Текст книги "Двенадцать поленьев"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

ЗЕРКАЛЬЦЕ

– Полевое ученье с маскировкой! – объявил командир.

 Бойцы наперегонки бросились в кладовую.

 А наша солдатская кладовая – чего-чего там только нет! И камни серые, валуны огромные: положить такой посреди дороги – объезжать надо. И груды жёлтых осенних листьев. И пни кряжистые. И снопы. И кучи булыжника. И кочки болотные.

 Вмиг расхватали всё бойцы. Кто пень схватил – да на голову, кто кучу булыжника под мышку, кто камень-валун, кто кочку.

 Разобрали всё – и в поле.

 А молодому солдату Степану Чижову не досталось ничего.

 Стоит Стёпа, развёл руками и смотрит в глаза кладовщику.

 – Что же вы, товарищ, такой непроворный? – сказал кладовщик.

 Сказал и на себя в зеркало посмотрел.

 – Берите вот муравьиную кучу. Только, предупреждаю, рваная. Я портному хотел снести.

 А сам опять в зеркало, усики подкручивает.

 Рассердился тут Стёпа, сдёрнул со стены зеркало – и в дверь.

 Кладовщик за ним, а Стёпу только и видели.

 Бежит Стёпа, догоняет товарищей. За плечами винтовка, а под мышкой зеркало.

 «Для чего же я зеркало унёс? – подумал Стёпа и остановился.– Засмеют меня с зеркалом».

 Посмотрел Стёпа назад – возвращаться далеко.

 Глянул вперёд – а бойцы уже по полю рассыпались. Началось учение. Кто под кочку болотную прячется, кто заползает в камень-валун, кто навешивает на себя кучу осенних листьев.

 Завертелся Стёпа на месте, не знает, как и избавиться от зеркала. Хотел под куст его сунуть, да побоялся: ещё кто-нибудь невзначай раздавит.

 И побежал Стёпа с зеркалом дальше.

 Выскочил в поле. Лёг. И зеркалом заслонился. Стыдно товарищей.

 А командир в это время уже начал обход. Проверку делает, кто как замаскировался.

 Ступит шаг-другой и прищурится:

 – Пень на голове косо сидит! Что это за маскировка? Поправьте, товарищ боец... А чья это нога вылезла из камня? Наружу нога, а противник вас в лоб пулей ударит!

 Шагает командир, делает проверку. А Стёпа затаился позади зеркала, почти не дышит.

 «Вот, – думает, – подойдёт командир, вот достанется!»

 Глядит, – а командир мимо прошёл. Каждого солдата поправил, каждому солдату показал, как надо маскироваться, а его не замечает.

 – Товарищ командир! – позвал Стёпа. – Извините, я...

 Обернулся командир на голос – смотрит, смотрит, а Стёпу не видит.

 – Да где же вы?! – крикнул командир.

 Стёпа встал.

 Командир удивился.

 – Как же я вас не видел? А ну лягте, опять лягте.

 Степа лёг и опять спрятался за зеркало.

Командир собрал к себе всех солдат:

 – Видите бойца?

 Смотрят солдаты, смотрят по сторонам...

 – Нет, – говорят.

 – А что видите?

 – Да трава кругом... От ветра колышется.

 – Замечательно, – сказал командир. – Это в зеркале трава отражается.

 И к Стёпе:

 – Передвиньтесь, товарищ боец. Вон туда, к дороге. Да ложитесь с зеркалом прямо на дорогу!

 Стёпа лёг.

 – Что видите? – обернулся командир к остальным.

 – Вот здорово, – заговорили все. – Нипочём не догадаться, что тут боец лежит. Дорога и дорога, и в зеркале дорога.

 Командир подошёл к Стёпе.

 Поднял его из пыли, жмёт руку.

 – Да как же вы придумали такую маскировку?

 Степа помялся:

 – Гм... гм...

 – Понимаю, – кивнул командир. – Это у вас вышло случайно. Но из этого случая мы пользу сделаем.

 И командир велел изготовить для бойцов зеркала, чтобы маскироваться от врага.

ГОЛУБЧИК

Был у нас в эскадроне конь Голубчик.

 Когда его привезли к нам из колхоза, командир даже фотографа вызвал и велел сделать с Голубчика карточку. В газете карточку напечатали – вот какой конь! Поглядеть на него – залюбуешься: сам весь рыжий, с золотистым отливом, на лбу белая звёздочка, грива и хвост как шёлковые. А уж в ходу резвый – ни одна наша лошадь не могла с ним сравниться, всех обгонял!

