Текст книги "Двенадцать поленьев"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

 А с другими поездами хлопот диспетчеру гораздо больше. Особенно с товарными.

5

 Товарные поезда мы ночью вываливаем на линию – к ночи на линии попросторнее. И вываливаем мы их целыми пачками. Шестисотые номера – одна пачка, семисотые – другая. Девятисотые номера – третья пачка. А в каждом поезде до сотни вагонов. Чуть ли не с полкилометра каждый поезд.

 Не всякий паровоз такую штуку вытянет. А вот «Щука» – буква «Щ» – вытягивает. «Щука» – это наш тяжеловоз. Кричит «щука» басом. Такой голос ей полагается по форме. А с виду это не очень крупный паровоз. И ходит не шибко – до «Эльки» ему далеко. Колёса у «Щуки», как зубы – мелкие, цепкие. «Элька» – та размашистым колесом берёт. Повернёт колесо – и сразу ушла вперёд на полдесятка метров. А «щука» не торопится, тяжело налегает колесом на рельсы и зато вон какую махину вытягивает.

 Ползут товарные, кряхтят, протащатся пять-шесть перегонов и станут. Воды им надо подплеснуть в тендер, пар поднять до полного давления. И пока стоит товарный на станции, у диспетчера на графике целая ступенька вырастает. Чем больше минут простой, тем шире ступенька. Посмотришь после дежурства на график, а товарные поезда двадцать лестниц тебе начертили.

 Хуже нет, если заминка на перегоне случится, когда товарные один другому в затылок идут. Начнут тормозить, останавливаться где попало – пропадёшь тут с ними. Станет какой-нибудь семисотый номер – тысяча тонн на колёсах, – его потом с места не сдвинуть. Особенно зимою, в мороз. Чуть снежок припорошит ему колёса – смотришь, он уже к рельсам примёрз. Поди отдирай его. Давай ему рабочих с лопатами, гони с соседней станции толкача.

 Ничего не скажешь, хлопотливое дело товарные поезда по графику водить. Хлопотливое, а нужное. Без товарного поезда ни хлеба в города не доставить, ни кирпича на новостройки, ни трактора в колхоз. Да и пассажирские поезда без товарных ходить бы не могли. Ведь уголь-то для буквы «С» и нефть для «Эльки» кто подвозит? Товарные.

 Товарные поезда у настоящего диспетчера первое место занимать должны.

6

 Выходят все эти шестисотые, семисотые, девятисотые номера на линию ночью – с Сортировочной станции.

 Когда едете поездом из Ленинграда, вы можете сами увидеть Сортировочную. Она тянется пять-шесть километров. Такая станция есть не только в Ленинграде, но и на каждом большом железнодорожном узле.

 Пассажирские поезда на Сортировочной не останавливаются. Ни вокзала там не увидите, ни перронов, – одно чистое поле. И в поле – рельсы. Словно плугом обходили поле да в каждую борозду рельсы клали – столько их там. И на всех рельсах стоят вагоны: сверху на крыши посмотреть – целый город.

 Сортировочную станцию проще всего сравнить с мешком. С утра до вечера, с вечера до утра набивают её гружёными вагонами. От каждого завода на Сортировочную проложены пути. Нагрузят на заводском дворе вагоны, навесят, как полагается, пломбы – и пошёл вагон на Сортировочную.

 А водят вагоны с заводских дворов на Сортировочную и обратно особые паровозы– «Овечки». Называются «Овечками» они потому, что у них буквы «Ов» на тендере. Ну, уж крикливее паровоза нету! Прямо скажу: пронзительный голос у «Овечки»! Соберутся они на Сортировочной – и такой концерт зададут, что ушам больно. Хорошо, что станция за городом.

 А был один раз случай. Переменили деповские рабочие на «Овечке» гудок – то ли они для смеху это сделали, то ли по просьбе машиниста, любителя паровозной музыки.

