Текст книги "Афганская бессонница"

Автор книги: Николай Еремеев-Высочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Мы дошли до мечети. Окна и в самом храме, и в домике, где жил мулла, были темные. Я собирался попрощаться на улице, но Гада вошел со мной во двор. Он довел меня до двери и открыл ее – он хотел убедиться, что я смогу вернуться в свое убежище.

Я пожал Гаде руку, но он придержал ее. Он залез себе под бурнус, вытащил оттуда пистолет и протянул его мне на ладони. Это был хорошо мне знакомый «Макаров» – я часто стреляю из такого, когда прохожу переподготовку в Москве.

Я вздохнул. Конечно, если оружие находят у человека гражданского, или который выдает себя за такового, тем более журналиста, оно чаще может его погубить, чем спасти. Но ведь, во-первых, я человек военный – да-да, кстати, подполковник! – и стреляю из этой штуковины очень неплохо. А во-вторых, я здесь совсем не для съемки репортажей и с пакистанским офицером в любом случае хотел бы еще повстречаться. В-третьих, мне надо найти своих ребят. В-четвертых, нам всем придется как-то отсюда выбираться. Короче…

– Спасибо, друг, ташакор! – сказал я, забирая пистолет. – Сочтемся!

Я тогда сказал это просто так, обычная присказка к благодарности. Но из таких мелочей жизнь и составляет в итоге важные события.

Ночь шестая

1. Арест. Тюрьма

Я раскрыл глаза в своем бомбоубежище под мечетью. Вокруг было темно, но я понял, что мне на несколько часов удалось заснуть. А сейчас я снова лежал и вспоминал события прошедшего дня. Только сон, хотя и короткий, все же сделал свое дело: я уже воспринимал их как вчерашние. Однако чувствовал я себя настолько плохо, что воспоминания, хотя и выстраивались хронологически, обладали не большей реальностью, чем сон. Складный, похожий на правду, но сон.

Итак, что было вчера? А вчера был – я поднапряг мозги – шестой день нашего пребывания в Талукане.

Мне в прошлую ночь, видимо, все-таки удалось заснуть на пару часов. Меня пытался вырвать из сна призыв на утреннюю молитву, но я лишь всплыл на поверхность, высунул сонно один глаз и снова погрузился в густую липкую хлябь.

Но вскоре кто-то потряс меня за плечо. Я с трудом расклеил веки – это был мулла.

– Салям алейкум! – склонил голову он. Он был очень церемонным. – Чой!

– А, хорошо, спасибо! Ташакор! Сейчас! – сказал я и опять пошел ко дну.

Когда я пришел в себя, было уже около десяти. Пришел в себя, это сильно сказано! Веки у меня были налиты свинцом, горло забито металлической стружкой, уши залиты воском, и при каждом вдохе и выходе трубы мои клокотали, как порванный кузнечный мех.

Я применил испытанное средство. Достал по две таблетки из подаренных Фаруком упаковок (запас лекарств быстро таял), забросил их в пересохший рот и смыл двумя мужскими глотками текилы.

Я прислушался, насколько мой слуховой аппарат к этому еще был пригоден. Похоже, в городе было тихо. В любом случае, артобстрел закончился. Я побрел в туалет. Умывальник был предусмотрительно наполнен. Я почистил зубы и даже, раздевшись до пояса, поплескал на себя холодной водой. Не столько для гигиены тела, сколько для поддержания духа.

Хлопнула дверь, и я выглянул наружу. По подвалу шел мулла. Увидев меня, он махнул рукой:

– Чой! Чой!

В тот момент ничто не доставило бы мне большего удовольствия. Прекрасные люди на мусульманском Востоке – я сейчас очень серьезно говорю!

У меня был такой озноб, что я надел куртку. И был прав – мы пошли через двор в построенный по соседству домик муллы. Что, в сущности, логично – мечеть все же не караван-сарай!

В домике были две светлые, чистые и почти пустые комнаты. Женская половина явно отсутствовала. В первой комнате горел очаг, дым из которого уходил вверх – там было что-то типа каминной трубы. В очаге на чугунной решетке пыхтел из носика и пузырился из-под крышки большой почерневший чайник.

