Текст книги "Тринадцатая рота"

Автор книги: Николай Бораненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Нам остается так что лежать! – выпалил один из полицаев. – Лежать и ждать выручки, так что подкрепления.

– Вы гений! – сказал Гуляйбабка. – С таким знанием вопросов тактики, если вас не кокнут партизаны, пойдете далеко.

– Рад стараться! – рявкнул полицай.

– Старайтесь! – сказал Гуляйбабка вытянутому столбом полицаю. – И, пожалуйста, повторите то, что вначале сказали. Да погромче, чтоб все слыхали.

– Слушаюсь!

– Повторяйте.

– Нам остается так что лежать! – закатив глаза к небу, гаркнул полицай. Лежать и ждать выручки, так что подкрепления!

– Все слыхали, что сказано? – спросил Гуляйбабка.

– Все! – ответила «рота».

Гуляйбабка отыскал в строю глазами одноглазого щеголя в кожаной тужурке:

– Начальник курса!

– Я, господин начальник!

– Растянуть роту в цепь и уложить в снег. Увлечь курсантов личным примером.

– Слушаюсь растянуть в цепь, уложить в снег и увлечь личным примером!

– Помните, вы под огнем партизан. Никаких хождений. Чтоб все как в бою! Лежать и отбиваться. Патронов не жалеть.

– А ежели приспичит? Как тады? – спросил кто-то с левого фланга.

– Этот вопрос не имеет никакого отношения к теме занятий и тем более к стратегии и тактике германской армии. Решайте его сами, применительно к местным условиям. Хайль Гитлер!

Начальник курса, крикнув "Хайль!", побежал рысцой укладывать роту в снег, а Гуляйбабка обратился к сидящему на облучке кучеру:

– Как ваше мнение, Прохор Силыч, есть ли расчет в нашем дальнейшем пребывании на этой чертом продутой высоте?

– Никакого, сударь, – ответил Прохор. – К чему тут торчать, коли все разжевано и пережевано, как беззубой бабке. Ну, другое дело, если б шли маневры: сто дивизий вправо, сто – влево, тогда куда б ни шло. Командующий будь при войске, ибо войско без командующего равно стаду овец без пастуха. А так чего же: командиришка у них есть, задачка ясна: лежи себе да пуляй.

– Идентичный взгляд и у меня, Прохор Силыч. Излишняя опека губит человека. Оставим господ полицаев на попечение лейтенанта Закукаречки да матушки-ночки. Разворот на сто восемьдесят – и в Смоленск.

Прохор тронул коней, но тут же натянул вожжи. К возку подбежал полицай в заячьей шапке и фуфайке с белой повязкой на рукаве, но без винтовки, а лишь с пистолетом на животе, видать, из младших командиров.

– Господин начальник! Дозвольте спросить.

– Разрешаю. Спросите, – смерив с ног до головы на диво смелого полицая, сказал Гуляйбабка и подумал:

"Экий фрукт! Спросил вроде бы робко, а смел, как волк".

– Не сочтите за трусость. Рад стараться! – опять выпалил полицай в фуфайке. – Но хочется знать, для объяснения подчиненным, когда подойдет подкрепление, сколь придется ждать?

– Будь я пророк, я прогрохотал бы вам с неба. Но я всего лишь преподаватель тактики, и посему извольте ждать. Фюрер выручит. Ау видер зейн!

Возок, взметнув вихрь пыли из-под конских копыт, рванулся с места, прочертил дугу перед цепью уложенной в снег полиции и растаял в завирушной ночи.

– Сдается мне, Сямен, обманят нас, не дадут нам по коню и коровке, повернул голову к лязгающему зубами соседу полицай, у которого под шинелью было одето что-то теплое.

– Пошел ты к чертям со своим конем и коровкой, – ответил сосед. – Я промерз до костей и, если через час нас не поднимут, боюсь, что моей жинке придется искать другого Семку.

– Чего ж ты приехал без теплых вящей? Надоть было пододеть что-либо под шинелишку. А так, брат, дубу дашь, как пить дать. Где твой кожух?

– Был у меня овчинный кожух, да сплыл.

– Куда ж он делся?

– Майору Капутке приглянулся.

– А-а. Вон чево-о…

Разговор двух полицаев в темноте оборвался. Ветер, смешанный с сухим снегом, налетел с новой силой и тоскливо завыл в дулах винтовок. Но минут через пять – семь разговор возобновился.

– А как ты петришь, Сямен: подойдет к нам подкряпление ен нет?

