Текст книги "Афганская бессонница"

Автор книги: Николай Еремеев-Высочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

3. Похищение группы

Мы проговорили с Масудом на час дольше, чем предполагалось, – в моей сумке было четыре отснятые кассеты по полчаса каждая. Мы бы проговорили и больше, но в комнату тихонько вошел доктор Абдулла и сказал по-английски, что Масуда ждут.

Тот взглянул на часы.

– Ф-ф, конечно! – Потом посмотрел на меня. – Давайте последний вопрос, хорошо?

Я спросил, чего бы он хотел для своих детей – у него их было четверо. Масуд задумался.

– Я хотел бы, чтобы они в своей жизни смогли заниматься тем, что им будет нравиться. В отличие от меня!

В машине я пересказал ребятам несколько наиболее интересных моментов. Нет, языки надо учить независимо от того, чем ты собираешься заниматься! Но и у них были свои открытия.

– У Масуда бронежилет скрытого ношения, – сообщил Димыч, которого Илья научил выполнять работу звукооператора. Он теперь цеплял интервьюируемым микрофон, пропуская провод под одежду, а потом надевал наушники и слушал, чтобы не было помех. – Почти невидимый, даже под свитером.

– Да нет, я обратил внимание, когда он был в свитере, что у него что-то пододето, – откликнулся Илья. – Я думал, шерстяное белье.

Самозванец, то есть я, промолчал, чтобы не обнаруживать как свой непрофессионализм, так и свои знания.

Мы ехали на окраину города к связисту, чтобы забрать аккумулятор. У нас еще оставался один совсем целый, а неснятым, но запланированным было только интервью с пакистанцем. У нас даже образовалась возможность поснимать экзотику.

Из динамиков машины несся какой-то, видимо, убойный последний хит – водителю подпевал даже Хабиб. На улице было тепло, но я все же попросил закрыть боковое стекло – меня, по-моему, продуло за время наших сегодняшних переездов. Не хватало мне простыть – Лев это может не так понять! Надеюсь, он правильно ухватил все остальное.

День шел на убыль, и, поскольку солнце грело совсем по-весеннему, теперь, когда оно скрылось за облаками, за городом в низинках стал собираться туман. Туман действует на меня заколдовывающе. Если вспомнить, все те места на земле, которые мне показались особенными – как тот заброшенный аэродром под Лондоном, где я чуть не погиб, как Равна Гора в Сербии, где, кстати, я тоже чуть не погиб и где получил смертельное ранение мой учитель по жизни Петр Ильич Некрасов, – все они представали передо мной сквозь эту пелену. Нет способа лучше увидеть, что даже самые привычные пейзажи и предметы окружены тайной. И когда ты понял, что все вокруг – тайна, ты совсем по-другому видишь то, что она ненадолго отпускает: развевающиеся на ветру зеленые ленточки на железных прутьях над могилами, блохастого пса на пороге невидимого дома, яростно скребущего лапой у себя за ухом, большую дуплистую ветлу у мостика над журчащим невидимым ручьем. За поворотом открылась пашня, где в клочковатом облаке крестьянин направлял плуг, который тащили два черных рогатых вола.

– Стоп! стоп! – не выдержал Илья. – Паш, давай поснимаем! Мы же теперь можем не экономить аккумуляторы?

– Давай поснимаем!

Водитель остановил свою «Волгу» прямо посреди дороги. Видимость была метров десять, и мне стоило труда убедить его съехать на обочину, чтобы нас не подбросил, как мячик, первый же грузовик. Мы проехали кладбище, значит, были уже на выезде из города. Мы, кстати, где-то здесь и снимали осликов, только теперь все выглядело совсем по-другому.

Ребята выгрузили камеру и штатив. Илья прикинул, стоит ли брать сумку с широкоугольным объективом, запасным аккумулятором и всякими мелочами, и сказал Димычу: «Бери тоже!» У них уже сложилось распределение ролей: кто что несет и кто что делает. Я вспомнил, как Илья присосался к осликам и какого труда стоило его отсюда увести. Сейчас он подберется к крестьянину спереди, отбежит, поменяет крупность плана, снимет еще раз, потом то же сбоку, потом сзади. А связист, к которому мы ехали, жил чуть дальше, может быть, в километре отсюда.

