Текст книги "Двенадцать поленьев"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

 Был чертёж на листе бумаги: сложный – из густой сетки линий, со множеством цифр. Теперь чертёж как бы отпечатался в памяти Николая Николаевича.

 Вечерок Русаков просидел над чертежом.

 А утром, придя на завод, объявил:

 – Десять дней мне не надо. Вырежу штамп за девять с половиной.

ОН ЗАПЕВАЕТ ПЕСНЮ

 Это было утро вторника.

 Потом наступил день, Алёша пришёл из школы – и сразу к календарю, который у нас на стене.

 Постоял перед календарём, потоптался. Протягивает руку к листку:

 – Уже можно сорвать?

 – Что, – говорю, – за спешка? Вечером сорвёшь, как всегда.

 А сам догадываюсь, что у мальчишки на уме. Хочется ему поскорее начать счёт заводским дням; но зачем же портить календарь?

 Вечером пришёл Саша, и друзья, сорвав листок, припрятали его со словами:

 – Первый день работы у Русакова кончился. Полезай, вторник, в коробку!

 Но мальчикам не терпелось заглянуть и дальше в календарь.

 Тесня друг друга лбами, они приподнимали листочки.

 – Среда... четверг... пятница – это уже четыре дня. Суббота и воскресенье – выходные. Дальше – понедельник, опять вторник, среда...

 Наконец отметили красным крестиком листок, на котором кончатся девять дней с половиной.

 – Деда, мы его поздравим, правда?

 – А подарки за это делают?

 – Лучший, – отвечаю, – подарок для Николай Николаевича – это не мешать ему работать. И не беспокоить его, когда отдыхает... Согласны?

 – Согласны, – сказали мальчики и потащили меня к телефону. Принялись уговаривать: – Ну, только ещё разочек... Ну, пожалуйста... И больше не будем звонить...

 – Уговор?

 – Уговор.

 Оставалось взять трубку телефона.

 Но то, что я услышал от Русакова, поразило меня.

 – Что? Что?.. Ещё на день убавили – да мыслимо ли это? Ах, это уже станочники? Их заслуга?..

 Николай Николаевич стал мне объяснять, что станочники, посоветовавшись с учёными, прибавили скорости станкам, кроме того... Но я уже его не слышал. Мешали мальчики. Словно ошалели от радости. Услышав про восемь с половиной, запрыгали, затопали, как козлы...

 Так и не дали договорить по телефону.

 А Николай Николаевич:

 – Извините, некогда... Спешу!

 – Куда же? – удивился я. – Сразу после работы, без отдыха, да ещё глядя на ночь?

 А он, смеясь:

 – Песни петь!

 На этом телефонный разговор прервался.

 Пришла и кончилась среда.

 Мальчики сорвали ещё листок календаря.

 Потом долго вертелись у телефонного аппарата. Но я сделал вид, что не замечаю их нетерпения.

 Кончилось тем, что приятели посетовали на свою горькую ребячью жизнь, повздыхали – и отправились спать.

 Наступил четверг. Вечером Алёша и Саша сорвали листок календаря, третий по счёту.

 Нетерпение ребят нарастало. Да я и сам рад был бы узнать, что там, у Русакова, – геройское ведь дело начал!

 Но уговор: не беспокоить человека. Так тому и быть.

 Наступила пятница.

 Вечером мальчики, уныло волоча ноги, подошли к календарю.

Дивился я на них: ведь согласились со мной, что нехорошо надоедать Николаю Николаевичу телефонными звонками, а теперь, глядите, на меня же и сердятся... Да, ладно, не обижаться же деду на внучат!

 Протянули мальчики руки, чтобы сорвать четвёртый по счёту листок календаря, но тут зазвонил телефон.

 Ребята замерли в ожидании.

 Я схватил трубку.

Не сразу узнал я Русакова. Он пропел: «Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни...»

 Только после этого поздоровался.

 – Хорошая, – говорю, – песня. Вижу, что вы в добром здравии, Николай Николаевич!

 А он опять поёт. Пропел мне из песни последний куплет: «...И на Тихом океане свой закончили поход...» Помолчал, словно ожидая, не скажу ли я ещё чего-нибудь. И опять пропел эти слова – да настойчиво так: «...свой закончили похо-од!»

 Закончили?.. И у меня мелькнула мысль: «Да ведь это он о себе...»

 – Николай Николаевич! – закричал я в трубку. – Верить ли? Это выше моего понимания. Прошло всего четыре дня...

