Текст книги "Кольцо Луизы"

Автор книги: Николай Вирта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

3

«Мой дорогой друг! Тебе будет трудно понять, что было пережито нами с Андреем Петровичем (я имею в виду человека, которого ты знаешь как Антона) и Катей, то есть Кларой, когда свершилось то, о чем мы лишь думали-гадали. Оглядываясь назад, я вспоминаю бессильную ярость, которая душила меня: мы слушали речь Гитлера в рейхстаге, речь, полную лжи и безудержной клеветы.

Ты жил здесь и не раз-слышал фюрера. Можешь представить, как он визжал и кривлялся, объясняя необъяснимое!

Итак, война.

Горько было думать, что наших предостережений не приняли в расчет. Однако, взвесив все хладнокровно, страсти-то поостыли, мы поняли, что ведь и трудно было поверить нам и другим, кто предупреждал о вероломных замыслах Гитлера. Нам, русским, иногда слишком простодушным, невероятной казалась чудовищная игра нацистских главарей, поставивших на кон само существование Германии. Наши сообщения… Но ведь те, к кому они в конечном счете попадали, могли предполагать, что нас нарочито дезинформируют, что удар готовится по Англии. «Утка», подброшенная Геббельсом, признаться, и меня поставила в тупик. Теперь мы знаем о предупреждениях Черчилля… Но можно ли было верить ему? Ведь он спал и видел, как бы стравить нас с Третьим рейхом. Игра американцев в те времена мне понятна. Достоверно известно, что еще в начале сорок первого года они достали копию плана «Барбаросса» (чего, увы, не могли сделать мы!). Так почему же американцы не поставили нас в известность? Ответ, надеюсь, тебе ясен. Не один американский воротила мечтал в те дни, чтобы русские и немцы повыхлестали друг из друга побольше крови… Ослабить ту и другую стороны и претендовать на мировое господство; теперь это ясно.

Младенец все спрашивал меня после перехода его сына на нашу сторону, почему же не поверили Гансу, ведь он-то все знал, ведь он-то шел к ним с чистыми намерениями. "Да, – отвечал я ему, – это верно. Но ведь абвер и гестапо засылали к нам и таких, кто мутил нам головы противоречивыми сообщениями. Провокация в таких делах – прием обыденный…"

Ну, хватит коптить вздохами небеса. Что случилось, то случилось. Хоть и огромны наши жертвы, но зато агрессорам преподан предметный урок, как опасно будить гнев советского народа.

Перейду к описанию тех дней; думается, что тебе это будет интересно.

Итак…

Как нам стало известно потом, накануне того страшного воскресного дня солдатам и офицерам вермахта выдали дополнительный паек: шоколад, настоящий кофе, а сигарет бери, сколько хочешь. Хотя солдаты, надо думать, не знали, что ждет их, все-таки догадывались, в чем дело. Пусть, мол, командиры скрытничают, делая вид, будто ничего особенного не предполагается, солдат понимает, что к чему! Солдату месяцы и годы объясняли насчет "колосса на глиняных ногах"… Как рванут на этот колосс дивизии немецкие и сателлитов, как рявкнут тысячи орудий, как взовьются в небо самолеты немецкие, финские и румынские, как дрогнет земля под тяжестью танков, так и развалится карточный домик…

Отдыхать они будут в Москве, уж это-то солдаты знали точно, недаром их не слишком обременяли теплыми вещами. Зачем они? К зиме с большевиками будет покончено начисто.

А в Германии, мой друг, гремели барабаны, пели фанфары, истерическими воплями приветствовали немцы фюрера, когда он появлялся на улицах, в театре, на парадах… Могло ли людям прийти в голову, каким подарком порадует их Гитлер утром двадцать второго июня?

Но почему был так угрюм рейхсканцлер в те дни?

Нам стало известно о сводках, докладываемых фюреру гестапо: тридцать тысяч антифашистов в тюрьмах и концлагерях. Но Гитлер знал: начальник гестапо Генрих Мюллер лгал, боясь сказать истину. А истина в том, что не тридцать, а триста тысяч врагов наци сидели за решеткой в концлагерях.

"Сколько же их на свободе?" – должно быть, думалось фюреру.

Ему сообщали: "Их судят, но даже нас, видавших виды судей, бросает в пот при виде их решительности и непоколебимости…"

В Моабитский замок заперли Тельмана.

Фюрер знал: неведомыми путями он продолжал связь с антифашистским подпольем.

Почему же его не судили, Тельмана? Почему не было выполнено обещание, данное еще в 1938 году: опубликовать материалы процесса над Димитровым, которые заставили бы весь мир "замереть от возмущения"?

