Текст книги "Ужас реального"

Автор книги: Николай Иванов

Соавторы: Александр Секацкий,Даниэль Орлов,Татьяна Горичева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

57

Экстремизм' формы крайности

утрачивает большую часть содержащегося в нем вызова и напряжения. Поэтому там, где, скажем, террорист бросает бомбу, экстремисту достаточно бросить камень С какого бы края политической сцены экстремист ни приходил, он никогда не заинтересован в ее полном обрушении И уж тем более он не заинтересован в подрыве социального, в опустошении зрительного зала. Кого он тогда будет призывать выйти на сцену и встать на свою сторону – на сцену, где ставится то ли политический фарс, то ли социальная драма, то ли человеческая комедия, сразу не разберешь?

Однако разборка сцены экстремизма представляет все-таки существенный интерес. Принято полагать, и такое мнение активно поддерживается ангажированными политиками, что экстремистская деятельность состоит в стремлении подорвать устойчивость текущего политического порядка, в постоянном вызове, бросаемом обществу, в непрестанном производстве провокаций. По-латыни «провокация» и означает «вызов». Однако возникает сомнение, не имеем ли мы дело с сознательно конструируемым мифом. Ведь любая политическая система отлично знает, как осуществлять сброс негативной энергии, которая, как в коллекторе, копится в лакунах и на границах социума. Допустимая доля демонстраций, митингов и акций протеста на какое-то время восстанавливает внутри тела социума нормальное давление.

А вот как поддержать интерес к власти и сохранить видимость того, что политическое обладает хоть какой-то значимостью в условиях, когда идеология не работает и объединяющие идеи невозможны? Видимо, политизировать тело социума тогда можно лишь контрабандой, засылая в него в контролируемых количествах политические «вирусы», хорошо отфильтрованные разрушительные идеи. Если общество напрямую не реагирует на лозунги власти и остается равнодушным ко всем усилиям выдумать приемле-мую идеологию, рассеиваясь где-то по периферии, то нуж-

58

Беседа 3

но дать возможность заговорить нагоняющим страх на обывателей краям политической сцены, дабы общество вновь качнулось в сторону центра. Я совершенно убежден, что экстремистская деятельность состоит вовсе не в провокациях, вызовах, а в инвокациях, призывах. Из глубин зрительного зала, из провалов и гротов социального, реагируя на хорошо знакомый мотив, выходят на политическую сцену самые причудливые и странные персонажи и сразу попадают под свет рампы. Пускай они затеряны в массовке, но их голос временами прорывается сквозь общий ход представления. Время от времени, когда публика начинает откровенно скучать и клевать носом, им даже позволяют выйти на передний план и прокричать что-нибудь отрезвляющее. Затем вновь возобновляется обычный спектакль, до тех пор пока не потребуется очередная порция политического транквилизатора.

Впрочем, я согласен с Татьяной и Александром в том, что экстремизм вовсе не ограничивается политической сценой и социальным пространством. Формы крайности многообразны, и экзистенциальная форма, быть может, представляет среди них не последний интерес. Ее можно описать фразой, которую Бодрийяр предпослал в качестве эпиграфа к своей «Прозрачности зла»: «Лучше погибнуть от крайностей, чем от отчаянья». Зачем все время держать себя в рамках, не стоит ли испытать на прочность скрепляющие узлы структур нашей повседневности? Не будет ли более правильной стратегией не дожидаться, пока мир окончательно накроет тебя, подобно покрывалу майи, а стремиться разрывать и сбрасывать уютные покровы, которые так хорошо располагают к сонной обыденности? Другими словами, не лучше ли быть экстремистом, нежели конформистом? Все верно, однако дело в том, что ответом на подобные экзистенциальные запросы является вовсе не один экстремизм, если только мы не готовы пони-

59

Экстремизм формы крайности

мать его слишком расширительно. Он становится ответом тогда, когда сам ответ мыслится лишь в виде социально значимого действия, в котором в качестве обязательного мотива таится попытка экстремиста обратить на себя внимание, иногда любой ценой. Это работа на слишком внешние эффекты, которые легко захватывают внимание и отвлекают от основного.