 А всадником был молодой призывник из того же колхоза. Он сам в колхозе этого коня вырастил. С ним и на службу пришёл к нам в кавалерию.

 Звали молодого бойца Иван Мотыга. Серьёзный такой парень, к своему коню никого не подпускал.

 «Ладно, – думаю себе, – дай случай, сяду на твоего коня – за хвост не удержишь».

 А случая и ждать не пришлось. В воскресенье назначили в лагере для бойцов кино. Я был посыльным при клубе.

 – Скачи, – говорит начальник, – в город, привези новую картину.

 Я в конюшню да к Голубчику.

 Оседлал коня, вскочил верхом и – ходу.

 Пошёл конь, хорошо пошёл, с ветерком.

 Канава – он через канаву, изгородь – он махом через изгородь. Только в седле держись!

 Впереди была речка.

 «Ну, – думаю, – с этаким конём нечего и крюк делать, на мост заезжать. Напрямик перемахнём через речку!»

 Вошёл конь в воду.

 Я – ноги из стремян, чтобы сапоги не замочить. Сапоги на мне новые, хромовые. Выходной день, да ещё в город еду.

 Конь в воду глубже, я выше ноги – под самый подбородок задрал.

 И вдруг посреди речки конь остановился.

 – Но, но, Голубчик, пошёл!

 А он ни с места.

 Чувствую – штаны уже подмокли, вода в карманы мне льётся.

 Я его хлыстом, хлыстом!

 А конь и ухом не поводит. Не больно ему. Хлыст по воде шлёпает, а конь под водой, только голова наружу.

 Полчаса он продержал меня так – ногами кверху. Минута в минуту полчаса – словно часы не у меня на браслетке, а были у него перед глазами.

 А потом вздохнул и вышел на берег.

 Тут я сообразил, что он купался. Как раз в это время и как раз на полчаса Иван Мотыга водил его в речку купаться.

 Ну, уж тут хлыст его достал. Стеганул я коня – он опять прямиком по полю.

 «Нет, – думаю, – шалишь. Теперь поедем по дороге. А то опять какой-нибудь фокус придумаешь. Так мы и кинокартину не привезём».

 Выехали мы на дорогу. День праздничный – навстречу нам деревенские парни с гармошкой. Идут, приплясывают.

 Гляжу – и конь мой пошёл вальсом... То ножку вправо, то ножку влево, приседает и на месте кружится.

 – Товарищи, – кричу, – перестаньте играть!

 А те хохочут. Гармонист ещё пуще заиграл – ещё быстрее подо мной конь закружился.

 Вспотел я даже.

 По счастью, гармонист марш заиграл. Тут мой конь, рванув с места, понёс меня дальше. Едва я из седла не вывалился, но уж рад был, что от музыкантов ускакал.

 Ну, конь! Уморил!

 А он шагает себе, хвостом помахивает, будто дело его и не касается.

 Зло меня взяло.

 – Сворачивай, – говорю. – Не видишь, куда дорога в город?

 Да как рванул ему голову набок. А конь и повалился.

 Подогнул передние ноги, встал на колени – и лёг, растянулся посреди дороги.

 Я забегал около него. Ах ты, беда! Надо же было так дёрнуть повод! Наверное, это сигнал ему: «ложиться».

 – Голубчик, – говорю, – вставай, что ты! Мы же не на войне, чтобы ложиться. Никто в нас не стреляет. Гляди, я без винтовки. Ну же, поднимайся!

 Толкаю коня, и хлыстом его, и за хвост кручу, – а он только рыжим глазом на меня щурится.

 Бился я, бился около него и вижу: Иван Мотыга по дороге шагает. Идёт, не торопится, папироска в зубах. Пешком нас догнал.

 Подошёл, шепнул какое-то секретное слово Голубчику в ухо – конь и вскочил на ноги.

 Иван усмехнулся.

 – Садись, – говорит, – поезжай за кинокартиной. Бойцы уже в клубе, и начальник ругается.

 – Нет, – говорю, – спасибо. Он и в воде меня выкупал и в пыли вывалял. Поезжай сам на своём Голубчике!

 Иван вскочил в седло и поехал в город.

 А потом, уже в лагере, он назвал мне секретное слово.