– Какое подкрепление, долбня?

– Как «какое»? Да то, что господин с возка обисчал. Разви ты не слышал?

– Я не знаю, как тебя в полицию взяли, дубину такую. Да ведь это учеба, просто вводная такая. И вообще, пошел ты со своими дурацкими вопросами. Тебе хорошо, тепло. А мне греться надо, греться. Ты по-ни-маешь?

Молчание возвестило о том, что полицай-дубина все понял. Однако пролежал он так недолго. Черт, севший ему на язык, снова подмыл его на разговор.

– Сямен, а Сямен?

– Чего тебе?

– А как ты петришь: чем занят сийчас фюрер? Думает он об нас ен нет?

– У-у, дубина! – проскрипел зубами Семен. – Еще один вопрос, и я сдеру с тебя кожух, как волк шкуру с овечки. Вот тогда ты узнаешь, что тебе делать, чем заниматься. То ли греться, то ль тревожить болтовней соседа.

– Ну, ну! Чево ты. Я ж подушевно.

– Молчи.

– Ну, ну, не кричи. Не из пужливых.

– О-о, скотина, – простонал Семен. – Жаль, что тебя конвоир не довел до дивизионного трибунала.

– Не больно жалкуй, а то и тебя могем, как твово конвоира.

Дубина, сбежавшая с поля боя и попавшая в полицию, демонстративно отвернулась. Вогнав в обойму пять холостых патронов, полицай начал пулять в белый свет, как в копейку. И в это время на него сзади налетел замерзающий Семен. Он схватил обладателя теплого кожуха за горло, но неудачно. Тот вывернулся и уцепился в горло Семена. Оба полицая, не сдаваясь, покатились под гору.

15. ГУЛЯЙБАБКА ПРОДОЛЖАЕТ ТАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ. СОГРЕВАЮЩЕЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ЗАМЕРЗАЮЩИХ ПОЛИЦАЕВ

Отлично выспавшись в теплом номере гостиницы и плотно позавтракав, Гуляйбабка в темную рань прибыл на ту самую высоту, где двенадцать часов тому назад «рота» курсантов-полицаев начала «сражение» с «партизанами».

"Сражение" все еще продолжалось. Полицаи, как и было приказано, лежали в снегу и стреляли в метель. Но выстрелов… Как они поредели за ночь! С вечера велась сплошная пальба, а к утру раздавались лишь одиночные хлопки.

– Где лейтенант Закукаречкин? – спросил Гуляйбабка у полицая, лежавшего на левом фланге.

Полицай, натянувший на себя не то две, не то три шинели, увальнем подхватился со снега, вскинул руку к шапке:

– Смею доложить, они откукарекались!

– Что значит откукарекались? Докладывайте яснее.

– Смею доложить, они замерзли.

– Безобразие! – закричал Гуляйбабка. – Мокрые куры! Никакой закалки! Шелудивый поросенок и в Покровки замерз. Где помощник начальника курса?

– Смею доложить, и они.

– Что они?

– Они тоже изволили задубеть. Гуляйбабка обернулся к кучеру, надевающему попоны на взмыленных коней:

– Вы слышите, Прохор Силыч? Замерзли, мерзавцы. Не захотели фюреру служить.

– Как не чуять, сударь. Чую. Воля господня. Каждый избирает, что ему по душе. Взял и замерз.

– Я их изберу! Я им замерзну! Эй, ты! Куль в трех шинелях!

– Слушаюсь, ваш благородие!

– Принимай командование на себя.

– Рад стараться!

– После будешь стараться, а сейчас слушай приказ.

– Рад стараться!

– Поднять роту! Всех живых и мертвых в строй. Срок пять минут.

– Рад стараться!

– Ох, чует сердце, не к добру все это, – вздохнул Прохор, когда полицай в трех шинелях кинулся исполнять приказание. – Не к добру вы затеяли с этой полицией, сударь.

– Поменьше охов, вздохов, Прохор Силыч. Солдат тот плох, который ох да ох! Не впервой заваривать кашу. Расхлебаемся.

– Воля ваша, сударь, – вздохнул Прохор, садясь на облучок. – Только мой бы совет вам. Внять гласу пословицы: "Вовремя убраться – в выгоде остаться".

– Но есть и другие пословицы, Прохор Силыч.

– Какие же?

– "С поля брани бежать – себя не уважать", "Бегство от сраженья достойно презренья". Будем сражаться, Прохор Силыч. Полицейская мразь должна быть уничтожена. Если не вся, то хотя бы частично. Нет им места на нашей земле!