– Знаете что? – сказал я. – Давайте вы начнете снимать, а мы пока съездим заберем аккумулятор.

– Хорошо! – не оборачиваясь, крикнул Илья. Он уже, скользя и матерясь, бежал с камерой по полю.

– Вы только никуда не уходите! – сказал я Димычу. – Мы минут через десять-пятнадцать будем.

Зачем я это сделал? Какая была спешка? Ну, потеряли бы мы десять минут! Все равно через час уже стемнеет.

Получилось, конечно, не десять минут. Как и в первый наш приезд, сначала мы долго стучали в калитку двора. Появившийся на пороге связист провел нас в комнату для гостей – большую, практически пустую И давно не топленную. «Здесь никогда не бывают женщины. Только когда убирают», – многозначительно сказал мне Хабиб. Женщины у него все-таки был пунктик. Связист хотел, чтобы завтра мы продолжили подзарядку. Он одолжит нам пояс с солнечными батареями, а дальше все просто: батареи выставляешь на солнце – или даже в сторону солнца, энергия проходит и сквозь облака – а эти проводки туго закручиваешь вот здесь, на клеммах. Я с благодарностью прервал его объяснения:

– Зарядник нам больше не нужен. Нам осталось завтра утром снять одно интервью, а днем мы возвращаемся в Душанбе.

– Возьмите меня с собой! – сказал парень. Многие нам так говорили. Это была та правда, в которой была доля шутки.

Мы вернулись к пашне минут через двадцать – двадцать пять. Сомнений, что это было то поле, не было – вон она ветла у мостика! Туман сгустился, и даже там, где мы заметили пахаря, сейчас была сплошная пелена. Мы остановились на обочине, и по моей просьбе водитель исполнил лихую мелодию на клаксоне. Я вышел из машины, подальше от грохочущей музыки, и потянулся.

И замер. Разрезая молочный воздух, над моей головой возникла надменная морда верблюда с вывороченной нижней губой. «Как он забрался так далеко на север?» – подумал я и вспомнил, что пески Каракумы лежали еще на сотни километров севернее этих краев. Размеренной гордой походкой верблюд прошагал мимо нас, покачивая большими шерстяными сумками, притороченными к его облезлым бокам. Из пелены возник мальчик-погонщик лет четырнадцати, кутающийся в легкий балахон. А когда он оказался к нам спиной, верблюд уже исчез из вида.

– Посигналить еще? – знаками показал мне сквозь стекло Хабиб.

Я остановил его. Пусть работают! Илья сейчас, наверное, стоит на коленях, поставив камеру на землю, чтобы на первом плане у крестьянина с плутом были комья только что вспаханной земли. Он, не раздумывая, плюхался и в лужу, если кадр того требовал.

– Я схожу за ними! – крикнул я Хабибу.

Земля была глинистая, влажная и липла к подошвам. По свежей пашне нога утопала сантиметров на пять – я передвигался, как по болоту. Я прошел метров десять, а машины уже не было видно. Хорошо, хоть слышно – избавившись от меня, водитель не стал жалеть децибелы.

Я прошел еще метров десять – никаких следов ребят или крестьянина.

– Димыч! Илья! – крикнул я. – Вы где?

Ответа не было.

– Эй! – крикнул я погромче. – Давайте закругляйтесь, скоро полдник!

Тишина. И музыка из нашей машины теперь уже была едва слышна. Я огляделся – вокруг в пяти метрах от меня начиналась сплошная пелена. Самому бы теперь не заблудиться!

Продолжая кричать, я шел через поле. Понять бы хоть, какого оно размера! А то дошлепаю так до самых гор. Я точно прошел метров сто, когда передо мной видимое пространство перечеркнул глубокий арык. Я остановился и прислушался. Слышно было только журчание воды и далекое унылое карканье вороны.

– Ребята, вы где? Отзовитесь! Ау! Эгей! – изо всех сил крикнул я, приложив руки рупором ко рту и поворачиваясь в разные стороны.

Сам-то я хоть не заблужусь? Я оглянулся: на пашне отчетливо виднелись мои следы.

