Текст книги "Двенадцать поленьев"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

КЛЯТВА НА ВЕРНОСТЬ

Топкий берег озера Разлив сейчас покрыт асфальтом. К услугам туристов автобус. Сошёл с поезда – и через несколько минут у шалаша Ленина. На коротком двухкилометровом пути проносятся, обгоняя автобус или навстречу ему, легковые машины. Туристам заботливо предоставлены все удобства в путешествии к шалашу. По-видимому, так и надо...

 Но берег Разлива был мне милее в его естественном состоянии. Идёшь, бывало, тропинкой, след которой то и дело пропадает в траве. Журчат ручьи, стекая из болота в озеро. На мелководье у берега вдруг блеснёт, как рассыпанные иголки, рыбья мелкота – и исчезнет в глубине. В густых болотных зарослях крякнет неосторожная, ещё молодая утка – и на «полуслове» умолкает: видать, почуяла всё-таки человека или от мамы-кряквы влетело за беспечность.

Шагаешь по берегу, и ещё задолго до того, как среди ветвей проглянет шалаш, тебя осеняет радость предстоящего свидания с Ильичём... Как любил он природу, и сколько им самим исхожено земли!

 И невольно среди туристов, устремляющихся к шалашу, выделяешь группы пешеходов. Одежда и обувь пропылились, глаза жадно примечают каждый кустик, камень, клок сена, пенёк. Всё, всё, что видят здесь эти люди, на всю жизнь останется в их памяти.

 Расскажу, почему я сам предпочитаю ходить в Разлив пешком. Вспоминается это место в дни ленинградской блокады...

 ...Однажды наше подразделение вывели с передовой. Было приказано следовать в тыл, двинув с собой снегоочистители. Стояли морозы, навалило много снегу, вдобавок несколько дней и ночей свирепствовала вьюга. Дороги, служившие для подвоза к передовым линиям боеприпасов и продовольствия, сделались непроезжими, а иные и совсем пропали под снежным покровом. Всё это очень осложнило боевую деятельность войск, и сапёры всего фронта – а нас немало – были брошены в бой против снегов.

 Сапёры расчищали дороги, и, признаться, для моего подразделения оказалось неожиданным, что нас послали в сторону от дорог, к озеру Разлив. Недоумение возросло, когда близ места назначения мы повстречали артиллерийский полк, передвигавшийся по тылам. И как раз он шёл со стороны Разлива. Если артиллерия прошла, значит, путь в порядке? А мы со снегоочистителями... Непонятно! Но приказ есть приказ – обязаны прибыть в Разлив.

 Чтобы стало ясно дальнейшее, надо представить себе этот полк. Я видел его в самом начале войны. Он имел орудия на конной тяге. Это обеспечивало в условиях болот повышенную манёвренность: кони способны лихо развернуть орудия на такой позиции, где механическая тяга увязла бы. Ах, что это были за кони!.. Рослые, с могучей грудью. Шея дугой. А ноги такие мохнатые, будто над копытами у коней морские клёши. Идёт четвёрка таких коней, пританцовывает, словно и тяжесть орудия ей нипочём, азартно разбрасывает с удил хлопья пены... Даже танкисты, даже лётчики, на что уж люди моторизованные, и те встречали и провожали полк восхищёнными глазами.

 Я не видел полка несколько месяцев. А когда теперь вот увидел, не поверил глазам.

 В артиллерийских упряжках на месте коней сами артиллеристы. Одни толпой облепили дышло и тянут вперёд орудие, другие, теснясь, нажимают сзади, помогая руками, обёрнутыми в тряпки, вращаться орудийным колёсам. Лица у бойцов измождённые, с глубокими, тёмными глазницами – печать блокадной голодовки. А кони, широкогрудые, мохноногие кони, где же они? Видно, тяжёлые бои пришлось вынести полку, если не осталось в нём ни одного коня.

 ...И всё-таки орудия двигались в строгом порядке, безостановочно, выдерживая уставную дистанцию. Каких усилий это стоило людям, можно было только догадываться.

 Впереди полка колыхалось развёрнутое бархатное знамя. Там же с высоко вскинутой головой шагал его командир. Взгляд его выражал и гордость за своих людей и в то же время затаённое страдание. «Посмей только кто-нибудь понасмешничать над полком, – предостерегал этот взгляд, – только посмей!»

 Прокалённые морозом стволы орудий были пушистыми от инея.

