Текст книги "Афганская бессонница"

Автор книги: Николай Еремеев-Высочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Ночь третья

1. Ослики. Талибы

Теперь я лег спать в майке, и мне все равно было жарко. Вчера я пожаловался на холод Асиму, и днем нас переселили в другую комнату. Мы приехали со съемок, а все наши вещи уже были перенесены сюда.

Новая комната была намного меньше: всю ее меблировку составляла печка, место для дастархана и три матраса вдоль стен. Зато она была в самом доме, и ее достаточно оказалось протопить перед отходом ко сну, чтобы даже сейчас, часов через пять, в ней по-прежнему было жарко. То я не мог заснуть от холода, а теперь говорил себе, что не сплю из-за духоты. Хотя, наверное, дело было не в температуре.

А ведь это была третья бессонная ночь, да и мы встали задолго до рассвета, в половине шестого. Я хотел еще до восхода солнца снять вереницы осликов, направляющихся в город на базар. Это был местный нефтепровод, снабжавший город энергоносителями. Одни ослики были гружены поленьями дров, другие – хворостом, третьи – пучками сухой толстой травы. Трава, объяснил мне Хабиб, тоже предназначалась для печек.

– Но она же прогорит в момент! – удивился я. – Печка даже не успеет нагреться.

– Так она и дешевле! – невозмутимо отвечал наш переводчик.

Я представил себе хозяина такого ослика. Его сыновья заготовляли траву, каждое утро на рассвете он отвозил два огромных пучка на рынок, выручал за них… Не знаю, сколько, вероятно, несколько центов или десятков центов, судя по масштабу местных цен. А потом крестьянин возвращался с этими деньгами домой, и его рабочий день был оправдан.

Но не это было важно. Мне хотелось снять вечный Афганистан. Другого, правда, и не было. По мусульманскому календарю шел 1420 год, но поправку на разное летоисчисление можно было бы и не делать. Вот точно также и сто, и двести, и тысячу лет назад вереницы осликов утром въезжали в город. Их погоняли крестьяне, и выглядевшие точно так же, и одетые в те же одежды, что и тогда. Те же пакули и чалмы на головах, те же шерстяные чапаны или толстые стеганые халаты, на женщинах – те же сплошные балахоны с затянутой вуалью прорезью для глаз. Вы уже поняли, снимать репортажи оказалось невероятно увлекательно.

Хабиб появился с машиной, как мы и договаривались, ровно в шесть. Мы допили чай – Хабиб к нам присоединился для дозаправки на долгий день постящегося – и приехали на точку на въезде в город минут за пятнадцать до момента, когда солнце выкатилось из-за гор. Ослики со своими хозяевами тянулись в город почти сплошным потоком. Они шли, уткнувшись взглядом в бурую землю, с тем покорным и немного насупленным выражением, которое я иногда наблюдаю у нашего кокер-спаниеля мистера Куилпа. Это когда его заставляют что-то делать, а ему не хочется, но в то же время он знает, что это неизбежно.

Чтобы не привлекать к себе внимания, мы поставили штатив с камерой в кустах. И тем не менее Илье приходилось снимать группы издали – это называется «на длинном фокусе». Иначе, как только нас замечали, люди тут же начинали громко нас приветствовать и принимать позы. Один басмач верхом на низкорослой грязно-белой лошадке даже приостановил нас жестом, потом вытащил из-за пазухи пистолет Макарова и воинственно поднял его в воздух. Недружелюбно по отношению к европейцам-телевизионщикам не вел себя никто.

И знаете, что еще? Все это было невероятно красиво. Розовое, только начинающее голубеть небо, горы всех оттенков розового, лилового и фиолетового, поля и постройки одинакового цвета охры, темно-коричневые деревья с переплетением устремленных к небу голых ветвей. Я подумал, что, когда потом буду вспоминать об Афганистане, наверное, увижу снова эту картину.

Учитывая проблему с аккумуляторами, я выделил на эту съемку ровно полчаса. И правильно сделал.

– Я бы здесь вот так целый день стоял и снимал, – признался Илья.

– Пока тебя вон те ребята не снимут, – заметил Димыч.