Но только прикрутили они «Овечке» такой гудок, какого никогда даже на «Эльке» не бывало. Прямо-таки хор. Потянет машинист за ручку – и запоёт «Овечка» в три-четыре голоса. Думают на линии – это какой-нибудь новый сверхскорый паровозище валит, а это просто «Овечка» номер 31-47 по подъездным путям пробирается. Да ещё самая старая «Овечка», выпуска 1901 года. Семенит она мелкими колёсами и не своим голосом кричит.

 На всей Сортировочной в этот день переполох был.

 А другие «Овечки» ничем одна от другой не отличаются, только номера у них разные.

 Юркие это паровозики! Они вагоны и соберут, и по путям их расставят, и туда сбегают, и сюда поспеют. Круглые сутки носятся «Овечки» по Сортировочной. Тысячи три-четыре вагонов другой раз натолкают с заводов на станцию – глядишь, за ночь уже и рассортировали их, подобрали по адресам, выставили в затылок. Сцепщик обойдёт, свинтит вагоны – и готов поезд.

 Докладывает диспетчеру Сортировочная:

 – Принимайте!

 – Понято, – отвечает диспетчер.

 В дальнюю дорогу вести состав – это уже не «Овечкино» дело. Тут уж к выходным путям «Щуки» из депо подкатывают. Отцепят составители «Овечку», взвизгнет она на прощанье и побежит по своих делам. А «Щука» ответит ей басом и возьмёт состав на крюк.

 С этой самой минуты попадает состав на график к диспетчеру.

7

Но плох тот диспетчер, который ничего, кроме своего графика, знать не знает. Чтобы порядок на линии был, надо диспетчеру иной раз и самому на линию показаться. Конечно, не во время дежурства – тогда и на шаг от громкоговорителя не отойдёшь. А вот в свободные часы не мешает нашему брату сесть на паровоз и проехаться по участку. Проедешься – и сам своими глазами увидишь, почему это сегодня на Навалочной цистерны три часа под выгрузкой торчали или отчего в Рябове каждый раз под семафором поезда держат: сигналист ли там зевает, или дежурный по станции шляпа?

 Только лучше всего диспетчеру не с пассажирским, а с товарным составом ездить. С товарным его меньше всего ждут. Это ему и на руку. Приедет на место и всё как есть увидит, без прикрас.

 Я ни одной шестидневки не пропущу, чтобы до Любани не прокатиться. Зато уж спокоен за свой участок на дежурстве. И Рябово, и Обухово, и Тосно, и все другие станции не только по голосу теперь знаю, но, можно сказать, и в лицо.

 Запишешь во время дежурства на листок, что тебе твой график портило – операторов, которые сведения о поездах задерживали, деповских дежурных, которые тебе паровозы вовремя не подавали, – а потом и поедешь по душам с ними беседовать.

 Помню, как однажды застрял у дежурного на станции Саблино товарный номер 631. Шёл он с импортным грузом, со станками последней модели для московского завода «Шарикоподшипник». Станки эти срочно выписали из-за границы, заплатили за них золотом. В Ленинградском порту при разгрузке парохода специальный субботник устроили. Тут же на месте в порту состав сформировали, помимо всякой Сортировочной, и к нам на главную линию перебросили.

 Я его сквозным маршрутом отправил повышенной скоростью – от Ленинграда до самой Москвы без передышки.

 В этот день я как раз на линию собрался. Сдал в восемь часов утра дежурство и выехал с дачным поездом.

 Приезжаю в Саблино. Смотрю в окно вагона и вижу: напротив нас какой-то длинный товарный состав стоит, и на всех вагонах мелом написано: Москва, Москва, Москва.

 Вот, значит, как мой товарный экспресс без передышки идёт. Сорок километров прошёл и застрял в Саблине. Всего только шестисот километров до Москвы не доехал!

 Выскакиваю из вагона (а раньше я и не думал в Саблине выходить) и бегу искать дежурного по станции. Попался мне по дороге проводник с московского товарного.