За накрытым к чаю столом – лепешки, плошки с вареньем, колотый сахар на блюдечке, – сидел еще один мужчина. Ему тоже было под пятьдесят – борода в белых перьях седины, большие очки со сломанной дужкой, перехваченной белой резинкой, типа из трусов, выступающие вперед кроличьи зубы. Увидев меня, он встал и с достоинством поприветствовал, прижав руку к груди. Рукопожатие, видимо, казалось ему ритуалом светским, более низкого порядка.

Мулла поставил передо мной индивидуальный, как принято, чайник, в который он только что залил кипятка, и сделал приглашающий жест, показав на стол.

– Вы говорите по-французски? – спросил вдруг его гость.

Какое счастье! Мне возвращали дар речи!

Я жадно вцепился в нового собеседника. Мухаммад Джума оказался имамом кафедральной мечети Талукана. Там, где мы сейчас сидели, это была Южная мечеть, а у рынка была его, главная, кафедральная. Он служил там, а жил здесь, у своего коллеги и друга. Мухаммад Джума в свое время учился в медресе в Каире. Там у него было много друзей из Магриба, с которыми он и выучил язык Конечно, он уже давно не говорил, но его французский был раз в тысячу лучше моего дари.

Чай, наверное, уже заварился. Я сделал несколько глотков, и – о чудо! – у меня разложило уши. Я прислушался. В городе шел ленивый бой. Время от времени слышались одиночные выстрелы и короткие очереди. Где-то далеко разорвалась граната. Но сюда, под сень мечети, внешний мир не имел хода.

– Вы знаете, – заговорил Мухаммад Джума тоном человека, которому было дозволено донести до невежд самые сакральные из вечных истин, – если человек нехорош, то это не значит, что он плох!

Я замолчал, переваривая услышанное. Смысл его оставался для меня темным, но я надеялся, раскроется, если я буду знать об этом чуть больше.

– А почему же тогда он нехорош?

Глаза Мухаммада Джума за толстыми стеклами очков вспыхнули ликующим огнем.

– А потому, что существует сила, которая толкает его делать зло!

Он прямо рукой показал, с какой страшной физической силой та, оккультная, подчиняет себе всех и вся.

– И как же называется эта сила?

Имам закатил глаза и сказал на едином выдохе:

– Эта сила называется шайтан!

Я чуть не подавился чаем. Только мое невероятное самообладание позволило мне удержаться от смеха. Но, если задуматься, мусульманская картина мира ничем не отличалась от нашей. Демоны, бесы, шайтан! Виноват кто угодно, кроме нас самих!

Стрельба в городе оставалась ленивой. Постреливали слева от меня – там находилась казарма, которую славные бойцы Третьей конной, похоже, не собирались сдавать врагу без боя. Стреляли и справа – там, где был гостевой дом Масуда.

– Угощайтесь, не стесняйтесь! – с поклоном снова обвел стол мулла.

– Ташакор, спасибо!

В этом было что-то сюрреалистическое: там, в ста метрах от нас, люди убивали друг друга, а мы здесь пили чай.

Однако я едва успел намазать на лепешку густое, янтарное, очень ароматное айвовое варенье, как дверь без стука открылась. Комнату, теснясь в узкой двери, стали заполнять вооруженные люди в черных чалмах – человек шесть. Они внешне – по крайней мере, на мой европейский взгляд – ничем не отличались от моджахедов. Только взгляд у них был другой – это были завоеватели в чужой стране.

Мулла вскочил и стал что-то выговаривать вошедшим. Имам продолжал сидеть, только поправил очки со сломанной дужкой. Один из талибов подошел ко мне и ткнул в бок стволом автомата – это был не «Калашников». Я встал, и талиб быстрыми умелыми движениями убедился, что на мне нет оружия.

Мулла продолжал говорить с одним из талибов, видимо, старшим. Разговор быстро перешел в спор. Вряд ли мулла отчитывал талибов за то, что они вошли без стука! К тому же я различил слово «руси», да и старший талибов несколько раз оценивающе посмотрел на меня. Потом мне показалось, что речь уже шла только обо мне. В подтверждение моих подозрений парень, который обыскивал меня, снова ткнул мне в бок стволом автомата и мотнул головой в сторону двери: «На выход!»