Я посмотрел в направлении его взгляда. За мазаной стеной – дорога была на возвышении, и нам было видно, что происходило в ближайших дворах, – трое бородатых мужчин с автоматами мрачно глядели на нас. Вообще я заметил, что у большинства мужчин вокруг – не считая торговцев – взгляд хмурый и тяжелый, как если бы они раздумывали, кончить тебя сейчас или еще погодить. Но потом ты обращаешься к ним с вопросом или просто приветственно машешь рукой, и происходит совершенная метаморфоза. Лица тут же расцветают в улыбке, к тебе подходят пожать руку, у тебя спрашивают, откуда ты, и даже когда-то ненавистное для них слово «шурави», советский, не гасит дружелюбие на их лицах. Правда, потом тебе могут сказать «Пайса! Пайса!» и показать рукой на небо, но это, наверное, входит в обычаи военного времени.

Как нарочно, пока мы грузились в машину – очередной видавший виды «уазик» цвета хаки, – мимо проехал открытый грузовик, полный вооруженных людей. Увидев нас с камерой, знаете, что они сделали? Они наперебой стали кричать: «Лёт фан! Лёт фан!»

Мы с ребятами переглянулись и расхохотались. Мы становились своими. Более того, известными в городе людьми.

Обгоняя уже знакомых нам осликов, мы проехали через центр, попетляли по улочкам, вдоль которых уже располагались ремесленники и торговцы, и остановились у бетонной будки. Она охраняла проем в бетонном же заборе с кружевом свернутой спиралью колючей проволоки. Это была городская тюрьма. Охранники коротко переговорили с Хабибом и, подняв скрипучую трубу шлагбаума, пропустили нашу машину во двор.

Нас провели в просторную, но темную, очень холодную комнату и сказали, что съемки будут проходить здесь. Илья запротестовал: в помещении не хватало света, а электричество для нас вряд ли включат. Хабиб подтвердил его предположение.

– Можно предложить тюремщикам денег, чтобы они запустили генератор, – посоветовал Хабиб. Я был вынужден признать, что иногда его советы были дельными.

– Хочешь, заплатим им, чтобы они включили движок? – предложил я Илье.

– Ага! Чтобы они и приборы наши спалили? Пойдем лучше посмотрим во дворе!

Мы вышли во двор и обнаружили за зданием беседку, сплошь образованную голыми ветвями виноградной лозы. Странное сооружение для тюрьмы! Но, возможно, ее начальник любил пить чай на воздухе. Охранникам вести туда заключенных не хотелось, и после нескольких минут споров Хабиб попросил меня показать им бумагу доктора Абдуллы. Я с сомнением достал бумажник и вытащил наш мандат, сложенный в четыре раза. Но он возымел немедленное действие. Охранник вприпрыжку побежал к входу в тюрьму, поправляя бьющий ему по бедру «РПК». Я послал ему вслед Хабиба; мы хотели бы сначала снять втроем пуштунов, а потом отдельно пакистанского офицера.

Талибы меня удивили. Да и моджахеды тоже. Они общались между собой как старые знакомые. Один из охранников поскользнулся на размокшей глине и вытянулся во весь рост. Ему помог встать один из талибов, протянув навстречу скованные наручниками руки. Наравне с товарищами охранника пленные принялись отпускать шуточки на счет упавшего, и одна из них была, очевидно, настолько обидной, что охранник замахнулся на шутника прикладом. А тот, поскольку руки у него тоже были скованы, просто двинул его плечом, совсем по-дружески.

И во время интервью талибы ничего не боялись. Они говорили наперебой, ничуть не смущаясь присутствия охранников-моджахедов. Для них моджахеды были врагами истинного ислама, погрязшие в грехах и распутстве. Ненависти к ним они не испытывали, более того, когда талибы освободят всю страну, они не станут никому мстить.

– Мы приедем сюда, в Талукан, и будем жить как братья. Но по нашему закону, по истинному, не по их закону, – заключил старший из пленных.

Я не очень им верил. Уж больно бойко они говорили – и одними и теми же словами! Это их талибский политрук так накачал.

