Текст книги "Из тьмы"
Автор книги: Николай Золотарёв-Якутский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Глава девятнадцатая.
Узник купца Разбогатеева. «Спасибо, сестра!»
Вилюйск… Снова Вилюйск. Думал ли Уосук, что окажется в нем так скоро? Всего лишь несколько недель назад он вошел в родной город во главе красноармейского отряда, чеканил шаг под бодрую песню… Теперь же он едва передвигал ноги от голода и усталости. Связанные за спиной руки ныли. Слева и справа, не сводя с юноши пристального взгляда, со штыками наперевес громыхали сапогами конвоиры, а впереди вышагивал щеголь-офицер со стеком.
Враги вели Уосука туда, где он меньше всего хотел очутиться. – в дом Разбогатеева.
Звякнула щеколда калитки, залаял дворовый пес. Офицер прошел в дом и через минуту вернулся с Разбогатеевым.
– Вот он, господин окружной комиссар. Извольте видеть. Знаком?
«Гляди-ка, уже и окружным комиссаром успели тебя назначить», – подумал Уосук. Разбогатеев не торопясь приблизился к юноше и строго взглянул в глаза.
– Знаком.
– Что прикажете с ним делать?
– Оставьте здесь.
– Большевик может убежать из вашего дома…
– Не беспокойтесь. От меня не убежит.
Офицер козырнул и двинулся к калитке. Разбогатеев резко повернулся к Уосуку:
– Что стоишь? Заходи!
Он широко распахнул дверь. Уосук, шатаясь, поднялся по ступеням крыльца. В окне, выходящем во двор, мелькнуло лицо хозяйки. Когда Уосук вслед за Разбогатеевым вошел в зал, ее там уже не было. «Так и не разглядел я толком за столько лет, какова моя приемная мать: стара или не очень, красива или уродина», – с горькой усмешкой подумал Уосук.
– Садись.
Уосук хмуро взглянул на Разбогатеева.
– Ах, да. Я и не подумал, что со связанными руками не слишком удобно садиться в кресло. Да, дружок. Прищемили тебе хвост. То бишь руки.
Купец распутал узел и швырнул веревку в угол. Уосук пошевелил онемевшими пальцами.
– Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Говорил я тебе: не заносись. Не поднимай на отца руку. Так ведь ты думал – власть тебе навеки дадена. Ну, что теперь скажешь? Знаешь ли, что по всей Сибири вам конец пришел? Что Советы повсюду раздавлены?
– Временно! – облизал пересохшие губы Уосук.
– Думаю, что уже навсегда. Впрочем, это не самое главное. Смута не один еще год длиться будет, вопрос: как ее пережить. Очень ты огорчил меня, Иосиф. Не тем, что к большевикам примкнул: молодости свойственна горячность. Подрастешь – поумнеешь. Поймешь, что я тебе всегда добра желал. Кормил тебя, учил… А ты что сделал? Ограбил меня. Где золото? – сурово нахмурился Разбогатеев.
– Нет его.
– Где спрятал? Кому отдал?
– Не отдавал и не прятал. В Вилюй выбросил.
Разбогатеев схватился за голову.
– Зачем?
– Чтоб белым не досталось.
– Не может быть! – вскричал Разбогатеев. – Чтобы кто-то выбросил в воду три пуда золота… Не может быть!
– Может, – отозвался Уосук.
Купец тяжело опустился в кресло.
– Сколько времени ты держал меня в леднике?
– Не помню, – пожал плечами Уосук. – Часа два, пожалуй.
– Для старика и этого хватило. Что ж, посмотрим, сколько ты выдержишь. Эй, Петька, Степка! Проводите-ка Иосифа в ледник. Ключ принесете мне, слышите? А ты посиди, подумай. Припомни, где золото зарыл. Вспомнишь – кликни.
В леднике было темно, холодно и сыро. Поначалу Уосук пристроился на верхней ступеньке лесенки, но вскоре понял, что сидеть нельзя: окоченеешь. Он стал быстро подниматься и сходить по ступенькам. Шли часы. У юноши отваливались ноги от усталости, но он не прекращал двигаться. Молить о пощаде было свыше его сил. «Лучше сдохну», – со злостью повторял он про себя.
Загремел замок, дверь со скрипом пошла вверх. На пороге с ключом в руке стоял Разбогатеев. За ним высилась охрана – Петр и Степан.
– Так, – процедил сквозь зубы Разбогатеев, – жив, оказывается. Крепкий народ большевики. Я уж думал, ты голоса лишился, раз его не подаешь. Ну что ж, пошли!