Тут заговорил имам, обнажая кроличьи зубы. Он продолжал сидеть и, похоже, пытался защитить меня цитатами из Корана. Но его единоверцам они были не в диковинку и должного действия не возымели. Двое талибов зашли мне за спину и толкнули к двери. Я стянул со спинки стула свою куртку, натянул ее и с поклоном сказал по-французски:

– Господа, спасибо за чай! Надеюсь, у нас будет возможность продолжить беседу.

Слегка по-гусарски получилось, но способов не потерять лицо не так уж и много. Имам встал.

– Мне очень жаль, что мы не смогли вам помочь. Но эти господа…

Стресс помог ему освободить из памяти забытое лет тридцать назад слово:

– Эти шлюхины дети не имеют никакого представления о законах гостеприимства. Я сейчас же направлюсь к их командиру и потребую, чтобы вас отпустили и отправили на родину.

– Не волнуйтесь! – заверил его я. – Вряд ли они стремятся к дипломатическому инциденту. Вы сами будьте осторожны – неизвестно, кто из нас больше рискует.

Меня вывели на улицу и затолкали в армейский Джип – он был защитной окраски, но не хаки, а песочного цвета, цвета пустыни. Мы двинулись по дороге, которая шла в объезд города, вдоль полей. Ленивые бои передвинулись ближе к центру, а здесь уже обустраивались. На одном из перекрестков патруль талибов разгружал с грузовика мешки с песком, навстречу нам тягачи тащили небольшие орудия.

Я с интересом смотрел в окно. Сказать честно? Мне нравится такая жизнь. Это как хорошо составленный слайд-фильм: каждый новый кадр – неожиданный. Вот ты чуть не разбился на вертолете – второй раз за пять дней. Сначала, потому что ты сидел внутри, второй раз – потому что ты из вертолета в последний момент выскочил. Потом, через час, начинается война – вокруг убитые и раненые. Но следующий слайд – ты пьешь чай с муллой и имамом и ведешь богословские беседы. Потом за тобой приходят вооруженные люди и уводят неизвестно куда. Единственно, хотелось бы знать, какой будет следующий кадр.

Теперь мы ехали мимо базы Масуда. На крыше штабного здания двое талибов устанавливали длинный хлыст антенны. Здесь тоже было спокойно. Складывалось впечатление, что основные силы моджахедов покинули Талукан без боя. У меня запершило в носу. Я замахал руками, потер переносицу, надеясь пресечь взрыв, но напрасно! Чих получился оглушительный – сидевший передо мной у окна талиб поспешно отвернулся.

Машина свернула с объездной дороги и теперь ехала по городу. Мы повернули налево, и я понял, куда меня везли. Впереди показался глухой бетонный забор со спиралью колючей проволоки наверху. Я хотел еще раз повидаться с пакистанским офицером? Желание гостя – закон!

Совершенно очевидно, тюрьму сдали без боя. Шлагбаум не был погнут, не поскрипывал, только манипулировал им человек не в пакуле, а в пыльно-зеленой чалме. Машина въехала во двор и остановилась у входа в здание. Сидевший слева от меня парень толкнул меня в бок, и я вылез наружу.

Точно, моджахеды просто ушли: никаких свежих следов от пуль. Хотя нет! Справа от здания на земле лежало несколько трупов, а глиняная стена над ними была выщерблена автоматными очередями. Неужели перед уходом басмачи казнили своих пленников? А Хаким Касем?

Я быстрым шагом, не оборачиваясь, зашагал к убитым. Мне что-то закричали вслед, но я отмахнулся: «Да подождите вы!» Остановил меня звук затвора. Я обернулся и жестом позвал своих конвойных:

– Идите сюда!

Талибы переглянулись. Бежать мне было некуда, а по моему поведению было очевидно, что я хотел узнать что-то важное. Талибы повесили автоматы на плечо и пошли за мной.