Охранники, слушавшие талибов с кривыми усмешками, непременно хотели тоже высказать свою точку зрения перед камерой. Им было в чем обвинить своих противников! Я сказал, что мы послушаем их позже, и попросил привести пакистанца.

Дружной шумной группой охранники с талибами двинулись обратно к тюрьме! На том месте, где один из них упал, самый бойкий талиб сделал вид, что сейчас поставит ему подножку. Охранник все же двинул его прикладом, но тот только засмеялся. Хотя и в наручниках, талибы вели себя как победители.

План действий я продумал. Илья с Димычем – эти дни я за ними внимательно наблюдал – по-английски не понимали. Чтобы переговорить с нашим агентом, мне достаточно было отослать Хабиба. И желательно подальше!

Один из тюремщиков, похоже он был старшим, вернулся и стал переговариваться с нашим переводчиком. Он был уже пожилым, и на одном глазу у него была катаракта. Хорошее качество для охранника!

– В чем проблема? – спросил я.

– Пакистанец наотрез отказывается давать интервью. Он требует, чтобы его как военнопленного передали в руки Красного Креста, – сообщил Хабиб и сформулировал очередной совет: – Можно сделать вид, что мы его хотим расстрелять. Он тогда согласится.

Его бы самого поставить к стенке! Он бы обделался по самые свои бегающие глазки!

– Давайте я попробую его уговорить! – сказал я. А что мне еще оставалось делать? – Я могу поговорить с ним в камере с глазу на глаз?

Тюремщик замешкался, но Хабиб что-то сказал ему. Я различил только «доктор Абдулло». Между собой они произносили «Абдулло», а не «Абдулла», и вообще у них «а» и «о» как-то путались: Тахар-Тахор, чай-чой, фарда-фардо. Как бы то ни было, имя заместителя Масуда снова возымело действие. Охранник жестом пригласил меня следовать за ним. Хабиб тоже было увязался за нами, но я остановил его.

– Мы, как два иностранца, скорее договоримся. Он наверняка говорит по-английски.

Меня оставили ждать в той же промерзшей комнате, где мы должны были снимать. Прошло минут десять, прежде чем в нее втолкнули невысокого, миниатюрного сложения мужчину. По комплекции он выглядел как вьетнамец, а лицо у него было как европейское, только очень смуглое. Пакистанец был в песочного цвета камуфляжной форме, на которую был накинут замусоленный стеганый халат, прорванный в двух местах. Нижняя губа у него была разбита. Видимо, только что – из раны еще сочилась кровь. Охранников было четверо, и один из них прикладом нанес ему последний удар в спину. С пакистанцем моджахеды не церемонились.

– Добрый день! – поздоровался я по-английски. Офицер с ненавистью посмотрел на меня. Я был не в претензии – ему досталось из-за моей настойчивости. Все четверо охранников остались в комнате у дверей: старший присел на корточки, трое оперлись спиной о стену.

– Вы не могли бы, – начал я.

Старший понял и покачал головой. Наедине с буйным арестованным меня не оставят. Тем хуже, делать было нечего! Мысленно я вознес молитву Аллаху, чтобы никто из них не понимал по-английски. Я перевел взгляд на офицера.

– Извините, что так получилось! Я не думал! Я просто хотел поговорить с вами. Садитесь!

Пленный плюхнулся на стул и положил скованные наручниками руки перед собой на стол. Я сел по другую сторону стола. Пакистанец поднял на меня глаза – это были два разгоревшихся уголька. Хоть и хрупкий с виду, в обиду себя такой не даст!

– Я русский, меня зовут Павел Литвинов, – представился я. – С кем я имею честь?

Я именно так и сказал, «имею честь», чтобы наладить отношения. Пленный облизнул продолжающую кровоточить губу.

– У вас есть сигареты? – с холодным презрением произнес он.

Я покачал головой. Сигарет у меня не было. Сам я не курю, а захватить с собой пару блоков не сообразил. Надо будет прикупить на рынке.

– Мне очень жаль. Я подвезу вам сегодня же и передам.

Пакистанец только дернул головой: пустые слова!

– Как вас зовут? – повторил я.

Не мог же я произносить пароль, не удостоверившись прежде, что это действительно наш агент! Пленный как будто и не слышал меня. У него была своя линия переговоров.