 – Почему, – спрашиваю, – стоите здесь?

 – Да дежурный отставил.

 – Как отставил, зачем?

 – А не знаю. Прицепку собирается делать. Вагон тут у него какой-то с прошлых суток заночевал; он и хочет сплавить его в Любань, пока диспетчер не хватится.

 – Вот как, – говорю, – пока не хватится?

 Смотрю – и сам дежурный является. Он из-под вагона вынырнул.

 Увидел меня – и чуть было обратно под состав не нырнул.

 – Это что, – спрашиваю, – у вас московский отдыхает?

 – Московский, – говорит. – Мы сейчас на выход ему дадим.

 – А почему до сих пор не дали?

 – Не поспели, товарищ диспетчер, все буксы проверить надо было, а в трёх вагонах даже новую набивку сделать. В Ленинграде вот недосмотрели, а у нас простой выходит.

 – Вот как, – говорю, – значит, Ленинград виноват... А что за вагончик вы тут к сквозному маршруту прицепляете?

 Заморгал глазами дежурный, а я к селектору – ленинградского диспетчера вызываю – моего сменного.

 – Как у вас московский товарный значится?

 – На простое в Саблине, – отвечает. – Нагон пара. Высылаю резервный паровоз.

 «Вот, – думаю, – ловкач дежурный. Он, значит, всем по-разному врёт. Мне – что буксы виноваты, а в Ленинград – что машинист пар нагоняет. Нагоню же я ему пару!»

 Выхожу я на перрон, а мой московский уже за семафор хвост убирает.

 Ведь вот как быстро его отправили, или, как у нас говорится, «вытолкнули»!

 Ну, и с дежурным этим мы быстро покончили: тоже «вытолкнули».

8

 Не сразу, конечно, и из меня диспетчер получился.

 Помню, привели меня первый раз на диспетчерское дежурство.

 Я – старый железнодорожник, насквозь паровозным дымом прокурен.

 Октябрьская наша дорога ещё Николаевской называлась, ещё у нас орлы двуглавые на билетах печатались, ещё генералы в шинелях на зелёной подкладке управляли дорогой, – а я уже работал. Телеграфистом на станции второго класса торчал, точки-тире выстукивал за двадцать пять рублей в месяц. Ну, тогда каждая станция за себя действовала – без всякого диспетчера. По своему разумению принимала и отправляла поезда и на запасный путь выкидывала. Да ведь движение-то в сущности пустяковое было. Стрелочников да путевых сторожей нельзя было и железнодорожниками назвать – уж скорей огородниками. Вылезет стрелочник из своего огорода, сделает стрелку поезду или флажок зелёный покажет – и опять брюкву полоть.

 «Диспетчер» – и слова такого мы не слыхали в те времена...

 Диспетчерская служба у нас с революции появилась. В хозяйстве – план, на заводах – план. Значит, и грузы по железной дороге надо возить по плану.

 Вот тут-то и понадобился диспетчер с графиком. Посадили его управлять всеми станциями, всем движением поездов.

А я уже к тому времени на станции первого разряда работал, на крупной станции. И не телеграфистом, а помощником начальника. Набрался там опыта. Движение поездов и всю железнодорожную механику я уже вдоль и поперёк знал. Ну, вот и назначили меня диспетчером, привели в дежурную комнату на первый круг. С неделю я у диспетчерского стола стоял. Смотрел, как диспетчер карандашом по бумаге водит. А потом диспетчер посадил меня к столу, а сам у меня за спиной стал.

 Начал и я понемногу график чертить. Пока у меня всё благополучно шло, я самостоятельно работал. А как только выскочит у меня какой-нибудь поезд из своего времени – я сейчас назад оборачиваюсь, к диспетчеру.

 – Как? – спрашиваю.

 – Так и так, – говорит.

 Работали мы с ним около месяца – ладно дело получалось. А потом он и ушёл, диспетчер-то. Ушёл и оставил меня одного – с графиком, селектором и громкоговорителем.