Уосук поковылял за купцом. Он плохо соображал. Казалось, окоченело не только тело, ко и мозг.
На столе в гостиной пыхтел самовар, дымилось горячее мясо.
– Садись, грейся. Варвара! Налей ему чаю. У него руки не слушаются.
Варвара, торопясь, отвернула краник, налила в чашку кипятку. Затем, с сочувствием взглянув на юношу, подвинула чашку прямо к его рукам, неподвижно лежавшим на скатерти.
– Ешь, ешь, – холодно потчевал купец. – Умрешь с голоду – кто возместит мои убытки? Ну как, вспомнил, где золото?
Уосук не ответил.
– Черт с тобой, молчи. Но заговорить тебе все-таки придется. В ледник я тебя больше не посажу, но и из дома ты не выйдешь. Буду держать под замком, пока не одумаешься. Ты свои большевистские штучки из головы выкинь! Поиграл – и хватит. Пора делом заниматься. Коммерция при любой власти останется коммерцией. Значит, не надо свое упускать. Можно и в наше смутное время деньги делать. Было бы желание. А под замком для тебя же безопаснее: нынче жизнь большевистских комиссаров дешева. Кормить тебя будет Варвара.
Он подтолкнул пленника к чулану. На двери красовался пудовый замок. Уосук покорно вошел в комнатенку и оглядел ее. Узкая кровать, щербатый стол, оконце в ладонь – настоящая камера-одиночка. Уосук кинулся на постель. Он был настолько изнурен боем, пленом, ледником, Разбогатеевым, что уснул моментально. Очнулся он от толчка. Перед ним стояла Варвара, в открытых дверях – Петр и Степан с ружьями.
– Утро или вечер? – спросил Уосук.
– Вечер. Ужинай.
Варвара смахнула слезу.
– Нам хозяин велел по вечерам тебя на прогулку выводить. Чтоб не прокис! – захохотал Степан.
– Не вздумай в бега. Пристрелим! – с угрозой произнес Петр.
Уосук молча выпил чай и прошел мимо них на крыльцо. Дул пронизывающий ветер. Близилась осень.
Прошел месяц, а Уосук по-прежнему оставался узником своего приемного отца. Все это время его не оставляла мысль о побеге. Внешне он держался совершенно спокойно, и караульные перестали торчать у дверей чулана, пока Варвара не накормит пленника. Не успокаивался лишь купец. Почти каждый день донимал он допросами. Он словно помешался на трех пудах своего золота. Все тяжелее становилось на душе у юноши.
Однажды, когда Варвара принесла обед, Уосук с изменившимся лицом потянул женщину за рукав.
– Сестра, – свистящим шепотом произнес он, – освободи меня!
– Тише! – Варвара оглянулась на дверь. – Как я тебя освобожу?
– Помоги мне, – как в бреду, бормотал Уосук, – помоги. У кого ключ от замка?
– Мне его не доверяют. Ключ всегда у караульных.
– Придумай что-нибудь!
– А если и придумаю… куда пойдешь? Об этом подумал?
– У меня родной отец есть, мать. К ним пойду.
– Там тебя и возьмут.
– В Салбане не останусь. Хлеба возьму… и в Сибирь…
– Эх ты, горе мое! – вздохнула Варвара. – Охота тебе было с тойоном ссориться… Жил бы себе припеваючи.
– Ты этого, Варвара, не поймешь… пока. Я объясню когда-нибудь. Если жив буду.
– Не жить тебе, если с тойоном не помиришься.
Кухарка вышла. Уосук в отчаянии бросился на постель.
Неужели нет никакого выхода? О, если бы мысль имела материальную силу! Тогда бы он мыслью своей разрубил запоры этого ненавистного дома, поднял себя над землей и полетел к товарищам по оружию. Где они, какие опасности ежеминутно грозят им?
Через полчаса Варвара вошла убрать посуду.
– Ты что не ешь? Заболел, может?
– Хуже.
– Что может быть хуже болезни?
– Страшные мысли меня мучат.
– Какие?
– Не могу больше в неволе. Принеси мне веревку…
– Ты что? Не выдумывай!
– Все равно расстреляют.
– Жаль мне тебя. Ах, как жаль! – со стоном проговорила Варвара. – Давно хочу помочь… Только не просто это! Самой несдобровать. Ладно. Дай подумать. А едой не пренебрегай… Силы в дороге пригодятся.