 Все артиллеристы, и молодые и старые, одинаково выглядели седоусыми и белобородыми. Даже шинели от клубившегося в тесноте дыхания густо заиндевели. И стоило полку совсем немного удалиться от нас, как и орудия и люди словно растворились в снежном безбрежье. Только алая капелька знамени как бы продолжала плыть в воздухе.

 Полк прошёл. А рассказ о нём, собственно, только здесь и начинается.

 Когда наше подразделение, приближаясь к Разливу, сделало последний привал, навстречу вышел проводник от дивизии. Он и уточнил задание. Оказывается, из-за снежных заносов прекратился доступ к ленинскому шалашу. А дорогу туда надо держать открытой. Перебрасываемые с Большой земли в осаждённый город для пополнения молодые бойцы требуют, чтобы их прежде всего свели к шалашу. Присягая на верность Родине у шалаша, солдат как бы самому Ленину давал клятву победить или умереть.

 Пока наши механики готовили снегоочистители к делу, мы, несколько человек, встали на лыжи, чтобы ознакомиться с предстоящей работой. Двигались, увязая в сугробах и то и дело путаясь ногами в прутьях лозняка, тонких, как силки. Вдруг покатились вниз. Глядим, мы во рву. Нет, это не ров... Мы стоим на очищенной от снега, промёрзшей поверхности болота. По всему видно, что здесь совсем недавно тоже высились сугробы. А глубина снега – мы смерили – достигала двух метров. И вот видим: снежные горы раздвинуты в стороны... Что за чудовищная сила действовала здесь? Машины? Но на размятых, истоптанных снежных откосах – многочисленные следы падения людей...

 Всё разъяснилось у памятника. Здесь, перед гранитным шалашом, монументом, воздвигнутым ленинградскими рабочими в десятую годовщину Октября, мы увидели на земле немецкую каску. Сквозь каску был вбит в землю прочный берёзовый кол. И на нём на фанерной доске надпись, сделанная разными почерками:

ТОВАРИЩ ЛЕНИН! БУДЬ СПОКОЕН ЗА НАС.

КЛЯНЁМСЯ: ЛЕНИНГРАДА ИМ НЕ ВИДАТЬ.

БЕРЁЗОВЫЙ КОЛ В БАШКУ ФАШИСТОВ!

Молодые бойцы-призывники, а также старослужащие

 Н-ского конноартиллерийского полка.

 Мы переглянулись, как виноватые. Хотя и не в чем было себя упрекать: пришли в срок, без опоздания, приказ выполнили точно. И всё-таки на душе была горечь. Не дождались артиллеристы сапёров. Не дождались снегоочистителей. Сами проложили дорогу к ленинскому шалашу. Да ещё с орудиями, в полном строю... Не дождались...

 И вдруг мне подумалось: а может быть, они и не желали помощи?

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЮНОСТЬ

Однажды – это было несколько лет назад – ко мне пришёл молодой человек, отрекомендовался скульптором, назвал свою фамилию – Черницкий – и с улыбкой, какие предшествуют преподношениям, поставил на стол коробку с тортом.

 Я ждал, что будет дальше.

 Между тем визитёр снял с коробки высокую крышку – и оказалось, что внутри не торт. На картонном донышке коробки лепилось что-то зелёно-коричневое, из пластилина; какие-то сбившиеся в кучу фигурки разъярённых боем людей.

 Черницкий объяснил, что пластилин на донышке коробки от торта – это только первый эскиз, из которого будет развёрнута большая настенная скульптура – горельеф – для Артиллерийского музея.

 – У них пробел обнаружился. Музей артиллерийский, а артиллерия-то в гражданскую войну почти и не показана! Вот и решили для экспозиции взять знаменитую шестидюймовую гаубицу, о которой вы рассказали в книге «Бронепоезд «Гандзя».

 Черницкий попросил меня сесть к столу, устроился рядом и, поворачивая донышко коробки со своей лепкой, шепотком-шепотком забормотал добрые слова, в то же время ласково заглядывая мне в глаза. Мол, раскатайся, старина, вернись к девятнадцатому году, представь себя снова на бронепоезде...

 – Хорошо, – улыбнулся я в ответ на его старания. – Считайте, что ваш гипноз достиг цели: перед вами уже не старик писатель, а пылкий юноша – командир бронепоезда. Задавайте вопросы.