 – Мало ли на войне, – сказал Иван, – ранят меня или что, тогда возьмёшь моего коня, послужит он тебе. А поймают его враги... нипочём Голубчик не будет служить врагу!

КУСАЧКИ

Это щипцы такие – кусачки. Можно гвоздь перекусить, можно проволоку. Лежат щипцы в сумке у связиста с разным другим инструментом.

 Работа связиста известная: связь прокладывать. Тут ему и помогают кусачки. Поглядеть на них – простые железные щипцы. А могут кусаться. И крепко кусаются, когда нападает враг.

 Было это в годы Великой Отечественной войны в предгорьях Кавказа. Вот уже куда забрались наглые немецко-фашистские захватчики.

 Наши войска укрепились среди скал и ущелий.

 Стоят насмерть. Фашистам дальше не пройти.

 Но сколько можно терпеть перед собой фашистские рожи?

 В штабе знали, что солдаты рвутся в бой. Ребята геройские! Но для победы мало геройства. Враг сильный, хорошо вооружён, и чтобы уничтожить его наверняка, надо хорошо подготовиться.

 Этим штаб и занимался. Каждую ночь из тыла наши артиллеристы поднимали в горы всё новые и новые пушки, миномёты и другую боевую технику.

 Делалось всё в глубокой тайне. Наши наблюдатели зорко следили и за воздухом и за окрестностями гор. Опасались вражеских разведчиков.

 В штабе шли последние приготовления к разгрому врага.

 И вдруг разведка доносит: «Наши планы раскрыты! Фашисты пронюхали о наступлении и спешат поглубже зарыться в скалы».

 В штабе переполошились. Надо менять планы и наступать немедленно, пока фашисты не успели запрятаться. А то как выдолбят себе в скалах норы – оттуда их никаким снарядом не вышибешь!

 Решено было штурмовать врага на рассвете.

 Начальник штаба расхаживал по землянке и беспокойно спрашивал:

 – А как у нас связь с полками? Надёжна ли?

 Каждый понимает, что нельзя вести бой без надёжной связи.

 И связисты в эту ночь перед боем не смыкали глаз. То и дело они поднимали с аппаратов телефонные трубки – проверяли, как действует сигнал и хорошо ли слышно. Потом докладывали:

 «Всё в порядке, товарищ начальник штаба. Связь действует!»

 Но вот один из связистов встал от аппарата.

 – А у меня не в порядке, – сказал он. – Осколком, что ли, царапнуло по проводам. Слышимость пропадает... Разрешите, товарищ начальник, пойти проверить линию?

 Это был Казанов. Парень баскетбольного роста, он стоял перед начальником, упёршись головой в потолок землянки. И всё равно не мог распрямить колени.

 – Идите, – сказал начальник, – и побыстрее возвращайтесь. Только одного я вас, Казанов, не пущу. А вдруг нарвётесь на засаду? Берите напарника.

 Казанов усмехнулся в усы. Этот добряк великан всегда посмеивался над чем-нибудь.

 – Товарищ начальник! – взмолился он. – Отпустите одного. С напарником мне только морока. Вдруг его ранят – нянчись тогда с ним!

 Все в землянке рассмеялись. А Казанов, не мешкая, сумку с инструментом в охапку, голову просунул под ремень автомата – и за дверь!

 Глядит – снаружи светло, взошла луна. Чёрная телефонная проволока так и поблёскивает между камней у нагорной дороги.

 Казанов выждал, пока луна скрылась за облаками, и пополз.

 Порядочно уже прополз. Телефонные провода змейкой побежали в гору. Там, на перевале, держит позицию наша пехота.

 В темноте нащупал узелок – и вдруг чувствует: из узелка торчит не одна проволока, а две.

 «Что за напасть? Откуда вторая?»

 Осторожно, из рукава, посветил себе электрическим фонариком.

 Глядит – своя, чёрная проволока. А в неё словно впилась чужая, жёлтая.

 Фашистская! Разговоры подслушивают. Вот откуда враг знает про наши дела!

 Ух как взъярился Казанов. Отстриг шпионскую проволоку – и ну кромсать её кусачками, ну кромсать!

 Однако опомнился: «Не то делаю, не надо горячиться... – И убрал кусачки. – Зачем уничтожать жёлтую проволоку? Она нам службу сослужит».

 И залёг в сторонке за камнем. Приготовил автомат.

 Немного прошло времени. Слышит Казанов шорох. Фашист ползёт.

 Ну-ка, что он будет делать?