Гитлер не мог публично ответить на этот вопрос. Думается, что всесильный диктатор, повелитель порабощенных стран боялся Тельмана и его страшила перспектива повторения суда над Димитровым!

Однажды Гитлеру принесли стихи Эриха Вайнерта о Тельмане:

 
Его цель – будить гордость своего класса,
Его сознание и уверенность закаляли его
от разочарований и страха.
 

Не мог ли он думать: вот какие люди у них, а кто с ним? Да, пока он славен победами, фюреры помельче на весь белый свет трубят о его божественном предназначении. А если грянет беда?

Мутно и зыбко вокруг… И можно понять мрачное настроение Гитлера.

Не сдается Англия. Бомбардировки Лондона, когда над городам, сея смерть и ужас, повисли триста, четыреста бомбардировщиков, не сломили британцев.

Поставлена на колени Франция, но французы, объединившиеся в Сопротивлении, готовы трижды отдать свои жизни за свободу страны. Бушует партизанская война в Югославии. Турки хотят и не хотят воевать… Япония заключила пакт о ненападении с Россией. Недоволен и капризничает Муссолини. В Румынии неспокойно: короля Кароля пришлось заменить Михаем. Антонеску жестоко расправляется с недовольными.

Гитлер судорожно ищет союзников. Он встретился с каудильо; испанский фюрер осторожничал…

На жизнь фюрера покушались в Мюнхене. Потом снова покушение: антифашист бросил бомбу в автомобиль Гитлера. Фюрер отделался легкими царапинами – бомба разорвалась рядом. Новые аресты, новые пытки и расстрелы… и новые заговоры.

Не веселили фюрера вести из Америки: Рузвельта в третий раз избрали президентом; Гитлеру, конечно, доподлинно известно, на чьей стороне симпатии Рузвельта. Знает он также популярность этого замечательного американца. Авторитет, уважение и любовь американцев к Рузвельту – тоже не секрет для фюрера, равно как и мощь заокеанской державы.

Помнишь, как Гитлер много раз говорил: управлять – значит предвидеть. Готовясь к нападению на нас, он ничего не предвидел, а все его расчеты оказались писанными на песке. Ему казалось, что вермахт разгромит нас, прежде чем англо-американская коалиция сумеет вооружиться и мобилизовать свои ресурсы, и отдал приказ воевать, «не задумываясь о потерях и резервах», полагая, что ему не придется тронуть эти резервы.

Он не принял в расчет и еще кое-что. Не мне объяснять тебе, что еще помнили у нас на Родине Первую мировую войну, начатую Германией. Еще не забыли наглости немецкого командования на переговорах в Брест-Литовске. Не выветрились из памяти грабеж и бесчинства немецких солдат на Украине и в захваченных прибалтийских республиках. Еще свежи были воспоминания об ультимативном требовании немцев ввести в Москву батальон своих солдат после убийства левыми эсерами посла Мирбаха. Все мы знали, какая идея красной нитью проходит в книге Гитлера "Майн кампф". Мы много лет подряд слышали речи фюрера о коммунистической опасности, клевету и нападки на первое в мире социалистическое государство – это бельмо на глазах нацистов.

День и час назначены. Об отступлении не могло быть речи. Гитлер дорвался до заветного и решил играть напропалую.

Известный тебе Рудольф Лидеман с восторгом рассказывал Антону, как в ночь на двадцать второе июня Гитлер диктовал секретаршам Дарановской и Шредер речь в рейхстаге. Каждые пятнадцать минут камердинер фюрера Линге носил машинисткам страницы с записью речи.

"В шестом часу, – болтал Лидеман, – фюрер лег спать. В половине девятого встал. Брился он сам". (Боялся даже парикмахера.)

Через полчаса, одетый в свою обычную униформу, фюрер стоял перед нацистским рейхстагом и выкрикивал речь…

Выслушав его, я сказал самому себе: "На нас-то, господин Гитлер, ты и сломаешь шею. А уж я лично насолю тебе, как только смогу!…" Обнимаю.

Твой Афанасий Чернов».

(Письмо Клеменса Видеману, написанное после войны.)

Глава четырнадцатая.
АНТОН КЛЕМЕНС ИНФОРМИРУЕТ ЦЕНТР

1

«В начале апреля сорок второго года Рудольф Лидеман зашел ко мне. Я сразу понял: дела у него – лучше желать нечего.

– Поздравьте меня, Антон! Я назначен начальником штаба танковой дивизии. На днях мы приступаем к формированию. Зимой русские лихо поприжали нас, но ничего, мы еще сильны!