 Черницкий принялся расспрашивать. Вот пластилиновые человечки, вот гаубица. Идёт бой. Как правильно расставить человечков? Или – вагон: похож ли на тот, что был? Спросил про одежду на бойцах. Молодому скульптору страсть как хотелось изобразить всех в будёновках. Легендарная будёновка! Но я его разочаровал. На бронепоездах будёновка не привилась: шапка высокая, а в боевых казематах низко и тесно. Так что одевались мы кто во что горазд. Мне, например, пришлась впору трофейная касторовая фуражка.

 В те времена не было лучшего материала для фуражек и шляп, чем кастор. Красивый, ноский, мягкий – погладишь рукой, а он только-только не мяукнет в ответ.

 В касторовых фуражках щеголяли тогда белогвардейские офицеры.

 И вот однажды обратили мы в бегство белогвардейский бронепоезд. Возвращаюсь с наблюдательного пункта – догоняют разведчики, протягивают мне какую-то фуражку:

 – Вот, с головы... Богуша. Сам-то, гадюка, уполз.

 – А почему, – спрашиваю, – вы решили, что это Богуша? Там есть и другие офицеры.

 – Его! Его! Бывшая его. А теперь – ваш боевой трофей!

 Бойцы стали просить, чтобы я надел касторовую фуражку, а мне противно даже прикоснуться к ней.

 Рассудил дело наш машинист с паровоза, Фёдор Фёдорович.

 – Конечно, – сказал он, – нужна санитарная обработка.

 Фёдор Фёдорович основательно пропарил фуражку струёй из парового котла, высушил её, расправил и подал мне.

 – Носите, – сказал он. – Добрая примета: поймалась фуражка – поймается и он сам, изменник Богуш.

 Приметы приметами, а Богуш всё-таки от нас не ушёл. Уничтожили его потом вместе с бронепоездом.

 Рассказываю скульптору, как выглядел наш боевой вагон, и в памяти снова оживает девятнадцатый год.

 После разгрома врага у Попельни и не менее тяжёлых боёв за Киев бронепоезд «Гандзя» превратился в искалеченного и уже беспомощного воина.

 Штаб Щорса приказал «Гандзе» отойти в глубокий тыл, на брянские заводы, для капитального ремонта.

 Бойцы с бронепоезда попали в суровые руки рабочих-металлистов.

 – Про фронт, ребята, до времени забудьте. Там у вас, конечно, было геройство, но и баловства хватало. А сейчас вместо боевого приказа будет урок на работу. Вместо фронтового угощения – выпишут голодный рабочий паёк.

 День на четвёрке хлеба, другой – на четвёрке... Ребята с бронепоезда опешили: «С этой пайки только помирать!» В иных некрепких головах с отчаяния зародилась даже мысль о забастовке.

 Но костячок на «Гандзе» был всё-таки стойкий – из рабочих-железнодорожников, партизан, крестьян-бедняков – боевой костячок, сознательный! Ребята поняли, каково достаётся рабочему классу в тылу и где оно, если разобраться, настоящее-то, доподлинное геройство...

 Сговорились – встали по заводскому гудку. С песней да с лихим присвистом вышли на работу. Спросили не просто урок, а двойной на каждого. Да и этот, двойной, выполнили с превышением!

 А работы хватало. Бронепоезд ведь пришлось собирать и одевать в броню заново.

 Между тем по заводу прошёл слух: «Товарищ из центра приехал. Прямо от Ленина. С каким-то важным поручением».

 Это был Луначарский. Он долго ходил по цехам, осматривая стоявшие в починке и вновь строившиеся бронепоезда; толковал с инженерами и рабочими, допытываясь, какие надо предпринимать меры, чтобы бронепоезда побыстрее выходили на фронт.

 Потом в большом заводском цехе был митинг. Возвышений для ораторов хватало: взбирайся на любую орудийную башню – их полно разбросано по земле. Хуже со светом: день октябрьский короток, в цехе уже полумрак, а докладчика из центра каждому хотелось не только слышать, но и видеть.

 Кинулись делать факелы – железный прут, пенька, мазут – и докладчика окружили огнями.

 Теперь он хорошо выделялся в тёмном провале цеха, только чрезмерно поблёскивало пенсне на носу: то ли от колеблющегося пламени, то ли оттого, что докладчик не в силах был скрыть своего волнения...

 – Деникин взял Орёл! – Голос докладчика прозвучал резко и сухо, как выстрел. – Конница Мамонтова под Тулой!

