Текст книги "Тринадцатая рота"

Автор книги: Николай Бораненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

"Я – «Ромашка», я – «Ромашка»! Отвечай".

– Что молчите, Иван Алексеич? – окликнул Емлютин. – Ай не по нраву невеста наша?

– Нет, нет, что вы! Невеста – лучше не сыскать. Я о другом подумал… Размечтался, короче говоря.

Генерал знал, что у смоленского гостя осталась в Полесье необвенчанная жена. Он понял тоску души его и поспешил покинуть землянку.

– Ну, вы тут побеседуйте наедине – и в путь. Желаю удач! – Он тронул девчонку за плечи, слегка тряхнул ее, как бы говоря: "Держись, дочка, не робей!" – и вышел.

Гуляйбабка испытующе глянул девушке в глаза:

– Вы знаете, куда мы едем?

– Да, знаю, – тихо сказала она. – Мы едем расписываться. В полицию.

– А вы знаете своего жениха?

– Да, знаю. Он стоит передо мной.

– Простите, как вас звать?

– Валя.

– А ты знаешь, Валя, тебе могут задать в полиции вопрос: "Любишь ли ты своего жениха?" Что ты скажешь на это?

– Я скажу «да».

– Но ведь опытный полицай может заметить в твоих глазах фальшь.

– А у меня не будет фальши.

– Как не будет? Ты что, артистка? Умеешь перевоплощаться?

– Я уже давно.

– Что давно?

Валя покраснела. Густые красивые ресницы ее опустились.

– Что ж ты молчишь? – спросил Гуляйбабка, не дождавшись ответа.

– У меня нет ее.

– Чего?

– Фальши нет. Я… Я и вправду…

– Что вправду?

Она подняла на него полные слез глаза. Гуляйбабка испугался их, отшатнувшись, чувствуя, как и у него самого лицо краснеет до ушей, выпалил:

– У тебя… у тебя что? Парень есть? Она молча отрицательно покачала головой:

– Нет. Мне ведь только еще восемнадцать.

– Ну так кого же… кого же ты любишь, Валя?

– Вас. С той поры, как увидала. Помните, как на дороге остановила вашу тройку коней? И еще у костра… когда читали письмо полицаям. И дале как полоумная за вами. Как тень…

Гуляйбабка ласково прижал девчонку, стиснув губы, простонал: "Проклятье! Как же я ее под пули повезу? Что будет, если я ее не уберегу?"

…Свадебная тройка с бубенцами остановилась у здания поселковой управы в тот час, когда шестеро полицаев из местной охраны осушили второй графин самогонки и, азартно сразившись в карты, заспорили о том, кто из них «дурак»?

– Самый настоящий дурак – это ты, Пантелей! – кричал полицай с красным, как кирпич, лицом.

– Пошел ты к зайцу под хвост, – огрызнулся вислоухий с белой повязкой на рукаве пиджака. – Сам ты набитый тюфяк. Ишь, разъелся на чужих хлебах.

– А ты что – отощал? Глянь на пузо свое. Только вчера стащил у бабки Мотри поросенка, а ноне нет уже его. Сожрал!

– Хватит вам грызться, как кобелям, – выругался старший полицай, поросенка не поделили. Завтра залезете в любой хлев, и будет вам свинья.

– Это кто свинья? – с трудом приподняв голову, лежавшую в тарелке с остатками холодца, спросил четвертый игрок.

– Да не про тебя, дубина. Будет дремать. Сдавай карты.

Игра возобновилась с новой силой.

– Десятка!

– Валет!

– Козырь!

– Какой козырь? Протри бельмо. Это тебе не дарковских старух надувать. Крести! Крести клади!

– Какие крести? Бубни козыри.

– Я тебе дам бубни! – полицай схватил кувшин со сметаной и занес его над головой рябого.

Кувшин уцелел только потому, что полицай вовремя посмотрел на дверь. На пороге, держа девушку под руку, стоял молодой человек в белом полушубке и пышной барсучьей шапке. Мужчина не произвел на полицаев ни малейшего впечатления. Бросились в глаза разве только фюрерские усики да быстро бегающие по углам конторки глаза. Зато девушка привела полицаев в восторг. Они, забыв о картежной игре, все вдруг встали и, облокотясь на перила стойки, хором протянули:

– О-о! Какая!!!

– Какая цыпа!

– Господин жених, – еле держась на ногах, вылез из-за стойки рябой. Уступи нам свою кралю, чего тебе стоит?..

Гуляйбабка с маху ударил полицая в переносицу. Тот с грохотом повалился в угол. Полицаи схватились за оружие. Гуляйбабка опередил их. Шагнув вперед, он распахнул полушубок. На мундире у него блеснули два Железных креста.