 Вожу я карандашом по графику, а мысли собрать не могу. Громкоговоритель мне в уши орёт, хрипит, карандаш у меня ломается. То и дело счёт поездам теряю. Вот, думаю, какой-нибудь забуду, вот не доведу до Любани.

 Ведь это же поезда, а не шашки на шашечнице. Напутаю я здесь, наворочаю – на всей линии ералаш тогда получится; и столкновения, и крушения, и чёрт его знает что.

 Уши у меня горят, сердце, как у кролика пойманного, стучит, а убежать нельзя.

 Вот так попал в переделку!

 Громкоговоритель спрашивает меня:

 – Отправлять сто одиннадцатый, отправлять?

 А я с перепугу да второпях и сам не знаю, отправлять его или не отправлять. Я даже и на графике его найти не могу. Вот ведь, когда у меня за спиною диспетчер стоял, – так я сразу любой поезд находил. А тут вдруг все клетки, все линии перепутались – настоящая паутина, а я как муха в ней.

 Сменили меня, как сейчас помню, ровно в двадцать четыре часа – по-вашему, в двенадцать часов ночи. Пришёл сменный диспетчер. Посмотрел на мой график – и ничего, все поезда на месте оказались. Принял от меня дежурство. А я, за стенки держась, из диспетчерской выбрался и еле-еле по лестнице сполз.

 Вот как я учился.

 Дело прошлое, а долго у меня язык не поворачивался, совести не хватало диспетчером себя назвать. Теперь-то что! Теперь я в дежурную комнату как домой к себе вхожу.

 Проверю часы, осмотрю селектор, график, перелистаю журнал и – за стол. Руки и ноги сами свои места занимают и начинают работать: одна рука график чертит, другая ключи селекторные поворачивает, а нога педаль нажимает.

 И главная забота в это время – так поезда провести, чтобы ни одна дряблая нитка на график не легла, чтобы струнами протягивали свой след поезда на графике. Чтобы пятьдесят девять поездов без минуты опоздания в соседнюю комнату уходили. Бывает, что удаётся так сработать. Ну, тогда после дежурства идёшь весело, с третьего этажа вниз, как школьник, скатываешься. А бывает, что идёшь по той же лестнице вниз и думаешь: бить тебя не били, а следовало бы. Линии на твоём графике разбрелись, разъехались. Перед сменным дежурным совестно!

 Остановишься на лестнице и спрашиваешь себя: как же это так вышло, товарищ диспетчер?

 Машинисты виноваты? Нет, машинисты исправно поезда вели. Дежурные по станции? И эти не зевали – своё дело делали. Сигналисты? Кондуктора? Сцепщики? Путевые сторожа? Да нет, все они ладно работали, приказания твои исполняли. Тут и признаешься себе: сам виноват – где поторопился, а где и проканителился.

9

 Самое трудное в нашем деле – диспетчерские задачи решать. Бывают задачи и посложнее и попроще, а решать их надо сразу, иногда в одно мгновенье.

 Подчас и рисковать приходится, хотя это по уставу не положено. Но ведь всего устав не предусмотрит. Устав ведь рассчитан на нормальный график, – скажем, на 59 поездов.

 А вдруг тебе какой-нибудь шестидесятый, а то и шестьдесят третий подбросят?

 Вот и справляйся как знаешь. Хочешь не хочешь, а рискуй. Правда, за каждый риск ты отвечать будешь. Этого забывать не следует.

 Устав уставом, а свою голову надо на плечах иметь. Возьмём, например, опоздания. По уставу поездам и вовсе опаздывать не полагается. А они иной раз опаздывают. Вот и строй новую комбинацию на графике.

 Хорошо ещё, если один поезд опаздывает, а если их у тебя два, или три, или ещё больше?

 Тут уж ты прямо фокусником должен быть, жонглёром: один подхвати, да другой не упусти, да третий поймай.

