тоннеля по доброй воле.

«Да-да, он же и сам бормотал, приходя в себя. Восемь!

у тебя еще будет восемь попыток

Я вспомнил. Я все вспомнил».

– Так, други пятнистые, – сказал он. (Врач был отставлен, оба таната ухвачены за подбородки.) – Как хотите его спрашивайте, но мне нужно знать, почему он вернулся из Тоннеля. Причина. Или оба останетесь без морд. – Говоря так, Харон наступил им на ноги в плетеных сандалиях своими черными босыми ступнями. – Дерну вверх, и поглядим, что оторвется, ходилки ваши или фотографии. И чья быстрей. Если я опять непонятно выразился, перевод – ваше дело. Мой запас шуток иссяк.

– Харон, отпусти их, – сказал за спиной спокойный голос. – Отпусти, они не виноваты, я решил сам.

Тот, кто у Локо назвался врачом, стоял, заложив руки за спину, и насмешливо – насколько это можно было разглядеть в резких светотенях – наблюдал за происходящим.

«За нашей милой беседой, – подумал Харон, отпуская танатов. – За обменом мнениями. За рабочим совещанием… Черт побери, парень, продолжай, продолжай, только не останавливайся!»

– Я знаю, я нарушил приказание, и за это… не знаю, что они собирались со мной тут сделать. Казнить? Но куда же дальше, хотя вам всем, наверное, виднее – куда. Ведь вы же вместе, ты и они, да?

«Вот тебе, Перевозчик, – подумал Харон. – Так тебе и надо. Но продолжай, парень, продолжай все равно».

– Я узнал это место, нас вели отсюда. Да и в лагере все говорили, указывали… Здесь начало, да? И здесь же, должно быть, конец для таких, как я, ослушников? У остальных есть хоть какое-то продолжение – твоя Ладья, светлый переход, откуда я наперекор повелению вашей одурманенной пифии, пришел обратно. Шепотом говорят и еще о каком-то страшном варианте… Ты не захотел даже перевезти меня на Тот берег, клянусь, я не попросился бы обратно, что бы меня там ни ждало. Неужели я даже темного царства Аида не достоин? Вот никогда бы не подумал…

А послушай-ка, – разговорившись, назвавшийся врачом оживился, засунул руки в карманы вытертых джинсов и даже приблизился на шаг к Харону, который медленно, боясь спугнуть, присел на корточки, опершись о тот же Тэнар-камень; оба таната отошли и чего-то ждали, впрочем, не мешая. – Послушай, Харон, мне ведь полагается последнее слово? Я знаю, ты слышишь, я давно догадался, и эти конвоиры с тобой говорят – тоже. Тот мальчик, Марк, когда я ему сказал, до того был изумлен, а ведь – чистая логика. Они, кстати, с тем его дружком-уголовничком девчонку бы не обидели, и вообще ты за ними пригляди, больно прыткие.

Я много думал, почему здесь оказалось не что-нибудь, а именно лагерь? Предположим, все происходящее тут, – он обвел рукой, – есть не что иное, как плод бешеной фантазии мозга, находящегося в состоянии предсмертного угасания. Последний всплеск, так сказать. И что – у всех сразу именно в эту сторону мысль полетела? Не мама-папа, не дорогие-возлюбленные, а – зона? Хорошо, колючки по периметру нет, вышек.

Про лагерь еще как-то можно мотивировать, тут впрямь куда денешься, мы тут все действительно не из Африки, а из совершенно определенной страны с ее определенной историей, взятой на определенном временном срезе. Менталитет, стало быть, наш таков, что по-другому «тот свет» и представить себе не можем даже в состоянии клинической смерти. До воспарения отделившейся души над ее бывшим телом не доросли, как бы ни были модны разговоры на эти темы.

И ведь тоже не получается! – воскликнул, взмахнув рукой. – Посчитать, сколько в лагере… ну черт с нами со всеми, пускай – душ? Сколько? Я считал.

«Я тоже считал, – подумал Харон. – Много, до чрезвычайности много, особенно за последний десяток-другой Ладей, За последнее время то есть. Смотри-ка, совсем он не холодно-рассудочен. Увлекается и размахивает руками, а ведь уверен, что на самом краю стоит. Врачом представился. Лекарем. Не верится что-то. Хотя врачи, они такие… Но говори! Только бы он не перестал говорить».

– Мало! Дьявольски мало для хоть сколько-нибудь уважающего себя Царства Мертвых. В Древней Греции той же и то на несколько порядков выше должна была быть естественная убыль населения. А вместе с искусственной считать – и говорить нечего… Выводов, как обычно, два. Или это не «тот свет», и тогда уж я и представить не могу – что. Или повдоль Реки существует множество подобных нашему… скажем, резерваций. По назначению, я подразумеваю.

А почему бы не так? – Врач даже уселся рядом с Хароном у Тэнар-камня, и Харон подвинулся, уступая часть места. – Если кого-то перевозят на тот берег, то возможно ведь и наоборот? Ну, не про нас, не про нас, помню я анекдот, который сам рассказывал на пристани у предыдущей Ладьи! Хороший, кстати, анекдот, из научных кругов… Не нас – но других? Оттуда, с Того берега, где тоже, вполне вероятно, имеется нечто вроде нашего лагеря, или в этом роде…

Ты ведь не скажешь, Харон? Ты никогда ничего не говоришь. За тебя всем нам голову морочат Локо да Псих. Теперь у них там еще один появился, этакий бодренький. Марк приносил слух, что до них был еще кто-то, от кого они премудростей набрались… А ты – безмолвен. Всегда.