Она выскользнула из чулана. «Она поможет мне!» – обожгла Уосука радостная мысль.
Вновь заскрежетал ключ. Вошел Разбогагеев.
– Иосиф, – начал он, – я уже говорил, что готов простить тебе все. Скажи, где мое золото?
– Выбросил в воду.
Разбогатеев дернулся, словно получил пощечину.
– Не верю! Не верю! Нет на свете человека, способного на это!
– Вы, богачи, обо всех по себе судите. Среди вас действительно такого человека не найдется. Скорее родного сына утопите, чем золото.
– Три пуда золота не шутка. Тот, кто так к золоту относится, никогда не разбогатеет.
– А мне этого и не нужно.
– Что ж тебе нужно?
– Чтоб все равны были, чтоб ни бедных, ни богатых. Чтоб все счастливы были.
– От равенства, брат, счастья не дождешься. Не таков человек, чтобы радоваться тому, что у его соседа в амбаре столько же, сколько у самого.
– Человек не рождается волком. Его можно научить человечности.
– Хвалю, хвалю! Как много ты постиг, мой ученый сынок, – иронически произнес Разбогатеев. – Не зря я тратил деньги на твое образование. А не будь я богат, не протяни тебе руку помощи… что из тебя вышло бы? А?
Уосук не ответил. Он не чувствовал перед Разбогатеевым никакой вины. С точки зрения обывателя, он обидел, ограбил своего приемного отца, ответил на его заботу черной неблагодарностью. Но высшая правота была за ним правота революции.
Молчание Уосука Разбогатеев расценил как свою победу в споре и с довольным видом вышел. Уосук снова лег. Варвара поможет… Но когда ей удастся это? Скоро снег. Ударит мороз – не то что до Сибири, до Салбана не добежишь.
– Принесла твой ужин. Вставай! – громко сказала Варвара, а на ухо шепнула: – Не ешь и не спи.
Сердце Уосука забилось. Неужели Варвара решилась? Прошло минут десять. Распахнулась дверь.
– Выходи на прогулку!
Когда Уосук вернулся со двора, Варвара стояла посреди чулана.
– Это что такое? Почему не ужинал? Голодать вздумал? Ешь сейчас же!
– Эй, любезная! – крикнул кто-то из караульных. – Ты еще здесь? Поживей поворачивайся! Запирать пора.
Обычно молчаливая служанка накинулась на часового:
– А ты что горло дерешь? Парень не ест, а мне посуду убирать надо!
– Утром уберешь. За ночь съест!
– Утром с посудой возиться буду, что ли?
– Да ты что взъелась? Охота торчать, ну и торчи. На вот ключ. Запрешь не забудь принести. Мы спать пошли.
Варвара что-то буркнула.
«Она меня выпустит. А что будет с ней самой?» – с болью подумал Уосук. Но душой он был уже вне своей тюрьмы. Ключ у Варвары. Нашла-таки способ завладеть им…
– Не спи, я попозже приду, – еле слышно шепнула служанка.
Она не спеша убрала посуду. Потом она долго возилась с замком, и Уосук недоумевал: как же она откроет дверь, если сейчас запрет ее на ключ? Послышался голос Степана:
– Слепая, хорошо ли закрыла?..
Давно миновала пора белых ночей. За окном чернота. В Вилюйске ни огонька: жители экономят керосин. Лишь во дворе Разбогатеева на высоких столбах горят фонари. Разбогатеевы почему-то долго не ложатся спать. А может, это только кажется, что долго? Может, совсем еще и не поздно?..
Наконец в доме воцарилась тишина. А Варвары все нет. Но вот дрогнул тяжелый запор, дверь отворилась. В проеме, как ночная птица, – человеческая фигура.
– Спасибо, сестра!
– Иди за мной. Осторожно…
«Значит, она не закрыла замок, а только навесила его». Уосук крадучись шел за женщиной. Кухня. Уосук узнал ее по сложной смеси запахов, защекотавших ноздри.
– Возьми вот…
– Что это?
– Еда.
Они вышли во двор.
– Как мне благодарить тебя?
– Прощай. Да поможет тебе бог!
Уосук подкрался к забору, перебросил узелок с едой. Забор был высок, но Уосук подставил ящик из-под товара. В это мгновение залаяла собака. «Черт, разбудит», – подумал Уосук. Он ухватился за край, подтянулся и перемахнул через забор. Собака залаяла еще громче. К ней присоединился хор окрестных псов. Беглец нашарил свой узелок и распрямился.