Но я пошел не по ним, а немного изменив направление. Вернуться по своим отпечаткам я всегда сумею, а так я рано или поздно наткнусь на следы ребят. Буду поворачивать каждый раз под девяносто градусов, как бильярдный шар от борта, и обязательно пересекусь с ним. Насилие и методичность! – повторил я своего любимого Ницше. Первое мы не любим, так что способ достижения цели для нас остается один.

Я продолжил движение, с трудом отрывая подошвы от липкой глины. На мои крики никто не откликался. Поле закончилось метров через пятьдесят – дальше виднелись корявые стволы оливковых деревьев, посаженных через равные промежутки. Нет, здесь крестьянин пахать не будет! Я обернулся: мои следы были отчетливо видны. Хоть я не заблужусь!

Следующий рикошет, по идее, должен был вывести меня к дороге. Может, разумнее будет выйти на нее, найти следы ребят и дальше двигаться по ним? Конечно же, как мне раньше это в голову не пришло! Сердце у меня стукнуло в груди – справа от меня мелькнуло темное пятно. Я шагнул наперерез и чуть не натолкнулся на человека. Это был Хабиб.

– Это ты? – разочарованно сказал я. – Слушай, они, похоже, потерялись!

– Еще бы! Такой туман!

– Странно, что они не отзываются на крики. Не слышат, что ли?

Хабиб в сомнении покачал головой.

– Я же услышал!

– Давай выйдем к дороге, найдем их следы и пойдем по ним. Да не по твоим следам! Лучше краем поля!

Мы пошли по твердой земле вдоль оливковой рощи. Через метров двадцать мы почти наткнулись – туман еще сгустился – на оставленный на краю поля плуг. Чуть дальше проявились оглобли и хомуты. Волов в упряжке уже не было, крестьянина тоже было не видать.

Хабиб что-то крикнул на дари. Ни звука в ответ. Только проехал грузовик по дороге, она была где-то совсем близко. Я понял, что уже давно знаю, что ребята не заблудились.

Мы вышли на дорогу и минут через пять натолкнулись на нашу «Волгу». Смотри-ка, музыки больше не было слышно! Что, водитель тоже пропал? Мы подошли вплотную – стекла запотели, и сквозь них ничего не было видно. Я открыл переднюю дверцу. Водитель встрепенулся на своем сиденье – он спал.

Мы с Хабибом вернулись к полю и нашли следы Ильи и Димыча. Сначала они были размашистыми – ребята бежали, чтобы догнать крестьянина. Вот здесь Димыч поскользнулся, но, видимо, остался на ногах. В земле осталась глубокая ямка – он удержался, оперевшись о сложенный штатив. Метрах в тридцати была небольшая затоптанная площадка. Да, отсюда они снимали. Крестьянин не мог на них разозлиться за то, что они портили ему пашню? А затем перебежали – шаги опять большие – вон туда. Потом опять шли – вон туда!

Здесь отпечатками ног на глине был написан целый рассказ. Ребята снимали – копыта от штатива глубоко врезались в почву. Оттуда, из оливковой рощи, к ним вышли двое в американских армейских ботинках с крестами на подошве. В месте, откуда они снимали, следов было много.

– Отойди, не топчись там! – отогнал я Хабиба. – И так ничего не понятно!

Следопыт я был начинающий и запутаюсь и без его помощи. Вот следы ребят, а вокруг отпечатки крестов на солдатских ботинках. А потом они идут в обратном направлении, уже все вместе. Похоже на правду. Те двое, разумеется вооруженные, вышли из рощи и увели ребят за собой.

– Смотри! – закричал Хабиб.

Он шел ко мне с нашей сумкой в руке. Я зачем-то отстегнул «молнию». Но я и так знал, что там лежит – объектив, аккумулятор, запасная кассета, провода.

– Где она лежала?

– Вон там!

Все правильно! Их под дулами автоматов повели в рощицу, и Димыч, улучив момент, отбросил сумку в сторону. Чтобы мы ее нашли и поняли, где их захватили. Для очистки совести мы посмотрели вокруг, нет ли еще чего. На следы мы старались не наступать – поиски предстояло начинать отсюда.

Быстрым шагом мы вернулись к машине.

– Поезжай на базу и попроси, чтобы сюда срочно отправили людей. Пока еще не совсем ночь, – сказал я Хабибу. Хотя ясной ночью видимость была бы лучше, чем в этом облаке.