Ведь в чем отличие таких, в общем-то, близких по значению понятий, как экстремизм и трансгрессия? Казалось бы, обе стратегии направлены на предел, но не обе реально имеют с ним дело. Экстремист целенаправленно работает на создание видимости подлинного предела, – он как бы его овнешняет, превращая в крайность. Он пытается разрушить ритуально маркированные условности, что само по себе замечательно, однако явно недостаточно для того, чтобы предложить нечто большее, нежели чистый протест. Это прямо противоположно смыслу трансгрессии, которую в упомянутом Александром разговоре мы, на мой взгляд, справедливо рассматривали как работу с внутренней стороной предела Что означает внешняя по отношению к границе позиция экстремиста? Лишь то, что пере-ступание границы всякий раз будет оказываться видимостью или фальсификацией, – оно не повлечет перемену модуса бытия. Я могу сколько угодно демонстрировать неприятие окружающего миропорядка, совершая вызывающие жесты и привлекая к себе всеобщее внимание, но меня не станут воспринимать иначе, как персонажа на сцене представления, отыгрывающего общезначимый социальный симптом. Поэтому стать действительным экзистенциальным авангардом у экстремизма нет никаких шансов.

Т. Г.: Я совершенно не согласна с тезисом, что экстремизм обречен на провал, потому что все в нашем бытии развивается через абсолютные разрывы и противоречия

60

Беседа 3

Становление происходит не через диалектические переходы, а через крайности. Когда нет крайностей, тогда нет вообще ничего достойного размышления или упоминания, так мне кажется. Потому что происходит упрощение и банализация сущностных вещей, лежащих в неизменной основе существования мира и человека в этом мире. Это то, в частности, что Ханна Арендт называет «банализаци-ей зла», а Бодрийяр описывает в терминах симуляции и симулякров. Это очень страшный момент. Поэтому экстремизм, даже в тех формах, в каких он существует, не может нами не приветствоваться. Ведь жизнь сама по себе трудна, и каждый нормальный человек проходит через стадии абсолютных противоречий, не сводимых к среднему уровню и не снимаемых каким-то легким переходом. Люди, которые не проходят через крайности, не интересны. Не интересны люди, которые все время рассчитывают какие-то проценты и выискивают мелкую выгоду. В терминах Ницше это слабые люди. Не интересны люди, которые верят в Бога только на девяносто процентов, оставляя место своим слабостям. Для того чтобы хоть иногда жизнь проходила через дуновение чуда, нужно проживать крайние состояния. Наверное, чаще всего этот путь оборачивается неудачами, но все равно в конце остается свет.

А. С.: Я в чем-то с Даниэлем согласен в отношении наиболее примитивного экстремизма, который напоминает собой достаточно дешевое размахивание деревянными мечами, встречающееся столь же часто, как и бюргерское провозглашение того, чтобы день сегодняшний в точности повторял день вчерашний. Но понятно, что такого рода экстремизм вовсе не исчерпывает экстремальности, которая может прятаться под совершенно странными обличиями. Что такое современный экстремизм? Мне все время кажется, что он в известной мере представляет собой результат от-

61

Экстремизм, формы крайности

мены инициации. Инициация всегда знаменовала собой переход в другое состояние, сопряженный со страданиями, с болью, с переменой биографии, с выбором самого себя. Ее можно пройти либо не пройти. Но вот мы представляем себе, что в какой-то момент инициацию отменили. Это означает, что прекращает работу трансцендентный резец Господа Бога, который из глины каждый очередной раз вылепляет форму. Или, точнее, вырисовывает ее, потому что Господь ближе к графику, который работает с четкими контурами. Инициация – это и есть четкость контуров. Если ее отменить, то получается что-то расплывчатое, непонятное. Скажем, больше не пополняется группа мужчин, да и женщин тоже. Остается нечто неоформленное под видом бесконечного унисекса. Воцаряется терпимость, толерантность. Ружья, которые висят на стенах, не стреляют. И из гранаты никто не выдернет чеку. Все они пылятся в арсеналах. Это и означает действительную тенденцию к мерзости запустения.