– Вы рождены под счастливой звездой, – ответил я и предложил выпить по этому случаю, от чего Руди не отказался.

В общем-то, малый он неплохой, только слишком был избалован в детстве, не знал нужды в юности, а потом, вступив в партию фюрера, катился по ровной дорожке, и все ему трын-трава. Не думаю, чтобы он слишком увлекался идеями; голова его ко всему мало-мальски серьезному не приспособлена. Впрочем, в своем деле он преуспевал. Как-никак окончил танковую академию, по части военной техники слыл человеком сведущим и довольно расторопным командиром. Это у него в крови, как он уверял; все его предки – народ военный, муштрованный. Ему все это нравилось, и он с упоением занимался своим делом.

Мы выпили. Я подливал да подливал, тщательно следя за тем, чтобы бокал Руди не оставался пустым. Сам тоже выпивал, но, зная меру, пил так, чтобы не опьянеть. Чем больше пил Руди, тем развязнее становился, бахвалился, что не пройдет и года, как он будет командиром дивизии, и «черт меня побери», если не ворвется первым со своими танками в Москву, хвастался самоходными орудиями и новыми танками, поступающими на вооружение его части, для которых, как сказал Руди, любой овраг не страшнее дорожной колеи, а любой большевистский танк —не прочнее ореховой скорлупы, это воистину свирепые машины, настоящие тигры.

Я слушал Руди нарочито рассеянно, хотя меня так и подмывало разузнать подробности о новом оружии вермахта. Руди, сам того не понимая, подогревал во мне это желание, заметив, что при моей страсти к разного рода технике я, увидев эти машины, получил бы громадное удовольствие, расписывал мощность моторов, неуязвимость брони и так далее.

Когда Руди перестал трещать, я сказал, что хотя и люблю возиться с техникой, но не слишком люблю воевать, а между тем, очевидно, и мне придется шагать со всеми: тотальная метла не знает пощады.

Оттопырив нижнюю губу, Руди принялся канючить, что это будет чистейшим свинством, если он лишится не только друга, но и такого любезного кредитора, начал успокаивать меня, ссылаясь на мои обширные связи. Вот тут-то я и поймал его на удочку, сказав, что мне обещают должность в одном из управлений Главного интендантства, но нужна солидная рекомендация.

Руди понял мой намек. Напыжившись, он заметил, что дал слово никого и никуда не рекомендовать, промычал что-то о моем подданстве.

– С этим все в порядке, – успокоил я его.

– Может быть, может быть, – эдаким противно снисходительным тоном заговорил Руди. – Но я принципиален в своих решениях. Принципиальность, щепетильность, чистота крови, беззаветное служение фюреру – мои девизы, Клеменс, – добавил он напыщенно.

Тогда я решил не церемониться.

2

У нас лежали фамильные драгоценности Лидеманов. Фрау то и дело выпрашивала у старика то тысячу, то две тысячи марок, ссылаясь на то, что в свое время она возьмет драгоценности, а пока что пусть они лежат у нас вроде, так сказать, залога. Само собой разумеется, каждый раз мы брали у фрау и Руди расписки в получении денег. Я напомнил Рудольфу, что ему и матери пора бы забрать драгоценности и вернуть нам долг: дольше мы не можем их держать, кроме того, нам нужна наличность.

Руди спросил, сколько они взяли у нас.

– Сущая безделица. Что-то около трехсот тысяч марок.

Видели бы вы, как он изменился в лице! Он просто остолбенел и смотрел на меня выпученными глазами. Лоб его покрылся потом, губы дрожали. И вдруг разразился неистовой руганью. На чем свет стоит он поносил собственную мамашу, обзывая ее мотовкой, крашеной куклой, ведьмой… Наконец выдохся и снова принялся ныть, утверждая, что ни он, ни мать не располагают сейчас такими деньгами. Я сказал, что они могут продать драгоценности. Руди замахал руками: это фамильное, это последнее, что у них осталось про черный день, а он пришел ко мне не только поболтать, но и попросить денег.

– Новое назначение, неизбежные расходы, – жалобно бормотал Руди. – Ах, Клеменс, мне позарез нужны деньги. И тут еще карточный долг. Я должен рассчитаться сегодня же, вопрос чести, понимаете сами.

Поколебавшись для вида, я сказал, что фирма выручит его. Руди сразу повеселел, начал тараторить, что он готов написать любое обязательство, вексель… Я сказал, что па этот раз обойдемся просто долговой распиской.