– А ты?

– Я останусь здесь. Вдруг ребята появятся! Эта надежда была нелепой, я знал. Но вдруг!

– А если и ты пропадешь? – возразил Хабиб. – Я советую вместе поехать на базу.

Резонно! Сомнений в том, что ребят похитили, было мало. Но вдруг это был патруль моджахедов? Охранная грамота доктора Абдуллы была у меня. Ребят отвели к командиру, проверили документы, связались с кем надо по рации и теперь отпустят. Они вернутся сюда, где мы договорились встретиться, а здесь никого.

– Нет, поезжай сам! – решил я. – Мобилизуй столько людей, сколько сможешь. Если надо, пробейся к самому Масуду через Асима или Фарука! И чтоб через сорок минут ты был здесь!

Я понял, почему это не мог быть патруль, когда машина уже отъехала. Если бы речь шла о банальной проверке документов, Димыч не стал бы отбрасывать в сторону сумку.

4. На базе

Я откинул одеяло – в нашей, сейчас только моей, каморке было ужасающе душно. Я встал и открыл дверь в коридор. Из-за дверей соседних комнат слышались голоса, смех, вспышки дружелюбно спорящих голосов. Последняя ночь рамадана!

За каждой из этих дверей, как мы вчера узнали от Хабиба, жил министр, а то и два – гостевой дом был отдан членам правительства. В комнате, в которую нас переселили с нашей полярной веранды, раньше жил министр геологии. Я думаю, что это был тот достаточно молодой мужчина с европейской бородкой, который, когда мы здоровались с ним в коридоре или в очереди в единственную умывальную комнату, едва что-то бурчал в ответ.

Я толкнул входную дверь и вышел на крыльцо. Туман рассеялся. Над головой было бархатное высокое небо с россыпью огромных, ярких, переливающихся разными оттенками звезд. Я покрутил головой – я не помню, чтобы видел когда-либо такой восхитительный небосвод, разве что в планетарии.

Я поежился: на улице заметно похолодало. Пожухлая трава у крыльца подернулась инеем. Да и на гортань у меня как будто плеснули кислотой. Меня точно прохватило в машине, надеюсь, что не ангина. Я еще пару раз наполнил грудь свежим воздухом и пошел к себе. Хан-ага, наш маленький угрюмый официант и истопник, чуть не наткнулся на меня со своими термосами в руках. Он отшатнулся, как если бы ждал, что я его ударю, и пробормотал что-то извиняющееся. Я только потрепал его по волосам. Хан-ага улыбнулся своей сумрачной, затаенной улыбкой: он понемножку приручался.

Я улегся на свою подстилку, теперь уже явственно различая голоса за стеной. Я жил, как все афганцы: весь день что-то делал и всю ночь бодрствовал.

…На месте, где вчера пропали ребята, я провел один больше часа. Я не прятался: нашел у дороги упавшее дерево, с которого уже спилили на дрова все ветки, сел на его ствол и нахохлился, чтобы не потерять тепло. По дороге из города выходили последние ослики, некоторые, раз товар был продан, под грузом своих хозяев. В город проехала конная пролетка, украшенная красными бумажными цветами, и минут через десять, совсем медленно, чтобы не вылететь с дороги в тумане, большой грузовик с гордой надписью на английском языке на забрызганном грязью борту: «КамАЗ – король дорог». На афганских дорогах могли выдержать только советские машины, типа «КамАЗов» или «уазиков» – о «Мерседесах» и «Тойотах» местные водители отзывались пренебрежительно.

В следующий раз шум мотора раздался уже со стороны города. Это был «ГАЗ-131» с полным кузовом моджахедов. Он затормозил, немного не доезжая, и, увидев вышедшего из кабины Хабиба, я пошел ему навстречу. Помощь прибыла.

Во главе бойцов Дикой дивизии был сам командир Гада. Но для конспирации мы с ним лишь формально пожали друг другу руку. Да и главным был не он, а Наджаф – тот рыжеволосый телохранитель Масуда, который помогал нам с ремонтом зарядника. Он уточнил у меня, на каком поле пропали ребята, разделил отряд на несколько групп и послал их в разные стороны.