В сравнении в ней даже экстремизм, сопоставимый с шумом и яростью, оказывает положительную роль, как своеобразная попытка выдернуть чеку гранаты, а дальше пусть другие ее зажимают в руках и бегут куда-нибудь подальше, чтобы ее выбросить. Это и есть способ или на-> дежда вернуть инициацию и отказаться от ее отмены. Та-кого рода экстремизм, не говоря уж об экстремальности, дает нам возможность, чтобы ружье выстрелило, чтобы если и не реализовался замысел Бога о тебе, то по крайней мере был доведен до сведения. Пусть это будет осознание краха, своих проектов или мгновенная самореализация, когда, подобно герою голливудовского фильма, ты говоришь: «Я сделал это». Пусть ты скажешь это один раз, а потом забудешь. Это и будет окончательная работа резца, проведение того контура, который позволяет нам говорить о возможности хоть какого-то экзистенциального проекта человека, а не просто о бесконечно повторяющейся распечат-

Беседа 3

62

ке, где каждый следующий тираж сделан все более сбитым неразборчивым набором. Экстремизм даже в своем самом примитивном смысле все равно делает жизнь хоть сколько-нибудь выносимой. Даже если она будет с трудом выносима в том случае, когда мы являемся соседями, женами, мужьями экстремиста, но по большому счету она выносима лишь пока есть хоть кто-то, кто готов иррационально рисковать, кто готов предъявить немотивированный, ничем не подкрепленный тезис, определенный единственно тем, что я этого хочу здесь и сейчас. Конечно, мы заранее признаем, что экстремизм лишен техники безопасности, иначе он не являлся бы экстремизмом, а был бы какой-нибудь достаточно хитрой стратегией, которая нередко проявляется под видом экстремизма, – можно вспомнить того же Лимонова и многих других людей. Все существует в товарной упаковке, всему можно придать товарную форму, но подобные вещи достаточно легко распознаются. Экстремизм – это то, что невозможно фальсифицировать. Разумеется, можно придумать телепередачу под названием «Русский экстрим» или «Последний герой», но ведь ясно, что это будут попытки создать упаковку без содержимого. По одному тому, что такие упаковки нам предлагаются и мы их покупаем, можно сделать вывод, что по сути своей экстремизм как стремление неустранимо. Это не просто подрывная миссия. Вот террорист-камикадзе, готовый ко всему, идет в толпу врагов, чтобы взорвать их, но не доходит несколько шагов и взрывается раньше. Он погибает, но то, из чего он исходит в своем поступке, делает жизнь хоть сколько-нибудь выносимой.

Д. О.: То, из чего исходит экстремист, да и не только он один, – это простая человеческая истина, увиденная лицом к лицу и говорящая о том, что человек не родной в этом мире, что сущность его зловеще-бесприютна, священ-

63

Экстремизм формы крайности

ные имена позабыты, а зов далекой родины едва различим. Так не следует ли сделать один маленький шаг за край успокоительного горизонта нашей обыденности, чтобы забывшие эту простую истину вновь вспомнили о ней? «Шагни – и новые люди, восстав, пойдут вперед», – говорил Рембо. Наверное, какие-то проявления экстремизма действительно соответствуют этой интуиции, но я все-таки думаю, что далеко не все. Большая часть экстремальных форм поведения политически и социально ангажированы и осуществляют стратегию бытия-в-признанности Экстремисту непременно нужен взгляд со стороны, в противном случае его деятельность не имеет смысла. Если упомянутый Александром террорист (будем не вполне корректно рассматривать его сегодня как крайний вариант экстремиста) несет на своем теле пояс с тротилом в толпу «врагов» и о нем не ведут прямой репортаж все телекомпании мира, то он в этот момент уверен, что за ним наблюдает куда более могущественный объектив – глаз Божий. Я готов согласиться с тем, что для себя он ничего не делает. Я, впрочем, не уверен, что тем самым он что-либо существенное делает для других Он просто осуществляет прямую и непосредственную визуализацию насилия, конвертирует его в масс-медиальную форму Он как бы говорит людям – раз вы воспринимаете лишь картинки с экрана и только они для вас значимы, то я покажу вам, как выглядит насилие. Если вы не чувствуете своей кожей или своей душой, сколько в мире зла, смерти, несправедливости, грязи, то, возможно, вы это ощутите, увидев взорванный автобус или упавший самолет.