Говоривший гневно Гуляйбабка умолк, так как в это время к возку подбегал новый начальник курса – полицай в трех шинелях. Остановясь в нескольких шагах от Гуляйбабки, он, тяжело дыша, отрапортовал:

– Смею доложить, господин начальник! Рота полиции в составе двадцати двух человек по вашему приказу построена.

– Где остальные?

– Смею доложить, они…

– Что они?

– Изволят лежать, господин начальник.

– Поднять!

– Смею доложить, они неподымаемы. Они изволили замерзнуть.

– Все тринадцать?

– Никак нет. Четверо лишь обморожены. У них был шнапс.

– Пьяницы! Симулянты! Не желают служить фюреру. Под трибунал! – закричал Гуляйбабка, размахивая перед носом полицая кулаками. – Где рота? Где остальные скоты?!

– Рад стараться! В ста метрах от вас.

– Идемте!

– Рад стараться!

– Шагом марш!

Полицай, высоко взметая ногу, зашагал к чернеющей в темноте шеренге. Следом за ним двинулся Гуляйбабка.

Строй полиции представлял жалкое зрелище. Морозная ночь вышибла из блюстителей "нового порядка" всю петушиную спесь, и теперь они, продрогшие, согнутые, полуобмороженные, стали похожими на рождественских ворон. Некоторые еле стояли на ногах, и их поддерживали собратья. Иных до печенок содрогал кашель.

– Герои! – воскликнул Гуляйбабка, потрясая маузером над головой. – Герои "нового порядка"! Вы сверхдоблестно сражались этой ночью и показали неслыханную стойкость. Фюрер будет гордиться вами. Фюрер вас не забудет и обласкает. Но испытания пока не все. Еще одно усилие, еще часов шесть лежания в проклятом снегу – и победа за вами. Подкрепление на подходе. Кухня с жареной гусятиной – тоже. А пока я вам привез средство, которое вас непременно согреет.

Строй задвигался, еще пуще закашлял, одобрительно загудел. Кто-то крикнул:

– А шнапс будет?

– Что за наивность? Как может жить полицай без шнапса? Шнапс к гусятине найдется. А пока примите согревающее средство, – Гуляйбабка сунул маузер в деревянную колодку, достал из планшета листок, зажег висевший на груди фонарик. – Я привез вам песенку полицая, которая называется "Фюрер будет гладить нас, гоп, по головке". Сейчас я несколько раз прочту ее вам, а вы потом запоете. Мотив ее очень прост и сам напрашивается из текста. Итак, слушайте!

Гуляйбабка трижды прочел текст песенки, а на четвертый рота полицаев, дирижируемая новым командиром, запела сама:

Мы в полицию пошли,

Гоп, волей бога!

И там фюрера нашли,

Гоп, дорогого!

Фюрер будет гладить нас,

Гоп, по головке!

Фюрер даст нам, фюрер даст,

Гоп, по коровке!

Служим, братья, неспроста,

Гоп, мы отменно!

И дослужим до креста,

Гоп, непременно!

– Вот теперь все в порядке, – сказал Гуляйбабка кучеру, когда рота, пропев песенку, была снова уложена в снег и открыла ружейную пальбу в белый свет. Теперь можно и уезжать.

– Куда прикажете, сударь? – спросил Прохор, насторожась и еще больше тревожась.

– В данной ситуации я готов бы к черту в денщики, лишь бы скрыться и не возвратиться, – сказал Гуляйбабка. – Пусть бы эта падаль перемерзла вся. Но каша заварена, и ее надо удачно расхлебать.

– Самое лучшее «хлебанье», сударь, – это прикончить эту комедь.

– Нет, Прохор Силыч, и еще раз нет! Я буду счастлив, если скопырится еще хоть один предатель. Трогайте. Поехали!

– Куда же мы?

Гуляйбабка молча кивнул на мрачные развалины Смоленска, над которыми все еще держалась вьюжная ночь.