Мы с Хабибом по своим следам повели Наджафа и нескольких моджахедов на место, где, как мы решили, произошел захват. Высокие, на шнуровке, ботинки Наджафа оставляли точно такие же отпечатки, с крестами. Я обратил на это его внимание.

– Да, это американские ботинки, – подтвердил он. – У нас у всех такие, и не только у нас.

– Как ты считаешь, их не мог задержать ваш патруль?

Наджаф покачал головой.

– Нет! Мы провели перекличку по рациям. К сожалению, нет!

Мы дошли до первых оливковых деревьев, вынырнувших из тумана.

– Возвращайтесь с Хабибом к машине, – сказал Наджаф. – Мы подойдем туда, как только закончим осмотр местности.

Он взял на изготовку свой автомат – у него был тоже «Калашников», только десантный, со складывающимся металлическим прикладом – и мягкой, пружинящей, Как у пантеры, походкой бесшумно исчез среди деревьев. Басмачи двинулись за ним, но они спецназовскую подготовку, несомненно, не проходили.

Мы вернулись к грузовику, у которого караулил лишь водитель. Он пожал мою протянутую руку, приложил свою к груди, как это принято на Востоке, и сочувственно произнес: «Лёт фан!» Определенно, к моим бесчисленным псевдонимам прибавился еще один.

Поиски продолжались часа два, и когда мы прибыли наконец на базу Масуда, у меня зуб на зуб не попадал. Мы с Наджафом ехали в кабине, но отопитель не работал.

Моджахедов мы высадили по пути у казармы. Однако командир Гада поехал с нами – в кузове. Я вспомнил: мы должны были звонить в Душанбе по поводу его сына.

По коридорам штабного дома прогуливались, с маслеными глазками и порыгивая, уже поевшие моджахеды – мы опоздали к ужину примерно на час. Я отказывался, но Наджаф решительно взял меня за локоть и повел в столовую. Хватка у него была железная.

В комнате, в которую мы вошли, сидели в основном гвардейцы Масуда. На дастархане стояло наполовину полное, видимо, не первое, блюдо с неизменным пловом, но все уже пили чай с лепешками и медом. Подносик со сладостями им, в отличие от нас, не полагался.

Мы уселись на ковер, и Наджаф с Хабибом жадно принялись за плов. Я налил себе чаю и отломил кусок лепешки. Хабиб, видимо, объяснил Наджафу, что я вегетарианец, и тот с угощением не приставал. Только отхлебнув горячего зеленого чаю, я понял, как продрог. Именно тогда я понял, что простыл, – не знаю, от сквозняка ли в машине, или от скитаний по промозглой пашне.

Я прислонился к стене, и меня сморило. От тепла, от еды, от многодневного бодрствования, от пережитого стресса, от начинающейся болезни – от всего сразу. Я очнулся, когда кто-то положил мне руку на плечо. Это был командир Гада. Я сразу вспомнил про его сына, про Льва, про изумруд, про звонок, который я должен был сделать в Душанбе. Все это оказалось совсем далеким.

В комнате мы были одни. Командир Гада разыграл небольшую пантомиму: телефонная трубка, говорить, потом ткнул в меня – ты попросишь, чтобы дали позвонить. Голову он не терял – учитывая чрезвычайное происшествие, я был вправе сообщить об этом на Большую землю.

Мы прошли с ним в штабную комнату. Там дежурил тот же парнишка, что и вчера. Увидев меня, он поздоровался и приложил руку к груди – сейчас этот жест означал, что он мне сочувствует. Похоже, все уже знали.

Парнишка застучал клавишами спутникового телефона, и на экране всплыл номер Льва. Я был прав, номера звонков оставались в памяти. Я кивнул, и парнишка послал сигнал.

– Але! – раздался в трубке голос Льва.

– Лев, это Паша, привет!

– Ну наконец-то! А мы уже ждем не дождемся.

Он сказал «мы». Да и голос у него был наигранно-довольным. Но сейчас для меня сын Гады был не на первом месте.

– Лева, подожди! Тут у меня проблема.

Я коротко рассказал ему, что произошло. Командир Гада, очевидно, понял это и терпеливо ждал. А я пока боялся успокоить его жестом, не был уверен.

– Какая нужна помощь? – спросил Лев.