Кто знает, не исключено, что в таком привлечении взгляда содержится своя правда, обусловленная, как говорит Александр, результатами отмены инициации Однако не будет ли это ситуацией, в которой иллюзия побеждается не истиной, а иллюзией более высокого поряд-

64

Беседа 3

ка? Нас подключают к одному из каналов, где сообщают, что за последнее время произошли такие-то и такие-то трагические происшествия, столько-то людей погибло, как в программе «Катастрофы недели». Но мы не испытываем персональной боли, более того, мы одержимы голосами с экрана, как будто это голоса сирен. Неважно, о чем именно идет речь, о падении самолета или об открытии очередного вернисажа, главное – всегда быть в курсе, даже если не ты избираешь курс и не можешь его сменить, прислушавшись к какому-то другому голосу. Пусть хоть весь мир обрушится на наших собственных глазах, мы будем видеть все ту же экранную картинку, сохраняя позицию зрителя, парящего в «прямом эфире» тотальной имманентности. В этом смысле экстремист, целиком зависящий от стратегии визуализации, точно так же не способен произвести трансцендирование, как и тот, кому адресован его жест. Он в не меньшей степени агент большого экрана, нежели зритель, находящийся по эту его сторону. Я подозреваю, что вторичная инициация, совершаемая экстремизмом, является лишь иллюзией более высокого порядка. Она подрывает масс-медиальные ухищрения, но это не значит, что она противостоит им как истина – иллюзии.

Т. Г. Мне симпатична мысль Александра об экстремизме как вторичной форме инициации Современное общество лишено экзистенциальных рубежей, пересечение, которых требовало бы перерождения, перехода в принци-пиально иной модус бытия. Жизнь унифицируется, теряет иерархичность и внутреннюю различенность А экстремальные состояния хотя бы отчасти возобновляют многообразие форм существования. Эти состояния не могут ограничиваться только вербальным или дискурсивным уровнями, потому что в действительности у нас слишком мало средств

65

Экстремизм формы крайности

выражения Мы гораздо больше воспринимаем, чем можем выразить. И лишь инициация, осуществляющая переход в иные модусы бытия, способна произвести дополнительные средства выражения. Подобные вещи на уровне приемов известны в литературе. Скажем, Кафка и Гофмансталь описывали реальность с позиции животных – насекомых и крыс. Наше существование вплотную подошло к тому, что мы просто не можем себя адекватно выразить. Но мы все же должны искать возможности, чтобы себя выражать, хотя бы для того, чтобы общаться друг с другом. Поэтому для меня уровень экстремизма и даже трансгрессии является существенным с точки зрения обретения каких-то новых выразительных средств, нового языка, новых идей. Все новое связано с вызовом, с отчаянным прыжком в неизвестность. Как говорил Ницше, все новое должно принимать ужасные формы, чтобы войти в сердца людей. Никого не интересует неразборчивое бормотанье, слышанное десятки и сотни раз.

А. С.: Я хотел бы сказать еще пару слов относительно господствующих эпитетов. Помимо устойчивого словосочетания «политический экстремизм» еще более, пожалуй, устойчиво словосочетание «юношеский экстремизм». Это очень важно, особенно в том смысле, в каком Татьяна в самом начале говорила об отсутствии изощренности, умений и навыков Все мы знаем, что с опытом придут оттенки и полутона, но существенно и их отсутствие – отсутствие жизненной школы Собственно говоря, а что может внести в мир юнец или молодая девица, какая-нибудь Ульрика Майнхоф? Выясняется, что именно низвержение того, что уже законсервировано, закреплено, получило признанность, и является самым главным вбросом, Фундаментальной инновацией, которую мы все ждем. Ведь что касается изощренности разума, найдутся те, кто ее

66

Беседа 3

проявят Не только Гегель но и Маркс был прав в том, что в таких случаях разум несамостоятелен, он вынужден оправдывать если не социальный, то экзистенциальный заказ Пресловутый юношеский экстремизм типа движения хиппи – не обязательно юношеский в смысле возраста Вспомним того же Сартра, который в свои шестьдесят с лишним лет появлялся на баррикадах и в левых тусовках С кем он только не спорил, какие взгляды только не отстаивал Это тоже был экстремизм, над которым кто-то смеялся как же так, уважаемый философ, профессор, что себе позволяет Однако это и была попытка сделать жизнь настоящей, осознать, что хотя бы она завтра или послезавтра подошла к концу, но все равно сегодня она только начинается А без этого она в любом случае уже безнадежно закончена

БЕСЕДА 4

TERRA TERRORUM

(с участием Николая Грякалова)