 Люди оцепенели. Враг в смертельной ненависти к молодому рабоче-крестьянскому государству отсекал от его живого тела кусок за куском. Уже перекрыты все хлебные дороги; отрезан юг – а это металл, уголь, нефть; отторгнута Сибирь... И вот теперь под ударом Тула, с её ружейными и пулемётными заводами. Это арсенал республики. Потерять Тулу – значит оставить Красную Армию с голыми руками...

 А докладчик не даёт опомниться:

 – Юденич у ворот Петрограда! Осатаневшие банды белогвардейцев штурмуют город Октября. Новоявленные версальцы, они жаждут потопить в крови нашу славную, нашу гордую северную коммуну! Допустим ли мы, товарищи, себя до такого позора?

 Докладчик закашлялся, отмахиваясь от коптящих языков пламени. Факельщики посторонились.

 Некоторое время в наступившей тишине было слышно только потрескивание горящего мазута.

 И вдруг – как раскат грома – тысячеголосая клятва:

 – Умрём за революцию!

 Кончился митинг. Рабочие и красноармейцы осадили Луначарского, к нему потянулись руки с записками.

 Это были не вопросы к докладчику. Люди подавали заявления о приёме в партию.

 И об отправке на фронт.

 Так на брянских заводах, как и по всей стране, перед лицом смертельной опасности для Советской власти, началась «партийная неделя»...

 Все бойцы бронепоезда вступили в партию. Их пришёл поздравлять Анатолий Васильевич Луначарский.

 – Будем теперь считать ваш бронепоезд коммунистическим!

 Бойцам выдано кожаное обмундирование. Каждый получил куртку, брюки, ботинки с крагами, кожаную фуражку. Оделись бойцы в новенькое, построились – и красиво и внушительно: будто не одежда, а боевые латы поблёскивают.

 Анатолий Васильевич был гостем на самодеятельном концерте, где ребята с бронепоезда спели, сплясали, прочитали стихи.

 – Кончайте войну, товарищи, и за работу, – сказал Луначарский. – Впереди у нас сказочно заманчивые дела. Будем учиться. Будем развивать культуру завоевавшего власть пролетариата – культуру, по глубине и богатству содержания ещё невиданную. Будем строить коммунизм!

 Бронепоезд «Гандзя» не застоялся на заводе. Заново одетый в броню, с более мощным, чем прежде, вооружением, он был двинут под Орёл. На всех боевых постах – у орудий и пулемётов – стояли коммунисты.

 Каждый понимал, что после Орла отступать уже некуда. «Победа или смерть в бою!»

 На фронт прибыла дивизия Латышских стрелков; в боях с белогвардейцами она не знала поражений.

 «Гандзя» вошла в колонну бронепоездов с задачей: массированными артиллерийскими ударами содействовать успеху латышей.

 Двадцатого октября, после кровопролитного сражения, Орёл был очищен от врага.

ТЫ ОПУСТИЛ ПИСЬМО

КТО ЖИВЁТ В КЛЕТКАХ?

 – Кто живёт в клетках?

 Уже слышу ответы, бойкие и дружные голоса:

 – Канарейки живут в клетках!

 – Попугай!

 – А у нас в клетке чижик!

 – В зоопарке тоже клетки. И обезьянки в клетках, и тигры, и медведи, и серые волки...

 – А у слона клетка без крыши, только забор. Потому что слон не выпрыгнет. Он очень тяжёлый.

 – И у жирафа клетка без крыши. Потому что у него шея длинная, как труба. Он питается листьями с деревьев.

 – Правильно. Всё правильно... А знаете, кто ещё живёт в клетках? Пожалуй, и не догадаетесь...

 Письма!

 Да, да, каждое отправленное письмо хоть немного, но обязательно поживёт в клетке.

 Вот на улице почтовый ящик. Подходят люди и опускают письма.

 Бабушка просунула в ящик открытку с картинкой. Это поздравление внучке. В город Псков.

 Привстал на цыпочки школьник и тоже дотянулся до щели ящика. Он послал письмо в Москву товарищу. У школьников свои дела!

 Остановился солдат. У него письмо в республику Коми. Должно быть, рассказывает матери, как красив Ленинград.

 Из швейной мастерской, что напротив, выбежала девушка с напёрстком на пальце. Она на минутку, только до почтового ящика. Портниха шлёт письмо в Братск.

 Всё наполняется и наполняется почтовый ящик...

 Но вот подъехала маленькая юркая машина. На ней надпись: СВЯЗЬ.