 Так и есть, опять к нашей линии пристраивается. Чинит повреждение.

 «Ишь ты, понравилось подслушивать! Только врёшь, больше жёлтая проволока действовать не будет!» Казанов не стал стрелять – а то шума наделаешь. С одного удара он прикончил фашиста кинжалом. И тут же столкнул его в пропасть.

 Опять Казанов за камнем. Едва успел замаскироваться – второй фашист ползёт.

 Уложил и этого.

 Но своей засады не покидает. Ждёт ещё гостей. Обязательно приползут – потому что как же они без шпионского подслушивания!

 Одного только не рассчитал Казанов. Думалось ему, что и дальше фашистские крысы будут выползать поодиночке. Под его кинжал. А они толпой привалили...

 Сколько их – и не пересчитать среди каменьев. Потому что в касках. Залегли, каски на лоб насунули – и сразу стали похожи на камни.

 Казанов даже дыхание придержал, чтобы не выдать себя. Но чувствует – дело плохо. Он один, а их сколько?

 Начал потихоньку отползать назад, прячась за камни... Да и напоролся на фашиста.

 Завязалась рукопашная. Казанов одолел фрица, прикончил.

 Но на шум кинулись остальные.

 – Рус, сдавайся, тебе капут!

 – Вам капут, собаки гитлеровские! – И Казанов веером, слева направо и справа налево, окатил фашистов из автомата.

 От метких его пуль, словно мешки с воза, рухнули убитые.

 Сам он присел за камень – и вовремя: цветными светящимися нитками мелькнули у него над головой ответные пули.

 – Рус, сдавайся! Рус!

 Молчит Казанов. Приуныл. Из автомата среди камней фрицев не уничтожить... Позвать на помощь – а кого? На перевале, где наши пехотинцы, разгорелась перестрелка. Кричи не кричи, там не услышат. А ближе и нет никого.

 А фашисты уже окружают его тайничок за камнем.

 – Хенде хох! – кричат. – Руки вверх!

 Казанов побледнел. Отчаянная мысль ударила ему в голову.

 – Ах, хенде хох? – яростно закричал он и вскочил с поднятыми руками. – Нате же!

 Он был страшен. В руке у него сверкала молния.

 Фашисты в испуге шарахнулись.

 Но Казанов не позволил фрицам разбежаться. Ещё выше вскинул руку. Ещё ослепительнее блеснула молния при лунном свете.

 – Хенде хох, фашистские собаки! Бросай оружие, а то живьём изжарю!

 ...Связист Казанов привёл в штаб шестерых пленных. Все шестеро, косясь на русского великана и не смея пикнуть, стояли в углу землянки.

 – Да как же вам удалось одному такую орду в плен взять? – с удивлением спросил начальник штаба.

 Казанов потупился:

 – Смешно это вышло, товарищ начальник. Не совсем по-военному... Я фрицев кусачками напугал. Кусачки у меня бережёные, здорово блестят. А тут как раз луна... Струсили фашисты – вот и вся хитрость.

ЧЕРНЫЙ СКАКУН

 У нашего автомобиля от жары раздулась и лопнула шина. Простояли час, пока натянули на колесо новую. Едем дальше. Дышать через нос всё труднее. В голове гудит. Хочется вскочить, широко раскрыть рот и вдыхать, вдыхать воздух без конца! Но как раскроешь рот? Пыль такая, точно вся пустыня перевернулась и сыплется нам на головы. Песок забирается за воротник и струйками течёт по голому телу. Песок хрустит на зубах. Песок щекочет в носу. Чтобы не задохнуться, мы крепко прижимаем к лицам носовые платки.

 Набегает ветерок и на минуту разгоняет пыль. Я тороплюсь отдышаться и оглядываю своих товарищей. Можно подумать, что им кто-нибудь пришил носы из коричневого сукна. Щёки от пыли тоже кажутся суконными. А глаза большие и круглые, как у филина. Это от очков. Все едут в очках, обшитых с боков кожей, чтобы пыль не засорила глаза.

 Поверх пиджаков мы надели толстые брезентовые плащи. Один из наших товарищей плаща не взял – мол, и без того жарко! – и поехал в белой рубахе. Только гляжу – не сидится ему: то так повернётся, то этак, то голову наклонит, то откинет – и плечами передёргивает.

 Наконец процедил сквозь зубы:

 – Кажется, я обгорел весь... Что делать?