Д О Несмотря на то, что о терроре сейчас говорится много и всеми, в целом остается ощущение, что очень трудно говорить о нем по существу Как мне кажется, дело не столько в том, что существо предмета уже успели заболтать, хотя так оно и есть, сколько в том, что это существо сопротивляется всякому осмыслению как изнутри, так и извне Если террорист внезапно станет в самый решающий момент размышлять над тем, что он творит, у него просто рука не поднимется бросить в людей гранату или подорвать рейсовый автобус Он безотчетно упирается в радикальный разрыв своих идеалов, которые, разумеется, прекрасны, как всякие идеалы, и методов их достижения, которые чудовищны и зачастую циничны, и не должен за думываться, откуда такой разрыв взялся Иначе его делу конец Приблизительно такая же ситуация возникает, когда мы смотрим на терроризм извне, например, критическим взором аналитика современности Мы почти совсем ничего в нем не можем понять О чем террор говорит разуму? Он говорит о том чего нельзя искупить (хотя с некоторой позиции можно оправдать) и что ему указывает вот

68

Беседа 4

это может уничтожить саму возможность мыслить Восходит черное солнце разума, которое своим решительным отказом понимать не дает забыть

Правда, принудительность понимания все-таки сохраняется, поэтому мы и пытаемся на эту тему рассуждать Я бы оттолкнулся от контекста глобализации в том аспекте, в котором она привела к практически полному стиранию внутренних знаков отличий во всеобще значимом пространстве социального. Любое традиционное общество обладало тонко отлаженным и прекрасно оснащенным инструментом внутренней дифференциации, основная функция которого заключалась в том, чтобы приостанавливать имплозию социума в плохо расчленяемые бесформенные массы и прерывать работу негативности в самом ее начале. Если молекулы хаоса, распрей и насилия проникают в тело архаического общества, то сразу же приходят жрецы, умеющие подыскивать «козла отпущения», закрывающего собой зияние, сквозь которое просачиваются диссипатив-ные силы Для этого в первую очередь требуется уметь точно и своевременно диагностировать возникновение фатальных утечек и зияний, обрекающих социальное тело на утрату внутренних знаков отличий и распад.

Но вот мы оказываемся перед лицом глобализирован-ного сообщества, где социальные знаки давно стерты, где наличествуют сплошные массы, а фигуры другого превращены в зеркала, в которые глядится Нарцисс и видит в них только себя – бесконечные вариации собственного отражения И вдруг возникает персонаж, разбивающий зеркала, одно, другое, третье Нарцисс утрачивает бесчисленные проекции, в которых он себя находил В то же время он никак не может идентифицировать того, кто обрушил на него небо и убрал почву из-под ног Инструмент, прорисовывающий в теле социума контур другого, потерян Граница с другим не удерживается, причем именно со сторо-

69

Terra terrorum

ны глобализированного сообщества, потому что со стороны террориста она удерживается очень жестко Собственно, другим для террориста является все и вся, любой член общества и общество в целом, безразлично к лицам, маскам и ролям. Свое для террориста радикально утопично по отношению к действительному мироустройству и всякий раз откладывается самим его действием. Террористический акт вовсе не призван приближать воплощение утопического замысла. Напротив, он демонстрирует его принципиальную невоплотимость в порядок действительности, выступая для него не столько сверхпроводником, сколько сверхрезистором. Чем более решительно террорист действует, тем радикальней откладывание его замысла, тем меньше возможностей отсылать к каким бы то ни было референциям, тем ничтожней попытки придать своей деятельности смысл.

Если представить себе абсолютный террористический акт, то в первую очередь он окажется абсолютно бессмысленным, – утопическое пространство, к которому отсылает его замысел, выступает не строительной площадкой одного из возможных миров, а чистым зиянием, черной дырой, антивещество которой питает оптическую структуру терроризма в целом. Я начал говорить о том, что для террориста существует разрыв между идеалами и методами их достижения. Пожалуй, это не совсем верно. Терроризм не обладает эфирной прослойкой идеального, – именно поэтому он ничто не воплощает, за исключением, быть может, одного Ничто Ведь в своем исконном смысле, которому соответствует историческая этимология слова, тер-рор означает то, что сеет и наводит ужас. И это вовсе не новое, впервые на твоих глазах возникающее сущее, кото-рое, по мысли Ницше, должно принимать ужасные формы, Дабы войти в сердца людей Дело террориста не в том, чтобы Расчищать места для нового, разбирать многовековые на-