 Выходит шофёр, в руках брезентовый мешок.

 Этот мешок – особого устройства. Подставишь его под ящик – щёлк, щёлк! – и ворох писем в мешке. А донышко ящика опять защёлкнулось.

 Поехали дальше.

 Машина с надписью СВЯЗЬ снуёт по улицам и переулкам города, не пропуская ни одного почтового ящика.

 Так кружит пчела, перелетая с цветка на цветок.

 Пчела, набрав нектара, улетает к себе в улей.

 А машина, нагрузившись письмами, мчится на Главный почтамт.

 Таких юрких почтовых машин колесит по городу множество. И все съезжаются к Главному почтамту.

 Фырчат, толпятся машины во дворе. А большие круглые часы строго напоминают:

 «Скорее сдавайте почту, скорее!»

 Первым возвратился на почтамт Миша Стуколкин.

 Открыл кузов машины.

 Мешки полны писем и от этого толстенькие, грузные.

 – Ну, тюлени, выползайте! – Стуколкин кивнул на часы. – Прохлаждаться некогда! – Мешки, конечно, не пошевелились. Ведь это же только мешки. Но Стуколкин парень весёлый, любит побалагурить. Он сделал устрашающие глаза:

 – Ах вы, лентяи! Ну, сейчас проснётесь!

 Да как примется выбрасывать мешки из кузова.

 Из кузова – да на транспортёр, на транспортёр!

 А это – бегущая лента.

 Подпрыгивая на ленте, мешки помчались внутрь помещения.

А вот и клетки для писем.

 Долго ли здесь письмам жить?

 Нет, недолго – только до поезда.

 Но сперва придётся распаковать мешки.

 Вот мешок из автомашины Стуколкина. В нём перемешались разные письма: тут и от бабушки – в Псков, и от школьника – в Москву, и от солдата – в республику Коми, и от портнихи – в Братск... И ещё много всяких писем. Не затолкнёшь же мешок с ними в один поезд!

 Письма надо разложить по адресам.

 Но на почтамт навезены горы мешков! Мыслимо ли всё это рассортировать?

 А есть машина.

 Эта удивительная машина напоминает гостиницу.

 В ней несколько этажей, и на каждом этаже коридор.

 По коридорам друг за дружкой бегут письма – разыскивают свои клетки.

 Над клетками надписи: «Москва», «Псков», «Братск»...

 И ведь не ошибутся! Бабушкино письмо не забежит в клетку «Республика Коми», а письмо школьника не сунется в клетку «Псков».

 Машина устроена так, что каждое письмо найдёт своё место.

 Управляет этой машиной-гостиницей девушка-оператор.

 Вот она сидит за клавишами.

 Но здесь на стене тоже большие строгие часы.

 Под часами – расписание поездов.

 Взглянет девушка на часы, на расписание – и начинает ещё проворнее перебирать пальцами.

 От этого письма ещё быстрее устремляются по коридорам, перебегают с этажа на этаж. А вдогонку им – всё новые, всё новые... С разбегу письма запрыгивают в клетки, где уже и без того немалая теснота.

 Но вот девушка-оператор встаёт со стула.

 Как только она перестала нажимать на клавиши – жизнь в гостинице замерла.

 Письмам-постояльцам пора к поездам.

 Перед дорогой, как водится, принято посидеть, и письма забираются на стол.

 Не будем к ним строги – ведь это не люди, а письма, Пускай посидят на столе.

 Столик не простой, он с педалью.

 Наступит упаковщица на педаль – и горка писем превращается в тугой пакет, перевязанный крест-накрест верёвочкой. Глазом не уследишь – такая быстрота работы!

 Вот на столике горка писем из клетки «Москва».

 Её сменяет горка из клетки «Псков».

 Следующая – из клетки «Республика Коми».

 А вот на столике ещё горка писем – из клетки «Братск». Но минуточку: здесь нет письма портнихи!

 Да, пост-пакет в Братск отправляется без её письма.

 Но почему же?

 Письма отправлены, поезда ушли – и на почтамте наступает небольшая передышка.

 Но что за стуки?

 Это стучит-постукивает сортировщица-ручница. В руке штемпель, а на столе перед ней рассыпаны письма.

 Лицо у сортировщицы сердитое.

 Главное – ни в чём не провинилась. Люди небрежничают, а она – исправляй чужие ошибки!

 Легко ли день-деньской переворачивать письма да ударять по каждому ручным штемпелем!