– Брешите, брешите, – вслух сказал он. – Я на свободе!
Глава двадцатая
И снова в путь… «Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками»
Он прокрался во тьме мимо спящих домов, перешел по шаткому мостику овраг. Здесь город кончался и начиналось песчаное поле. Он бегом пересек открытое место и вошел в сосняк. Только здесь он почувствовал себя в относительной безопасности.
Отсюда начиналась дорога в его родные места – в Салбан, где три года назад он оставил мать и отца. Сейчас он со стыдом подумал о том, что ни разу не написал им ни строчки, оправдываясь тем, что они все равно не умеют читать. Он не знал, здоровы они или болеют, хватает еды или они голодают. Впрочем, что об этом гадать – были нищими, нищими и остались, забитыми, несчастными, без сыновней поддержки. И вот теперь он идет не помогать, а просить о помощи.
Мать поймет и простит, а отец… Отец, пожалуй, перепугается. Он ведь всегда и всего боялся, а тут надо спасать не просто сына – большевика. Да и сын вроде уже не сын – продан… Нелегко понять сложности нового времени человеку, всю жизнь прожившему во тьме. Ничего. Уосук не задержится в Салбане. Он же понимает, что именно здесь будут искать его в первую очередь.
Сначала Уосук шел по дороге, но ноги увязали в песке, и он свернул на поросшую редкой травой обочину. Пройдя несколько верст, он почувствовал, что валится с ног от усталости. Дорога повернула в алас. На противоположной стороне аласа темнел незавершенный зарод [14]14
Зарод – стог.
[Закрыть]. «Стогометальщики, наверно, оставили в шалаше чайник или котелок. Попить бы горячего чаю», – подумал Уосук и двинулся к зароду.
Возле шалаша он нашел еще теплое кострище, над которым поднимался легкий дымок. «Неужели они ночуют здесь?» Шалаш оказался пустым. Уосук раздул костер, подогрел чайник и развернул Варварин узелок. В тряпице он обнаружил хлеб, кусок вареного мяса, осьмушку чая и две коробки спичек.
Подкрепившись, Уосук забрался в шалаш и без сновидений проспал до рассвета.
И снова в путь… Он шел по тракту, хотя понимал, что здесь легко попасться в лапы белых – другой дороги он не знал. Он чутко прислушивался к лесным звукам, опасаясь погони. И вот в середине дня сзади действительно послышался топот копыт. Беглец свернул с дороги и залег в молодом ельнике. Показалась бричка. В ней сидел Разбогатеев. Сзади скакали конные милиционеры. Сколько их было – Уосук сосчитать не успел.
«Дальше идти нельзя. Придется ждать, пока они не вернутся», – решил Уосук. Он нашел сухую ложбинку, натаскал туда березовых и лиственничных ветвей и лег. До Салбана оставалось верст пятнадцать, значит, раньше ночи им не обернуться. Уосук задремал. Кончился день, высыпали звезды – преследователи не возвращались. Наверное, заночевали в наслеге. Прошла ночь, засияло солнце. Уосук не трогался с места.
Разбогатеев проехал назад в полдень. Уосуку показалось, что на этот раз милиционеров стало меньше. Значит, где-то устроена засада? Где же? В отцовской юрте?
Уосук решил выждать. Он смастерил над своим лежбищем навес и, экономно тратя еду, просидел еще трое суток. За все это время по дороге не прошел и не проехал ни один человек.
Погода менялась в день по нескольку раз. То лил дождь, то дул ледяной ветер. Солнце выглядывало все реже. Кончилась еда. «Неужели они до сих пор там? Или я ошибся, и в Салбане никто не остался?»
Еще день-два – и он вообще не сможет двинуться. Нет, надо все-таки идти. Пусть засада. Помогут отец и мать лишь бы только увидеть их подальше от юрты…
Вдали послышалась монотонная якутская песня. Уосук присмотрелся. На дороге показался бык, неторопливо шествующий в сторону Салбана. За ним волочились тяжелые сани, на которых с вожжами в руках восседал крепкий старичок с бронзовым лицом и белой бородкой.
«Только сядет якут на быка – певец», – припомнил Уосук присловье. Он встал, отряхнул пиджак и. чтобы не испугать старика, подождал, пока он проедет. Затем вышел на дорогу и негромко позвал:
– Отец! Эй, отец!
Старик остановил быка и обернулся:
– Э-э, человек! Откуда взялся? Кэпсё! [15]15
Кэпсе – рассказывай; якутское приветствие.