16. ПОХИЩЕНИЕ ГУЛЯЙБАБКИ ВМЕСТЕ С КУЧЕРОМ И КОНЯМИ

Тройка Прохора мчалась по ночной улице Смоленска довольно-таки быстро, и остановить ее мог разве только встречный огонь или внезапно возникшая стена, но нашлись люди сильнее огня и стены. Их было двое. Двое в фуфайках, шапках-ушанках и серых валенках с загнутыми голенищами. В том месте, где улицу сдавили старинные каменные дома, с двух сторон кинулись они на разгоряченных коней и, повиснув у них на постромках, враз остановили – вздыбленных, храпящих. В следующее мгновение тройка была повернута в распахнутые слева ворота, и на нее обрушилось два кнута. Укутанный в тулуп Гуляйбабка и ухватиться за маузер не успел, как возок оказался где-то в подземном, освещенном фонарями дворе, а сам он вместе с Прохором в плену у группы людей, вооруженных автоматами ППШ.

Командовал всем этим ловко организованным похищением плечистый моряк в стеганом бушлате. Он же первым и заговорил, подойдя к возку:

– Как самочувствие? Не ушиблись? Ажурчик. А бушевать не надо. Не надо, детки. Эти шалости у нас ни к чему. Уймите свое восьмибалльное волнение до полного штиля и попрошу за мной. Нет, нет. Только вы, молодой человек. А дядька-черномор пусть останется здесь, с лошадками.

Гуляйбабка спрыгнул с возка.

– Что сие значит? Кто вы? На каком основании задержали?

– Детка, я же тебя родительским голосом просил: не шуми, не пускайся в шалость, а ты за свое. Придет час – все узнаешь. А сейчас топай, топай, детка, за мной.

– Верните оружие, – строго потребовал Гуляйбабка, не в силах расстаться с маузером, который уже повесил себе на бок один из смельчаков в валенках и ватнике.

Морячок грозно обернулся к новому «хозяину» роскошного маузера:

– Гриня, сколь раз я говорил тебе: "Кончай игру в менялки, не трогай чужие игрушки". А ты опять за свое. А-я-яй, как нехорошо!

Здоровый, плечистый матрос, тихонько насвистывая "по морям, по волнам", широко зашагал впереди. Твердая, хозяйская поступь его гулко вызванивала в подземелье "тах, тах, тах". Через каждые пять – десять шагов тьму подземелья с трудом рассеивала старая, закопченная "летучая мышь". По ней Гуляйбабка определил, что обитатели, подземелья хозяйничают здесь давно.

У пятого фонаря жался к стене небольшой канцелярский стол, на котором стояли полевой телефон в желтой коробке и штырь-наколка с изъятыми пропусками. Возле стола от стенки к стенке прогуливался усатый мужчина в новенькой милицейской шинели с наганом на боку. Увидев идущих, милиционер подошел к столу и нажал кнопку. Из боковой двери вышел еще один милиционер в гимнастерке, перехваченной желтыми ремнями. На седеющей голове его ярко горел малиновый околыш.

– Остановитесь, – строго сказал милиционер в гимнастерке и, взяв со стола фотокарточку, пристально посмотрел на Гуляйбабку.

– Он? Не ошиблись?

– Он, – вздохнул матрос. – Наконец-то. Десять дней охотились.

– Попался все же, – улыбнулся милиционер, однако тут же погасил улыбку. Господин Гуляйбабка, оружие сдать. Что у вас в карманах?

– Перочинный нож.

– Ножичек оставьте.

Гуляйбабка выложил нож на стол, снял меховую шапку, пошутил:

– Есть еще иголка. С нитками.

– Без острот, – оборвал строгий милиционер. – Следуйте за мной.

Гуляйбабка, отдав честь оставшемуся у столика матросу, нырнул в боковую дверь вслед за милиционером. Дверь ввела в узкий «коридор» старинной, давно заброшенной канализации. Если б не электрическое освещение, здесь бы и шагу не сделать впотьмах. Всюду торчали концы труб, проволоки, под ногами валялись бревна, кирпичи…

– Куда мы идем? – спросил Гуляйбабка, прыгая с камня на камень. – Не к бесу ли в гости?

– Не торопитесь с выводом. Потерпите.

– Терплю.

Терпеть подземное «бездорожье» пришлось недолго. Пройдя еще несколько сот метров по канализационной трубе и свернув в одно отводное колено, затем в другое, милиционер провел Гуляйбабку по узкой железной лесенке вверх и ввел в просторное подвальное помещение, ярко освещенное трехрогой медной люстрой, тяжело свисающей с бетонного овального потолка. Жилым уютом и служебной строгостью дышал этот подземный, затерянный где-то под домами Смоленска, уголок. Стучала машинка, шипел чайник, мирно тикали на стенке часы. По ковровой дорожке от порога до двери, обитой синим дерматином, прохаживался, посматривая на миловидную девчонку-машинистку, молоденький милиционер. Тут не чувствовалось войны. Тут, в чьей-то подпольной приемной царил покой и мир. О страшной военной грозе, громыхавшей там, наверху, говорили только плакат, взывавший к оружию, и противогаз на столе машинистки.