– Но не могу же я бесконечно пользоваться вашей любезностью, Клеменс… Я обязан… Да, вы просили меня о чем-то! Эта рекомендация… Я охотно дам ее.

– А как же с принципами? – Я рассмеялся.

– К чертям принципы! Бумагу!

Руди написал несколько строк и, передавая бумагу мне, заметил:

– В конце концов, пусть в интендантстве служат деловые и богатые люди, чем нищие и, стало быть, воры.

– Спасибо, – сказал я, пряча бумагу. – Так сколько вам надо?

– Ну… ну, хотя бы тысячу, полторы тысячи.

– Минутку. – Я прошел в кабинет, достал две тысячи и вернулся к Руди. Он успел выпить еще и был в прекрасном настроении. – Вот вам две тысячи, Руди!

– О о, Клеменс, вы настоящий друг! – Руди полез ко мне с объятиями. Потом написал расписку.

Мы выпили еще.

3

– Какие новости? – спросил я. Утро было хлопотливое, и я не успел посмотреть газеты. Ну, вы знаете, как наш брат читает газеты. Утром нам приносили кипу их. Это не могло возбудить подозрений: фирма интересовалась состоянием биржи, а откуда, как не из газет, черпают сведения большинство предпринимателей? Мы собирали факты по крупинке, порой вылавливали важные сообщения, которые для неискушенного читателя не представляют ни малейшего интереса, а мы просеивали их, словно через сито. Но вот представился случай получить не крупинку золота, а целый самородок.

Нацисты хоть и втолковывали толпе, будто они против аристократии, на самом-то деле старались заполучить аристократию в свои сети. Как всякий подонок хвастается знакомством с крупной персоной, так и нацистам льстило внимание к ним аристократии. Руди был вхож к людям, окружавшим фюрера, и знал много. Кроме того, у него была тьма приятелей среди офицеров. Они приезжали с фронта и под пьяную лавочку выбалтывали все, что могли выболтать. Руди всегда кичился своей осведомленностью и охотно шел на мою удочку. Впрочем, я был осторожен, очень осторожен.

– Новости неважные. За зиму у нас отхватили порядочные куски русского пирога. Сейчас командование подводит итоги зимнего и весеннего наступления русских. Вряд ли у них могут быть веселые лица. – Руди пьяно рассмеялся.

– Большие потери? – осторожно спросил я.

– Ах, боже мой, вслух об этом не говорят, милейший Клеменс. Но мы-то знаем: шестнадцати дивизий только в группе армий "Центр" словно не бывало.

Он сказал правду, но далеко не всю. Только потом стало известно, что наше зимнее и весеннее наступление не только сковало вермахт на всем фронте, но и стоило нацистам потери пятидесяти разгромленных нами дивизий.

– Пришлось тронуть резервы, – скорчив мину, добавил Руди.

– Ну, при огромных резервах рейха отправить на фронт две-три дивизии, чтобы расправиться с Советами, не так уж страшно, – заметил я.

– Охо-хо! Две-три дивизии! А если восемь? И только группе "Центр"?

Быть может, Руди не знал, что Гитлеру пришлось крепко пощипать резервы, перебросив на Восточный фронт около сорока дивизий своих и сателлитов.

– Да, это серьезно.

– И не говорите. Помните январский прорыв русских на Великие Луки и Сухиничи? Фюреру впервые пришлось отдать приказ об отступлении. А мы не знали этого слова. Мы не знали слова "окружение" в применении к самим себе, а в Демянском мешке сидели шесть наших дивизий. Впрочем, что б там ни было, наша армия стоит в ста двадцати километрах от Москвы, в наших руках Орел, Курск, Харьков, вся Украина и Крым, мы окружили Севастополь. Вы, конечно, слышали выступление фюрера в День Героев?

– Да, кажется, он обещал уничтожить Красную армию в этом году.

– И уничтожит, черт побери!

– Руди, я полный профан в политике и военных делах, но помню, что фюрер обещал это и в прошлом году.

– И он добился бы своего, не будь в штабе пораженцев.

– Если доблестные силы вермахта стоят так близко от Москвы, почему бы не попытаться в третий раз захватить это логово большевиков? – спросил я, внутренне посмеиваясь.

– Я уже сказал, – надменно проговорил Руди, – это задача моей дивизии, если главный удар летней кампании не переместится в другой район.

– Куда-нибудь потеплее, наверное? – шутливо сказал я.

Руди промолчал. Он, конечно, не знал о директиве фюрера насчет захвата наших хлебородных областей: Донбасса, Кавказа и Сталинграда. Если бы это им удалось, нам пришлось бы туго: турки и японцы обещали фюреру в случае успеха этой кампании вступить в войну.