– Вы передадите мою записку в Красный Крест?

– Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.

– Я пакистанский офицер, с которым обращаются как с бандитом, – отрезал пленный. – Это все, что вам полагается знать.

Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.

Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику – тому, пожилому, с катарактой – и сказал по-английски:

– Как его зовут?

Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.

– Хорошо. Меня зовут Павел. А вас? Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.

– Я – Павел. А ты? Охранник понял сразу:

– Гейдар!

Я показал рукой на пленного.

– А он?

– А-а! Хаким. Хаким Касем.

Он, собственно, много всего сказал, но главным было это. Я записал имя в блокнот, вроде бы для репортажа, и вернулся на место. Пленный, разумеется, слышал свое имя, но смотрел на меня с вызовом. Он как будто говорил: «Ну, ты знаешь теперь, кто я такой! И что это тебе даст?» А вот что!

– Я хотел знать ваше имя, потому что ваше лицо показалось мне знакомым. Мы не могли встречаться в доме наших общих друзей в Патни? Вы тогда учились в Итоне.

Две последние фразы были паролем.

Вы, наверное, видели в кино, как по сказочному чудовищу пробегает волна и оно превращается в человека. Что-то подобное произошло сейчас. Пленный впился в меня глазами, и в секунду лицо затравленного, злобного зверька превратилось в лицо уверенного в себе, привыкшего командовать офицера. Глаза остались те же, два уголька, но когда я смог отвести от них взгляд, лицо было уже другое.

– Я учился в Кембридже, – сказал он. – А мои лондонские друзья жили одни в Кенсингтоне, а вторые у самой Мраморной Арки.

Это был отзыв. Теперь мы оба знали.

– Да? Ну, простите. Значит, я вас с кем-то перепутал.

Кодовые фразы должны плавно вписываться в разговор. Даже если считается, что никто вокруг не понимает.

– В Лондоне много пакистанцев, – простил меня пленный.

Хотя он теперь знал, кто я, дружелюбия у него не прибавилось. Просто отныне ему было ясно, кому он должен изложить свои требования.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились на интервью. Так мы могли бы подольше пообщаться, – многозначительно произнес я.

– Пообщаться? – пакистанец усмехнулся. – Я знаю, что вам нужно. Я знаю, где он – все они, зачем его привезли сюда, что он делает…

«Он» могло означать только «генерал Таиров». Других общих знакомых у нас не было.

– Ну, вот видите! – наигранно-бодро поддержал его я.

– Но я расскажу вам все это, только когда вы вытащите меня отсюда.

Нет, мне не послышалось! Он это сказал. Он только что сидел, скорчившись, на краешке стула. И вот он уже развалился, откинул голову, смотрит нагло. Он разве что не положил ноги на стол.

– Подождите! Давайте будем реалистами! Пакистанец облизнул кровь с губы и застыл с надменным видом.

– Я здесь один! И что я в своем положении могу для вас сделать? Вы хотите, чтобы я сейчас голыми руками задушил этих четверых, потом угнал машину, потом захватил вертолет и доставил вас в безопасное место? Как вы это себе представляете?

Знаете, что ответил этот сукин сын?

– Вы меня слышали!

2. Рынок. Сигареты. База

У Афганистана есть свой запах. Это запах дыма из очагов. Я обратил на это внимание в первый же день, просто все впечатления сразу не перескажешь. Дым здесь пахнет не так, как в других странах. Он не едкий, а сладковатый. В нем есть что-то от сгоревшей свежей хвои и от восточных благовоний. Этот волнующий, околдовывающий запах исходит из поленьев наколотых дров, пышет из дверцы печки, остается в протопленной комнате и облаком стоит над одноэтажными домами с вьющимися кверху столбиками дыма.

Вот и когда мы вышли из тюрьмы, нас встретил запах ладана. Я в очередной раз попытался выяснить у Хабиба, как же все-таки называется это дерево, которое было здесь основным топливом. И сейчас снова спросил: «Вот, чувствуешь опять этот запах?» Но Хабиб только повторял мне местное название: «Арча»! Что за арча?