[Закрыть]
– Ты куда едешь?
– На дальнее озеро. Рыбу ловить.
– До Салбана доедешь?
– Э-э, нет. Версты три останется.
– Подвези, отец!
Рыбак как будто обрадовался.
– Садись! Бык у меня сильный потянет и двоих. Опять же веселей..
Бык размеренно шел без понуканий, видимо хорошо зная дорогу. Некоторое время старик молчал, присматриваясь к юноше.
– Что-то я тебя раньше не видел!
– Я не здешний. Из Вилюйска иду.
– И все пешком? А по одежке судя, не из бедных.
– Как раз из бедняков. Самых последних… Я, отец, в Якутске учился. Вдруг – революция. Семинарию закрыли. Теперь вот домой иду. Денег на ямщика нет, потому и пешком.
– Далеко, стало быть, идешь?
– В Белое. Слыхал, может?
– Нет, не слыхал.
«Еще бы ты слыхал». – улыбнулся Уосук. Название это он только что придумал.
– А Салбан тебе зачем? Ночевать будешь?
– У Никифора Токура. Знаешь?
– Знаю такого… – недобро протянул старик. – Он что же, родня тебе?
– Сын его со мной учился.
Старик проворчал что-то себе под нос.
– Как живут Токуры, старина? – с замиранием сердца спросил Уосук, готовый к самым горьким вестям.
– Как не жить! Живут, перебрасываясь кусками сала. Нам такого богатства не видать, – осуждающе проговорил старик.
– Ты шутишь, что ли?
– Какие там шутки! Ты сам-то бывал у Токура?
– Давно… Проезжал лет пять тому через Салбан.
– То-то и оно. Токур теперь богач из богачей. Не в дырявой юрте – в настоящих хоромах живет!
– Что за чудеса!
– Пожалуй, не поверишь. Сына своего единственного купцу продал. Того самого, с которым ты учился. Продал ребенка и сам продался – первым помощником стал у купца. Берет у него чай, табак, водку, тряпье разное и обменивает в наслеге на пушнину, скот, масло. Само собой, не без выгоды для себя. Оделся-обулся, скот завел… Дальше – больше. Обнес столбовой изгородью летнее пастбище Улахан-Сысы и дом себе там поставил. Раньше полнаслега скотину пасло, а нынче одни Токуры блаженствуют. Бедняки шум подняли, к князю своему, Хахарову, кинулись, а тот: «Никифор теперь родственник купца Разбогатеева, не знаете, что ли? Помалкивайте, пока целы!» Пожаловались салбанцы начальству вилюйскому. Прибыл заседатель – и прямо к Токуру. Чем угощал его Никифор – неведомо, только на другой день собрал заседатель народ и сказал: «Никифора Токурова не трогать! Это пастбище принадлежит ему». И укатил.
«Неужели все это правда? Да, облагодетельствовал меня купец… кругом озолотил! И меня, и моего отца купил. Не поймет меня отец, не поймет…»
Бык не спеша перебирал копытами, шумела тайга. Уосук сбивчиво и невпопад отвечал на вопросы старика. «Разбогател отец. Небось батраков завел. Мучит их так же, как его мучили. Что скажу ему? Что? Как в глаза погляжу? Есть несчастные – без отца. А у меня сразу два. Лучше бы мне не знать такого счастья…»
– Что замолчал, парень? – повысил голос рыбак. – Проголодался небось?
– Это верно, – слабо улыбнулся Уосук.
Старик молодо спрыгнул с саней, вытащил чайник, развел у дороги костер. Уосук с жадностью накинулся на лепешки. Старик сочувственно покачал головой.
– Я здесь сворачиваю. А тебе прямо, – сказал он.
– Что ж, – встал Уосук, – спасибо тебе, отец. За все спасибо!
Он крепко пожал старику руку и зашагал по дороге. Еда придала ему сил, он шел бодро и быстро. Солнце клонилось к закату, когда тайга расступилась и Уосук оказался на берегу Джелеккёя. Он сразу узнал родное озеро. На противоположном берегу чернела покосившаяся юрта.
Вблизи заброшенное жилище показалось еще горемычнее. Глиняная обмазка наполовину обвалилась со стен, обнажив тощие жерди. Окна зияли черными дырами, у порога валялась снятая с петель дверь. Уосук шагнул в юрту. Правая сторона камелька, у которой он любил греться зимними вечерами, обрушилась. На земляном полу желтели потрескавшиеся деревянные миски, среди них Уосук увидел и крохотную – свою, напомнившую ему безвозвратное босоногое детство. Он осторожно поднял ее, сдул пыль и положил в карман.