Расстрелянных было пятеро. Их уже положили ровно, в ряд, и закрыли лица местными платками-шарфами, они называются дастмал. Я наклонился и открыл первое лицо. Это был незнакомец, крепко избитый, – со сломанным носом и большой кровавой ссадиной на лбу. Под вторым платком лицо было знакомым, и под третьим, и под четвертым. Это были пленные талибы, которых мы снимали, – те самые, которые смеялись и подтрунивали над своими тюремщиками, которые хотели жить с ними как с братьями. Я посмотрел на пятую фигуру – это, по идее, должен был быть Хаким Касем. Только мне показалось, что тот был миниатюрнее. Я сдернул платок – это снова был незнакомец с окровавленной спутавшейся бородой.

Мои конвоиры командирскими голосами о чем-то спрашивали меня. Это были мальчишки, которым нравилось помыкать взрослыми.

– Талибан, – сказал я, указывая на троих пленных. – Я, – я ткнул себя в грудь, – телевижн, Ти-Ви. – Я покрутил ручку несуществующей кинокамеры. – Мы их снимали несколько дней назад.

Не знаю, поняли они или нет, но талибы снова зашли за меня и «стволами» толкнули в сторону тюрьмы.

Куда же делся наш агент Хаким Касем? Его, как слишком важную птицу, моджахеды не поленились взять с собой? Надеются обменять на своих пленных? Почему тогда не взяли и тех троих? Скорее всего, объяснение было самое прозаическое – типа, не поместились в машину.

Мы вошли в здание. Талиб, который вел нас, сразу повернул налево, на лестницу, ведущую вниз. Мне стало везти на подвалы! Мне было совсем не страшно, и даже гаденького голоска инстинкта самосохранения не было слышно. Он понимал, что прокололся тогда с вертолетом, и теперь вверялся моему разуму. Конечно, на войне часто убивают просто так, потому что за это не придется отвечать. Однако по крайней мере на этой начальной стадии я был для талибов трофеем, который, кто знает, мог оказаться ценным.

В подвальном этаже, как я и предполагал, было с десяток камер, расположенных по одной стороне коридора. Они, похоже, запирались на висячие амбарные замки, однако, вытащив из камер заключенных, эгоистичные моджахеды свой инвентарь не оставили. Так что, втолкнув меня внутрь, дверь за мной запереть не смогли, и около нее просто остался на часах один из талибов.

Камера была очень холодной и сырой. Отопления здесь предусмотрено не было, как и других коммунальных удобств. Мебели тоже не наблюдалось, только у дальней стены на пол была наброшена солома. Я сгреб ее в большую кучу, чтобы было помягче, и уселся. При моей простуде воспаление легких ждало меня здесь через считанные часы.

Я быстренько провел ревизию последних событий. Изумруд лежал в моем чемоданчике под мечетью, и надежнее места, вероятно, не было во всем Талукане. Вряд ли талибы подвергнут разграблению мечеть! Пистолет, подаренный мне вчера ночью командиром Гада, лежал у меня под подушкой. К счастью! Обнаружь его талибы при мне, разговор мог быть совсем другим. Из остальных вещей больше всего мне было жаль фляжку с текилой – она бы помогла мне продержаться пару лишних часов! Хотя ее, скорее всего, у меня отобрали бы. Но вот лишний свитер мне бы не помешал точно! Лицо у меня снова перекосило, и я оглушительно чихнул. И еще раз! И еще раз! И еще! Я высморкался в «клинекс» и с грустью отметил, что чистых платков осталось совсем немного.

Интересно, сколько мне здесь придется сидеть? Посижу еще, пока не продрогну, а потом буду пугать возможным вмешательством моей могучей державы и требовать российского консула! Где здесь у нас ближайший? Получается, в Душанбе! Только вряд ли его стоит ждать в обозримом будущем.

Однако заскучать мне не дали. Дверь открылась, и молоденький талиб сделал мне знак выходить. Мы снова поднялись по лестнице, прошли по коридору и остановились перед массивной деревянной дверью. Судя по импозантному виду, это был кабинет начальника тюрьмы. Талиб сунул голову внутрь, убедился, что арестованного можно вводить, и втолкнул меня в комнату.

Мне сразу стало лучше – кабинет был хорошо протоплен. У печки спиной к двери стоял невысокий человек в песочного цвета военном мундире, греющий над нею руки. Он обернулся, и я понял, что и эта поза, и это движение были тщательно продуманы для достижения наибольшего театрального эффекта.

Кабинет начальника тюрьмы теперь занимал бывший узник Хаким Касем.