– Разденьтесь и обождите, – приказал милиционер-провожатый и, указав на вешалку и кресло, прошел в дверь, обитую дерматином. Через минуту он вернулся и пригласил: – Пройдите.

Гуляйбабка вошел в кабинет, и ему сразу бросился в глаза Т-образный стол, застланный красным полотном, и люди, сидящие за ним, – гражданские и военные. Один из них, бледный, худощавый, в толстовке военного покроя, тот, что сидел в конце стола, встал:

– Товарищ Бабкин, здравствуйте! Проходите к столу, садитесь.

– Во-первых, я не товарищ Бабкин, а господин Гуляйбабка, – ответил старшина. – А во-вторых, прошу сказать мне, где я нахожусь и с кем имею честь разговаривать?

– То, что вы теперь уже стали не Бабкин, а Гуляйбабкой – мы, пожалуй, учтем. Как, товарищи, учтем?

– Учесть! Конечно. В целях конспирации, – отозвались сидящие за столом.

– А вот насчет господина, – продолжал человек в толстовке, – принять не можем. Вы наш земляк, член партии. А в партии, как сами понимаете, нет господ. Поэтому в этих стенах мы будем называть вас товарищ. Итак, товарищ Гуляйбабка, вы находитесь в Смоленском обкоме партии. Разумеется, в подпольном обкоме. Я секретарь обкома, а это, – он повел рукой, – члены бюро.

– Товарищи! Дорогие!! – шагнул с протянутыми руками к столу Гуляйбабка. Здравствуйте! Я искал вас, пытался связаться, но ниточка связи оказалась оборванной, и я был вынужден действовать один, в одиночку…

– Знаем. Все знаем, товарищ Гуляйбабка. Держали вас, как говорят, на прицеле, но все никак поймать не могли. Только вот сегодня повезло. Черноморские моряки помогли. Как они вас, культурненько или проявили грубость?

– Отличная работа, – похвалил Гуляйбабка. – И маузер выхватить не успел, как был задержан и скручен. Но, позвольте, зачем вы меня?

– А вот об этом вы сейчас и узнаете, – сказал секретарь обкома, вынимая из стола папку с надписью "Персональное дело". – Так вот, товарищ Гуляйбабка. Бюро обкома партии решило привлечь вас к партийной ответственности…

– Меня? К партответственности? За что?

– Не торопитесь. Сядьте. Сейчас все узнаете. Секретарь обкома указал Гуляйбабке на стул и, подождав, пока он сядет, обратился к человеку в ватнике, в котором Гуляйбабка не без труда узнал «курсанта» из роты полицаев, мерзнущей на смоленской высоте.

– Прошу вас, товарищ Сычев. Изложите суть дела, и, пожалуйста, покороче. Мы не можем держать гостя ни ми-нуты лишней.

– Понятно, – ответил Сычев. – Излагаю. Член партии товарищ Бабкин Иван Алексеевич прибыл на Смоленщину из полесских лесов со специальным заданием. Задание вам всем известно, и я его излагать не буду. Скажу, что, не имея связи с нами, он должен был работать в стане врага особенно осторожно и осмотрительно, однако, как мной установлено, товарищ Гуляйбабка пренебрег партизанскими правилами и стал действовать грубо, несдержанно и неосмотрительно.

– Факты. Приведите факты, – потребовал один из членов бюро.

– Факты. Вот вам и факты. Первое. В лавке керосина и дегтя при всей публике дал в зубы лавочнику Подпругину. В "Бюро свадеб и похорон" вывесил над головами посетителей – старост и полицаев – транспарант "Смерть сукиным сынам!". В школе полицаев прочитал такую лекцию, что в ту же ночь девять полицаев-курсантов сбежали. И наконец, знаменитая высота, на которой Гуляйбабка несколько человек заморозил насмерть, а остальных продолжает домораживать.

– Недурно, но опасно, – сказал, хмурясь, секретарь обкома.