– Вы что? На кого оружие? Распустились тут. Доблестный немецкий офицер приехал зарегистрировать брак, а они, свиньи… Где ваш начальник?

Полицаи опешили. Некоторое время стояли они, разинув рты, не зная, что им делать, пока один из них, самый прыткий и менее других хвативший самогонки, не бросился в соседнюю комнату:

– Сейчас, сейчас, господин офицер. Сию минуточку позовем.

Начальник полиции – тонкая жердина – появился тут же с двумя графинами самогонки в руках. Он сиял.

– Ваше благородие! Какая радость! Мне только что сообщили о вашем решении зарегистрировать у нас вступление в законный брак. Мы с радостью. Я уже готов. Вооружился, – и он потряс над головой графинами.

– Я польщен. Благодарю, – ответил Гуляйбабка. – А где ваш заместитель?

– Так что с вашего разрешения заместителя я за окороком услал. Сейчас явится.

И точно. Не успел начальник полиции расставить на столе стаканы, как явился, неся под мышкой огромную копченую булдыгу, заместитель интеллигентный мужчина лет тридцати пяти, одетый в черную шинель. На рукаве у него болталась плохо привязанная белая повязка.

– Честь имею! Закусочка первый сорт. Лично реквизировал.

Гуляйбабка, сосчитав всех толпившихся вокруг стола, спросил:

– Все в сборе?

– Так точно! За исключением уличного наряда, все в наличии.

– Отлично! Молодцы! В честь моего бракосочетания прошу всех построиться по чинам и рангам.

Толкая друг друга, полицаи начали занимать места в шеренге. На правом фланге стал начальник полиции, рядом с ним, все еще держа под мышкой окорок, пристроился заместитель.

– Ну что ж, – сказал Гуляйбабка. – Будем начинать. Он откинул овчинную полу, рывком выхватил автомат и, крикнув: "Смерть предателям!" – дал длинную очередь.

Ударом ноги Валя распахнула дверь, крикнула:

– Бежим!

Гуляйбабка еще раз прострочил из автомата корчившихся на полу полицаев, кинулся вслед за Валей. Они были уже шагах в десяти от саней, когда в доме полиции зазвенело выбитое ударом приклада окно и раздалась дробь пулемета. Гуляйбабка упал. Из двери выскочил полицай. Он вскинул автомат, но Валя удачным выстрелом из пистолета успела сразить предателя. Больше никто не показался. Гуляйбабка не вставал. Уткнувшись лицом в снег, выкинув вперед руки, он был недвижим. Валя испуганно подскочила к нему:

– Иван Алексеич! Скорей! Скорей в сани. Бежим! Она подхватила его и, стреляя одной рукой по окну, из которого все еще бил пулемет, поспешила к саням. Вместе с подоспевшим кучером она положила тяжелораненого на солому, упала рядом сама.

– Иван Алексеич… Иван Алексеич. Как же вы так? Что же будет со мной?

Тройка взвилась на дыбы, рванула с места к угрюмо притихшему лесу. Снежная мгла, крутясь и завывая, белой простыней затягивала санную дорогу.

18. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПАНАСА ЗАКОВЫРЧЕНКО И СЕМЕНА ГЛЕЧЕКА

Ранним зимним утром тысяча девятьсот сорок третьего года жителей районного городка Хмельки, что на Волыни, любезно разбудил грохот прикладов и крики: "Шнель! Шнель! На площадь фюрера!"

Тетку Гапку, пришедшую в городок разузнать у родственников, нет ли весточки от Марийки, пригнали на площадь тоже. Она оказалась у самой трибуны той самой трибуны, где полтора года назад бургомистр Панас Заковырченко и голова управы Семен Глечек снаряжали в дорогу ее зятя Ивана Бабкина.

Ничего не изменилось на площади за минувшее время. Тот же бурьян вокруг, та же дощатая, засиженная воробьями трибуна… Только теперь на ней хозяйничали не полицаи, а офицеры гестапо, одетые в длинные зеленые шинели с меховыми воротниками. Одни стояли с автоматами наизготовку в оцеплении, другие торопились поскорее соорудить возле трибуны виселицу для двух петель. Визг пил, стук топоров, треск сухих досок далеко разносились в морозном воздухе. Плохо, наспех одетые старики, женщины, дети дрогли от страха и холода.

Со свирепым ревом к виселице подкатила тупорылая грузовая машина. В открытом кузове ее стояли раздетые до нижнего белья, босиком, с непокрытыми головами Панас Заковырченко и Семен Глечек.