– Как ты можешь помочь? Если сделал, о чем я просил, это снимет у меня с души один камень.

– Ну а как же! – Лев был явно горд своей расторопностью. – Папаша с тобой?

– Да, рядом.

– Дай ему трубочку!

Я протянул трубку командиру Гада. По тому, как он выхватил ее у меня, я понял, что ради сына он действительно был готов на все.

После первых жарких реплик он замолчал. Его губы, пока он слушал своего благословенного отпрыска, контрабандиста и наркоторговца, расплылись в блаженной улыбке, обнажая желтые корешки. А как я объясню парнишке-дежурному, почему к разговору с русскими по поводу похищения моих товарищей понадобилось подключать говорящего только на дари командира моджахедов? С кем вот он сейчас говорит?

Командир Гада выпалил пару горячих фраз – типа «Сыночек, держись! Папа любит тебя!» – и протянул трубку мне.

– Паша, Паш! Это ты опять?

– Я. Говори, Лева!

– Ну, в общем, с этим делом порядок, ты понял.

– А кассеты?

– Будут завтра бортом.

Борт – это военный самолет, вне расписания.

– Не волнуйся, у меня все идет по плану, – продолжал свой торжествующий отчет Лев. – Маршрут ни на что не жалуется, кушает хорошо. Ты давай находи своих ребят и завтра домой! Ты помнишь, что у них завтра последний день сладкой жизни?

– Я помню.

В комнату засунул голову Наджаф:

– С вами хочет поговорить доктор Абдулло. Я кивнул: сейчас иду.

– Ну, ты там хоть не простыл? – для порядка уточнил Лев.

Я как раз простыл: в носоглотке у меня уже резало, как бритвой. Но я заверил его, что чувствую себя прекрасно, и мы распрощались до завтра. Лева понял так, что мы увидимся в Душанбе. Но я в этом уверен не был.

Я поблагодарил парнишку, жестом попросил командира Гада дождаться меня и пошел с Наджафом. Лев сказал странную фразу «кушает хорошо». Это была кодовая фраза, о которой мы договорились перед отъездом. Она означала «быть арестованным, под стражей, в тюрьме», и, по идее, произнести ее мог только я. Что, если, отощав на казенных харчах, сын Гады теперь отъедался где-то у своих родственников, и Лев случайно произнес эти слова? Возможно, ведь лишь я мог вдруг потерять свободу! Но на эпилептоида такая небрежность была не похожа. А если сын Гады по-прежнему был в тюрьме, только Лев нажал на него, чтобы тот успокоил отца? Это было опасно. Хотя Лев на дари и говорит, парень мог по телефону сказать отцу все, что угодно. И тогда наша сделка в лучшем случае не состоится. А в худшем этой Гаде, которая реально рискует жизнью, наша попытка надуть его может не понравиться!

Мы с Наджафом пересекли двор и вошли в длинное здание, отведенное для VIP-персон. Статные телохранители у входа снова первыми поздоровались со мной – хорошая школа!

Постучав в одну из дверей, Наджаф толкнул ее и, убедившись, что меня готовы принять, посторонился. Я вошел в небольшую, хорошо протопленную комнату. Доктор Абдулла работал за столом, на котором стоял ноутбук и еще один спутниковый телефон. Напротив него на стуле сидел Фарук. Говорил в основном он: четко, ясно, излагая все варианты и потом отметая одни и оставляя другие. Тоже хорошая школа!

– Паша, смотри к каким выводам мы пришли! – Фарук говорил с ударением на последний слог, «паша», и это звучало как «государь». Но сейчас мне было не до смеха. – Значит, твои ребята точно не заблудились. Их точно не задержал наш патруль. Все патрули с нами на постоянной связи и в любом случае не сделали бы этого без нашего разрешения – о вас здесь все знают. Твоих ребят вряд ли похитили крестьяне или случайные люди. Американские ботинки, отпечатки которых вы видели, поступили к нам только в начале недели, и на черном рынке их пока нет.

Фарук засмеялся – темперамент не обманешь, природная веселость брала верх, несмотря на грустную ситуацию. Я нехотя улыбнулся ему в ответ.

– И кто тогда это мог сделать?