 На помощь бедняге поспешил мой сосед по машине. Это инженер Пётр Петрович. Он среди нас единственный, кто уже побывал в пустыне.

 – Нате-ка мой полушубок! – сказал инженер. – И наперёд запомните: чем жарче печёт солнце, тем теплее надо одеваться!

 А мы-то думали наоборот. И все рассмеялись словам инженера, как шутке.

 А человек и не шутил вовсе. Он сказал:

 – Вот встретятся жители пустыни – посмотрите, как они одеты.

 Вскоре мы увидели конного казаха. Он как из-под земли вырос. Заслонился рукой от солнца и глядит на нас, глядит из-под ладони... От его острого взгляда даже как-то неприятно стало.

 Я наклонился к инженеру:

 – Что ему надо?

 А инженер:

 – Поглядите, как он одет, поглядите, пока не ускакал! – И стал объяснять: – Длинное полосатое на нём – это халат. Он из ситца, но подбит толстым слоем ваты. Такой халат – как щит от солнечных лучей. – Инженер повернул голову: – Запомните это, майский франт в белой рубашке!

 – Угу... – прогудело с задней скамейки. – Уже запомнил. Спасибо. Спасаюсь под вашей шубой.

 – Вот и отлично, – сказал инженер. – Но смотрите товарищи, смотрите на казаха. Какова шапка на нём – сплошной мех! Это летом-то, а? Конечно, потом обливается. Зато человек спокоен, что с ним не случится солнечного

 удара. В этой же шапке – малахае, по-здешнему – казах и зимой, в мороз. Видите, какая удобная шапка!

 А я уже не на шапку гляжу – на коннике сапоги какие-то странные: толстые, как брёвна.

 – А у него валенки под сапогами вместо чулок, – сказал инженер. – Здесь не погуляешь босиком по песочку или даже в тапочках.

 Инженер посмотрел на небо. И я посмотрел. Небо было белое, словно вся синева на нём выгорела.

 – Градусов пятьдесят сейчас, – сказал инженер, – а то и больше. Вот погодите – яйца будем в песке печь!

 Как всё это интересно... Я слушал Петра Петровича – и передо мной шаг за шагом открывался новый, неведомый мне мир пустыни...

 Своё путешествие мы начали из города Семипалатинска, что в Западной Сибири. А сами из Москвы и Ленинграда. Мы журналисты, нас целая группа.

 Семипалатинск стоит на Иртыше. Река Иртыш бурная, стремительная. Не каждый отважится и в воду влезть, чтобы искупаться.

 А по ту сторону Иртыша, куда нам ехать, желтела дикая бескрайная пустыня... Что она такое? Развернули карту – а на карте белое пятно. Это значит – пустыню ещё никто не обследовал.

 И семипалатинцы – очень милые люди – принялись отговаривать нас от поездки.

 – Жизнью рискуете... Пустыня на тысячу вёрст, если не больше. Не ровен час – самум!

 И нам рассказали о самуме. Это песчаный смерч. Среди бела дня вдруг из-за горизонта появляется пляшущая воронка. И уже чёрные облака над головой, и воронка своей вершиной достигает облаков. Гонимая ветром, она мчится по пустыне... Самум! Беда тому, кто окажется на его пути. И человека, и животное, и повозку воронка втянет в себя и, бешено закрутив, бросит. В то же мгновение на это место обрушится гора песка.

 – Похоронит вас самум, – говорили нам, – и даже мать родная не разыщет ваших могил. А вы ребята молодые, зачем вам умирать?..

 Невесёлые истории... Слушаешь – не улыбнёшься. Но что в них правда, что выдумка? Не понять...

 Ехать мы решили на автомобиле-полуторке. Машина вместительная и надёжная в ходу.

 А семипалатинцы в один голос:

 – Автомобиль? Ни в коем случае! В пустыню – только на верблюдах. Какие вы странные, товарищи. Это известно даже из школьных учебников.

 – А у нас шофёр не умеет управлять верблюдом! – ввернул кто-то из ребят, и все рассмеялись.

 Устали мы от советчиков. Хватит. Уже самум советов обрушился на нас!

 Впрочем, были и дельные советы. Прислушиваясь к ним, мы вместо одной полуторки снарядили в дорогу две. Запаслись продовольствием на целый месяц. Запаслись пресной водой в деревянных бочках. Горючим – в железных. Взяли с собой лопаты, топоры, ремонтные материалы. В исполкоме нам выдали оружие.