 – И штамп готов, – сказал Николай Николаевич. – Да и новая деталь уже поставлена на место. Да и машину уже упаковывают. Сегодня отправят в Индию.

 Ошеломил он меня. Не найду, что и сказать.

 – Наверно, – говорю, – здорово устали?

 – А об этом, – отвечает, – даже и не думается... Все четыре дня не отходил от верстака – да и ночей прихватил. Эх, дружно поработали, с песнями!

 Потом он сказал так:

 – А интересно получается! Был я радистом и понял в бою: неспроста ключом постукиваешь – ответ держишь за успех полка и за жизнь товарищей. Стал инструментальщиком – и опять, чувствую, я же в ответе! Только теперь уже не за полк и солдат своих, а за целую страну, народ которой хочет победить нищету и голод. И подумалось мне, – сказал Русаков, – а ведь я сам лично отвечаю и за мир на земле и за счастье всех людей. – Он рассмеялся. – Вот, – говорит, – какими делами ворочу! А поглядеть на меня – кто я такой? Да простой рабочий!

 Я дружески поправил его.

 – Извините, – говорю, – Николай Николаевич, но вы не простой рабочий. А советский. Вы – гражданин великой страны Ленина.

 И в этом вся суть.

ЗНАМЯ ЛЕНИНГРАДА

 Утром 7 Ноября мы сидим перед телевизором. На душе светло, празднично. Мальчики прикололи к рубашкам свои октябрятские значки.

 На экране – Дворцовая площадь. Зимний в дымке осеннего тумана. Полные зрителей трибуны.

 Только что закончился парад. Площадь опустела и от этого кажется особенно длинной и широкой.

 В ожидании демонстрации, которая всегда очень нарядна, сидим – переговариваемся.

 Крепко запомнилось мальчикам знакомство с Русаковым, и они хотят узнать о нём ещё и ещё.

 Вот и сейчас Алёша деловито наморщил лоб и спросил:

 – А как это всё-таки у него получилось – что золотые руки?

 – Как у всех, – ответил я. – Сначала была школа, уроки труда...

 – Ну, хорошо, пусть уроки труда... – Алёша сказал это с таким выражением, словно пришлось проглотить горькую пилюлю. – А дальше как было?

 – А дальше, – говорю, – Евдокия Климентьевна, его мама, свела сына к себе на завод. Она была работницей «Электросилы».

 Алёша не отступался:

 – А потом?

 – На заводе, – говорю, – парнишка сказал, что хочет стать слесарем.

 – А почему слесарем? А не фрезеровщиком, не токарем, не строгальщиком... почему?

 Я сказал то, что знал от Николая Николаевича. Слесарем был его отец. Понемножку и маленького сына подпускал к тискам. Так что Коля Русаков, идя с матерью на завод, уже знал, чего хочет. Да и память отца, который рано умер, хотелось мальчику уважить...

 Между тем Октябрьский праздник продолжался.

 Зазвучал оркестр – и мы все трое опять повернулись к экрану телевизора.

 На площадь вступали колонны рабочих.

 Заколыхалось и развернулось на ветру знамя Ленинграда. На бархатном, с золотым шитьём полотнище красовались четыре ордена и звёздочка города-героя.

 Наш город – ветеран гражданской войны, герой Великой Отечественной и в то же время – неутомимый труженик. Боевой его подвиг и трудовая доблесть и отмечены высокими правительственными наградами.

 Знаменем недолго пришлось любоваться: пронесли мимо.

 Но вот оно вновь на экране.

 Теперь знаменосец шёл как бы прямо на нас. Через плечо у него – широкая лента.

 Красиво и торжественно.

 Не берусь сказать, кто из нас первым разглядел знаменосца: Алёша, Саша или я. Воскликнули в один голос:

 – Да это же дядя Русаков! Николай Николаевич! Он, он... Ему доверена честь возглавить колонны, прошагать со знаменем Ленинграда.

 И мальчики, повскакав, замахали перед экраном руками.

 – Мы здесь! – кричали они. – Николай Николаевич, мы здесь, посмотрите! Вот Сашка, а вот я – Алёша! Видите, видите?

 Русаков, конечно, не мог нас ни увидеть, ни услышать. Так уж устроен телевизор.

 Но мальчики, увлёкшись, забыли об этом.

 – Увидел нас, увидел! – обрадовались они. – С праздником вас, Николай Николаевич!

 Я не стал их разочаровывать.

 «Пусть, – думал я, – техника ещё не во всём совершенна. Но разве это может помешать настоящей дружбе?»