 А главное – виду не подавай, что ты волнуешься или сомневаешься. Отдал приказание – держись его. А начнёшь менять свои приказания, мямлить у селектора – вернее всего впросак попадёшь. Растеряются все на линии и пойдут путать. Дежурный засуетился, сигналист поднимет крыло семафора на выход, а перед самым паровозом перекроет на три крыла – на запас. Машинист запутается вконец и разгонит состав на полный ход. Вот и врежется поезд в тупик, перебьёт в щепки вагоны.

 Нет, лучше уж рисковать, чем мямлить.

 Был у меня такой случай.

 Отправлял я не так давно машины – доменные воронки – на Урал, Магнитострою.

 Обычно грузы на Урал через Вологду идут. Другой диспетчер ими распоряжается. А тут забили Вологодскую линию товарными поездами – вот и пришлось доменные воронки через Москву, по Октябрьской дороге гнать. А Октябрьская – это уж мой участок. Значит, мне эту задачу и решать.

 Выкатили гружёные вагоны с заводов. Днём ещё выкатили, часа в четыре дня – по-нашему, в шестнадцать часов. А пока согнали вагоны на Сортировочную, пока сформировали поезд, пока документы ему выправили, – подошло дело к вечеру. Надо сразу отправлять – груз-то ведь экстренный...

 Вечерние часы у меня, у диспетчера, вроде петли на шее. Днём-то ещё ничего, на дневном дежурстве и чаю попьёшь и в стакане ложечкой помешаешь... А вечером только дышать успевай. Пачками кидаешь на линию поезда из Ленинграда. Вокзал, перроны переполнены пассажирами. Рабочие заводов, служащие, дачники, курортники, командированные – всех надо вывезти за город, каждый билет взял. Кидаю пассажирские поезда пачками, а экстренный мой, с доменными воронками, всё ещё стоит. Никак не могу его прихватить в пачку да из Ленинграда вытолкнуть. Для этого надо какой-нибудь пассажирский выдернуть, а на его место сунуть товарный с воронками. А ведь каждый пассажирский поезд своё точное расписание имеет. Как же его из пачки выбросить?

 Что тут будешь делать? Воронки-то ведь не завтра, а сегодня отправить надо. Приказ от директора дороги. Да и без приказа я понимаю, как ждут этих воронок на Магнитострое. Без них ведь домны отстроить нельзя. Может, каждый день люди на станцию выходят этот поезд встречать.

 Вижу это, как перед глазами, и держу поезд на карандаше. А только вот как пропихнуть мне его на линию – ума не приложу.

 Схлынули у меня наконец пригородные поезда – пошли дальние. На Иркутск, на Петрозаводск, на Москву. Полоцкий... Новосибирский... Ещё на Москву. Опять на Москву. Ну, не передохнуть...

 Звонят из управления дороги: «Как воронки? Отправлены? К ночи готовятся ещё два экстренных состава с машинами в Донбасс... Необходимо их вогнать в расписание».

 Повесил я трубку. Вот так, думаю, переплёт... На ночь вся надежда была у меня. Думал, как пропущу скорые, так и дам магнитогорский между шестисотыми. А тут... отбирают у меня ночь. Вот оно, дело-то, как повернулось...

 Шарю я, шарю по графику. Тычу карандашом, тычу – никак не могу приткнуть поезд с воронками. Такая теснота... Ткнулся перед двадцать седьмым – это скорый московский – не выходит. Перед двадцать девятым ткнулся – опять не вышло. Перед тридцать первым... И перед тридцать первым не вышло. А тут на очереди уже «Красная стрела», московский экспресс. Что ж, думаю, делать с воронками? Из диспетчерской тебя сейчас не выпустят. Хоть в лепёшку расшибись, а найди место воронкам.

 Кашлянул громкоговоритель:

 – Диспетчер...

 Гляжу на часы. Ну да, вот она и «Стрела».

 – Кто у аппарата? – спрашиваю.