– Конечно же опасно, – подтвердил докладывающий. – Опасней и быть не может. Поверьте мне, как человеку, пролежавшему ночь на той продутой насквозь высоте. Еще три-четыре часа, и от «роты» полицаев ничего не останется. Гестапо ухватится за это. И тогда Гуляйбабке не помогут ни Железный крест, ни симпатии генерала. Он погубит людей…

– Каких людей? Кого вы за людей считаете? – гневно сверкнув глазами, спросил Гуляйбабка.

– Я имею в виду, разумеется, не полицаев, а ваших товарищей из БЕИПСА. Они надеются на вас, товарищ Гуляйбабка. Они верят в вашу изворотливость и хитрость, но вы, уважаемый земляк, я скажу прямо и откровенно, зарвались, заигрались и потеряли чувство меры. Вы что, считаете фашистов дурачками? Простачками? Извините, но эти ваши думки пагубно ошибочны. Враг коварен и жесток. Враг умен и хитер. Вы должны были постоянно помнить об этом, а вы это забыли. Да и что тут долго говорить. Я вношу предложение объявить товарищу Бабкину строгий выговор.

Гуляйбабку прошиб пот. В голове тяжелым молотом застучало: "Строгий выговор, строгий выговор, строгий выговор. За что? За что? За что?.." И как бы в ответ на эти вопросы уже другой член бюро говорил:

– Я также считаю, что наш земляк заигрался и подзазнался. Уж не думает ли он, в самом деле, что немцы глупцы? А может, ему голову вскружил Железный крест? Нацепил на грудь оловянную побрякушку и думает, что это надежное прикрытие от всех провалов и бед. Но это же чепуха, чепуха на постном масле. Гестаповцы в любую минуту сорвут эту побрякушку и разнесут, не соберешь костей.

"…Может быть, и заигрался. Может быть, и допустил перехлест, – понурив голову, думал Гуляйбабка. – Может быть, и не следовало давать в зубы лавочнику-предателю, а в "Бюро свадеб и похорон" не надо было вывешивать транспарант "Смерть сукиным сынам!". Но почему? Почему все твердят и трубят: враг умен, умен и хитер? А мы что же? Кто же мы?.. Иванушки-дурачки?"

– Что вы скажете в свое оправдание, товарищ Гуляйбабка? – прозвучал голос секретаря обкома. Гуляйбабка тяжело встал, заговорил:

– Итак, вы утверждаете, что фашисты слишком умны, что они не лыком шиты, что это самые хитрые враги, с изворотливостью ума которых вроде бы и тягаться нам не стоит. Но если мы станем рассуждать только так и будем считать, что враги умнее нас, тогда что ж… тогда давайте поднимем руки кверху и скажем: "Мы лопоухие дураки и сдаемся на вашу фашистскую милость".

Члены бюро неодобрительно загудели. Гуляйбабка побагровел:

– Но, извините, а я чихать хотел на эту философию и на такие выводы. Пройдет время, и весь мир убедится, что фашисты были идиотами, что их поход на СССР был не чем иным, как величайшей, несусветной глупостью. Да и вообще, с каких таких пор мы, русские, советские люди, должны считать себя ниже других по таланту и уму? А итог сражения с врагом на поле Куликовом, на озере Чудском? А победы Суворова, Кутузова? А разгром белогвардейских банд, а Хасан, Халхин-Гол?.. Разве не сверкали всеми гранями русская удаль, находчивость, смекалка, солдатское мастерство? Нет, уж коль зашла речь об уме русского, советского солдата, то давайте честно и во весь голос скажем: не ищите равных. Их не было и нет!

– Вы что, и нам решили лекцию прочесть? – спросил секретарь обкома.

– Да не мешало бы кое-кому.

– Вы видали ерша? – кивнул секретарь обкома. – Ему товарищи по партии, партийная власть говорят: "Образумься, ты зазнался, зарвался, черт возьми", а он ощетинился, как еж, и еще пытается нас уколоть. Не пытайтесь, товарищ Бабкин. Мы ведь тоже колючие. Но мы пока вам честно, по-партийному говорим: "Борясь с предателями, изменниками Родины, разлагая врага, вы делаете большое дело. Но вы зазнались, у вас от удач вскружилась голова". И вот на это мы вам указываем, за это мы вас накажем. Только, думаю, запишем вам не строгий выговор, а выговор. Как вы считаете, товарищи? Достаточно будет такого взыскания?

– Поймет ли он?

– Думаю, что поймет. Гуляйбабка повеселел:

– Простите, товарищи. Погорячился.

– Вот и отлично! – заулыбался секретарь обкома. – А теперь у нас к вам просьба и, если хотите, наш приказ.

– Слушаю вас.