Однако пора сказать: что же нас, журналистов, привело в эту дикую пустыню? Конечно, любопытство. Конечно, желание увидеть новые места. Но не только это. Наше путешествие происходило в 1928 году. А это знаменитый год. С этого года пошёл счёт наших пятилеток: пятилеток социалистического строительства.

 И мы спешили увидеть, как начинается первая пятилетка. Увидеть – и рассказать об этом в газетах и журналах всем советским людям.

 А начиналась пятилетка в пустыне с постройки железной дороги. Дорога эта соединит Сибирь с Туркестаном. «Турксиб» – назвали её коротко.

 Это особенная железная дорога. В те далёкие годы она должна была одеть советских людей.

 Вижу удивление: «Как так – одеть? Разве наши дедушки и бабушки, которые строили первую пятилетку, ходили неодетыми?»

 Нет, конечно, одежда была. Но какая!.. Донашивали до дыр последки. Редко когда доставался по карточке кусок мануфактуры – три метра на семью. Вот и исхитряйся, что сшить – костюм или платье, или разорвать кусок на детские пелёнки? Всё необходимо!

 Трудно жилось – но все радовались, что гражданская война закончена победой. Что уже подняты из развалин и дымят заводы и фабрики. Что для советских людей начинается счастливая мирная жизнь.

 И захотелось людям хорошо и красиво одеваться.

 Но во что оденешься? Ткани, как известно, по большей части делаются из хлопка. Растение это нежное и капризное, вызревает только там, где много солнца. А солнечные республики у нас на самом далёком юге. Издревле там сеяли хлопок. И вдруг перестали. Почему?

 Голод заставил. Не до хлопка, когда есть нечего. И на хлопковых плантациях, которые прибраны, как грядки в саду, стали сеять пшеницу.

 Хлопка в стране не стало... Как же быть?

 Советское правительство сказало солнечным республикам:

 «Товарищи, сейте хлопок, стране нужна одежда!»

 «Но мы, – возражают, – останемся без хлеба. Кто же нас накормит?»

 «Сибирь накормит. Сибирь богата хлебом, поделится!»

 Усомнились: «Возможно ли такое?» До Сибири от них больше тысячи километров – и все пустыней. Сколько же надо верблюдов, чтобы составить хлебные караваны? Ведь население солнечных республик – десятки миллионов людей. И каждого надо накормить – да не по разу в день! Нет, нет, не набрать столько верблюдов, чтобы возить хлеб из Сибири...

 Согласилось правительство: «Верблюды не годятся. Пока-то пришагают из Сибири с мешками хлеба на горбу. Поэтому верблюдов беспокоить не будем. А уложим через пустыню рельсы – и пустим поезда. Вот вы и будете с хлебом, товарищи в солнечных республиках!»

 Так зародился Турксиб.

Мы едем через пески и колыхаемся в машине, как на волнах.

 Порой в эти жёлтые безжизненные волны зарываются колёса.

 Фонтанами брызжет песок, мотор хрипит и завывает от натуги, а машина ни с места.

 «За лопаты!» И мы все выпрыгиваем из машины, откапываем колёса, подкидываем под них доски.

 Трогаемся дальше не сразу. В радиаторе машины выкипела вода – надо добавить свежей. Наш шофёр отправляется с ведром ко второй машине. А водочерпий там строгий, и слышно, как шофёр с ним переругивается, пока начинает звенеть заполняемое водой ведро.

 За нами увязался конный казах. Тот самый, что разглядывал нас, как какое-нибудь диво. Он и сейчас полон любопытства: то отстанет от машины и скачет позади, то обгонит нас, то под колёса, то в кузов заглянет...

 И вдруг гортанный выкрик, взмах плёткой – и дикий степной конь взвивается на дыбы... Помчался! Гляжу вслед, и чудится мне, что конь больше и не прикасается к земле: летит с всадником по воздуху.

 – Как ловок, как красив, а? – восхищается инженер. – По-моему, степняк-кочевник – лучший в мире верховой! – Потом добавляет: – Казах ускакал... Это узун-кулак, товарищи. Теперь о нашей экспедиции будет знать вся степь.

 И все мы, сидевшие в машине, услышали рассказ про узун-кулака – про почту кочевников. Это, вероятно, самая древняя почта в мире, ей многие тысячи лет.

И обходится она без бумаги и конвертов, без марки и пера.