 Под конец дня рука как деревянная.

 Не здесь ли письмо портнихи, написанное в Братск?

 Ну, конечно, вот оно.

 Ай-яй-яй, ну и письмо. Слова на конверте вкривь и вкось, а марка где? Не сразу и обнаружишь: прилеплена на обратной стороне конверта.

 Нельзя отправлять письма впопыхах.

 На конверте всё должно быть точно и правильно. И, конечно, разборчиво.

 А где наклеивать марку? В верхнем правом углу – и только здесь.

КАК У ПОЧТОВОГО ВАГОНА ВЫРОСЛИ КРЫЛЬЯ

 Не знаю, как назвать этот случай...

 Кто говорит: «Сказка».

 Кто говорит: «Быль».

 Но вы, ребята, народ догадливый. Может быть, сами разберётесь?

 Алёнка живёт в тайге. На Дальнем Востоке. Отец и мать у Алёнки охотники.

 И хотя девочке всего шестой год, она самого дремучего леса не страшится.

 – Грибки, – говорит, – давайте в прятки. Прячьтесь от меня.

 Но где там! У таёжной девочки глаз острый. Живо разроет мох – и грибы уже в корзинке.

 Ни волки, ни медведи не осмеливаются тронуть Алёнку.

 Потому что храбрая.

 Но случилась беда...

 Однажды пришла Алёнка из лесу, да и заболела...

 Вся в жару, мечется, никого не узнаёт.

 Свезли Алёнку в больницу.

 Доктор говорит:

 – Скверная болезнь. Укусил её вредный жучок. Скорее посылайте телеграмму в Ленинград. Там есть академик, который придумал лекарство от укуса такого жучка.

 Родители Алёнки послали в Ленинград две телеграммы.

 Одну – академику.

 Другую – Алёнкиной бабушке.

 Академик выдал бабушке лекарство. Она сразу – на почту. Сдала посылку, уплатила деньги и пошла домой.

 Наступила ночь. Спит бабушка, улыбается во сне. Приснилось ей, что внучка уже выздоровела.

 А на самом деле посылка ещё в Ленинграде. По расписанию не было поезда на Дальний Восток.

 На станции зажёгся огонёк в почтовом вагоне.

 Это вагон особенный. Ты уже знаешь, что письма на почте распределяют по клеткам.

 И в вагоне клетки. Кроме того, – полка для посылок.

 А проводником вагона – почтальон.

 Разбирая мешки с письмами, почтальон увидел посылку для Алёнки.

 – Эге, – говорит, – посылочка, да ты совсем дальняя! Тебе высаживаться последней. Так что посторонись, не мешайся под руками!

 И засунул посылку в конец вагона.

 Окончив своё дело, почтальон зевнул, потянулся...

 Спит почтальон.

 Вдруг шорох в вагоне...

 Слабенький-слабенький... Проснись почтальон, он всё равно не расслышал бы этого шороха.

 А письма насторожились. Все. Во всех клетках.

 – Кто это? – спросил Пакет с Сургучной Печатью. Это был важный Пакет, и говорил он густым голосом.

 Шорох прекратился.

 Потом кто-то горько заплакал.

 – Да что же это такое? – Письма в клетках зашевелились. – Кого здесь обидели? .. Мы, письма, дружный народ. Мы не допустим несправедливости!.. Кто же этот злодей, который обижает слабых? Укажите на него – он будет наказан!

 В ответ послышался тоненький-тоненький голосок:

 – Ах, товарищи, я Лекарство для Алёнки. Никто меня не обидел... Но как подумаю, что ехать целую неделю... Страшно становится!

 Тут вмешалась Поздравительная Открытка – блестящая от лака, расфуфыренная.

 – Ничего страшного, – сказала она. – Куда спешить?

Мне, например, нравится опаздывать. Когда почтальон на Новый год или к Первому мая приносит пачку поздравительных писем, – ты там незаметна. А если опоздаешь и явишься одна, – тебе такое внимание! Все тебя разглядывают, с возмущением показывают друг другу штемпель с числом, ругают почту. Это так весело!

 Кто-то остановил болтушку, и тогда опять все услышали тоненький голосок:

 – Ах, товарищи, Алёнка очень-очень больна. Иначе бы не обратились к нашему академику, поверьте!.. Ей надо сейчас же помочь, этой же ночью, а то, а то... – Тут тоненький голосок захлебнулся в слезах. Промолвил едва слышно: – А то не застать мне Алёнку в живых!