– Немедленно езжайте на высоту и поднимите полицию. Замерзнет вся рота погубите дело. Вам несдобровать.

– Хорошо. Будет сделано. Разрешите исполнять?

– Эка ты горячий. Не все еще. Что намерены делать с обмундированием своих людей – членов БЕИПСА? Одежда-то на них плохонькая. Только зубами стучать.

– Да, с обмундированием плохо, не знаю, где и достать. Вшивая братия все опустошила.

– Опустошила, но не все. У нашего прижимистого директора торга кое-что припрятано для своих людей. Думаю, что мы оденем ваших бойцов, а практически сделаем это так. В определенное время по Старой Смоленской дороге будет двигаться повозка с валенками, фуфайками, тулупами. Вы нападете на нее, разгромите и заберете поклажу. Будет там на несколько комплектов больше. Для отвода глаз. Лишний тулуп можете подарить своему «любимому» генералу.

– Слушаюсь!

– И еще одно. Главное. Постарайтесь в ближайшие дни перебазироваться под Москву. Нам очень нужны сведения о тылах фашистских армий, рвущихся в столицу. Да и подтачивать моральный дух фашистских вояк крайне необходимо. Короче, мы передаем вас по эстафете в Вязьму.

– Я понял вас, товарищ секретарь обкома.

– В Вязьме к вам явится хромой человек с палочкой.

– Его пароль?

– Пароль он использует ваш: "Смерть сукиным сынам!"

– Отлично. Кому передавать сведения?

– Человек с палочкой вам все объяснит.

– А если он не явится?

– Придет другой хромой с палочкой.

– Я понял вас.

Секретарь обкома вышел из-за стола:

– Ну а если все поняли, то по рукам, товарищ "личный представитель президента". Поклон вам от смолян и новых удач! Да, чуть не забыл спросить у вас. Это не вы приказали лавочнику Подпругину заготовить венки и повесить над дегтем, веревками, гробами и венками аншлаг "Товары для господ рейха отпускаются без очереди и неограниченно"?

– Я, товарищ секретарь.

– Ну так вот. За этот аншлаг и венки с надписью "Спите спокойно, вы этого заслужили" лавочник Подпругин убит гестаповцем наповал.

– Отлично! Я этого и хотел.

С одобрительным гулом встали из-за стола и члены бюро обкома. Рука Гуляйбабки покраснела от жарких рукопожатий. Один из членов бюро спросил:

– Позвольте, а не ваша ли это затея захоронить убитых под Смоленском фашистов вдоль главной магистрали на Москву?

– Да вроде бы моя. А что?

– Да так, между прочим. Есть сведения, что бургомистр, сделавший такое захоронение, повешен. За попытку подорвать моральный дух солдат рейха, направляющихся к Москве.

– Царство ему небесное, – шутливо перекрестился Гуляйбабка. Исполнительный бургомистрик был. А вот вам список новых претендентов на петлю. Они так торопятся выловить партизан! Помогите им.

Гуляйбабка протянул секретарю обкома список предателей, получивших «контракты» на поимку партизан. Секретарь обкома обнял земляка:

– Большущее спасибо!

– Гуляйбабка! Мой друг! Где вы запропали? Я по всему городу вас ищу. Патрули остались без ног.

– Господин генерал, извините. Дело молодое. Увлекся. Вернее, увлекла одна очень миленькая красотка.

– Ах, Гуляйбабка! Как можно транжирить такое историческое время на каких-то красоток. Да вы знаете, что на фронте происходит?

– Никак нет, господин генерал. Извините, оторвался. Ночь была чертовски хороша!

– Что ночь, ночь с какой-то падшей женщиной, когда свершилось такое! генерал вскинул руки к небу, потряс ими.

– И что же? Что свершилось, господин генерал?

– Радуйся! Ликуй! Дорога на Урал открыта. Заняты города Наро-Фоминск, Клин… Наши войска рассматривают в бинокль Москву!

– Великолепно! Поздравляю вас, господин генерал. Надеюсь, и мы не сегодня-завтра двинемся туда.

– Что значит завтра? Мы выезжаем сегодня же, сейчас.

– Сейчас?

– Да, да! Я уже отдал приказ.

– Рад, господин генерал, но сейчас выехать не могу. Заиндевелые на морозе брови генерала взметнулись на лоб:

– Как так не можешь? Почему?