 Зародилась степная почта у наших далёких предков, которые жили охотой и скотоводством. Первыми почтарями были, конечно, дозорные в степи. Выследив врага, дозорный мчался к вождю своего племени. Тревога! И воины хватались за копья, луки, колчаны со стрелами, а женщины, дети, старики бежали прятаться. С трепетом прислушивались они к звукам сражения и молили богов о ниспослании их племени военного счастья.

 Бывали войны, но случалось и спокойное время. А когда люди спокойны – им всё интересно. Теперь дозорных заставляли рассказывать обо всём-всём, что они видели и слышали в степи. Получился узун-кулак – степные «последние известия». Вот они когда зародились, известия! За многие тысячи лет до нашего радио...

Двигаемся дальше. Вдруг в кузове в несколько голосов встревоженно закричали:

 – Самум! Самум! – И к инженеру: – Пётр Петрович, что делать?

 Инженер схватился за бинокль, стал шарить по горизонту...

 А я сижу ни жив ни мёртв. Сразу припомнились страшные рассказы в Семипалатинске. Замирая, я слежу за движением самума. Грязно-жёлтая воронка вихрем мчится по степи, всё увеличиваясь в размерах. Вот поворачивает... Неужели обрушится на нас?

 Стыжусь своей трусости, но шепчу:

 – Пётр Петрович... Может быть, всем нам спрыгнуть – и под машину?

 – Это не самум. – Инженер опускает бинокль. – Всего лишь самумёнок. А младенца нечего бояться. Самое худшее, если он окатит нас песком.

 К общей радости, не случилось и этого.

Опять всё спокойно в пустыне. Солнце, такое ещё злое недавно, опускается к горизонту и напоминает сейчас толстого краснощёкого добряка, который, позёвывая, готовится к ночлегу.

Как славно дышится прохладой!

Но тишину вдруг нарушает Пётр Петрович:

 – Уже вечер, товарищи. Пора и закусить. – И он достаёт из чемодана увесистый тючок.

 Похоже, что в тючке сухари или сушёные фрукты. Обедали мы плохо, на ходу, и пожевать очень кстати.

 Но инженер, зачерпнув в тючке пригоршней, протягивает нам аптекарские порошки.

 Все разочарованы.

 А Пётр Петрович, сам себе подмигнув, высыпает на язык сразу три порошка. Захлопывает рот. В глазах испуг. И тут его всего передёргивает, как в ознобе... Бр-р... На него жалко смотреть. Какую-то гадость проглотил.

 Но, едва придя в себя, Пётр Петрович восклицает:

 – Отличная закуска! И советую, товарищи, моими порошками не брезговать. Слыхали про жёлтую лихорадку?

 Говорю с робкой надеждой:

 – Пётр Петрович, но ведь это же в тропических странах, совсем не у нас...

 – Вы так думаете? – отвечает инженер. – А посмотрите-ка на свою руку.

 Гляжу – комар. Пристраивается, чтобы проколоть своим хоботком мою перчатку.

 – Ужалил? – спрашивает инженер.

 – Нет, – говорю я и прихлопываю комара. – Не успел.

 – Ваше счастье. Это был не просто комар, а разносчик жёлтой лихорадки: анофелес. Глотайте же порошки!

 – Это хина? – догадываюсь я. От первого порошка меня скрючило. После второго почувствовал, что глаза полезли на лоб. Третий порошок – я схитрил, проглотил вместе с бумажкой.

 Мучились, глотая порошки, и остальные. Однако из кузова неслись бодрые возгласы:

 – Да здравствует хина! Хине виват!

 Ночь застигла нас в пустыне. Укладываться спать пришлось прямо на земле. Разостлали, какие были, брезенты и принялись гадать: как уберечься от змей? Они в песках смертельно ядовиты.

 Каждый предлагал своё, пока не вмешался шофёр.

 – Послушайте меня, – сказал парень, – я всё-таки местный, семипалатинский.

 И мы узнали удивительную вещь: змея боится овечки. Верблюда не боится, лошади, осла, быка не боится. А от безобидной овечки удирает без оглядки. Даже овечьего запаха пугается.

 Шофёр объяснил это так. Овечка, увидев змею, приходит в ярость и пожирает её. Ведь она мать, и у неё ягнята.

 Это понятно. Но верблюд тоже не подпустит змею к своему детёнышу. И лошадь не подпустит. И осёл. И бык.

 Между тем страшится змея только овцы. Почему? На это шофёр не смог ответить. Впрочем, мы и не допытывались. За день умаялись, да и поздно уже: спать, поскорее спать!