«Значит, в Улахан-Сысы», – подумал он.
Он плохо знал дорогу к этому аласу и, пока добрался, солнце зашло. В густых сумерках он увидел большой господский дом и несколько построек вокруг. В хотоне [16]16
Хотон – хлев.
[Закрыть]звякали ведра – должно быть, доили коров. Уосук в нерешительности остановился. Куда идти? В дом? А если засада? Мать, наверно, в хотоне – где же еще будет хозяйка в час дойки? Уосук покружил по опушке, присматриваясь, и двинулся к хотону. Вдруг где-то рядом блеснула слабая вспышка, и в то же мгновение страшный удар в грудь опрокинул Уосука навзничь.
* * *
Исчезновение Уосука обнаружил Разбогатеев. Проходя утром мимо чулана, он почувствовал что-то неладное и дернул замок. Тот открылся. Разбогатеев рванул дверь – чулан был пуст.
Караульщики принялись винить друг друга и Варвару. Разбогатеев не стал их слушать. Он бросился к начальнику милиции.
Был произведен обыск у всех подозреваемых, в том числе у Староватова. Потом Разбогатееву пришло в голову, что Уосук направился в наслег – к отцу.
– Как волка ни корми – все в лес смотрит, – сквозь зубы процедил купец.
Он тут же двинулся в Салбан. По пути у него в голове созрел коварный план.
– Я приехал, чтобы предупредить тебя, мой друг и помощник, – сказал он Токуру. – Из вилюйской тюрьмы сбежало несколько бандитов. Направились в вашу сторону, грабя всех мало-мальски имущих.
– Что же делать? – испугался Никифор.
– Я тебе оставлю двух милиционеров. Когда опасность минует, отпустишь их.
– Спасибо, Николай Алексеевич. Век буду помнить!
Сам тоже не зевай. Бандиты вооружены. Если увидишь хоть одного – стреляй сразу, не жди, пока тебя укокошат.
Разбогатеев уехал. А для Никифора начались тревожные дни. Один из оставленных купцом людей охранял дом, другой – амбар. А Никифор с ружьем залег у хотона. Прошло три дня и три ночи. Бандитов не было в помине.
«Наверно, мимо прошли, стал успокаиваться Токур. – Посижу сегодня и хватит». Он улегся на своем привычном месте. Женщины, среди них и худая как щепка, до поры состарившаяся Елена – богатство не пошло ей впрок, – доили коров.
Смеркалось. Вдруг на опушке показался силуэт человека. Какое-то время пришелец неуверенно топтался на месте, внимательно вглядываясь в усадьбу. «Выбирает, откуда лучше напасть», – похолодел Токур. Человек двинулся прямо к хотону. Был он в городском пиджаке, без шапки. «Бандит! Сейчас он кликнет своих!» – мелькнуло в голове Токура, и в то же мгновение он нажал курок.
Грянул выстрел. Коровы испуганно замычали и шарахнулись, разлив молоко. Женщины ахнули.
– Зачем стрелял? С ума сошел? – сердито бросила Елена.
– Кажется, я попал в бандита, – пробормотал Токур, выходя из укрытия.
К упавшему подбежал милиционер и ощупал.
– Убит, – сказал он.
– Убит? – вскричал Никифор: он узнал сына.
– Еще бы – с пяти шагов. Всю грудь разворотило.
Из хотона выбежала Елена. Мгновение она стояла над убитым и вдруг рухнула на сына.
– Погубил! Сына погубил! О, горе, горе! – завопила она, обливаясь слезами.
– Темнота… темнота… – бормотал Никифор. – Темнота виновата! Не разглядел! Не успел разглядеть!
Уосук слабо застонал и зашевелился.
– Он жив! – перекрестился Никифор.
– Кто стрелял? – чуть слышно прошептал Уосук.
– Я, сынок, я! – рыдая, ответил Никифор. – Темнота, темнота! Не разглядел!
– А зачем… стрелял… в безоружного…
– Боялся! Тойон Разбогатеев сказал, что меня бандиты грабить собираются!
– Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками. Темнота, говоришь… Да, только начали мы выходить из тьмы…
Он заметил Елену.
– Мама, ты? Не плачь, родная. Не плачь…
Он замолчал – навсегда.
Всю свою недолгую жизнь рвался он из тьмы к свету. Тьма убила его.
Но свет революции, свет новой жизни она уже не могла погасить.