Беседа

70

громождения вещей и событий, создавая некоторые топосы интенсивности, способные к мгновенным трансформациям. Это ближе, скорее, пафосу революции, нежели террора. Если идеальная контурная карта мира для революционера состоит из смыкающихся и накладывающихся друг на друга красных линий и кругов – из пылающих, до предела накаленных точек интенсивности, из тотального «мирового пожара», – то для террориста она описывается медленно разрастающимися и проникающими насквозь черными дырами, оставляющими после себя даже не выжженную до краев землю в качестве места для новой земли, где взойдут новые благоухающие сады (эсхатологическое мирочувствование), а чистое зияние без места, подобное сфере Шварцшильда, обнаруживающей запредельное кон-денсирование или гравитацию Ничто. Террор направляет работу негативности не столько на топологический слой карты мира, сколько на значительно более глубинный и фундаментальный слой, который греки обозначали понятием «.......». Он уничтожает не дома и самолеты, не политические режимы и экономические порядки, не государства и народы – это фактическая сторона дела, – а саму возможность того, чтобы имел место мир, который они олицетворяют.

Т. Г.: Во многом я согласна с Даниэлем, но не во всем. А именно я не согласна, что террор низвергает и разбивает утопию. Мне кажется, что утопия и привела к террору. Тоталитаризм современной технологической цивилизации – это прежде всего тоталитаризм информационный. Считается, что чем больше человек получает информации, тем общество демократичней и тем мягче нравы. На самом деле, наоборот, – от простой информации мы движемся к тоталитарному популизму, к новой утопии, которая и представляет собой настоящий террор над простым человеком, привязанным к

71

Terra terrorum

телевидению, и больше ни к чему. Террор – реакция на утопию. Вся Европа уже давно возрастает к террору, гораздо более страшному, чем коммунистический. Это совершается в решающей степени благодаря утопии, благодаря тому, что в протестантском миросозерцании разошлись дух и материя, приведя к планетарному господству техники. Тем самым была покорена живая материя, почти исчезла сама жизнь.

Если еще двадцать-тридцать лет тому назад мировая философия продолжала старый разговор о смерти, тянущийся с Гегеля, Хайдеггера и экзистенциалистов, то теперь все больше говорят о жизни, причем под тем углом, что родиться неприлично. Одна из известных и очень популярных у интеллектуалов книг Чорана называется «Несчастье быть рожденным». Вспомним Кьеркегора, который вопрошал: кто самый счастливый человек? Несчастнейший – тот, кто родился, а счастливейший – тот, кто не родился. Эта мысль вновь овладела современной философией. Лучше не рождаться, а если ты родился, то посмотри в лицо смерти. Суицидность – одно из основных свойств нынешней цивилизации. Отсюда рост наркомании, когда человек медленно себя убивает. Отсюда же и искусственно выводимые формы жизни, скажем, искусственное оплодотворение, в котором мужчина не нужен. Бодрийяр великолепно пишет об этом как о раковой клетке, размножающейся без соединения с другой клеткой. В 1976 году во Франции был принят закон о пересаживании органов. Потом появляется клонирование, овечка Долли. Теперь в нескольких странах разрешена эвтаназия. Подобные процессы говорят о том, что человек должен окончательно исчезнуть. Это тоже один из важных моментов глобализации, который для обычного западного человека означает, что двадцать процентов людей, так называемый золотой миллиард, должны Жить, а восемьдесят процентов должны исчезнуть, потому что не хватит на всех ресурсов, и нечем будет жить нашим

72

Беседа 4

потомкам. Что это как не утопия науки, превратившаяся в глобальный террор.

Похожие изменения происходят и в области информации. Можно уверенно сказать, что больше не существует информации объективной. Большинство людей, даже получая объективную информацию, не могут понять, насколько она объективна. Когда рушились башни торгового центра на Манхеттене, то большинство людей в Европе подумало, что показывают фильм. Люди не сразу поняли, что это реальность. Всем доступна информация, но никто не обладает критерием отличия реального от фиктивного. Цивилизация дичает. Достаточно большое число американских школьников, заканчивая школу, не умеют читать. Количество людей, которые ничем не интересуются, возрастает. Чем они глупее, тем им лучше и комфортней живется. Царит глупость и дебильность. Когда смотришь телевизор, то обращаешь внимание, что самые популярные программы построены на перевертывание классической иерархии. Недавно в Германии я видела программу из тех, что и у нас сейчас приобрели огромную популярность. Нужно отвечать на вопросы возрастающей сложности и получать за правильные ответы деньги. Было восемь уровней сложности Сначала сто марок получил немец, отгадавший, что «Фауста» написал не Хэмингуэи, не Толстой, не Шекспир, а Гете. А на последней ступеньке немецкая домохозяйка получила миллион марок, отгадав, сколько стоил какой-то стиральный порошок в 1963 году. Целую неделю немцы печатали на страницах газет и журналов фотографию этой домохозяйки и рассказывали ее биографию. Вот это я и называю полным перевертыванием иерархии и дебилизацией общества, в котором мы живем. При этом я не хочу сказать, что абсолютно все важнейшие навыки и человеческие качества утрачены Террористические акты 11 сентября показали, что главными героями