Я мог бы поднажать на Руди и выдоить из него все, что можно. Но старик снова воспротивился, считая, что Лидеман еще не совсем готов. Впрочем, коготок его уже увяз. Одна и та же дата на рекомендации и расписке в получении двух тысяч марок ставила Руди в некоторую зависимость от меня. Да и вообще он был в наших руках. Старик – человек запасливый. Не знаю уж, что именно заставило его в свое время припрятать подальше кольцо Луизы и все документы, относящиеся к этой истории. Кольцо и рассказ той женщины сослужили нам верную службу. Мы не только рассчитались с Лидеманами, но и приобрели драгоценные сведения. Много раз перепроверенные через разные каналы, они дали немало тому делу, ради которого мы жили там, в Берлине. Прошел год без малого, когда мы пустили в ход кольцо Луизы».

Глава пятнадцатая.
ГЕСТАПО НАЩУПЫВАЕТ СЛЕД…

1

Ничего злодейского или отвратительного во внешности начальника гестапо Мюллера найти нельзя. Средних лет, давно начавший лысеть, с тяжелой челюстью, огромным лбом и умными пристальными глазами, он носил обыкновенный штатский костюм, а в мундире СС появлялся только на официальных приемах. Тем не менее Мюллер наводил страх на всех, знавших его близко или понаслышке.

Гестапо, возглавляемое группенфюрером СС Мюллером, занимало внушительное здание на Принц-Альбрехтштрассе. Всякий вызываемый туда не мог быть уверен в том, что с ним будет: вернется ли он домой, расстреляют его, повесят в подвалах гестапо или отправят в концлагерь.

Агентура гестапо не только проникала во все учреждения рейха, но и протянула свои щупальца в дома частные. Во всяком случае, в главных городах Германии каждые пять домов, так сказать, обслуживал шпик гестапо, в свою очередь, имевший подручных если не во многих квартирах, то уж в любом доме – непременно.

Кабинет Генриха Мюллера на Принц-Альбрехтштрассе, 8, был просторен и светел. Мюллер не признавал лишних вещей, которые могли бы отвлекать его от размышлений. На стенах кабинета ни картин, ни эстампов. Мебель с обивкой тусклых тонов. Никаких лишних вещей на столе: два телефона, микрофон и рупор радиотелефона, подставка для карандашей и автоматических ручек, несколько папок разного цвета с делами, позади шкаф с книгами, внушительный сейф в углу – и это все.

2

В описываемый день Мюллер читал «Дело о деятельности антифашистского подпольного Сопротивления».

Страницы «Дела» пестрели сообщениями о помощи бежавшим из тюрем и концлагерей, об устройстве таких побегов. Начальнику гестапо Мюллеру докладывали о создании в Лейпциге «Интернационального антифашистского комитета», руководители которого – угнанный из России Николай Румянцев и рабочий Макс Гауке. Отмечалась объединенная борьба советских военнопленных и немецких подпольщиков в Шлезвиг-Гольштейне. Все чаще становились нападения на зенитные батареи и полицейские участки.

«Совсем недавно, – доносила агентура гестапо начальству, – возникло "Братское сотрудничество" военнопленных в Баварии и Австрии, а боевые действия "Немецкого народного фронта", руководимого Хутцельманом, Губером и другими, разлагают рабочих…»

На предприятиях Маннгейма арестовали около тысячи непокорных рабочих. Найдены листовки: «Немецкий народ, долго ли ты еще будешь терпеть?», «Мы протягиваем руки всем, кто отказывается от сверхурочной работы, кто совершает хоть самые маленькие акты саботажа, кто, дезорганизуя работу на предприятиях и транспорте, тем самым помогает скорейшему окончанию войны и гибели нацизма».

«Только сотрудничество с Советским Союзом может обеспечить государственную независимость страны», – читал Мюллер запись допроса одного из арестованных.

Семьсот пятьдесят арестов каждый месяц в первой половине 1941 года, тысяча сто семьдесят – в июле, тысяча триста сорок – в сентябре, больше грех тысяч арестов в последние месяцы года.

Агенты Мюллера выследили и арестовали некоего У рига на одной из явочных квартир. Ему предъявили обвинение в заговоре против национал-социалистского государства.

Уриг приговорен к каторжным работам. Нацистам и в голову не приходило, что «каторжанин» посмеет вернуться к своим прежним занятиям. Но вот к началу войны с Советским Союзом в делах гестапо появляется донесение агентуры о «Берлинском антифашистском центре».

Этот центр – дело Урига.