– Видите ли, господин генерал, я провожу в школе полицейских тактическое учение и в целях закалки положил роту курсантов в снег. Мне сейчас же надо выехать и поднять ее, иначе она даст дуба, замерзнет.

– Плевать фюреру на роту какого-то русского дерьма, если на фронте гибнут дивизии чистой арийской крови, – сказал генерал. – В машину, мой друг, в машину! Нас ждет поверженная Вязьма.

17. ПРИБЫТИЕ ГУЛЯЙБАБКИ ПОД МОСКВУ, СПАСЕНИЕ КОЧЕНЕЮЩИХ СОЛДАТ ФЮРЕРА

В Вязьме генерал Шпиц был по горло занят разными неотложными делами по расквартированию тылов армии и развертыванию новых госпиталей для раненых и обмороженных, но тем не менее выкроил время и принял Гуляйбабку.

Приветственно двинув в нос часовому личной охраны Шпица вытянутую руку, Гуляйбабка бодро вошел в дохнувший холодом кабинет генерала и остановился, не зная, что ему делать: то ли крикнуть "хайль!", то ли произнести "черны булы". Дело в том, что за большим дубовым столом, заваленным бумагами, не было генерала Шпица. Там сидело старое, согнувшееся от холода существо в черной цыганской шали, засунувшее руки в муфту, а ноги в большие сербиянские ботинки, зашнурованные не то супонью от хомута, не то черной оборкой. Смущало и то, что перед посиневшим носом сидящего лежали не деловые бумаги, кои не раз доводилось видеть на столе у Шпица, а разбросанные в гадании карты. Только прошагав по ковровой дорожке еще несколько шагов, Гуляйбабка наконец-то разобрался, что перед ним сидит не цыганка, а сам главный квартирмейстер армии фюрера генерал-майор фон Шпиц, загнанный в цыганское одеяние русским морозом.

– Готово ли дополнение к приказу фюрера, господин Гуляйбабка? – сухо спросил генерал, собирая со стола карты.

– Так точно, господин генерал! Готово три дня тому назад. Я рвался к вам на доклад, но мне отвечали, что вы заняты.

– Да, я был слишком занят, – ответил Шпиц. – Тяжелые бои. А тут еще эта проклятая зима. И без нее тошно. Однако где же дополнение?

– Оно со мной. Разрешите зачитать, господин генерал?

Генерал кивнул головой и, еще плотнее укутавшись в шаль, засунув руки в муфту, тупо уставясь куда-то в одну точку, приготовился слушать.

– "Доблестная четвертая армия рейха, – начал артистически-возвышенно Гуляйбабка, – продолжает, восхищая всю Европу, победоносно стоять под Москвой. Мудрый и обожаемый фюрер проявляет великую нечеловеческую заботу о тех, кто лежит плохо одетым в предательских русских снегах. Отданный им приказ "О тотальной реквизиции теплых вещей у захваченного населения" согрел сердца героев рейха и вселил надежду на то, что, укутавшись в одеяла, шали, конские попоны и прочее, они не замерзнут и покажут всему миру, что собой представляет доблестная гитлеровская армия".

Гуляйбабка взглянул на Шпица. Тот одобрительно качнул головой, дескать, читайте дальше.

– "Исполняя приказ фюрера, – еще громче зазвучало в гулком кабинете, тыловые органы армии сверхтотально очистили население от теплых вещей, в результате чего четвертая армия, по далеко не полным данным, получила:

пять тысяч семьсот конских попон, восемь тысяч двести одеял, двадцать девять тысяч женских платков и шалей, одиннадцать тысяч пар валенок и утепленной обуви, сорок четыре тысячи дамских шерстяных рейтуз, трико и свыше пятидесяти тысяч верхнего и нижнего белья, включая байковые бюстгальтеры, вязаные чулки и плотные юбки".

Генерал одобрительно кивнул, и Гуляйбабка поспешил дальше.

– "Однако, – гремел он, – несмотря на это огромное число теплых вещей, брошенных в битву с русской зимой, замерзание доблестных солдат и офицеров армии продолжается. Особенно много задубевших, отморозивших главные конечности и второстепенные органы в дивизиях, которые стоят на месте и никуда не двигаются – ни назад, ни вперед. Так, в двадцать третьей дивизии, занимающей оборону под Наро-Фоминском, обмороженных на пятнадцать процентов больше, чем в четвертой дивизии, которая двигалась вначале вперед, а теперь назад. По-прежнему много задубевших и с отмороженными конечностями поступает из-под Клина, Рузы, Тулы и других участков фронта".