– Варианта ровно два. Или талибы – но они стоят на запад от города, а вы были на востоке. Или кто-то из своих. Ты сам понимаешь, люди бывают разные. Тем более когда идет война. Мы, например, очень строго наказываем за мародерство, но время от времени всякое бывает.

Я знал. Пайса! Пайса!

– Зачем похищают людей? – стал рассуждать я. – Это имеет смысл, только если ты можешь запросить выкуп или поставить другие условия. Для этого нужно быть в относительной безопасности – незаметным или вне подозрения. А у меня ощущение, что здесь все на виду. Хотя местные, может, и нет.

Местные точно нет! Если, конечно, командир Гада выполнил свое обещание и выкрал для меня «Слезу дракона».

Тут на меня накатил настоящий приступ тошноты. Мне часто приходится ежиться, когда профессиональные требования не вписываются ни в какие, даже самые гибкие и терпимые, моральные рамки. Что за поганая работа! Нет, правда! Вот я сижу здесь и жду помощи от людей, которых я хитростью лишил их национального достояния. Может, Гада меня и надул, но я-то со своей стороны сделал все, чтобы выкрасть камень! Нет, по приезде в Москву я потребую, чтобы Масуду поставили безвозмездно целую эскадрилью. Хотя кто меня будет слушать? М-да… Тогда уж лучше пусть эта Гада меня обманет!

Доктор Абдулла и Фарук совещались на дари.

– Честно говоря, мы пока не понимаем, какой смысл было похищать двух журналистов, – сказал доктор Абдулла. – Спрятаться здесь негде. Ночью все дороги перекрыты, а с самого утра мы начнем прочесывать и город, и окрестности. Поверьте, мы бросим на поиски ваших друзей столько сил, сколько сможем.

– Чем я могу помочь? Я мог бы запросить помощь в Душанбе. Не знаю, смогут ли они, но попытка не пытка.

– Зачем? – голос доктора Абдуллы звучал мягко и тихо, как у Масуда. Он, похоже, бессознательно подражал своему учителю. – Нам нравится, когда русские приезжают сюда, как вы.

Бедняга, знал бы ты!

– А не как тогда, на танках, – заключил доктор Абдулла.

Мы распрощались. За мной заедут рано утром, когда начнется операция.

– Я сейчас распоряжусь, чтобы тебя довезли, – сказал Фарук, выходя вслед за мной.

– Не надо, я не боюсь! И дорогу отсюда я уже хорошо знаю.

– Нет-нет, мне так лучше будет спаться.

Мы вышли во двор. Ночная свежесть окончательно разогнала туман, и под яркими звездами было почти светло. Одинокая фигура отделилась от крыльца штабного дома – это был командир Гада.

Мне бы это в голову не пришло, настолько это могло показаться подозрительным, но Фарук тут же окликнул его по имени. Вернее, по должности и фамилии – командир Гада.

Короткие переговоры, и Фарук повернулся ко мне:

– Это – командир Гада из отряда, в котором вы снимали, знаешь его?

Я кивнул.

– Он как раз направляется к себе в казарму и доведет тебя до самой гостиницы.

– Ну, хорошо. Спасибо. Фарук засмеялся.

– Выше голову! Все будет хорошо!

– Иншалла!

Мы с Гадой, нагнувшись, прошли под шлагбаумом и повернули на улицу, вдоль которой справа тек арык. Она вела прямо к казарме и нашему гостевому дому. Лежащая у бетонного забора крупная худая дворняга с вырванными клочками шерсти по всему телу поднялась и затрусила нам вслед. Гада дождался, пока мы выйдем из зоны слышимости, и тут крепко сжал мне руку повыше локтя. Что точно он говорил, я, естественно, не понимал, но смысл сообщения был ясен. Его сын был на свободе и всем доволен. А раз он доволен, доволен и отец. Наверно, Лев сказал, что маршрут хорошо кушает, чисто случайно – парень был где-то у родственников.

Я был уверен, что со своей стороны командир Гада не сделал ничего. Что он сейчас заверит меня, что он непременно принесет мне камень, но фарда, завтра. И у меня даже не будет возможности уточнить, что фарда его сын, вместо того, чтобы получить сто пятьдесят тысяч, может запросто вернуться в тюрьму. Однако, дойдя до места, где дорога шла краем поля, Гада остановился.