Мы поехали на рынок за сигаретами. К Хакиму Касему, боюсь, мне придется прийти еще не раз – если наши хозяева это допустят. Получается, даже хорошо, что он отказался от интервью. Теперь мои попытки убедить его в этом будут выглядеть более естественно. Ну, захотелось журналисту во что бы то ни стало снять пленного пакистанца!

Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию, и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из обезьянника. Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим его передать нам пленника? Если бы это было возможно, чем посылать в Афганистан целую группу, Контора наверняка бы задействовала этот вариант. Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что, как обычно, я справлюсь сам.

Хм! В Москве операция по установлению контакта с агентом казалась чрезвычайно сложной. Потом, здесь, в Талукане, все наладилось само собой – плевое дело! А теперь задание оказывалось еще более невыполнимым, чем это представлялось в Москве. Американские горки!

Деньги? Эта универсальная отмычка к любым замкам? Хаким алчный, но в тюрьме они ему ни к чему. Разве что подкупить охранников? Но тогда деньги должны быть где-то вовне. А-а, вот, наверное, на что он рассчитывает! Он хочет, чтобы я подкупил охранников и организовал ему побег. Теоретически это кажется осуществимым. Но выйти на нужного человека можно, только изучив все подходящие кандидатуры. А на это у меня нет ни времени, ни, учитывая мой статус иностранца в воюющей стране, возможности. А действуя наугад и пытаясь сунуть деньги кому попало, хотя бы тому старшему охраннику с бельмом на глазу, я вполне могу оказаться в соседней камере.

И все же пренебрегать такими знакомствами не стоило. Я решил сразу же отнести сигареты в тюрьму и наладить контакт с тюремщиками Дикой дивизии.

На талуканском рынке было все, даже пункт обмена валюты. Выглядел он так. На приподнятом дощатом помосте стояло широкое кресло с подлокотниками. В кресле, подложив под все части тела подушки, восседал степенный бородач в витом разноцветном тюрбане. Справа от него, прижатая большим голышом, чтобы не улетела, лежала стодолларовая купюра. А все пространство слева было заставлено перетянутыми резинками толстенными пачками афгани, такими, как та, которую поручил нашему попечению Хабиб. Пачки были размером с кирпич, и навскидку таких кирпичей была добрая сотня. Это был курс обмена. С его учетом состояние Хабиба, которое показалось нам огромным, оценивалось доллара в полтора.

Нам менять деньги было ни к чему – для иностранцев в ходу были только зеленые. Я купил два блока неведомо где изготовленных красных «Марлборо», и мы вернулись в тюрьму. Старший охранник, почуяв какую-то выгоду, без лишних расспросов отвел нас с Хабибом в комнату для свиданий. В его здоровом глазу появился блеск.

Я достал из сумки сигареты и распотрошил один блок. Целый я пододвинул к нему.

– Моджахиддин! А это талиб, – я отделил две пачки, – талиб, талиб, талиб.

От блока оставалось еще две пачки, и я положил их на целый блок:

– Это тоже моджахиддин.

Охранник вел Себя достойно. Он повторил, указывая пальцем на каждую кучку:

– Талиб, талиб, талиб, пакистани, моджахиддин.

– Все верно! Хуб, хорошо! Я повернулся к Хакиму.

– Скажи ему, что мне очень хочется взять интервью у пакистанца. Я хочу попросить Масуда или доктора Абдулло, чтобы он дал ему какое-нибудь попущение. Может, он тогда согласится. Но в любом случае мы вернемся.

Мы расстались друзьями.

До встречи с радиотехником, который пробовал починить наш зарядник, у нас оставалось три часа. Мы поехали на базу Масуда.

В машине, когда мы с Хабибом дошли до нее, Димыч делился с Ильей фронтовыми воспоминаниями. Мы уже несколько раз проверили Хабиба – он по-русски точно не понимал – и осторожно общались между собой даже в его присутствии.