 Змей мы уже не боялись. Ведь полушубки, которыми мы накроемся, все из овечьей шкуры!

 Проснулся я, увидев сон, что замерзаю во льдах Северного полюса. Не сразу и опомнился. Трясло меня, как в лихорадке. Вот так юг. Как несправедлива природа. Хоть бы самую малость дневной жары приберегла на ночь!

 Вдруг обнаруживаю, что я раскрылся. Эге, сам виноват, что на Северном полюсе! Залезай под полушубок, мигом будешь в тёплых широтах!

 А когда стало светать, я увидел в куче полушубков инженера. Вот кто вволю выспался! Едва мы его растолкали и подняли с брезента.

 Позавтракали, и Пётр Петрович заторопил всех:

 – Солнышко встало, пора и нам в путь. Запрягайте, хлопцы, коней! – весело добавил он из песни.

Проехали ещё день.

 В сумерках я стал различать дома и даже огоньки в них... Невероятно! Посёлок в глубине пустыни! Или это мираж?..

 Пока я терялся в догадках, машина покатила уже по улице между домами.

 Остановили машину и в ближайший дом попросились на ночлег.

 Хозяйка встретила нас с поклоном:

 – Пожалуйте, пожалуйте, дорогие гости!

 Потом спросила удивлённо:

 – Почему же вас пятеро? А где остальные? Ведь из Семипалатинска вас едет одиннадцать?

 Что за чудеса? Откуда она знает про нас?

 А инженер мне на ухо:

 – Степная почта. Или забыли про конного казаха?.. Узун-кулак быстрее ветра по степи бежит и всё видит, всё слышит. «Узун-кулак» значит «Длинное ухо».

 Но вот затопали на крыльце и вошли в хату наши остальные шестеро.

 Пересчитав и этих, наша хозяйка успокоилась. Пригласила всех во двор к рукомойнику, а сама стала собирать на стол. Подала нам в двух сковородах яичницу со шпиком. Тут же выставила деревянный жбан, в котором пенился кумыс.

 Отличный ужин – дар пустыни!

 – Чай пить будете? – спросила хозяйка.

 – Будем! Будем! Только разрешите, мы сами поставим самовар!

 И заправили самовар водичкой из Иртыша. Она пресная и на редкость вкусная.

 Переночевав, мы сделали хозяйке подарок: из своих запасов налили ей в кадку иртышской воды.

 Посёлок, оказывается, не так уж мал. Тут и там приземистые каменные амбары с дверьми, окованными железом.

 Нам сказали, что в амбарах хранятся кожи, овечья и верблюжья шерсть. Всё это привозят кочевники. А когда амбары наполняются, зовут бычников. Так называют погонщиков быков, живут они тут же.

 Всё, что накопилось в амбарах, бычники перекладывают к себе в телеги – и рогатый обоз, пройдя по улицам городка, углубляется в пустыню.

 Перед бычниками дальняя, тяжёлая, да и опасная дорога.

 Караван быков приходит в Семипалатинск. А там – железнодорожная станция. Кожу и шерсть погружают в вагоны, и попадает это всё на заводы и фабрики. А караван возвращается домой. Но не порожняком. В телегах теперь то, в чём нуждаются кочевники: мануфактура, посуда, сахар, иголки, нитки.

Нас пригласил к себе председатель исполкома. Председатель исполкома нам понравился. Скромный человек, он донашивал своё обмундирование кавалериста гражданской войны. Был он в выгоревшей добела гимнастёрке с заплатами на локтях. На письменном столе лежала фуражка с синим околышем.

 Во время беседы председатель посетовал на бычников.

 – Не нравится им, товарищи, что по нашим местам пройдёт железная дорога. Кричат: «Шайтан-арба! Шайтан-арба!» А людей это пугает. Ведь «шайтан» – чёрт по-казахски. «Шайтан-арба» – «чёртова телега»... Так они окрестили поезд чёртовым именем. А люди здесь захолустные, шепотки да слушки... Не годится это.

 И председатель попросил нас рассказать о железной дороге на собрании граждан.

 – Вы люди столичные, – заключил он, – и слово ваше прозвучит убедительно.

 Собрались на свежем воздухе, к вечеру, когда спала жара.

 Речь держать мы поручили Петру Петровичу. Он инженер, работает на стройке железной дороги – ему, как говорится, и карты в руки.