 – У аппарата первый светофор. «Красная стрела» готова. Подаём из парка к вокзалу.

 – Понято, – говорю, – подавайте...

 Ткнул я карандашом в график – поставил точку. Хрустнул мой карандаш, поломался. И чинить я не стал. Отбросил карандаш, взял новый. Что ж, остаётся теперь только дорожку «Стреле» приготовить. Вызываю линию, отдаю приказание:

 – Убрать поезда на запасный. Освободить путь – «Стрела» пойдёт.

 Все поезда, какие есть на линии, тут обязаны посторониться. Иной поезд, может, километров пятьдесят уже от Ленинграда отмахал, возле Тосно где-нибудь погромыхивает, а тронется «Стрела», от перрона только оторвётся – должен уж этот поезд во все лопатки к ближней станции катить и с ходу на запасный путь укрыться.

 На пятьдесят километров путь чистый должен быть перед «Стрелой». Такое правило. «Стрела» ещё из Ленинграда снимается, а её уже в Малой Вишере встречают. Вот как!

 Сто шестьдесят километров до Вишеры одним духом «Стрела» проходит. В Вишере чуть передохнула – катит без остановок до Бологого. А Бологое – уже полпути до Москвы. Вот какие у «Стрелы» перегоны! Все станции побоку. Обухово, Славянка там, Тосно, Ушаки – вроде путевых будок для неё. Только в окнах помигивают.

 Повернул, значит, я селекторный ключ – отдал приказание очистить линию. Стоит «Стрела» у вокзала, под стеклянной крышей. Ей ещё и паровоз из депо не подан, проводники в белых перчатках только ещё первых пассажиров встречают, по вагонам рассаживают, – а путь для «Стрелы» до самого Тосно уже расчищен.

 А всё-таки – как же быть с воронками?

 Встал я, прошёлся по комнате, опять сел.

 И, понимаете ли, решился я. Повернул опять селекторный ключ:

 – Депо? Машиниста Коротаева позвать.

 Вызвали Коротаева. Поздоровался я с ним на этот раз, хотя и не полагается этого по правилам. И спрашиваю:

 – Как, – говорю, – чувствуешь себя? «Щука» твоя исправна ли?

 – Оба, – говорит, – в исправности – что я, что «Щука».

 – Очень рад, – говорю, – а теперь слушай меня, Коротаев. Можешь ли ты на своей «Щуке» от «Стрелы» ускакать? С товарным поездом в шестьсот пятьдесят тонн, с доменными воронками?

 – От «Стрелы»?..

 Замолчал громкоговоритель.

 – Ну, как, – спрашиваю, – Коротаев, поедешь или нет? Я тебя не неволю.

 Молчит громкоговоритель.

 Отпустил я педаль и выключил Коротаева.

 А сам взял резиночку, сижу, подчищаю следы поездов на графике. Ничего, значит, не поделаешь. Так тому и быть. А скоро мне смена.

 Разве приказание отдать Коротаеву? Ну, прикажу – я ведь каждому машинисту по службе приказать могу. Прикажу – поедет Коротаев. Потащится его «Щука» с воронками, отъедет двадцать семь километров за час, законную свою норму... Так разве это мне надо? Мне надо, чтобы взревела «Щука», чтобы чёртом понесла... От «Стрелы», от «Эльки» чтобы удрала – вот что мне надо.

 Не кого-нибудь я и вызвал для этого дела, а самого Коротаева. Коротаев – лучший машинист товарных поездов.

 Сижу, подрисовываю свой график и думаю: если уж и Коротаев меня выручить отказался, значит... И додумать я не успел. Гаркнул громкоговоритель:

 – Диспетчер, Николай Петрович!

 Коротаев! Сразу его по голосу узнал. Дух у меня перехватило.

 – Так и быть, поеду с воронками. Отдавай приказание. Только скажи ты мне, пожалуйста: долго ли мне от «Стрелы» улепётывать придётся?