– Ну, я тогда заново расскажу, чтобы Паша послушал. Значит, дело происходит в горах, не скажу, под каким городом, чтобы наш друг не насторожился. Высаживает нас «корова» – это мы вертушки так называли, точно такая же, «Ми-8» – и улетает. Дело под вечер – операция намечена на рассвете. Там тропа одна была, и у нас была наводка, что по ней рано утром пройдут духи с грузом оружия. Мы разделились на две группы и устроились выше по склону. Огня, разумеется, не зажигаем. Кроты, ну, саперы, проверили миноискателями метров на десять в сторону, ну, чтобы туда ходить оправляться! Без ноги-то легко остаться – если только без ноги! И все! Сидим тихо, консервов похавали, ждем.

У Димыча от Востока не только раскосые глаза. Другой бы сейчас зажегся, поддерживал бы рассказ мимикой и жестами. У Димыча же лицо оставалось бесстрастным, только глаза – всегда живые и проницательные – засветились тем, давним, огнем.

– Утром слышим: идут, – продолжал Димыч. – Они-то ступают неслышно, но тропа горная – камушки иногда скатываются по откосу. Первая группа – я в первой был – отряд пропускает. А их тогда много было, больше, чем мы предполагали: человек двадцать! И нас столько же. Последний прошел – мы им свистим, второй группе. Те открывают огонь, духи – назад, а там мы! Короче, всех их уложили, а у нас даже раненых нет. Так редко бывало, может, даже только тогда и повезло так Собрали их рюкзаки – тяжелые, черт! Там патроны, гранаты – килограмм по пятьдесят. И начали убитых духов шмонать.

У нас сержант один был, Сашка Балда, из Кременчуга. Это фамилия у него такая была: Балда, на полном серьезе. Мы его, естественно, звали исключительно по фамилии. Так вот, Балда был дембель – через два дня его домой отправляли. Он полез к одному духу за пазуху и – почему я вспомнил-то! – вытаскивает оттуда толстенную пачку денег, с кирпич! Только тогда это было целое состояние – на него и технику можно было японскую купить, и джинсы, и чего хочешь! Балда пачку вытащил, а дух вдруг как перехватит ее рукой! Он притворялся мертвым: думал, мы уйдем, и он потом убежит. Но – натуру не обманешь! – свое жалко отдавать! А Балда вместо того, чтобы двинуть его «стволом», от неожиданности взял и нажал на курок. И пачка эта разлетелась в клочья. Ни одной бумажки целой – все на конфетти! Вот он переживал!

– А этот что, дух? – спросил я.

– А что ему? Наповал – вся очередь в грудь!

Мы доехали до базы Масуда. Асим размещался в том же доме с обстрелянным фасадом, что и связисты, у которых мы были вчера. Хабиб, не стучась, толкнул какую-то дверь, и с подстилки, смущаясь, вскочил человек. Это был Асим – он спал.

Я извинился: мы не договаривались о встрече. Он извинился: вчера ему всю ночь пришлось работать. Я извинился еще раз: это мы здесь были почти как туристы, а у них война. На этом обмен любезностями закончился.

– Что вы! Сейчас хорошо! – улыбнулся Асим. – Вот послезавтра последний день рамадана, так что потом начнется! Кстати, вам хорошо бы уехать послезавтра!

Уехать! Я к своему заданию еще, в сущности, и не приступал.

– Да мы еще ничего не сделали! И Масуда мы еще не видели, и с пакистанцем у меня проблема.

Я коротко рассказал Асиму о своих затруднениях.

– Я постараюсь что-нибудь сделать. Мы съездим туда с человеком, который сможет решить что-то на месте. А с Масудом сегодня точно ничего не получится. Попытаемся устроить интервью завтра!

– Иншалла или точно?

Асим засмеялся, и я его дипломатично поддержал.

– Постараемся точно, а там иншалла!

Мы оставили Асима спать дальше и поехали на другой конец города к связисту.

Как мы и опасались, сделать ему ничего не удалось. За целый день солнечные батареи с американского пояса зарядили аккумулятор минут на десять работы, не больше. Но это было лучше, чем ничего, и мы оставили батарею заряжаться дальше.

Было без двадцати пять, и я попросил завезти меня к антиквару. Я уже похвастался перед Хабибом своими приобретениями, так что подозрений эта просьба у него не вызвала. К тому же это означало для него конец рабочего дня.

А мой, я надеялся, наконец начнется.