2. Разговор с Хакимом

Пакистанец предложил мне сесть и пренебрежительным жестом отправил конвойного за дверь. Он сел за стол, в крутящееся кресло и взял в руку стек с кожаной петлей на конце. Да-да, это был настоящий офицерский стек, о котором можно прочесть в книгах Киплинга, но видел я его впервые. Стек понадобился Хакиму, чтобы, не нагибаясь и не придвигаясь к столу, подтянуть поближе к себе пачку сигарет. Не знаю, были они из тех, что я на днях передавал ему через тюремщиков, или из собственных запасов, но это была красная пачка «Марлборо». Пакистанец сделал небрежный жест в мою сторону – вроде бы предложил мне сигарету, хотя поклясться в этом я бы не мог. Потом, не дожидаясь моей реакции, достал сигарету и закурил. Нижняя губа у него была слегка раздута – я вспомнил, что, когда мы виделись в первый раз, она кровоточила. Но теперь Хаким был хозяином положения. Он никуда не спешил и явно наслаждался моментом.

Я не смог поддержать его в этом. Я замахал руками, судорожно потер переносицу – напрасно! – и чихнул. Раз пять подряд, распространив перед собой – извините за натуралистическую деталь – целое облако взвеси из капелек болезнетворной влаги.

Хаким на это не отреагировал никак – ни вежливым «Будьте здоровы!», ни сочувствием к простуженному, ни неудовольствием. Просто переждал извержение, задумчиво затягиваясь сигаретой. Он молчал – и я молчал. Я не люблю подавать реплики, даже самым великим! А Хаким Касем явно считал себя Лоренсом Оливье.

– Вы понимаете, что, хотя вы теперь поручены моему попечению, я не могу давать вам особых поблажек. Это выглядело бы подозрительно, – наконец произнес мой агент и тюремщик. Похоже, вину за его пленение, содержание в тюрьме и удар по лицу, когда он отказался от интервью, нес я. Я пожал плечами:

– Вы видите мое состояние. Если меня не отправят в больницу или хотя бы не поместят в помещение, в котором топят, я недолго буду на вашем попечении.

Пакистанец не спеша затянулся, выпустил дым, стряхнул пепел с сигареты.

– Я вижу. Я вижу.

Я решил попытаться взять инициативу в свои руки. В конце концов, это был наш агент, и в этом смысле мы были по одну сторону баррикады.

– Мне кажется, проще всего будет, если вы сообщите мне то, что вы знаете, дадите возможность связаться с российским посольством в Душанбе и отправите меня обратно в мечеть, пока не будет решено, как доставить меня на родину.

– Все не так просто! – возразил пакистанец.

Он продолжал говорить, но на меня напала новая серия оглушительных чихов.

– Простите! – сказал я, вытерев глаза и нос и думая, куда бы бросить свой «клинекс». – Простите, я вас не слышал.

Я слышал, но мне нужно было пресечь его попытки доминировать. Похоже, Хаким это понял, но он еще не насладился своей ролью.

– Я говорил вам, что, будучи гражданином страны, с которой Афганское государство не имеет дипломатических отношений и которая является союзником мятежников, сражающихся против Афганского государства, вы подлежите интернированию. Так что освободить вас не в моей власти.

Это был полный бред! Иностранный гражданин, нанятый на службу никем не признанным правительством, интернирует гражданина третьей страны, хотя уже и не великой державы, но все еще постоянного члена Совета Безопасности ООН, которая поддерживает признанную мировым сообществом Республику Афганистан.

– И кто сможет освободить российского тележурналиста, случайно оказавшегося в руках талибов? – я вспомнил его недавнюю просьбу. – Красный Крест? Вы-то же не откажетесь сообщить им обо мне?

– Разумеется, разумеется, – согласился Хаким. – Но, как вы понимаете, это дело не скорое.

Я понял, кого он мне напоминает. Это был пакистанский Иди Амин Дада. Ну, тот, бывший сержант британской армии, потом маршал и президент независимой Уганды, которого носили на носилках четверо белых англичан. Конечно, Иди Амин был большим толстым негром, а этот – сухим воробышком, но комплекс у них был один и тот же. Трехгрошовый Наполеончик, Юлий Цезарь из комиксов, Саддам Хусейн для бедных! Мир вокруг него существовал лишь для того, чтобы искупить и стереть все реальные и воображаемые унижения, которым он подвергался, и восхищенно аплодировать его нынешнему величию. Этого мегаломана пора было возвращать на землю.