 Хотел я было крикнуть: «Друг ты мой милый, Коротаев, вот выручил!..» Да некогда разговаривать, нежности разводить. Говорю официально:

 – Уходить надо от «Стрелы» самое малое до Ушаков. Шестьдесят три километра. А с Ушаков уж легче будет, с Ушаков я вас в график смогу втиснуть. Выводите паровоз.

 – Понято! Паровоз под полными парами...

 Я – за циркулярный ключ. Этот ключ разом все станции вызывает.

 Зашумели в громкоговорителе все мои девятнадцать станций, сопят, покрякивают. Насторожились, видно. Ещё бы! Циркулярный вызов, экстренный...

 – К «Стреле», – спрашиваю, – готовы?

 – Готовы, – говорят.

 – Так вот, слушайте: перед «Стрелой» я выпускаю особо срочный груз на Урал, Магнитострою. Проталкивайте его обеими руками. До Ушаков или за Ушаки, не ближе.

 – Понято, – отвечают все сразу. По голосам слышу – поняли станции положение.

 – А каким номером, – спрашивают, – пойдёт поезд?

 – Двухтысячным. Даю ему две тысячи третий номер.

 – Понято...

 У нас, у диспетчеров, есть правило. Когда снаряжаешь сверх графика поезд, давай ему свой особенный номер. А те поезда, что по графику ходят, – как вам уже известно, – постоянные номера имеют.

 Отправляют мой двухтысячный.

 Уйдёт или не уйдёт?..

 Гляжу на часы. Отсчитала стрелка минуту. Переползла на вторую. Ползёт, ползёт... Тьфу ты – как букашка тащится, сил нет больше на стрелку смотреть. Подвернулась газета. Читаю объявления, под объявлениями – фамилия редактора. Под редактором – значки непонятные: номер... типография... заказ, опять номер... Да, думаю, номер. Будет мне номер, если Коротаев с воронками не прорвётся...

 Не утерпел я, вызвал Обухово – первую станцию по ходу поезда.

 – Как двухтысячный, – спрашиваю, – не видно? Не подходит?

 – Да проскочил уже, – говорят. – Минуты четыре, как проскочил.

 – Тьфу ты! Что ж вы не докладываете?

 – Сигналист тут у нас напутал, товарищ диспетчер. Кричит с башни: «Стрела» прошла!» – «Какая,– говорю, – тебе «Стрела» – разве время «Стреле»? Это товарный был». А сигналист – своё: «Товарные так не ходят. Этого пулей пронесло...»

 Дальше я и слушать не стал. Отпустил педаль – захлопнул рот Обухову. Вот так, думаю, разогнал машину Коротаев. Вот катит... Ведь уйдёт от «Стрелы», уйдёт, чёрт бы его побрал... А вдруг да сорвётся? Вдруг пару ему не хватит, а?.. Ёрзаю на стуле – никакого терпения нету. Руку не снимаю с ключа. Требую Колпино – следующую станцию:

 – Как двухтысячный? Не слышно у вас?

 – Не слыхать...

 Тут меня Ленинград-пассажирский перебил:

 – Диспетчер!

 Надо же в такую минуту!

 – Ну, что вам? – спрашиваю. – Говорите покороче.

 – Отправляется «Красная стрела»... – И пошёл, и пошёл тараторить громкоговоритель: – Паровоз «Элька» девяносто семь. Машинист Гарный. Кондуктор Липатов. Вагонов двенадцать, осей сорок восемь.

 Слушаю я рапорт, а сам зубы стиснул.

 – Понято, – говорю. – Отправляйте «Стрелу».

 Сел я поплотнее на стул. Вот оно, думаю, когда начинается.

 Тормошу опять Колпино – уцепился за ключ, не отпускаю. А рука дрожит.

 – Где двухтысячный? – кричу. – Двухтысячный? Да отвечайте же! Подошёл? Нет?

 – Да постойте, – бормочут что-то из Колпина. – Товарный... экспресс... «Щука»...