73

Terra terrorum

оказались пожарные и спасатели, – в противовес американской разведке, компьютерам и службам безопасности, которые не смогли вычислить террористов. Фукуяма стал писать о том, что главные герои – это пожарные, жертвовавшие своими жизнями, в них сохранилась человечность, сострадание, служение. Может быть, сейчас заканчивается эпоха планетарного господства техники и начинается другая эпоха. Пока об этом трудно судить, однако ресурсы планеты действительно заканчиваются. Мы видим, как сильные мира сего собираются на конгрессах и обсуждают пути и способы спасения планеты, но на самом-то деле они и виноваты в нынешнем положении дел. Ничего из этих конгрессов не получается. Мир изменяется быстрее, чем успевают возникать реакции на изменения.

А. С.. На самой поверхности бытия, там, где проходит кромка социального или даже, точнее сказать, кромка новейшей облагороженной социальности, унавоженной идеалами Просвещения, террор предстает как шум и ярость. Так он и объясняется обывателями – неожиданный слом устоявшегося порядка, невесть откуда налетевший вихрь, напасть вроде семи казней египетских. Но это именно поверхностное впечатление, вернее, поверхностное ощущение. Можно сказать, дрожь земли, источник которой находится в глубинах, там, где располагаются основания самих социальных порядков Террор, какими бы целями он ни руководствовался в каждом отдельном случае, лишен собственной сущности, он всегда есть результат некоего попустительства, сущностного небрежения со стороны тех, кто однажды утвердил себя в ранге субъекта Если субъект полноправно пребывает в своем статусе, возобновляя основы своего бытия, никакой террор ему не страшен, – тогда вирусы террора вытеснены на задворки, погружены в анабиоз Но стоит расслабиться, пройти курс смягчения нра-

Беседа /

74

вов , подвергнуться кастрационно-косметической операции, политкорректности, и на фоне прогрессирующего малодушия тут же проступают очаги терроризма. Тут полная аналогия с возбудителями ОРЗ. известно, что они пребывают в организме всегда. Но заболевает человек лишь в случае ослабления иммунитета. Ослабление социального иммунитета – духа воинственности, длинной воли, решимости не пускать чужих в Родной Дом, потускнение света трансцендентных ценностей, в том числе и угасание утопического начала, о котором говорил Даниэль, – таков диагноз. А наступивший (подступивший) террор – всего лишь симптом. Симптоматика последних десятилетий, увенчавшаяся наконец первым обмороком 11 сентября, очень характерна. Рассматривая картину заболевания, опытный специалист мог бы поставить достаточно точный диагноз: Приобретенный Иммунно-Защитный Дефицит Европейской Цивилизации. Или, сокращенно, ПИЗДЕЦ.

Недопонимание природы терроризма, как мне каже ся, обусловлено одной навязчивой иллюзией. Кстати, навязчивой иллюзии избавиться ничуть не легче, чем навязчивой идеи. Речь идет об устойчивом представлена будто порядок, в частности социальный порядок, подде живается сам собой, просто по инерции, если его никто нарушает. На деле же инерция существования не гарантрует субъекту воспроизводства его собственной мернсти, – дрожь земли усиливается, как только ослабевает железная хватка господина А когда господин (вернее, его изнеженный наследник-бастард) начинает трястись от страха, дрожь переходит в землетрясение, очаги терроризма сливаются в тотальный террор и кромка социальности рушится. Как уже было замечено, сначала под фундаментом образуются пустоты, а затем ажурные постройки (формы социального комфорта, обживаемые методом страуса), лишенные опоры на фундаментальные ценности, провали-