– Давайте оставим в стороне официальную часть дела. Вы сами придумаете, как уладить все эти формальности, – небрежно сказал я. – Меня сейчас больше интересует наш генерал.

– А что ваш генерал?

– Вы обещали мне все о нем рассказать, когда вы окажетесь на свободе. Вы – на свободе. Итак?

Хаким раздавил окурок в пепельнице, встал и принялся прохаживаться взад-вперед. Чарли Чаплин в роли Диктатора! Кто мог завербовать такое мерзкое, закомплексованное, самовлюбленное насекомое? Ведь каждая вербовка утверждается очень высоко, и решение принимают минимум человек пять! Видимо, по бумагам все получалось гладко, а квартальный план был не закрыт.

– Я подумал! – заявил пакистанец. – Бессмысленно сообщать вам сведения, пока непонятно, как вы отсюда выберетесь. Проблему нужно решать комплексно. И я этим займусь, как только разберусь с более неотложными делами.

Нет, мне не послышалось! Эта продажная мокрица собиралась мариновать меня, набивая цену.

– А пока, – продолжал Хаким, – вам придется подождать в камере. Надеюсь, недолго!

В ответ я снова набрал полные легкие воздуха, затряс головой и выдал новую серию болезнетворных чихов. Один «клинекс» уже был у меня зажат в кулаке. Я высморкался во второй, встал и положил оба в пепельницу пакистанца. Тот с брезгливой гримасой наблюдал за мной.

– Да, и, мне не хочется вас обыскивать, оставьте, пожалуйста, здесь все, что у вас есть в карманах.

Я положил на стол бумажник, в котором был и мой паспорт, покрутил перед носом Хакима уже совсем тощим пакетиком с бумажными платками и сунул его обратно в карман. Еще при мне был блокнотик с обычной шариковой ручкой. Свой «Монблан» я оставил в Москве у мамы. Блокнот мне тоже был не нужен – я записывал туда имена людей, которых мы снимали.

– Надеюсь, я могу вас попросить об одном одолжении. Пусть кто-то принесет мне лекарства, а то, боюсь, я не доживу до того момента, когда после неотложных дел очередь дойдет до меня. Деньги в бумажнике!

– Я распоряжусь, – снизошел мой тюремщик. Ну, и что я мог бы еще сделать? Надавить на него?

Напомнить, что он – наш агент и на него тоже найдутся рычаги воздействия? И как отреагирует этот закомплексованный психопат? Вы знаете? Я – нет! Я уже шел к двери, а тут обернулся.

– Чистое любопытство! Каким образом вам удалось спастись? Я видел, что ваших товарищей моджахеды расстреляли перед отступлением.

Хаким перестал играть в маятник, уселся в кресло и повернулся разок туда-сюда.

– Я думал, вы проницательнее! Моджахеды бежали в такой спешке, что не успели бы даже открыть наши камеры.

Он взял мой бумажник, вытащил оттуда паспорт и принялся листать его.

– Это я приказал их расстрелять, вместе с какими-то мародерами, которые тоже здесь сидели, – продолжил он, не поднимая на меня глаз. – Они могли что-то заподозрить после вашего визита. А я не люблю подвергаться ненужному риску.

Уф! А я еще думал, не надавить ли мне на него! Да он бы без лишних слов присоединил бы меня к ребятам, которые лежали у стены с платками на лицах. И не только никто не сможет доказать, что он имел к этому хоть какое-либо отношение, но и просто обстоятельства моей смерти никогда не всплывут!

Чтение моего паспорта было настолько увлекательным, что Хаким даже не поднял на меня глаз, когда я выходил. Я понял, что есть люди, которых даже я – убежденный сторонник ненасилия, вегетарианец и любитель Моцарта – готов задушить собственными руками.

Охранник отвел меня на мою кучу соломы. Единственным способом не превратиться в сосульку было движение, и я принялся вышагивать вдоль всех четырех стен.