 В вагоне стало тихо.

 Было только слышно, как храпит почтальон.

 Но тишина была недолгой. От волнения все вдруг заговорили, перебивая друг друга, и в шуме голосов ничего нельзя было понять.

 Тут Пакет с Сургучной Печатью сказал зычно:

 – Тише! Перестаньте кричать! Ти-ши-на!..

 Письма в клетках замолчали.

 Пакет продолжал:

 – Мы так проспорим всю ночь и ничего не решим... Если у нас собрание, то нужен порядок. Сначала пусть каждый скажет: надо ли спасать Алёнку?

 – Надо, надо! – закричали все. – А как же иначе? Спасти девочку, спасти!

 Пакет с Сургучной Печатью сказал:

 – Я того же мнения! Обязательно спасти! Теперь давайте думать, как это сделать.

 – Я знаю как! – выкрикнула Заказная Бандероль.

 – Не волнуйтесь, – сказал Пакет, – говорите спокойно. А всех остальных прошу внимательно слушать.

Заказная Бандероль напомнила, что поблизости аэродром. Оттуда улетают самолёты в разные города, наверное – и на Дальний Восток. Так что надо поскорее разбудить почтальона. И пусть он сбегает на аэродром и посылку для Алёнки передаст лётчику.

 Пакет с Сургучной Печатью сказал:

 – Понятно. Нет ли других предложений?

 – Конечно, есть! Дайте мне слово.

 Это заговорило Письмо в скромном сером конверте.

 – Я всего только Простая Бандероль. Не Заказная! А та хоть и важничает, а сказала глупость. Человеку голос писем не слышен. Поэтому, сколько бы мы ни будили почтальона, он не проснётся и нас не поймёт... Эх ты, а ещё Заказная!

 Выступили ещё некоторые ораторы.

 Жалели Алёнку, а как помочь девочке, никто не придумал.

 Лекарство в бабушкиной посылке уже плакало навзрыд.

 – Теперь я беру слово, – сказал Пакет с Сургучной Печатью. – Спасти Алёнку можно!

 Все в вагоне затаились: «Что же дальше он скажет, что?!.»

 – Можно спасти, – повторил Пакет. – Только дело это очень-очень трудное...

 – Подумаешь! – усмехнулась Поздравительная Открытка. – Чего вы нас пугаете? Открывайте свой план.

 Пакет сказал:

 – План простой. Он называется: «Один – за всех и все – за одного». Согласны взяться дружно?

 Из клеток ответили:

 – Согласны! Согласны! А вас просим быть командиром!

 Пакет с Сургучной Печатью приосанился. Круглое красное лицо его выразило железную волю.

 Теперь он заговорил как командир.

 – Товарищи Письма! – сказал Пакет. – Закрытые Письма и Открытки! Простые и Заказные! Товарищи Письма с уведомлением о вручении адресату! Товарищи Бандероли! Слушайте меня: мы сами повезём вагон.

 И Пакет приказал:

 – Все наружу!

 И – глядите, глядите! – приказ уже выполняется!

 Письма посыпались из окон – одно за другим, одно за другим...

 И тут же стали прижиматься друг к дружке: плотноплотно, будто пёрышки в крыле птицы...

 Да это и в самом деле крылья! У почтового вагона вырастают два крыла – они становятся всё длиннее, всё гуще...

 Последним выбрался из окна Пакет.

 Он решил встать к корню правого крыла.

 Здесь работа труднее всего – как у загребного на спортивной лодке.

 Сзади окликнули:

 – Товарищ Пакет с Сургучной Печатью! Я тоже хочу потрудиться для Алёнки!

 Это пропищало Лекарство из посылки.

 – Нет, – сказал Пакет, – вам не место в крыле. Почём я знаю – может быть, вас взбалтывают только перед употреблением? А вы намашетесь с нами да вдруг прокиснете! Нет уж, пожалуйста, отдыхайте в дороге. Ваше дело – вылечить Алёнку.

 Пакет вылез из окна.

 Обернулся, глядит – а в одной из опустевших клеток притаилась Поздравительная Открытка.

 – Я... я... – забормотала она. – Я слабенькая, меня не троньте...

 Пакет рассердился. Сургучное лицо его потемнело.

 – Ах так? Всем работать, а вам кататься? Нет, не пройдёт. Марш из вагона!

 Поздравительная Открытка выпрыгнула наружу.