Он посмотрел назад, и я автоматически тоже оглянулся. Улица была пуста. Собака, по-прежнему бежавшая за нами трусцой, остановилась и приветливо махнула хвостом из стороны в сторону. Гада двинулся дальше. Он залез в карман и на ходу вложил мне в руку какой-то предмет в кожаном мешочке. И по размеру, и по весу это должна была быть «Слеза дракона».

Я молча посмотрел на него. Лицо командира Гада приняло гордое, даже вызывающее выражение, и он с достоинством кивнул, отвечая на мой немой вопрос: «Уговор есть уговор! И честь превыше всего!»

Дальше мы шли молча. У казармы командир Гада кивнул часовому, и тот открыл калитку во двор.

– Фарда! – сказал я.

– Фарда! – И еще какие-то слова, из которых я понял только «Аллах».

Гада вошел в калитку, и собака проскользнула за ним вслед.

Через минуту и я подошел к гостевому дому. Похоже, охранники уже знали об исчезновении моих друзей. Несколько человек высыпало из караульного помещения, чтобы подбадривающе похлопать меня по спине и сказать пару слов. «Мы их найдем!» Так, по крайней мере, я понял.

Я вошел, в нашу комнату. Хан-ага меня явно ждал: в печке уже горел огонь. Вот он и появился сам, с блюдом плова в талуканском меню большого разнообразия не было. Я перекусил на базе и голоден не был. Я отправил обратно и плов, и лепешку, приняв только чай и поднос со сладостями.

– Подожди, Хан-ага! – остановил я мальчика, когда он приготовился идти.

В моей сумке оставалось два сникерса – я отдал ему оба. И, знаете, что? Он кивнул в знак благодарности. Оставаться одному мне не хотелось.

– Сядь сюда, Хан-ага! Выпей со мной чаю! Мальчик все понял, но оставался стоять.

– Ну, сядь, сядь! Пять минут – никто не умрет за это время.

Хан-ага сел. У него было еще детское, даже без пушка, но темное и какое-то немытое грубое лицо, руки почти взрослые, в цыпках, с выпуклыми матовыми ногтями. Я показал ему на вторую пиалу. Мальчик категорически покачал головой. Я пододвинул к нему поднос.

– Возьми хотя бы сладкого.

Хан-ага снова замотал головой. Чем больше я настаивал, тем яростнее он отказывался. Совершенно очевидно, служебными инструкциями этой гостиницы категорически запрещалось брать что-то из еды, предназначенной гостям.

– Возьми, я сказал! – потеряв терпение, рявкнул я.

Хан-ага робко сел и деликатно взял одну миндалину в сахарной глазури. Я, не спрашивая, налил ему чаю. Теперь, когда его сопротивление было сломлено, мальчик не возражал.

– Ну, расскажи мне что-нибудь, – попросил я, не надеясь, что он поймет. – И ешь, ешь! Бери еще!

Хан-ага отхлебнул чаю и взял кусочек рахат-лукума. Он вовсе не был волчонком, каким казался. Другой бы набрал полный карман сладостей и убежал, пока не передумали. Хабиб сказал нам, что мальчик – сирота. Хусаин – тот хмурый черный мужик, комендант гостевого дома – был его дядей и взял его к себе.

Хан-ага встал, буркнул что-то и сделал жест, показывающий, что ему надо работать.

– Ну, иди!

Мальчик взял лишние пиалы и вышел. Что хорошего ждало здесь этого ребенка, жизнь которого только начиналась?

Я выпил еще пиалу чаю и вспомнил про изумруд. В дверь здесь входили без стука. Поэтому я выключил свет, перебрался на свою лежанку, сел спиной к двери и включил фонарик. Карман куртки оказался пуст. Я помял в руках пустую полу и запаниковал. Точно нет! Потерял, что ли? Или Гада как-то дал мне его так, что тут же незаметно забрал назад? Нет, не может быть, он вложил мне камень в руку! Мне пришло в голову приподнять куртку – она была тяжелее, чем обычно. Я похлопал по ней ладонью и наткнулся на твердый предмет. Действительно, командир Гада шел от меня слева, так что я сунул камень, или что там было, в левый карман. А думал, что в правый!