 – Говорите ясней! – кричу я. – Докладывайте по форме.

 – Две тысячи третий... прошёл Колпино... ноль часов двадцать восемь минут...

 – Понято, – отвечаю ему.

 Гляжу на часы. Ну, держись, Коротаев! Ну, держись!

 Сорок минут продержишься – и выскочим мы с воронками. Пар бы только не сел в котле! Пару бы тебе, пару!

 Летят два поезда на моём участке – воронки впереди, «Стрела» сзади. Гаркает громкоговоритель с линии – то один поезд выкрикнет, то другой:

 – «Стрела» Славянку миновала...

 – Двухтысячный Саблино проскочил...

 – «Стрела» – Колпино...

 И вижу я, как «Стрела» перегоны проглатывает, как режет она, кромсает мой график. И настигает Коротаева – всё ближе, ближе...

 Вижу, как она раскидывает прожекторами ночь, обшаривает рельсы, шпалы...

 Вижу, как нащупывают её прожектора маленький красный фонарик впереди – это хвост коротаевского поезда. Не уйти Коротаеву...

 Нет, ещё может уйти, ещё может... Эх, был бы я на паровозе... Сам бы у топки стал.

 Час три минуты ночи. От Саблина до Тосно ему минут двадцать идти.

 Молчит Тосно. Нету Коротаева...

 Час пять минут... Нет... Час восемь. Да что с ним?

 Час девять минут.

 Двухтысячный прошёл Тосно.

 Дежурный докладывает: проскочил по главной. Коротаев что-то кричал с паровоза, а что кричал – в грохоте не расслышать было.

 Да я и сам догадываюсь, что мог кричать Коротаев. Выдохлась «Щука». Не выходит у него дело... Минуты бы на три ей раньше в Тосно прийти, – а то «Стрела» ей на хвост наседает. А ведь вот же, вот они – Ушаки... Последний перегон остался – и на тебе.

 Час двадцать минут ночи. «Стрела» тоже Тосно проскочила. Догоняет... В десяти минутах друг от друга поезда. Эх, чёрт... Придётся захлопнуть перед «Стрелой» семафор. А то налетит.

 Требую блок-пост. Руки не спускаю с ключа. Обеими ногами выжимаю педаль.

 Сейчас покажется «Стрела» у блок-поста... Сейчас увидит её сигналист... Прикажу ему захлопнуть семафор...

 Да мыслимое ли это дело – задержать «Стрелу», да ещё на каком-то дрянном перегонишке?!

 Сижу я. Рука на селекторном ключе.

 – Подходит! – кричит мне громкоговоритель. Это сигналист с блок-поста докладывает. – Огни показались, товарищ диспетчер. «Стрела» идёт.

 Перевёл я дыхание... и выпалил:

 – Закрывайте!

 – Что? Закрывать? – спрашивает в испуге сигналист. – Товарищ диспетчер...

 И вдруг громкоговоритель затрещал другим голосом:

 – Я – Ушаки. Принимаю двухтысячный.

 – Ушаки? Да не может этого быть! Постойте! Блокпост, пропустить «Стрелу». Ушаки! Позвать Коротаева.

 – Здесь я, товарищ диспетчер, у селектора.

 – Ты, Коротаев?

 – Я самый.

 – Успел? Пришёл?

 – Прибыл благополучно. На три минуты от «Стрелы» удрал. Еле от неё хвост утянул. К Ушакам-то, сами знаете, какой подъём...

 – Молодчина ты, Коротаев. Классный машинист. А я-то уж и не надеялся. Думал, скис ты. Я даже «Стрелу» останавливать хотел.

 – Да что вы, товарищ диспетчер! Я ж кричал в Тосно дежурному, что уйду от «Стрелы». А ход я нарочно придержал, чтобы к подъёму пар накопить. Поднял я пар и взял подъём. Иначе у меня не выходило никак, товарищ диспетчер. Как раз я и сел бы иначе-то...