 Но ни одно из писем, дружно соединившихся в крыльях, не пожелало принять бездельницу.

 Гонят её и гонят – перебегает лентяйка с крыла на крыло. Наконец, совсем запыхавшись, остановилась на кончике левого крыла.

 – Обещаю работать, дайте местечко!

 Тут её и оставили.

 – Внимание! – скомандовал Пакет с Сургучной Печатью. – Оба крыла разом – взмах!

 Крылья поднялись и со свистом опустились.

 Ветер пригнул траву до самой земли.

 – Ещё раз – дружнее! Взмах!

 Скрипнули колёса – и вагон покатился по рельсам.

 – Взмах, взмах, взмах! – выкрикивает Пакет.

 Вагон помчался, часто постукивая колёсами...

 И вот он в воздухе...

 – Теперь набирать высоту! Налегли, дружнее! Чаще взмахи! Ещё чаще!..

 Вагон уже над облаками.

 Всем от работы жарко, только Поздравительной Открытке холодно.

 Бездельничает, вот и окоченела.

 Рванул ветер. Бездельница сорвалась с крыла и пропала в бездне клубящихся облаков.

 – Поделом ей! – сказал Пакет с Сургучной Печатью. – Кто дружно с товарищами не трудится – тот всегда и везде лишний!

 Вагон забирался всё выше и выше. Летел всё быстрее...

 А когда взошло солнце, вагон стоял уже на Алёнкиной станции.

 Письма опять были в клетках.

 Почтальон проснулся и долго в удивлении стоял перед окном.

 Прочтёт название станции – и зажмурится, протирает глаза.

 «Вот так всхрапнул, ай-яй... – бормотал почтальон. – За неделю ни разу не проснулся! Но молчок, никому ни слова, а то попадёт!»

 Почтальон умылся, расправил на себе измятый костюм и с бравым видом принялся выгружать почту из вагона.

 ...Лекарство поспело к Алёнке вовремя.

 Девочка выздоровела.

 Недавно Алёнка была в гостях у бабушки, и ей очень понравился Ленинград.

В нашей стране есть почтовые вагоны с крыльями.

 Только крылья эти не из писем, а, как у всех самолётов, металлические.

 Каждый почтовый самолёт заменяет несколько почтовых вагонов.

 Почему?

 Очень просто. Пока вагон двигается, постукивая колёсами, самолёт успевает сделать несколько рейсов.

БОЛЬШАЯ СУМКА

 В Москве почтальоны.

 И в Ленинграде почтальоны.

 У них давнишняя дружба!

 «Мы, – говорят москвичи, – соревнуемся с Ленинградом!»

 «Мы, – говорят ленинградцы, – соревнуемся с Москвой!»

 А когда социалистическое соревнование, – очень хорошо работается: весело и с большой пользой.

 Ведь каждый старается изо всех сил!

 А главное – знаете что? Все друг другу помогают – вот что главное!

 Звонят однажды по телефону из Москвы.

 Начальник почты в Ленинграде взял трубку.

 Слушает, что-то записывает для памяти... Мало ли дел у начальников.

 Кивает головой, поддакивает в трубку...

 Да вдруг как упрётся о край стола. Даже стул под ним поехал назад.

 – Нет, – говорит, – нет и нет! Это мы в Ленинграде изготовим. Уж позвольте вам помочь. Ведь мы же соревнуемся с вами!

 Пока начальник почты объяснялся с Москвой, вернулись с порожними сумками три почтальона – три девушки, вострушки-хохотушки.

 Забрались в уголок и – «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха»!

 И вдруг слышат – разговор-то по телефону какой удивительный: Москве сумка понадобилась. Да не простая, как у всех почтальонов. Особенная сумка: на тысячу писем!

 Девушки переглянулись.

 – Вот так здорово! – говорит одна. – Для этакой сумищи знаете какие нужны плечи? Богатырские. Как у самого Ильи Муромца!

 Другая пошутила:

 – А может, Илью Муромца и взяли в почтальоны? Или Гулливера!

 – Или Дядю Стёпу-Каланчу! – рассмеялась третья.

 В это время разговор с Москвой прервали.

 Вострушки – к начальнику:

 – Что за сумка? Для чего такая большая?

 Начальник почесал затылок.

 – Эх-ма, – говорит, – а я и не догадался спросить, зачем московскому почтальону такая сумка... Ну, ничего, узнаем. Главное, девушки, то, что москвичи уступили эту работу нам. И мы сделаем отличную сумку!