– Господи! За что же их? Чем же они им не угодили? – проговорила тетка Гапка, вставая на цыпочки, чтоб через головы впереди стоящих горожан получше разглядеть знакомого мельника и заведующего пивным ларьком. – Они же так для них старались! Обоз в помощь хвюлеру снаряжали.

– А вот зараз послухаем. Послухаем, що тот толстый на комарьих ножках скаже, – отозвался согбенный дед в телячьем треухе.

На трибуну поднялся толстый офицер с забинтованной головой.

– Господа! Житель городок Хмелька! – заговорил гестаповец. – Лето сорок первый год на эта площадь фюрер вон те два саботажник, что стоял в машина, снаряжал команда помогайт фюрер. – Гестаповец поднял над головой палец. – О-о! Это был ловко работа, как это говоряйт, фикций! Ширма! Я долго вел охота за эта фикций, и он – мой работа имейт победа! Гестапо точно устанавливайт, что БЕИПСА они создавайт не помогайт фюрер, а вел саботаж, насмешка над фюрер.

– Что он сказал? Что сказал? – переспросила Гапка.

– Ц-ц, тихо, – погрозил пальцем дедок в телячьем треухе. Склонясь к платку Гапки, прошептал: – Он сказав, що той обоз, що снаряжали останним литом, дулю Гитлеру показав. Ду-лю!

– Господи! Да неужто?!

– Да цыц ты! Слухай.

Офицер гестапо меж тем навалился грудью на перила трибуны и, показывая пальцем на стоявших в машине, закричал:

– И эта швайн, русс свинья есть не бургомистр, не голова управ, а коммунист, русь партизан! Эта швайн не имеет полномочий президент, а ловко выполняйт работа секретарь райкома, то есть коммунист президент. И значайт мы именем фюрер и командований дойчланд армий будем господин Заковырченк и господин Глечек смертна казнь, то есть вешайт!

Офицер гестапо взмахнул черной кожаной перчаткой:

– Ваш последний слов, господин фикций бургомистр. Заковырченко подошел к краю машины, стряхнул снег с головы.

– Люди добры! Не треба слиз. Витряк на гори буде крутитись и без мене. Був бы я здоровий, тоди можно було б и оброниты слезу. А я ж дюже хворий. Я, громодяны, так много ел дюже смачных немецких эрзацив, шо нажив соби язву шлунку. Не треба було переидаты. Так шо со своею хворобой я б тильки мучився. А так я задоволеный. Про мене позаботився батька пфюрер и бачьте, шо прислав: и перекладину, и веревку, и руки завязав, щоб я сдуру не впирався. За це ж дюже дякуваты треба германского пфюрера. Це ж, громодяны, и е "новый порядок".

– Кончайт! – крикнул гестаповец.

– Ще словечко, господин бригаденфюрер! – попросил Заковырченко и, не дожидаясь разрешения, выкрикнул: – Жалко тилько, шо мы з вами, громодяны, не посидим бильше за бутылем у витряка. Але вы! Вы за мене чарочку пропустите и слухайте: то не лед трещит, не комар пищит, а наша ридна армия гроб загарбникам тащит!

Солдаты гестапо набросили на шею Заковырченко петлю, столкнули его с машины.

– Ваш последний слов, господин Глечек, – махнул перчаткой бригаденфюрер. Вы имейт что сказайт или не имейт?

– Да, есть, – будто очнувшись, встрепенулся Глечек. – Позвольте мне, господин Поппе, огласить мой последний указ.

– Какой указ? Сообщайт!

– Так, мелочь. Недолго. Сей момент. – Глечек откашлялся и выкрикнул громко, на всю площадь: – По поручению Хмельковского райкома партии и райисполкома в связи с разгромом фашистов под Сталинградом объявляю всенародный праздник!

Стоявший в машине гестаповец толкнул Глечека к петле, но Глечек ударом ноги сшиб гестаповца за борт и крикнул:

– Люди! Не забудьте открыть мой киоск. И подымите кружки! Выше кружки за наш советский порядок!

Тетка Гапка, уронив голову на чью-то грудь, заплакала.

– Звиняй мене, дурну бабу, Ивану-зятек. Звиняй, що не добру думку в голови держала о тебе и хлопцах твоих. Вечна слава вам, ридные наши!

– Цыц, дурна баба! – толкнул Гапку в бок дедок в телячьем треухе. – К чому панихиду заспивала? Ежака тоби пид спидныцу. Мабуть воны, ти хлопци, живи-здорови и зараз поспешают до нас с перемогою. А ты! Пидьмо, пидьмо видсыля, або прийдэ до дому твий зять Иван и никому буде жарыть яешню.

Он подхватил обессиленную, плачущую Гапку и повел ее из толпы.

1941–1945, 1950–1973 гг.