«Вот оно, равновесие, – думал Харон, сам давным-давно пришедший к той же мысли. – В натуральном виде и в натуральную величину. Кому от этого легче, Мирам? Мирам легче».

Его собеседник вытянул руки с растопыренными пальцами перед собой.

– Не дрожат, а, Харон? А ты что же, по совместительству и палачом тут? Меня за этим привели?… Я, кажется, это уже говорил. Значит, все-таки боюсь. Неприятно. – Врач нервно передернулся.

На такое, самое, пожалуй, поразительное из всего, что он о себе слышал в лагере, Перевозчик мог лишь качнуть головой из стороны в сторону. Что он и сделал.

– А, все-таки они. Конвойные. Тот же жест.

– Вот как? Ну, остается верить на слово. Хочешь, тогда я расскажу тебе, отчего я решил вернуться с полпути?

Энергичный кивок.

– Э-э, вот ты чего все ожидал, а я-то растекался тут… Чтобы, значит, принять соответствующие меры, исключающие подобное впредь?

«Нет, – глазами, головой, плечами. – Только говори, говори».

– Ну, не знаю, зачем тебе в таком случае. Но сперва о слухах, что ходят в лагере насчет Тоннеля. Не всякого, мол, берут. Берут действительно не всякого, уж это я из грязной Локиной бороды вырвал. Он почему-то очень не хотел развивать именно тему Тоннеля. Понятно, если райское блаженство заведомо не светит самому… так что мои шансы росли. Это я говорю, про что думал, когда опять приволокли девчонку, которая снова была «в полете». Чем вы ее одурманиваете? Указала на меня. Ну, ты, конечно, видел этот вход в Тоннель…

«Нет, не видел, – подумал Харон. – Его никто никогда не видит, кроме тех, кому он указан. Знаю только, где примерно он открывается… а теперь, должно быть, и это поменялось».

– Странно, – откинувшись затылком на камень, проговорил собеседник, и темная запекшаяся капелька, вдруг ожив, упала с его губы, – я как будто бы и не входил в эту маленькую дверь прямо в скале. Пыльная такая. И вдруг – светлый переход, вроде крытый, но с окнами, за которыми ничего, кроме света. Нас много – откуда другие? Поразительные цветы в руке…

«Да! Да! – Харон чувствовал, что будь у него сердце – взорвалось бы. – Цветы и другие люди, и мы идем вместе туда, на ту сторону!»

– А ровный утоптанный пол ведет все-таки вниз. Почему он ведет вниз, Перевозчик?

Но нет у Харона сердца. Перевозчик пожал плечами.

– Откуда мне знать, парень. Тут, видать, кому куда назначено.

Подошли оба таната, зорко бдившие в сторонке. Один протянул пятнистую ладонь привычно-знакомым жестом:

– Ключ, Перевозчик.

– И тут не доверяете? Да подавитесь! – Харон специально пульнул берилловый кристалл туда же, где подбирал его сам, и с удовольствием посмотрел, как кинувшийся за ним танат выковыривает драгоценность из кучки нечистот.

– Святыня, – презрительно сказал Харон, сам подумав про то, что хорошо – танаты под самым Тэнар-камнем устраивают свой парикмахерский салон, не то и тут ступить было б негде.

– Ты еще не понимаешь, Перевозчик, – ровно сказал второй танат, приблизившись вплотную. -

Но ты поймешь. Небо поменялось. Ты дал слово, что закончишь.

– Что? Пора? Время? – Врач вскочил, и Харон поднялся тоже. – Но подожди еще немного, Харон! Еще несколько минут! Я…

«Да, конечно, он – не отсюда. Он чувствует время, я еще в самом начале его рассказа отметил слово «давно». Чисто машинально, слух резануло. Конечно, он жив, и не место ему тут. Вот только главного-то он не сказал. Впрочем, главное для себя самого я услышал».

– Я же не рассказал, отчего я вернулся! Не потому что я не верил… то есть боялся. Чего уж там. Но где-то уже довольно далеко я как-то так… в общем, я понял, что должен вернуться.

– Мы доверяем тебе, Харон, – сказал один из танатов, не обращая внимания на Врача, – но не ты должен выводить его в Мир. Ты – не перевозишь обратно. Иди, Перевозчик, он не должен видеть тебя при выходе отсюда.

– Это было как голос во сне! – крикнул Врач. – Он сказал, что я должен вернуться! Болван безъязыкий, ты понимаешь, что такое должен?!

– Прощай, парень, я подумаю на досуге обо всем, что ты мне так любезно сообщил.

– Мы за вторым поворотом, Перевозчик, – сказал танат с кристаллом-Ключом. – Те мы, которые привели его сюда и ушли, когда ты захотел говорить с ним. Ты нужен, Перевозчик. В лагере, – танат помялся, что было непривычно видеть, – нехорошо. Кроме того, пришла новая Ладья. И тебя ждет список на Горячую Щель. Иди, Перевозчик, спеши.